Николай Воронов

 

1

 

Потомки Воронов, поселившись в станице Карабулакской, и, как все наши родичи, приобрели русскую фамилию Вороновы и трудились в местном колхозе. Дед погиб на войне и главою рода стал старший сын Николай, который вернулся с войны живой. Он выбрал в жёны себе лучшую красавицу в станице Марусю Бабенко. Жилось, известное дело, после войны, трудно. Колхоз, как барщина, не давал почти работать в своём хозяйстве, но Вороновы кропотливо, кирпичик по кирпичику строили свой уютный мирок и плодились. Так у них через десяток лет было уже пятеро детей, которые помогали отцу-матери во всём. Вороновы построили новый дом, купили мотоцикл. Часто вечерами над станицей из окон вороновской хаты неслась удалая или грустная казачья песня. Соседи, улыбаясь, говорили:

— Слышишь? Уже и младшие Воронята поют!

— А Маруська-то как выводит! Чистая артистка!

Когда повзрослевшие дети, Валентина и Анатолий, учились в старших классах, Маруся опять забеременела. Шёпотом, стыдясь детей, обсуждали супруги это событие. Аборты тогда находились под строгим запретом, но и рожать под сорок лет, когда жизнь Вобщем-то начала налаживаться, Марии не хотелось. Николай уговаривал её рожать, Богу, мол, так угодно. И хотя она в ссору с мужем не вступала, но внутренне уже приняла решение сходить к бабке.

Однажды вечером Николай, вернувшись с работы, не застал жены дома. Тёмное предчувствие овладело им.

— Валя, где мать? — нетерпеливо спросил он.

— До кумы пошла. Ещё утром, — пояснила дочь, — собрала ей чего-то

в корзину и пошла. К вечеру, сказала, придёт.

Николай не находил себе места. Часов в девять, когда начало смеркаться, он не выдержал ожидания и пошёл заводить мотоцикл. Не успел дойти до гаража, как увидел заскочившую в калитку бабку Меленчиху, знахарку и ворожею, — и понял всё.

— Что? — спросил он одними глазами.

— Отходит, послала за тобой. Детей велела не тревожить.

На мотоцикле, вдвоём с Меленчихой, за пять минут они добрались до её

хаты.

Мария бледная, обескровленная, лежала в бабкиной галерее и, казалось, не дышала. Николай на ватных ногах приблизился к кровати и упал на колени. Дрожащими губами он прикоснулся к Марусиному лбу. Лоб был

прохладный. Маруся открыла глаза.

— Пришёл, — вздохнула она, — хочу попрощаться, сокол мой.… Прости меня, грешную, глупую, и дети пусть простят. Хотела, как лучше.

Она умолкла. Было видно, как трудно ей даётся каждое слово, — потом с усилием приоткрыла рот и едва слышно прошептала:

 

— А ты женись, Коля.… Один детей не вытянешь. Только добрую,

доб-ру-ю… мачеху… — чуть слышно прошелестели её последние слова в ушах Николая. Он упал на грудь жены и зарыдал.

Миленчиха цепко ухватила его рукой за плечо и зашипела в ухо:

— Дома будешь горевать. Мне неприятностев не надо. Я ей говорила,

что поздно это делать. Она вот туточки валялась у меня в ногах, просила освободить от плода. Я отказывалась. Вези её домой и молчи, где взял. Милиции и врачам скажешь: «Не знаю, мол, как сотворила, кто надоумил».

Похоронили Марусю на другой день, и все женские заботы о семье пали

на детские плечики Вали. Она готовила, стирала, ходила за коровой и бегала в школу. Но учиться стала намного хуже. То же происходило с Толиком и Ольгой. Николай часто задумывался над прощальными словами жены. Да только где ж найдёшь добрую на пятерых-то детей?

Но искать долго не пришлось. Лишь заикнулся Николай кумовьям о завещании жены, как целый список претенденток на свободное место мачехи был составлен. На обсуждение кандидатур пришла вся родня. Николай сам в разговоре не участвовал. Он только время от времени повторял слова Маруси:

— Добрую, добрую просила.

Сошлись на том, что тридцатидвухлетняя Галина Ковтунова, бездетная и не бывшая замужем, подходит как нельзя лучше. И добрая она. Замуж в молодости не вышла потому, что надо было ухаживать за парализованной матерью.

Сговорились с невестой сразу и тихо расписались в сельсовете. Вместо свадьбы сделали скромный вечер. Совсем без гулянки Галина не соглашалась: у неё первый брак и её хотелось надеть фату. Детей же, чтобы не нервничали, отправили на два дня в гости к дальним родичам.

А потом началась история, старая, как мир. Молодая жена оказалась зловредной и мстительной мачехой. С бессердечностью и лукавством она относилась к детям. При муже Галина ласково разговаривала с ними, причём называла их какими-то кошачьими кличками: Тосик, Вусик, Оляся.… Когда же отца не было дома, она детей не замечала, забывала их покормить, не то, что справиться об успехах в школе. Дети старались быть незаметными. Если же они попадались ей на глаза, Галина недовольно ворчала на них, и клички

тогда были уже другие. Обслуживала она только себя и отца. По-прежнему Валя стирала на сестёр и братьев, повязывала девочкам бантики, штопала чулочки.

Когда же у мачехи родился ребёнок, жизнь в доме вовсе стала невыносимой. Рождение собственной дочери вызвало у Галины желание избавиться от пасынков и падчериц. Не прекращая лицедейства, она плела свою хитрую сеть, оговаривая детей перед отцом. Он строго прикрикивал на них, считая их поведение детской шалостью, баловством.

Поглощенный заботами о молодой жене и малышке-дочери Николай не замечал неладов в семье. А его старшие дети часто собирались в потайном месте и горестно тужили о своей несчастной доле. Но они не предполагали, что жизнь станет ещё хуже, намного хуже.

 

 

 

 

2

 

Кум Федька, резко притормозил мотоцикл перед самыми воротами в мастерские, где работал Николай, и свистнул два раза. Это был их сигнал ещё со школьных лет. Николай, вытерев ветошью руки, с дружеской готовностью поспешил навстречу куму:

— Что-нибудь случилось?

— Не-а. Слушай, Колька, у меня появилась идея. Поехали к осетинам

на пруды за раками. Сегодня дежурит Таймураз. За бутылку мы пару мешков раков наберём и погрузим в люльку. Завтра ведь Троица, посидим семьями, как бывало, а? — начал уговаривать друга Федор. Николай немного подумал и согласился:

— Хорошо, только ненадолго. Сегодня же вернёмся домой, а то жена будет волноваться.

— Успокойся, ещё засветло закончим. Дни-то вон, какие длинные.

Николай отпросился у механика, и они отправились за тридцать километров на осетинские пруды. Хотя были свои, колхозные, пруды ближе, но Федька дружил с Таймуразом, и не однажды они весело проводили с ним время. Таймураз встретил друзей приветливо, набил им полные мешки раков из колхозных раколовок, осталось время и погулять. Распили на троих бутылочку водки-казёнки, посмеялись над анекдотами Таймураза и, весело попрощавшись, довольные кумовья поехали домой.

Солнце уже начинало садиться, и Федька предложил поехать напрямик, через промзону, где располагались цистерны с нефтепродуктами и насосная станция. Зона была охраняемая, но проехать можно. Николай торопился домой и согласился. Они помчались по просёлку так, что ветер свистел в ушах, мелькали поля…. Промзону проскочили, не сбавляя скорости. На выезде из неё где-то метров за десять Федька заметил перед собой трос, протянутый поперёк дороги. Тормозить было поздно, и он, кинув куму предупреждение об опасности, пригнул голову. Мотоцикл слегка подбросило, но уже был виден поворот на станицу, и Федор задорно вырулил напрямую. Километра три ехали молча. Потом сквозь свист ветра Фёдор прокричал:

—А как твоя-то обрадуется ракам!

Колька не ответил. Фёдор оглянулся назад и увидел, что головы у кума нет. Её срезало ровно, как бритвой, и тёмно-вишнёвая кровь кружевами обвивает пульсирующую шею. От страха и неожиданности Фёдор резко остановил мотоцикл, белые руки Николая разжались, и он снопом свалился в люльку на мешки.

Фёдор опустился в дорожную пыль и вперил безумный взгляд в кума, не имея ни сил, ни желания вставать и что-то делать,

Рядом затормозил «Запорожец» агронома. Из него вышли люди и окаменели…. Через некоторое время агроном, придя в себя, тормошил Федьку, засыпая вопросами, из которых тот понял только один:

— Что случилось?

— Через промзону ехали, — выдавил из себя ошалевший Федька.

Агроному оказалось этого ответа достаточно. Он оставил своих пассажиров с Федькой, а сам повернул машину туда, откуда приехали кумовья. Подъехав к тросу, преграждавшему путь к нефтебазе, он остановил «Запорожец», вышел из него и стал внимательно осматривать окрестность. На обочине дороги, в маковом цвету, он увидел голову несчастного механизатора.

Горе было бесконечно. Выла молодая жена. Убивались дети. Рыдали съехавшиеся родственники и соседи, души которых вместе со скорбью наполняла боль за судьбу детей. Никто не обманывался в подлинных чувствах к ним мачехи, хотя подробностей во взаимоотношениях между ними никто не знал.

Похоронив Николая, все разъехались. А для детей наступил настоящий ад. Мачеха забыла даже их имена, не то, что кормить и одевать. Они только и слышали: «Чтоб вы сдохли!», «Убирайтесь из моего дома!», «Наплодила Маруська гадёнышей»…

Страшным сном пролетели полгода. Валя бросила школу. Володя два раза убегал к тётке в станицу Наурскую, пока та не взяла его насовсем. Толик замкнулся в себе и перестал отличать реальность от своих фантазий. Младшая Таня 1 сентября не пошла в первый класс. Комиссия РОНО серьёзно занялась детьми и определила Олю и Таню в детский дом. Володю усыновила родная тётка. Всех детей она взять не смогла — своя семья не маленькая. Старшие дети, получив паспорта, приехали в Грозный «до бабушки Наташи», двоюродной бабки. Валя поступила в ПТУ и переехала в

общежитие. Позже она вышла замуж за вдовца, у которого осталось после смерти жены пятеро детей (ирония судьбы!) и уехала с ними в Среднюю Азию. Анатолий пошел учиться в техникум и тоже стал жить в общежитии. Затем отслужил армию на Севере, остался там работать, женился, но его не оставляла мечта встретиться с сёстрами и братом. Встреча произошла спустя долгие годы.

 

 

 

 

 

Первая любовь

 

 

Я гляжу ей в след,

Ничего в ней нет.

А я всё гляжу-

Глаз не отвожу.

Из популярной песни 60-х

 

Толик Воронов и Эдик Саркисов скучали. Уже вторую неделю они с другими ребятами из техникума работали в совхозе на уборке кукурузы. Пальцы были у них в порезах и ссадинах, ныли плечи, но главное, что мучило парней - это скука по вечерам.

- Уж лучше бы мы учились, - тоскливо вздыхал Толик.

Другие студенты выходили из положения: играли в карты, одна компания

где-то добывала спиртное, некоторые из ребят ходили в село на танцы; они возвращались поздно и днём, в рабочее время, спали в междурядьях или в стожках сена.

Однажды друзьям было особенно скучно. Эдик ещё раз перевернулся на жёсткой койке, потом неожиданно вскочил с неё и решительно заявил:

- Всё! Надоело! Пошли к девчонкам, - и мечтательно добавил: - я тут

познакомился с одной, когда нам продукты привозили. А у неё, наверное, подружка есть…

Толик согласился. Парни быстро переоделись и отправились в село. Солнце подбиралось к горизонту, но воздух был напоён сентябрьским теплом, приятно пахло жнивьём и дымом костров. Паутинки, словно живые, кружились в медленном танце, и, зацепившись за высохшие травы, отдыхали в ожидании тура осеннего вальса.

Толя был душевно тоньше и чувствительнее своего друга. Он то и о дело обращал внимание Эдика на обыкновенные вещи: на крепенький опёнок под ногами, суетливого ежа, спешащего закончить сезонные заготовки, журавлиный клин в небе…

Пришли парни в село, когда уже смеркалось. Около клуба толпилась местная молодёжь, в основном, девушки. Кое-где мелькали лица техникумовских ребят. Эдик поискал глазами свою знакомую и остановил свой взгляд на крепко сбитой девчонке с круглыми васильковыми глазами, опушёнными тёмными ресницами. Дёрнув друга за рукав, Эдик поспешил к ней и, поздоровавшись, представил Толика.

Танцы ещё не начинались, и молодые люди решили прогуляться по центральной улице села. Аня, так звали девушку, шла по середине между ними и распахивала густые ресницы навстречу то одному, то другому. Эдику показалось, что Аня больше внимания уделяет его товарищу и начал, вроде

бы в шутку, задевать его самолюбие. То скажет, что Толик - дуб в физике, то - что у него нет своих учебников, то намекнёт на универсальный костюм друга. Но Толик не отбивался от нападок Эдика, а во все глаза смотрел на Аню, вслушивался в музыку её речи. Между ним и девушкой как будто даже завязался мысленный диалог. Толик говорит ей:

- Не слушай его.

И она отвечает:

- А я и не слушаю.

Эдик заметно злился. Извинившись перед Аней, он отозвал Толика

в сторону и язвительно прошипел:

- Между прочим, мог бы понять, что ты здесь - третий лишний.

Толик без слов развернулся и пошёл прочь. Его душила обида, и потом он

вовсе не считал себя лишним. Будь это так, он бы почувствовал…

Минуты через три Эдик догнал друга. Они долго шли молча, наконец, Эдик не выдержал и примирительно сказал:

- Ну, их, девчонок. Нам с тобой и так хорошо, правда?

Толик промолчал, а Эдик виновато продолжал:

- А что ты не спросишь, почему я ушёл? Думаешь, из солидарности? Нет.

Она мне сказала: « Лучше б ушёл ты ».

Толик резко остановился:

- Она тебе так сказала?

- Ну, да. Толь, брось обижаться. Сколько их ещё девчонок будет!? К тому

она же толстая и глаза, как у совы.

- Не смей так говорить об Ане , - рассердился Толик.

- Не буду, не буду, не буду. Кажется, ты влип, втрескался, -

Эдик сочувственно засвистел и вприпрыжку побежал по залитой лунным светом дорожке. Он знал, что Толик злится, но почему-то радовался этому.

Больше ребята в село не ходили. К тому же, кукурузу вскоре убрали, пошли дожди и они вернулись в город. Начались занятия, но чтобы Толик не

делал: писал конспекты, решал задачи, работал у станка - перед его глазами стояла Аня и спрашивала с укоризной:

- Ты не забыл меня?

Конечно, не забыл, он только о ней и думал. Даже Эдику с ним стало

скучно и он перебрался в соседнюю комнату, где парни жили веселее. Наконец, сердечная мука превозмогла скромность, и Толик написал Ане письмо. Так, ни о чём. Не мог же он ни с того, ни с сего написать, что девушка ему нравится. Аня ему ответила, и между ними завязалась переписка. Однако Толику отчаянно захотелось заглянуть в васильковые глаза девушки.

И вот однажды в субботу, когда в техникуме не было занятий, он надел белую выходную рубашку и пошёл на пригородный железнодорожный вокзал. Электричка тащилась, как черепаха, останавливаясь на всех разъездах и полустанках. Толик спрыгнул на перрон, не дожидаясь остановки. Сердце выскакивало из груди, когда он постучал в калитку Аниного дома. Распахнулось окно. Из него выглянуло большеглазое, веснушчатое лицо мальчишки.

- Ты? - удивлённо спросил мальчик, - а сестра к тебе поехала.

Толик, не раздумывая, побежал на станцию - кассирша закрывала помещение.

- А что, уже не будет поездов на город? - выдохнул он, глядя на

кассиршу и со страхом предвидя её ответ.

- Почему не будет? Поезда будут, только они здесь не останавливаются,-

сочувственно посмотрела на парня она, - боюсь, что сегодня тебе не уехать.

«Аня меня там ждёт, одна, в чужом городе…за двадцать километров. Всего двадцать километров - и я увижу её!». И мгновенно пришло решение. Он выскочил на железнодорожное полотно и побежал…

Бежать по шпалам было неудобно, они то и дело сбивали его с ритма.

Уже вечерело и становилось прохладно. Если бы Толик не двигался, он давно бы окоченел, потому что на нём была одна рубашечка. А в это время года осенние тёплые дни быстро сменяются на холодные ночи, грозящие заморозками.

Толик бежал, спотыкаясь и падая, навстречу резкому студеному ветру,

минуя станции и переезды. На одном из них закутанная в пуховой платок женщина с жёлтым флажком изумлённо застыла при виде парня и потом, опомнившись, крикнула ему вслед:

- Встречный на пере-е-езде!

Вот уже Толик бежит и не чувствует холода, переставляя ноги, как

герой рисованного мультфильма, вот он видит себя, жалкого и смешного, со

стороны, вот он удаляется от точки отправления схематично, не ощущая никакого внешнего воздействия…

Стемнело. Выглянула равнодушная краюха луны. А он всё бежал…

Загорелись впереди частые огоньки, запахло бензином и чем-то ещё

специфическим, городским. Толик бежал, боясь остановиться, в изнеможении упасть на землю и не подняться…, бежал по инерции уже по улицам города и только перед самым общежитием перешёл на спортивную ходьбу.

Он сразу заметил Аню. Она сидела, продрогшая и маленькая, на скамейке у подъезда. Увидев Толю, легко поднялась навстречу ему и распахнула ресницы синих озёр.

- Как долго тебя не было! - счастливо прошептала она.

 

Царский орёл

 

Север - сказочная страна. Короткое таёжное лето, нежный аромат трав и цветов, насыщенная зелень лесов, воздух, звуки - всё олицетворяет торжество живой природы. Даже здесь, вблизи промышленного города, нарушающего хрупкость северной красы, много животных и птиц. И они чувствуют себя хозяевами этого мира, не пугаются людей, шума машин.

Об этом и многом другом думал Анатолий Воронов во время частых поездок на буровые. Он возил на «Ниве» главного механика Управления буровых работ - Петра Ильича Балкового.

Анатолий привык проезжать мимо бесконечных шеренг воронов, глухарей, тетеревов, пропускал волчью стаю, перебегавшую трассу или величественный поток оленей. Иногда на дорогу выходили таёжные медведи или рыси, и тогда он осторожно объезжал их.

Почти все мужчины в городе были охотниками. Но большинство из них не утруждало себя хождением по лесам и болотам. Выезжали на трассу с карабинами, входили в азарт и стреляли дичь, что покрупнее. Анатолию такая охота не нравилась. Уж очень это смахивало на убийство.

Шофёр - подневольный человек. Куда скажут, туда и едет. Однажды Пётр

Ильич по дороге на работу раздражённо воскликнул:

- Всё, вымотался как никогда! Надо разрядиться. В воскресенье поедем

на охоту.

- А, может быть на рыбалку? - неуверенно предложил Анатолий.

- Нет, там комары сожрут. Поедем на охоту! Постреляем, отдохнём, ---мечтательно закончил начальник.

Ранним воскресным утром они выехали за город. На заднем сиденье

лежали карабин и корзина с провизией. У Петра Ильича было хорошее настроение. Погода, под стать настроению, тихая и тёплая, создавала между спутниками доверительную атмосферу. Они беседовали о политике, о работе, да обо всём.

Отъехав от города километров за тридцать, Анатолий почувствовал дискомфорт, как будто чего-то не хватает. Пётр Ильич тоже забеспокоился. Его взгляд упал на заднее сиденье, на котором в ожидании своего часа лежал

карабин, и тут главного механика осенила одна догадка:

- Слушай, Толик, а где птицы?

Анатолий посмотрел по сторонам дороги: до самого горизонта не было

видно даже дежурных воронов.

- Кто его знает, может погода или испугались чего, - пожал он плечами.

- Да, уж их испугаешь, - буркнул Пётр Ильич. Настроение его явно

упало.

Проехали ещё несколько километров. Вдруг главный механик заметил

впереди на дороге тёмное пятно.

- Нефтепровод прорвало. Езжай скорее! - встревожился он.

Подъехали ближе.

- Нет, это не нефть, - облегчённо вздохнули оба. Пятно шевелилось.

Вороны! Огромное скопление чёрных воронов. Они образовали почти

правильный круг, в центре которого гигантский орёл терзал добычу: рыжую собаку. Начальник выхватил из чехла карабин и открыл оконное стекло автомобиля. От волнения у него взмокли ладони: оружие выскальзывало из рук.

- Это же царский орёл! - возбуждённо воскликнул он, - занесён в

Красную книгу, у него разворот каждого крыла по полтора метра. Я думал, что их уже не осталось. У меня друг в Москве в министерстве работает, он мне за чучело этого орла ничего не пожалеет…

Анатолий схватил левой рукой ствол карабина и прижал к колену начальника.

- Погоди, давай посмотрим, - успокаивающе зашептал он. - Я такого

чуда никогда не видел… Птицы молчат… Круг, как кто очертил. Заметь, и ни один из воронов не выходит эту черту. Почтение оказывают: царь птиц!

- Нет, ждут, когда он нажрётся, чтобы потом самим поживиться. Только

всё равно на всех не хватит. Ты посмотри, сколько их там?! Тьма!

- Какие удивительные глаза у него?! Гордые! А посадка головы? Клюв

загнутый. Прямо рвёт мясо…Сильная птица! Красавец! - в восторге шептал Анатолий.

Пётр Ильич навёл карабин:

- Давай ещё ближе. Боюсь испортить материал для чучела, - почему-то

тоже он перешёл на шёпот.

- Унизить такую птицу? Царя.… Убить царя перед подданными? Ильич,

ты не сделаешь этого. Понимаешь, он выше…, выше всех…всего…

Как не далёк был главный механик от понимания прекрасного, он всё же чувствовал необычность ситуации. Его больше всего поразило то, что воронов было великое множество, а орёл - один. И они не нападали на него, почтительно ожидая, когда царственная птица закончит трапезу. В мире хищников так не бывает.

Тем временем орёл насытился, почистил клюв, величественным взором обвёл своих подданных. Даже Анатолий почувствовал какую-то робость от этого взгляда птицы. Затем, взмахнув могучими крыльями, он взмыл в небо и запарил в воздухе. И тень его была огромна. Как будто туча застлала небо.

В тот же миг вороны с оглушительным шумом крыльев набросились на остатки пиршества и друг на друга. Анатолий, не глядя на всё это, развернул машину.

- Не смог, - сокрушённо покачал головою Пётр Ильич, - А всё ты: царь

птиц, почтенье оказывают, не унизь…

В этот день они не охотились.

Вернувшись домой, Пётр Ильич пошёл с женой в гости, а его водитель

долго лежал на койке в общежитии, отвернувшись к стене. Он не спал, а заново переживал необычную встречу с орлом-легендой.

В понедельник утром в гараже водители встретили Анатолия смехом:

- Ну, что, Толич, оказал почтение царю птиц?

Он ничего не ответил им, а когда ехали с начальником, упрекнул того:

- Не надо было рассказывать об орле-то.

- Да, знаешь, разозлился я на тебя, такой трофей упустил, -

примирительно сказал Пётр Ильич.

Больше об этом случае они не вспоминали.

Спустя годы, Анатолий с сыном, который очень увлекался биологией, попали в столичный музей живой природы. Они долго ходили, рассматривая экспонаты в отделе орнитологии, пока к ним не подошёл служитель музея, учёного вида старичок:

- Вы что-то определённое ищите или просто смотрите? - обратился он к

ним.

- Простите, нет ли у вас чучела царского орла? Вот, сыну хочу показать.

- Что вы, батенька! Его уже и в природе нет. Очень давно исчез. Не

успели…