Гляжу я на небо – солнце из-за гор далеких вот-вот покажется. Стало быть – спешить мне надо – поторапливаться. Срезаю я стебли кувшинок упругие, песок золотистый с коленей стряхиваю, да и прочь от озера поспешаю, пока рассвет-игрун из-за леса нос конопатый не показал.

Исцарапал я бока ветками колючими, ноги сучьями мелкими исколол, а добрался-таки до моря засветло. Высок обрыв, каменист. Вниз посмотреть – дрожь пробирает. Ни травинки на том обрыве нет, один дуб старый ветвями раскидистыми покачивает, ветру морскому на свою судьбинушку жалуется.

Перехватываю кувшинки покрепче, да вниз прыгаю. Смыкаются волны над головой моей, вниз тянут, да только не время еще – с землей попрощаться надобно. Выныриваю я, последний взгляд на берег бросаю:

- Не скучай, земля-матушка! Вернусь я!

А дуб-то, что на обрыве, будто слова мои слышит – качает ветвями, листьями осенними, золочёными шелестит.

 

Глубже, еще глубже. И вот уж нет света, что с поверхности струйкой голубой сочился. Сгущается, давит безмолвие черное. Закрой глаза – и покажется, что нет у той бездны водяной ни конца, ни края – засосет, затянет, обратно не выпустит. Да только знаю я – не обманет вода, путь светом куполов царских осветит. Оживут, запоют подводные горны, выйдет на балкон сам повелитель морской – Велимудр-владыка.

Здесь, под волнами тяжелыми, перекатными, под пеной кружевной, и живем мы. Люди нас русалками кличут, сказки о нас детишкам слагают, да только не всё в тех сказках правда. Не выносит кожа наша света солнечного, не струится из глаз свет неведомый, и хвоста рыбьего, что нам вы, люди земные выдумали, тоже отродясь не было.

Раскинулись у стен дворца волны песка шелковистого, кружат над куполами рыбки-золотянки, извиваются у резных ворот щуки Некраса-сторожа. Велики щуки, во всем царстве таких нет. Не пропустят они во дворец ни русалку-красавицу, ни молодца бесстрашного, ни войско вражье, оружьем бряцающее.

Отводит старик Некрас щук в сторону, меня к воротам пропускает. А мне-то и времени много не надо, не успеет Некрас глазом моргнуть – уж вверх лечу. Туда тороплюсь, где покои царевны-малышки светом жемчужным струятся. А вот и она – Софийка-шалунья, Софийка-чаровница – из-за колонны перламутровой выглядывает.

- Здравствуй, царевна.

- Здравствуй, Есеня, – улыбается царевна, носик вздернутый морщит, да глазками хитрыми, с прищуром отцовским, на меня косится. - Принёс?

- Принес, - вынимаю я из-за спины кувшинки, царевне протягиваю.

- Ух ты!!! – кружится на месте Софийка, цветки белые и так и сяк разглядывает. – А они правда, как звезды? Правда, да?!

- Правда, - вздыхаю я, да от Софийкиного взгляда прячусь. Не видела она звезд никогда. С задирой, ветром морским, не играла. Дождик мелкий ладошкой детской не ловила. А виной тому…

- Есеня!!! – разносится по коридорам дворцовым голос скрипучий, возвращают его стены эхом стократным.

Ох, не повезло мне, не повезло горемычному. Стоит в полутьме радник царский - на колонну лениво облокотился, связкой ключей поигрывает. Взвизгивает Софийка, да у меня за спиной прячется.

- Что изволит делать царский гонец в такой час в покоях Ее Высочества? – усмехается радник Клюк, зубы мелкие, щучьи обнажает. – Молчишь? Ну и правильно. Я тогда тоже помолчу: так и быть, не скажу я Его Величеству, где и кого мне застать довелось. А за это принесешь ты мне с берега…

Знает чем брать, водоворот его затяни! Всё у него заранее продумано, всё схвачено. Ничего от него не утаишь, во всё носом своим длинным сунется – то малюток-щучат у Некраса отнять пытается, то поварят, за то, что с кухни коренья сладкие таскали, хлыстом высечь прикажет, то на мою раковину-жемчужницу глаз положит. Велика раковина, едва руками обхватить можно, да и тяжела не в меру – а я ведь ее от самых южных камней во дворец на своем загривке тащил, холил да лелеял, а теперь, вишь, в месте потаенном прятать приходится…

-… принесешь ты мне… - замирает Клюк, осекается. Появляется в дверях покоев жемчужных сам владыка морской, сам Велимудр всемогущий.

- Ваше Величество, - кидается к нему Клюк, в глаза подобострастно заглядывает - обнаружил я нарушение правил дворцовых! Гонец, воли Вашего Величества ослушавшись и законы мира подводного презрев, цветы царевне принес!

Всё. Попался я. Сошлет меня владыка за ослушание мое на кухню – плошки из ракушек мыть, да сплетни поварих царских слушать.

- Он их мне, мне принес! – выскальзывает из-за моей спины Софийка, навстречу отцу спешит. – Это я его попросила!

Вздыхает Велимудр, молчит.

- Нарушение! Воле царской неповиновение! – мечется Клюк из стороны в сторону, ручками сухонькими размахивает. – Изгнание…

 

Склоняется Велимудр к дочери:

- Зачем они тебе, милая, зачем тебе, душа ненаглядная, цветы земные? Али нет у нас, под водой, чудес иных?

- Я на звезды посмотреть хочу, - опустила головку Софийка, в глаза отцу не смотрит, - Есеня сказываел, кувшинки эти на звезды похожи.

Ничего Велимудр не говорит, только дочь в лоб целует, да знаком за ним следовать велит.

 

Вот они, покои царские. Узоры жемчужные на полу, раковины диковинные по стенам, да трон из кораллов умельцами подводными выращенный.

- Звезд ей хочется… - заложил владыка руки за спину, из угла в угол ходит, из-под бровей хмуро посматривает.

- Хочется, Ваше Величество. Она ж за всю жизнь наверху-то ни разу не была. Вот и любопытно девчушке.

- Да-а-а…. – вздыхает Велимудр, на стену косится. А там, в раме золоченой, портрет матери Софийкиной, царицы подводной – Бажены. Раскрасавица была наша царица – глаза камнями драгоценными сияли, волосы аж до самого песка струились, а уж голоса нежней, да поступи легче во всём подводном мире не сыскать было. Да только прикючилась у нас беда, приглянулся царице человек. Сначала она на него издалека поглядывала – на камнях у берега устроившись, потом ввечеру на сушу уходить начала, а однажды и вовсе пропала: только корону на ложе своем оставила, мол, не ждите, не вернусь я.

Затосковал с той поры наш Велимудр, запечалился. Что ни день – к поверхности поднимался, по берегу бродил. Искал ее, звал – да что толку: не откликается царица, не спешит к супругу законному. Пошел тогда Велимудр к старухе Веренее. Сказывают, была когда-то и Веренея русалкой, да только воде шелковой землю каменную предпочла - в ученицы к ведунье человеческой ушла. Короток век человеческий – наш-то русалочий народ куда как дольше живет. Софийке-крохе по земным годам лет шесть-семь будет, а на самом-то деле, почитай, уж без малого три века. Так и ведуньи той давно уж нет, да не вернулась Веренея - живет теперь у того озера, где я Софийке кувшинке рвал. Домишко у нее маленький, по стенам травы диковинные развешены, а во дворе котел стоит с зельями бурлящими, неведомыми.

Вот и пошел наш Велимудр к ней на поклон. Сделай, говорит, так, чтобы ни одна живая душа от моего дворца дальше, чем на сто шагов отойти не могла. Жену потерял, так пусть хоть дочь останется. Задумалась Веренея - непросто желание царёво выполнить.

- Есть, - говорит, - способ. Только смотри, не смогут ни дети твои, ни внуки, не правнуки желания того отменить.

А владыке нашему того и надо.

Взяла Веренея свою клюку да к Огнец-горе пошла. Далеко та гора, места там глухие, заповедные – не всякого бор густой пропустит, не всякий речки горные, строптивые перейдет.

Вернулась Веренея через три луны. Исхудала, сгорбилась, но камень заветный достала. Привел ее владыка во дворец. Осмотрелась Веренея, да камень посреди палат царских на пол-то и бросила.

- Точно, - спрашивает она владыку, - ни одного из подданных твоих от дворца отпускать не хочешь?

Призадумался владыка, да и решил меня да Некраса, что за щуками присматривает, оставить. Нексрас щукам с берега коренья какие-то носит, чтоб те сильней да норовистей были, а со мной и вовсе просто – как царю без гонца быть? Мало ли какую весточку куда снести придется…

Склонилась старуха Вереная над камнем, разложила вокруг него травы диковинные, да заклинанье-то и произнесла. Налился камень тяжестью невиданной, в пол дворца на локоть врос. Пошептала еще Веренея - брызнул из огнец-камня свет такой, что на сто шагов от дворца светло стало. Да только дальше того света никому пробраться не дано – ни царедворцам важным, ни Софийке востроглазой, ни самому владыке великому – держит их дворец, не отпускает. Вот и не может Софийка к поверхности подняться, на звезды одним глазком поглядеть. Давно уж отца отпустить просит, да только ничего уж не поделаешь. И так она, бедняжка, исстрадалась, что не выдержало у меня сердце - пошел я к Некрасу:

- Дай, - говорю, - мне своих щук на ночь.

Некрас, хоть и приятель мне, да всё равно насторожился:

- Зачем они тебе, - спрашивает.

Объяснил я ему – заулыбался Некрас.

- Ну, - говорит, - раз такое дело, я тебе сам помогу.

Дождались мы, пока царедворцы спать улягутся, в центральный зал пробрались. В одну упряжь обеих щук впрягли - второй конец вокруг камня накрепко обмотали. Сейчас, думаем, камень из пола выкорчуем, а там дело за малым – отнести его наверх, да на одном из камней надводных-то и оставить. Тогда за ним и дворец потянется, Софийка на балкон выйдет, а вокруг волны плещут, луна дорожку серебристую по воде устилает…

Да только как ни старались мы, как щук за собой не тянули, как ни нахлестывал их Некрас – всё без толку – только упряжь изорвали, а камень как на месте лежал, так ни на полшага и не сдвинулся.

 

- Есений! – трясет меня владыка за плечо, словно ото сна глубокого будит.

Оглядываюсь, головой встряхиваю – эка я замечтался…

А владыка, между делом, продолжает:

- Решил я, Есений, ошибку свою исправить. Ступай, милый, на берег, старуху Веренею разыщи, да попроси ее дело доброе сделать: раз не может народ мой от дворца отойти, так пусть раз в месяц, при луне полной, сам дворец из вод поднимается. А в награду за труды превеликие передай ей ларец этот – камнями самоцветными наполненный.

 

Выплыл я на берег, через кусты бреду, ларец за собой на веревке тащу. Не поднять мне его – не поскупился Велимудр на камни бесценные да на золото червонное. Иду я, а из головы мысль одна нейдет: разве хватит Софийке одной ночи в месяц, разве налюбуется она на волны, да огни на берегу далёком?

- С чем пожаловал? – стоит Веренея у забора, на клюку опирается.

- С подарками, - улыбаюсь я да ларец с камнями поближе подвигаю.

Усмехается Веренея, на камни поглядывает:

- Чего теперь владыка желать изволит?

- Устал он от житья подводного, просит, чтоб поднимался дворец его над водой раз в… в…

Вертятся слова на языке, да только произнести их сил нет – пуще прежнего Софийка расстроится, коли свет лунный таким редким подарком станет.

- Раз в луну большую подойдет? – морщит лоб Веренея. – Ты, дружок, не робей, несложно это.

Ох, говорила мне матушка, что обманывать нехорошо, да чего ради Софийки не сделаешь…

- Не поймет меня владыка, коли назад с такими словами ворочусь. Третий век, почитай, из-под воды носа не кажет. Забыл давно, что луна на свете есть. – Говорить-то я говорю, а глаза на Веренея поднять боязно, а ну, как притворство мое заметит. - Пусть не «луна» будет, а… жемчужина, больше которой свет не видывал.

- Жемчужина, так жемчужина, - соглашается Веренея. – Ты ларец пока в дом снеси, а я котлом займусь.

Не успел я с ларцом расправиться, на двор воротиться – а уж снует Веренея у котла, травки в него бросает, да в полголоса шепчет:

- Поднимайся-поднимайся дворец, поднимайся чудо русалочье, покажи стены перламутровые, ворота точеные да купола светом дивным залитые. Да не каждый миг существам наземным являйся, а тогда лишь, когда над волнами синими жемчужина большая боками круглыми поведет, свет белый по небу черному разольет.

Зачерпывает старуха Веренея варево из котла, в крынку глиняную наливает, да крышку смоляницей пахучей запечатывает.

- Раскроешь ее, - говорит, - над огнец-камнем. Как прольется на него зелье, как засверкает он светом зеленым, так знай – исполнилось заклинание.

 

Вернулся я в царство подводное, всё, как Веренея научила, сделал, да к владыке на поклон пошел - всё как есть рассказал, да в конце-то чуток и присочинил: говорит, мол, Веренея, что не пристало жителям водным луну луной называть. Пусть она для них жемчужиной будет.

Пожимает Велимудр плечами, да только перечить не смеет. И без того ему старуха услугу немалую оказала.

 

Дождался я пока все улягутся, тихонько в старые кладовые, давно уж всем дворцом позабытые, пробрался. А там, в углу темном спрятанная, ждет меня раковина-жемчужница. Велика раковина - поболе Софийкиной колыбели будет. Провожу я ладонью по раковине, слова ласковые шепчу, раскрывает створки моя красавица, сокровище свое мне отдает. Наклоняюсь я, да жемчужину серебристую из нее вынимаю. Дивна та жемчужина – с котел Веренеин будет, а, может, и того боле.

Порылся я по углам, нашел сеть старую, из водорослей плетеную. Опустил в нее жемчужину – тонка сеть, а не рвется, держит сокровище мое.

 

Всплыл я на поверхность, на берег каменистый выбрался – да прямиком к тому дубу, что на обрыве растет. Ух и попотел же я, пока до верхних веток, что над водой нависают, добрался. Устал, да только отдышаться времени нет – уж очень Софийку порадовать хочется. Скрипит ветка, под моим весом гнется – да только уж привязана к ней сеть, раскачивается над водами морскими жемчужина дивная, серебристая, какой во всём свете не сыскать.

Не успел я с дуба на землю спуститься, как гляжу – заволновались воды морские, запенились - медленно, свет зыбкий вокруг себя разливая, прокололи волны шпили дворца русалочьего. Ввысь шпили тянутся, купола точеные за собой влекут, а уж за теми и стены мозаикой перламутровой убранные из вод поднимаются.

Спустился я к воде, голову вверх задрал, смотрю, да дивлюсь красоте дворца нашего – не такой он там, в водной глуби, ой не такой. А тут и сам Велимудр на балкон выскакивает – корона набок, борода всклокочена, одеяние ночное наспех запахнуто – умора, а не владыка морской. Заприметил он меня на берегу, рукой замахал, к себе подзывая. Делать нечего – полез в воду.

- Чего, - кричит владыка с балкона, - уже полнолуние?

- Видать так, Вашвеличство.

- А луны почему не видно?

- Так за тучкой, видать, спряталась.

Заозирался владыка, головой во все стороны завертел. Да только на мое счастье небо в тот день и впрямь тучками затянуто было – ни луны тебе, ни звездочки.

И всё бы ничего, да вот Софийка расстроилась – так хотела на звезды посмотреть, а тут такое дело. Однако просидели они с владыкой на балконе всю ночь, Софийка больше по сторонам смотрела, а Велимудр всё в воду глядел, о своем думал.

Только ночь к концу клониться стала, пробрался я на берег да жемчужину мою с ветки аккуратненько и снял. Дрогнул дворец, вспенил воды морские да вниз опустился.

 

Весь день Софийка по дворцу сама не своя ходила. Да и как не понять – до следующего-то раза целый месяц ждать. А ну – как звезды опять попрячутся? Я-то ее как мог подбадривал: будет, говорю, тебе и небо со звездами и дорожка лунная и огоньки берегу далеком. Смотрю, не верит мне Софийка – только глаза отводит, да носом шмыгает. Делать нечего – пришлось ее ходами тайными за собой в кладовую вести, раковину-жемчужницу показывать, о том, какую шутку с владыкой сыграл, рассказывать.

Обрадовалась Софийка, на месте заплясала, в ладоши захлопала. Бродит она по дворцу, вечера ждет, а радость в глазах так искорками и пляшет. Даже Клюк заметил.

- Чему, - спрашивает, - Ваше Высочество радоваться изволит?

Хохочет Софийка, на радника глазищами хитрыми смотрит, да только правды не говорит.

А как вечер подошел, вновь я из дворца выскользнул, до земли добрался да жемчужину мою на ту же ветку и повесил. Вновь поднялся из глубин дворец царский.

Осветились коридоры дворцовые – засуетилась царедворцы, забегали. Опять меня владыка к себе зовет, ответа требует, а мне-то что? Знать, мол, не знаю, ведать не ведаю. Недовольны царедворцы, наушничает Клюк, хмурится владыка, да только Софийке радость – шлепает она ножками босыми по лестницам мраморным, смех по коридорам да залам переливами серебряными рассыпает. Смотрит на нее владыка Велимудр, да сходит с чела его вся печаль, да тревога. Гладит Велимудр дочь по голове, а в уголках глаз улыбка так и светится.

С того дня так и повелось. Что ни вечер – я жемчужину на ветку вешаю, что ни утро – снимаю. Разгадал владыка мою тайну. Сначала выпороть грозился, да только смотрю я – уж которую ночь сам на балконе стоит, на дорожку лунную любуется.

А мы с царевной всё больше у ворот бываем. Усядется Софийка на ступени широкие, ножки босые в воду опустит, да удочку подальше забросит – уж больно ей звезду, что в волнах отражается, поймать охота.

 

Ладно, заболтался я с вами. Рассвет уж скоро - идти мне пора. А надумаете еще повидаться - приходите. Найти нас нетрудно – как вправо от Огнец-горы возьмете, так прямо к нам и выйдите. Место у нас приметное: на обрыве у нас дуб старый растет, а с ветвей дуба того жемчужина, краше которой свет не видывал, свет серебряный в волны морские окунает.