Глава одиннадцатая.

Ночной разговор.

 

Яна всю ночь провела в покоях Пакувера. Каким бы не было её отношение к дяде, как бы она не боялась Пакувера из - за его грешной любви к ней, но со своей бо-лью она пришла именно к нему. Почему? Яна и сама бы не ответила на этот вопрос. Наверное, потому, что влюблённые в нас люди принимают нашу беду близко к сердцу и стара¬ются помочь нам.

Девушка горько плакала. Уткнувшись в подушку, она громко кляла свою жизнь и корила себя за то, что не спрыгнула тогда вниз, а пожалела мать.

- Яна, милая, - говорил Пакувер, он жалел сестру, но не оправдывал её по-ступ¬ков, - не обижайся на мать, она же хотела для тебя лучшего.

- Не верю я в это! Если бы она хотела лучшего, то не позволила бы Земовиту увезти моего сына!

- Яночка, как бы она это сделала? Она, не встающая с постели? А? Ты об этом подумала?

- Она могла бы сказать мне, что мальчик жив. Могла и не сказала. Она два года молчала. Она видела, что мне плохо и молчала!!! Какая же она мать после этого? Ка¬кая, Пакувер? Ты не знаешь, но она – опять неосознанный рывок назад, в прошлое, - она даже не пыталась уйти от него… она жалела себя, жалела меня, но оставалась с ним. Понимаешь? Пусть он относится к нам по – скотски, говорила она мне, говорила это не раз, но лучше иметь крышу над головой, чем жить на ули-це!!! А я пыталась убегать из дома, два раза он находил меня, угрозами заставлял возвращаться, клялся, что убьёт мать… я верила, я поневоле возвращалась в этот ад, жалела её, жалела потому, что жизнь – то её была не лучше моей… последний раз я вернулась домой сама, хо¬тела, но не смогла бросить мать в тягости. Вы, мужчины, сволочи. Вам хорошо и ладно. Вы берёте женщину силой, а по¬том забываете об этом. Вы не замечаете наших слёз, они для вас, словно вода…

- Яна, не говори так, не надо, - перебил он её. - У меня девять… восемь доче-рей, - поправился Пакувер, Миклаву, умершую год назад считать не приходилось, - многие из них очень красивые, но я, как – то никогда не смотрел на них с чисто мужской сто¬роны, я никогда не понимал этого и, наверное, не пойму, как можно спать с родной до¬черью.

- Правда? – она подняла от подушки зарёванное лицо.

- Я понимаю, Яна, что ты боишься. Не бойся. Хоть я и люблю тебя, жестко ж меня боги наказали за то, что я жил долго никого не любя, жестоко, но я никогда не притронусь к тебе без твоего согласия. Яна, солнышко, успокойся. Пожалей мать, она не нарочно.

- Мне так тяжело, Пакувер. Так больно. Почему, если она считала, что для меня будет лучше, если мой сын будет расти вдали от меня, почему она не сказала мне, что мой сын жив? Возможно, я смирилась бы с мыслью, что не могу его видеть, но посту¬пить так… я не понимаю. Не понимаю, Пакувер!!!

Пакувер молчал. Он тоже не понимал этого. Да, с большой натяжкой, и то, если позволит твоя совесть, можно забрать дитя у матери, можно растить его вдали от неё, но говорить ей о том, что ребёнок умер?! Неоправданная жестокость. Чего Рогнеда добилась этим? Ведь ничего. Яна, узнав правду, только обозлилась.

- Успокойся, прошу тебя. Ложись, поспи. Поздно уже, завтра ехать. Как ты поедешь, если будешь полусонная?

- Обыкновенно.

- Хочешь, я уйду?

- Нет, Пакувер, не уходи. Мне страшно одной. Я понимаю, что он в подвале, на цепи, и всё же… мне страшно. Я боюсь, как тогда в детстве, я пряталась, я пробовала подпирать дверь, лишь бы он не заходил ко мне.

- Как же ты жила всё это время?

- А так и жила. Я эти пять лет всегда была с кем – то. Земовит, Владислав, Кей¬стут. Я ложилась с ними, я ощущала их любовь, силу. Было страшно, но я пони¬мала, что они мне не сделают плохого. И потом, я знала наверняка, что если он снова появится в моей жизни, то они не дадут меня в обиду. Правда, Земовит… он очень ревнивый. Боюсь, что именно из ревности он так поступил со мной. Подло и жестоко. Мы же, когда приехали в Краков, разругались с ним. Я, по – глупости, повелась на ласку короля, провела с ним несколько ночей. Не скажу, что мне было плохо, но, на¬верное, не стоило мне поступать так. Я бросила Земовита, я осталась после пира с королём. Понимаешь, я была после выкидыша злой, мало с кем разгова-ривала. А Влади¬слав дал понять мне, что нужно забыть это, что у меня ещё будут дети. Ох, надо было сразу рассказать Владиславу о ребёнке, ведь он был у нас, когда я была уже ме¬сяце на четвёртом, было уже заметно. Он спрашивал меня, кто отец, а я сказала ему, что Земовит. Дурочка.

- Не казни, себя, Яна. Того, что сделано, уже не изменить.

- Да, ты прав, того, что было, уже не вернёшь. А как хотелось бы вернуть. Как бы хотелось взять нож и убить его, не сейчас, Пакувер, а тогда, когда он и его друзья издевались надо мной всю ночь. Они били меня, били так, что бы не оставалось следов, а уж про похоть я не говорю…

- А мать?

- А что мать? Мать сидела в углу связанная…

 

…Удар, ещё удар… дикий полусумасшедший визг Рогнеды, связанной по рукам и ногам… бледное лицо девятилетней девочки… и смятая постель, на которой, разва¬лившись, лежал Михаил Златников. Он молча смотрел на то, как его лучшие друзья из¬деваются над ребёнком, его дочерью, его родной кровью, и улыбался. Побои, крики, это всё заводило его. Он ждал, когда друзья насытятся, когда можно будет отдать им Рогнеду, пусть некогда любимая жёнушка не думает, что участь подстилки для дру¬гих пройдёт мимо неё, он ждал момента, когда дочь будет принадлежать ему, когда у ней не останется сил не только кричать, но и сопротивляться.

В окно смотрела ночь. Тёмная и безучастная. Шёл дождь.

- Не надо, - голос Рогнеды охрип от крика, - не трогайте её… Миша, прошу тебя… она же ещё ребёнок!

Но мольбы доведённой до отчаяния женщины не доходили до них. Рогнеда закры¬вала глаза и горько жалела о том, что не глухая. Если, закрывая глаза, она не могла видеть того, что происходило на полу, всего лишь на небольшом расстоянии от неё, то уши свои она закрыть не могла, приходилось слушать визг и хрипы до-чери.

А потом… что было потом, несчастная Рогнеда старалась никогда не вспо-ми¬нать. И не потому, что участь женщины была точно такой же, как и участь, её ма¬ленькой дочери, нет, Рогнеда не хотела вспоминать лицо мужа, в руках кото-рого би¬лась Яна: оно было страшным, в нём не было ни капли жалости, только острое жела¬ние брать силой слабое существо, которое хоть и подневольно жило жизнью взрослой женщины, но не было ещё женщиной.

- Ты красавица, - говорил Златников, заставляя родную дочь ласкать его, - ты маленькая красавица… поцелуй меня. Ну? Брезгуешь? Это родным отцом – то?

- Ты не отец, - прошептала Яна, - ты – чудовище, ты – скотина.

Сил почти не было. Безвольная, уставшая от бессмысленного сопротивления девочка с отвращением прикоснулась к его губам. Её тут же вырвало. Прямо на грудь отца.

- Сучка, - он оттолкнул её, вскочив на ноги, мужчина принялся тереть грудь по¬павшейся под руки рубашкой. – Потаскушка!

- Я ненавижу тебя, - только и ответила Яна. Закрыв глаза, девочка сверну-лась у кровати в тугой комочек, заскулила. Яна старалась не прислушиваться к стонам и плачу матери, помочь ей она не могла, хоть бы и хотела.

Сколько она так пролежала на полу, девочка не помнила. Яна помнила толь-ко стук двери, да подошедшую к ней мать. Рогнеда села рядом, она гладила дочь по голове и молчала, молчала потому, что не знала, какие слова сказать в утешение, да и нужно ли её утешение дочери…

 

Пакувер сидел на полу, сидел молча. В душе всё клокотало, словно внутри вул¬кана, готового взорваться и выплеснуть содержимое наружу. Было желание вскочить и уйти, лишь бы не слышать голоса, в котором только страдание. Она ему племян¬ница, но он, грешник, любит её. И от этого было больно. Пакувер про-клинал себя за то, что обернулся на её взгляд, за то, что почти сразу же утонул в синих глазах, за то, что не сумел узнать в ней родную кровь.

- Что с тобой? – Яна встала и подошла к нему. Она возвышалась над ним, а он смотрел в пол, а не на неё. Он не хотел, что бы девушка видела в его глазах жа-лость, не хотел унижать её этим.

- Ничего… страшного. Как так можно? Как? - проскулил Пакувер. – Бедные вы бедные. Разве это жизнь?

- Я жила так три года, Пакувер. Покуда мать не знала этого, было страшно, погано, но терпимо. Он был в моей жизни один, приходил редко. А как узнала мать, всё изменилось. Он стал издеваться надо мной в открытую. Он бил меня, бил мать. Он за¬ставлял меня ублажать его на глазах у матери, да ещё говорил ей, что она хо-лодная в постели, что ей стоит поучиться у меня. Гадко это всё и противно. А та ночь… больше такого не было, ни разу. Думаю, ему хотелось показать свою власть над нами, унизить нас. У него это получилось. Мать стала бояться его ещё больше, она беспре¬кословно выполняла все его приказы.

Яна замолчала. Она села рядом с Пакувером на шкуру, расстеленную у камина. Вытянув ноги, девушка откинулась немного назад, отчего стал виден её живот.

- Скажи, тебе было противно, когда я целовала тебя? - она пыталась по-нять саму себя. Что это? Страх перед тем, что он мужчина, что он любит её, что же¬лает обладать её телом? Или она всё же чувствует в нём родную кровь и ей стыдно за подаренный ему поцелуй?

- Нет, Яна. Как может быть противно, когда тебя целует женщина, кото-рую ты любишь? А ты, что ощутила ты?

- Не знаю… я была готова к тому, что будет противно… но… не знаю.

Девушка снова замолчала. Повисла тишина. Слышен был только треск дров в ка¬мине, как той ночью, когда её ласкал Земовит. Тогда она сумела осознать, что не все мужчины подонки, среди них есть и нормальные, для которых женщина, пусть не все¬гда святая, но всё ж женщина, слабое существо, которое нужно за-щищать. А вот сейчас, занимаясь самобичеванием, она так и не смогла придти хоть к какому – то вы¬воду и понять, что же с ней происходит. Хорошо хоть, что Пакувер знает о её про¬шлом. Знает и не осуждает того, что было не по её вине. Или эту её безумную кра¬соту можно и нужно поставить ей в вину? Не будь она так красива, всё было б по иному. Отец не стал бы таким, он видел бы в ней дочь, а не женщину!

- Не молчи, - проговорил Пакувер. Тишина давила на него, становилось страшно. Он ощущал боль этой девочки, как свою собственную. Ему казалось, что это он когда – то давно стал жертвой диких, не укладывающихся в голове обстоятельств. – Говори хоть что – нибудь…

- Что?..

- Не знаю… расскажи о том, что ты сейчас чувствуешь.

- Растерянность. Боль. Желание забыть, что когда – то со мной спал отец. Мне до сих пор гадко и противно от этого. У меня осталось ощущение, что мне нико¬гда не отмыться. Ты, как мужчина, не понимаешь этого, Пакувер, хотя я чувствую, что ты любишь, ты именно любишь, а не просто хочешь развлечься со мной. Может быть, не зная о том, что ты брат моей матери, я могла бы лечь с тобой… но не те¬перь, нет, не теперь, когда я знаю правду… да и потом, я дитя жду. Не смотри на меня так. Не надо. Да, наверное, в чужих глазах я выгляжу гулящей, и, по – своему, это правда. У меня было много мужчин, Пакувер, и только двое из них по – настоящему меня любили и любят по сей день. Земовит и Кейстут. Два друга. Странно даже, что именно Кейстуту Земовит готов меня чуть ли не подарить, лишь бы мне было хорошо. А мне и вправду с Кейстутом хорошо. Я люблю его. Очень люблю. Молю богов только об одном – что бы Кейстут никогда не узнал всей правды обо мне. Скажи, князь мо¬жет рассказать об этом сыну?

- Если он обещал тебе, что не расскажет, значит, не расскажет.

- Пойми меня…

- Не надо, не оправдывайся. Ты ведь говоришь о той ночи…не вспоминай об этом. Боги, как же мне хочется задушить его!

- Мне тоже. Я представляла себе много раз, как мои руки сжимаются на его горле. Один раз я даже попыталась сделать это. Не получилось. Он избил меня, а по¬том целый день держал связанную в комнате с открытыми настежь окнами, а была осень, было холодно, он даже не кормил меня в тот день. Пить и то давал очень редко. Мать ползала перед ним на коленях, плакала. Только вот проще было разжалобить ка¬мень, чем эту скотину. Бедная моя мама. Я обидела её. Я наговорила ей столько гадости. Не заслужила она этого, Пакувер. Мать – мученица. Я иногда думаю, смогу ли я поступить так, как поступила мама: остаться с мужем и терпеть унижения, побои, насильное исполне¬ние супружеских обязанностей, смотреть на муки ребёнка. И понимаю, что нужно вначале побывать в её шкуре, а потом уж решать, стоит жить, иль проще умереть?

- Ох, Яна, - прошептал Пакувер, - вы обе мученицы. Как жаль, что я не смог нару¬шить данное отцу слово. Мне было плохо, ведь мы с Рогнедой родились в одну ночь, мы понимаем друг друга с полуслова, я чувствовал, что ей одиноко, я понимал, что нужно искать её, и не сделал этого.

- Ты мужчина, Пакувер, ты пытался быть честным с самими собой, ты не хо¬тел быть клятвопреступником. Как можно винить тебя за это?

- И всё же, - продолжил он, - нужно было вернуть отцу слово и поступить так, как требовала совесть.

Яна криво улыбнулась. Она попыталась представить себе, как бы пошла её жизнь, да и жизнь матери, найди их Пакувер. Возможно, всё было бы по иному. Паку¬вер наверняка убил бы Златникова. Она обрела бы покой, пусть бы частичный, но всё же покой. Страх, наверное, остался бы, но от мысли, что этот подонок в могиле, было бы радостно на душе.

- Пакувер, перестань. Мы часто жалеем о том, чего не сделали, или не смогли сделать. Кто знает, может быть, стало бы ещё хуже.

- Нет, Яна, нет. Я не оставил бы этому подонку жизнь. Он хрипел бы в пет-ле на ближайшем дереве! Не понимаю, почему князь Мазовецкий не сделал этого, он же знал!

- Знал. Он всё понял той ночью, когда я пришла к нему. Ему, бедному, было плохо оттого, что его соблазнила маленькая девочка. Он до этого и представить себе не мог, что будет иметь девчонку десяти лет!

- Тогда почему?

- Он не хотел лишних сплетен. И так, кроме нас троих, никто не знает, по-чему князь вместо денег забрал жену и дочь боярина! Это же я упросила его поступить так. Я! Мне было невыносимо от мысли, что князь уедет, что мы опять останемся с этим ублюдком! Он бы, наверняка позволил матери умереть! Тогда я была бы в его полной власти. Ты бы, Пакувер, сейчас не разговаривал со мной.

- Всё, Яна, ни слова больше. Или я действительно сверну ему шею. Прямо сейчас.

Яна склонила голову на бок, синие глаза дико сверкнули. Она осторожно под¬жала ноги, неловко села, села так, что бы видеть его лицо, на котором чётко отра¬жались запретные чувства. Платье упало с плеч, оголив гладкую кожу.

- Пакувер, - она внезапно обняла его со всей страстью, на которую была только способна на тот момент, губы девушки вначале прильнули к шее, затем заскользили по щеке, дыхание стало частым, оно обжигало, - Пакувер, - шептала она, запуская, свои тонкие пальцы в его кудрявые волосы, - убей его, убей, и я буду твоя. Хочешь, прямо сейчас, здесь… Пакувер, только убей его!

- Яна, грех это! – мужчина пытался сопротивляться, но получалось слабо. Её ласки манили, поцелуи обжигали, она готова была раскрыться ему навстречу, лишь бы он внял её желанию, лишь бы подчинился её власти. Она считала, что сможет после страстной ночи управлять им, сможет заставить его оборвать жизнь подонка, не¬достойного ходить по земле и дышать тем же воздухом, каким дышит она сама, ды¬шит её мать.

- Что, грех? Убийство? Так он достоин лютой смерти. Это не грех, Пакувер.

- Грех то, что ты сейчас делаешь. Не надо, я не приму такой жертвы. Она бу¬дет напрасной, Яна.

- Нет, Пакувер, не напрасной. Я буду знать, что свободна.

- Такой ценой?

- Да, такой ценой.

- Нет! – он всё же взял себя в руки, начал контролировать ситуацию, кото-рая было, перешла все границы дозволенного, и оттолкнул Яну, его лицо стало пунцовым. Пакувер вскочил.

- Ты же хочешь, - прошептала она, запрокидывая голову. В её глазах страсть, в них дикое, почти безумное желание: расплатиться собой за убийство того, кто иско¬веркал её жизнь, кто вселил в её неокрепшую душу страх. Один раз у неё получилось, Земовит поддался ласкам, так почему бы не попробовать ещё? Почему бы не лечь с братом матери, лишь бы он, выполнил её просьбу, раз и навсегда разбил, накрепко завя¬занный отцом узел.

- Нет, Яна, нет. Ложись спать, постарайся уснуть. И выкинь своё глупое жела¬ние из головы. Я пришлю сюда отца, Тройдена или Аскольда. Они побудут с тобой. Спокойной ночи.

Пакувер почти вылетел из покоев. Сев на пол, мужчина прижался к стене, сердце бешено колотилось. «Нельзя, нельзя, - бормотал он, сжимая виски, - нельзя под¬даваться ей, нужно забыть, забыть её ласки, забыть её глаза. Она дочь Рогнеды. Она моя племянница. За что, за что ты поступил со мной так, о, великий Перкун?! Это не справедливо. Жил я, не зная, что есть настоящая, страстная любовь, и продолжал бы жить. За что ты наказал меня? Разве так должно быть? Ведь не должно!»

Сомнения разрывали душу. Они душили его, заставляя осознавать, что Яна всё же женщина, маленькая, слабая женщина с испорченной судьбой, со сломанной жизнью. Женщина, не лишённая страсти, привлекательности. Пакувер прекрасно понимал, ещё какие – то мгновения и он сдался бы, потянулся к этой манящей, покорной плоти. Мужчина понял, что после этого, он стал бы игрушкой в её красивых руках, глиной, которую, не щадя, мнут тонкие изящные пальцы.

Немного успокоившись, Пакувер поднялся с пола. Твёрдой походкой он дошёл до покоев Тройдена.

Тройден был один. Он сидел на подоконнике и смотрел на мгновенно почерневшее небо.

- Тройден, сделай доброе дело.

- Какое?

- Побудь с Яной.

- А ты боишься? – брат хихикнул. Кажется, впервые в своей жизни Пакувер боится оставаться с женщиной с глазу на глаз. Чудеса!

- Боюсь. Боюсь сделать глупость, Тройден.

- Любовь – не глупость, Пакувер. Ну, чего уставился? Думаешь, я слепой? Я же видел тогда у конюшни, как ты смотрел на Яну. Плохо только, что ты не знал того, что это дочь Рогнеды.

- Можно подумать, что ты знал.

- Да, не знал. Правда, в отличие от некоторых, я не додумался влюбиться. Она красивая, чем – то на деда похожа, да и на тебя.

- Тройден, неужели так заметно, что я влюблён?

Молодой человек снова хихикнул. Заметно, что брат старается понравиться девушке, заметно, что он за неё переживает, а вот понять, что тот влюблён, может не всякий. Нужно слишком хорошо знать Пакувера.

- Да, нет. Успокойся. Ладно, раз ты боишься, пойду, побуду с ней. Спокойной ночи, братец.