(маленькая трагедия)

 

Что ревность нам?

Bсего лишь страсти яд.

В твоих страданиях лишь зыбкая утеха.

Когда ж в любви ты не найдёшь успеха,

Тогда и горьким чувствам будешь рад!

Ю.Б.

 

Сколько раз Георгий давал себе слово не заводиться! Но, все равно – стоит им остаться наедине, как его тут же начинает «нести по кочкам». Вот и сегодня, после очередного скандала, он заперся в своей комнате и, слушая шум дождя, доносящегося через открытую балконную дверь, попытался вспомнить все. С самого первого дня их знакомства.

Как славно все тогда начиналось! Шесть первых лет их совместной жизни Георгий был по-настоящему счастлив. Что же случилось потом? Может быть, он когда-то её обидел, был невнимателен? Или дал повод для подозрений в неверности?

Нет! Георгий был примерным семьянином. С появлением в его жизни любимой женщины он в корне изменился – ни подруг, ни былых кутежей. Вот только иногда засиживался допоздна на работе, да несколько раз сводил «нужных» людей в ресторан. Было иногда и такое: приходил с работы уставший, не до молодой жены ему было! «Так понять должна была бы, вроде уже не маленькая» – досадовал Георгий, – в семейной жизни ведь так иногда бывает: сегодня ты не можешь, завтра она не хочет, а послезавтра – все «о-кей»!

А потом случилась беда. Была зима, и в тот злополучный день он был занят до шести, а потом отмечали с коллегами чей-то день рождения, ну и, как водится, немного выпили. Позже он ехал на метро, шёл от станции по пустым и тёмным улицам, хотя было ещё не поздно, – что-то около восьми. Казалось, чего проще?! Зайти в их двор, пройти ровно пятьдесят шагов – и вот оно, его парадное! Те пятьдесят шагов оказались последними в его счастливой жизни. Он не погиб тогда в физическом смысле этого слова, нет! Он перестал быть счастливым.

...В провале двора, рядом с садовой скамейкой, стояли двое: мужчина в куртке и женщина в дублёнке с накинутым на голову капюшоном. Они стояли близко друг к другу так, что Георгию даже показалось – за секунду до того, как он поднял голову и посмотрел в их сторону, они целовались. Что привлекло тогда его внимание к этой парочке, он не понимает до сих пор. По инерции, пройдя уже мимо, он вдруг повернул к ним и сделал ещё один, последний шаг, перед тем как остановиться метрах в шести. Женщина, наконец заметив его, резко отвернулась и пошла, почти побежала, прочь. Немного помедлив, пошёл за ней и тот, в куртке. Недоуменно покачав головой, Георгий тихо побрёл к своему парадному. Уже ступив на ступени крыльца, он вдруг понял, что привлекло его внимание. Женщина! Да, несомненно, он не мог тогда ошибиться – это была она! Та же длинная, почти до пят, дублёнка, тот же перестук каблуков, который он мог отличить от сотен других.

Но как же так, как такое могло произойти? Поднявшись на свой этаж, он машинально вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь. Так и есть – на вешалке пусто. Тихо, чтобы не слышали дети, он закрыл за собой дверь и стал спускаться вниз.

«Что же делать, если я найду их»? - думал Георгий. Что-то ужасное поднялось тогда в нем: обида, злость, ревность – все перемешалось в душе! Стало трудно дышать и, стараясь облегчить накативший приступ удушья, он рванул ворот рубахи так, что градом посыпались пуговицы, запрыгали по ступеням, белыми пятнышками мелькая в колодце лестничного пролёта.

«Убью! А потом – будь что будет»! – как в бреду повторял Георгий, ничего не видя перед собой.

...Но что это? Снова эти знакомые шаги, снова торопливый перестук каблуков?!

С запрокинутым вверх лицом, навстречу поднималась Вероника, и в тусклом свете лампочки, висящей над площадкой второго этажа, её лицо казалось жёлтым, как у мертвеца. Она старалась казаться спокойной, но… Её выдавали глаза!

-Ты куда? – встревоженно спросила она.

-Прогуляться – ответил Георгий, продолжая спускаться.

Он поравнялся с ней, чувствуя, как деревенеют ноги, как прилипает к гортани язык, уже готовый сказать что-то обидное. Шаг, ещё один и, превозмогая себя, он пошёл дальше, не в силах более смотреть на неё. Похоже, она пыталась задержать его, расспрашивая о каких-то пустяках, но что-то истеричное было в её голосе, и Георгий, не дослушав, ушёл.

На улице его встретили осевшие, недельной давности сугробы, простроченные жёлтыми метками собачьей мочи и одинокий фонарь, тусклый свет которого тщетно пытался пробиться сквозь подступивший вплотную мрак. Порыв ветра, неожиданно рванувший полы пальто, скользнул по разгорячённому лицу и понёсся дальше, поднимая с земли и крутя в бешеном вихре тысячи колючих кристалликов льда, ещё вчера бывших пушистыми снежинками. Чёрная лента тротуара со слюдяными пятнами замёрзших луж, огромная, тревожная луна, всходящая над крышами домов... Пусто... Ни-ко-го! Только чужие равнодушные окна подслеповато щурились, словно спрашивая: «Ну что, дождался, сердешный»?!

...«Почему я не пошёл следом за ними, почему не догнал и не заглянул под низко опущенный капюшон»? – спрашивал он себя все эти годы. Сделай он это тогда – не было бы стольких лет лжи и червь сомнения и ревности не терзал бы его исстрадавшуюся душу. Конечно, она потом твердила:

– Ты не прав, Георгий. Ты меня с кем-то спутал. Да ты ведь тогда был пьян!

Но ведь было же: утром следующего дня, переставляя с места на место обувь в прихожей, Георгий вдруг заметил, что один из недавно купленной ей пары сапожек лопнул чуть ниже щиколотки – точно по шву. И тогда сомнения превратились в уверенность: узкое голенище лопнуло, когда не разбирая дороги она побежала прочь от него. Но, это была лишь его догадка, а на все вопросы у неё был готов ответ:

– Тебе показалось!

...В тот раз Георгий отступил, потерпев полное поражение. Как говорится: «Не пойман – не вор»! Много позже, раздумывая о загадкe женской души, об особой миссии лучшей половины человечества, он спрашивал себя: «Неужели все это так, да и лучшая ли это половина? Ведь ни одно существо не поступает так, как эти самовлюблённые, самонадеянные, лживые существа! Играя на мужских чувствах, применяя свои излюбленные женские приёмы, они упорно идут к своей цели – захватить, овладеть, использовать. И не важно, о чем идёт речь – о карьере или любви, – они одинаково подлы как с мужчинами, так и с себе подобными! Когда на карту поставлено их благополучие, женщины с упорством танка преодолевают все попадающиеся на их пути препятствия, не останавливаясь ни перед чем! А те из них, кто не может добиться успеха своим трудом, куют своё счастье, подкладывая себя под нужного им мужчину.

«За что жизнь так жестока ко мне? В чем я провинился»? – снова и снова спрашивал себя Георгий. «Жестоко устроена жизнь – думал Георгий, – она давно превратилась в конкурс, в котором победителю достаётся Женщина, которая хочет не просто мужчину, а успешного самца: с дорогой машиной и «Ролексом» за пять тысяч долларов. Она хочет быть не замужем, а «за мужем», за его могучей спиной»!

– Бездарь! – кричала ему Вероника, – что ты сделал для меня хорошего в этой жизни?

«Действительно, что я сделал хорошего? – словно извиняя её, спрашивал себя он, – не оказался богатым, не построил дом, не свозил на Канары, не подарил машину»... И тогда Георгий понял: он eё ра-зо-ча-ро-вал!

...Веронике было двадцать три года, когда она вышла замуж за него, сорокалетнего. Вчерашняя студентка и «простой советский инженер». Конец восьмидесятых, конец перестройки, конец нормальной, не очень сытной, но спокойной жизни. Это был банальный курортный роман. Георгий был ей немного симпатичен, а ещё, наверное, Веронике импонировало то обстоятельство, что он сходил с ума от любви! Когда закончился отпуск, они вернулись каждый в свой город. Между ними было 750 километров пути, но разве это преграда для влюблённого сердца? Каждую пятницу после работы Георгий садился в самолёт Аэрофлота и летел к любимой, чтобы в воскресенье вернуться назад и всю следующую неделю мечтать о новой встрече. Её мать, одинокая и деспотичная женщина, была категорически против этого брака. «Он же тебе в отцы годится»! – все время повторяла Мария Ивановна, но дочь, привыкшая все делать наперекор, сказала Георгию «Да»!

...«Что это было: умопомрачение или любовь»? – спрашивал потом себя Георгий, и тут же сам себе отвечал: «Да, это была любовь»! Чем тогда он мог измерить чувство, пришедшее так поздно? Чем мог оправдать поступок, совершенный ради такого призрачного понятия, как «счастье»? Он был счастлив и слеп, как счастливы и слепы миллионы таких же, как и он, влюблённых. Георгий любил за двоих и ему казалось, что она любит его тоже. И, более не колеблясь, он сделал тогда роковой шаг – перечеркнул прошлое, забыл старых друзей, ушёл из семьи!

...Врут сказки про рай в шалаше, и Георгий скоро это понял. Однажды, бросив ей упрёк в нечестности, он услышал в ответ:

– Я жалею о том, что раньше слишком мало изменяла тебе! Вот так: «Слишком мало»!

 

...Чувствуя, как занемела спина, Георгий встал, прошёлся по комнате, потом подошёл к зеркалу. Oттуда, из сумеречной амальгамной глубины, на него смотрел уже немолодой, полноватый мужчина с седыми висками и воспаленными белками глаз. «Да, так и загнуться недолго – подумал он, – сколько осталось жить? Год, два, пятнадцать дней или пятнадцать лет? Сколько сил надо потратить на то, чтобы делать вид, будто ничего не происходит, сколько ещё раз должен на сочувственные вопросы знакомых «Ну как»? бодро отвечать «Отлично»!? Георгий прошёлся по комнате, растирая занывшие вдруг виски. В последнее время эти приступы стали повторяться все чаще и чаще и он, никогда не обращавшийся по пустякам к врачам, сам нашёл средство от головной боли. Протянув руку, Георгий достал из бара початую бутылку виски. Налив стакан, не отрываясь, выпил. Перехватило дыхание, и он, стараясь не закашляться, замер, чувствуя, как горячая волна движется от гортани к пищеводу, а потом дальше, в желудок, постепенно разливаясь по всему телу тёплой, приятной волной.

– Гадина! Какая же она гадина! – шептал он, смахивая слезы, – я ведь жизнь свою сломал, ей под ноги бросил! Что же делать теперь? Скоро шестьдесят, дети уже большие... А она их против отца настраивает – при каждом удобном случае унижает так, чтобы мальчишки видели... Надо же что-то делать! Так нельзя, так нельзя... – как в бреду повторял он, бродя по комнате.

Он налил себе ещё, потом ещё, и потихоньку, уже находясь под властью завладевшей им мысли, медленно, маленькими глотками выпил все, что ещё оставалось в бутылке. Потом он посидел ещё у стола, чувствуя, как постепенно уходит головная боль, затем встал, подошёл к стоявшему в углу телевизору – старой японской «Соньке», – и с небольшим усилием снял заднюю крышку. Сунув руку в пыльное нутро, Георгий нащупал спрятанный там свёрток. Разорвав газетную обёртку, он медленно размотал промасленную тряпицу. Отсвечивая синевой ствола, грея ладонь щёчками рукояти, лёг в руку пистолет – новенький, словно игрушечный, армейский «Макаров». Чувствуя, как нагревается рукоятка, Георгий провёл рукой по стволу – словно погладил.

...Этот пистолет появился у него случайно. B самом начале первой чеченской войны пил он как-то в компании водку с одним из старых своих знакомых – прапорщиком, приехавшим по каким-то служебным делам на их номерной завод. Георгий был тогда в отпуске и сидел дома, никуда по обычаю не поехав – отпускные деньги берёг для семьи. Но в тот раз они хорошо «погудели»! Когда на третий день беспробудной пьянки дружки решили, что пора «завязывать», вдруг оказалось, что у прапора пропали чужие деньги – двести «зелёных», которые он вёз матери своего сослуживца.

–Наверное, в «кабаке» выронил, когда рассчитывался – пожаловался прапор, – что я теперь скажу Вадькиной матери? Ведь она ждёт эти деньги – сокрушался он, а потом вдруг придвинулся и зашептал, обдавая Георгия водочным перегаром:

– Слышь, Гоша, у меня пушка есть, чистая, нигде не засвеченная. Месяц назад в одном месте зачистку делали. «Звери» сдаваться не хотели, пришлось их гранатами забросать. Они там склад, оказывается, охраняли. Чего там только не было! Я с ребятами тот склад потом два дня охранял, и пока не приняли его особисты, хорошо его «почистил»!

– Бери, Гошка! «Mакар» – вещь в хозяйстве нужная. Жизнь, вон она какая, мало ли что может случиться!

...Во всех мужчинах от рождения до самой старости живёт мальчишка. Георгий не был исключением и при виде пистолета его сердце сладко заныло. «Макаров» был солидно тяжёл и «прикладист» – в ладонь вошёл, буд-то сросся с нею! Немного поторговавшись, Георгий купил пистолет, уплатив за него «стольник» зелени. O покупке, естественно, никто в доме не знал. Иногда, оставаясь один, Георгий доставал опасную игрушку и чистил её, любуясь совершенными формами. Потом, наигравшись, он снова прятал «Макарова» в мёртвый телек – до следующего раза.

«Сегодня поставлю точку. Большую, жирную точку» – думал Георгий. Он так и не понял – когда, в какой момент пришла в голову эта простая и страшная мысль. Её появление не взволновало Георгия – он был наполнен в этот момент каким-то удивительным спокойствием, буд-то решил не человека убить, а отправиться с друзьями на рыбалку. Вставив обойму и дослав патрон в ствол, Георгий взвёл курок. Сняв пистолет с предохранителя, он окинул взглядом комнату, как бы стараясь покрепче её запомнить, и вышел, плотно закрыв за собой дверь. В гостиной никого не было и тогда он подошёл к кухонной двери – стоя спиной к нему, Вероника что-то помешивала в кастрюльке. Георгий остался стоять в дверях и поднял правую руку.

...Она слышала шаги, но не повернулась ему навстречу, продолжая заниматься своим делом. Последнее время Вероника часто делала вид, что не замечает его, а по вечерам, удобно устроившись на диване в гостиной, часами болтала по телефону, рассказывая подругам о своих новых поклонниках. Она знала, что Георгий слышит эти разговоры и старалась сделать ему как можно больнее. Воспоминания обдали Георгия жаром и, прежде чем остатки здравого смысла окончательно покинули его, он успел подумать, что если не выстрелит сейчас, то уже никогда не сможет этого сделать. Как на полотне киноэкрана, он увидел все то, что должно было произойти через пару секунд – девятимиллиметровая пуля, выпущенная с близкого расстояния, вдребезги разнесла голову Вероники, и женщина, которую он так любил все эти немыслимые, сжигающие его годы, та женщина, которую он боготворил и ненавидел одновременно, перестала жить.

...Наконец, почувствовав неладное, Вероника повернулась. Её взгляд остановился на руке Георгия с зажатым в ней пистолетом. Она ещё пыталась что-то сказать, но ужас, сковавший её в этот момент, был настолько велик, что из горла вырвался лишь хрип и Георгий, чувствуя подкатившую вдруг тошноту, выстрелил. В потолок.