Маргиналы

1

 

Пётр понял, что ждать больше нечего и надо уезжать: позавчера избили его жену в подворотне их дома, вчера чуть Дашеньку не затянули в чёрный «Мерседес», а сегодня.…На первый взгляд ничего существенного не произошло. Просто Пётр Дмитриевич пришёл в техникум, где он вот уже десять лет работал преподавателем физики, а в кабинете на доске мелом написано: «Русские убирайтесь вон!». Он машинально поставил запятую после обращения «русские», и, не глядя на студентов, вышел из аудитории.

После окончания университета они с женой учили детей, не разбирая, какой они национальности. Сначала трудились в высокогорном ауле, затем

здесь, в городе, и всегда у них с учениками было полное взаимопонимание. Особую признательность выказывали Петру Дмитриевичу за его такт и терпение как раз чеченские дети. И если здесь, в техникуме, они любимому учителю пишут такое, значит, совершилось что-то страшное, непоправимое…. Рухнул привычный мир.

Это событие явилось последней каплей, переполнившей чашу его терпения, и последним аргументом в принятии решения покинуть родину.

Даже думать об этом было больно. Но оставаться в республике дольше уже нельзя. Началась явная дискриминация русского населения. Даже на бытовом уровне: в продуктовых магазинах из очередей за дефицитными продуктами русских выталкивали, на приём к врачу русский мог попасть только после того, как «вылечатся» все чеченцы, места на рынке — для коренного населения….

По вечерам на чай обязательно заглядывал к Петру кто-нибудь из друзей. Последние годы тема этих посиделок была одна: переселение. Обсуждались насущные вопросы: кто уже уехал и куда, где селятся грозненцы, цены на дома и квартиры в городах и весях.

В этот день Лада сразу заметила, что её Петечка сильно расстроен.

— Что, и тебя достали?

Он обречённо кивнул головой. Лада, возбуждённая и сердитая, продолжала:

— И моих сил тоже больше нет. Сегодня распределяли нагрузку на следующий учебный год, русским больше восемнадцати часов никому не дали. Говорила тебе ещё тогда, когда убили Лену, уедем вместе с Ивановскими. А ты — «Всё наладится, перемелется…».

Лену Тер-Аветисян, коллегу и однокурсницу Лады убил в прошлом году на выпускном вечере ученик, недовольный тройкой по английскому языку. Зверское убийство учителя стало сигналом к отъезду для многих педагогов, в том числе, и для семьи близкой подруги Лады — Тани Ивановской.

— Всё, Ладушка, я согласен. Давай выбирать «деревню на жительство».

Её удивили слова мужа. До сегодняшнего дня он не хотел уезжать из города.

В который раз они расстелили на полу старую затёртую карту СССР. Такие карты были в каждом русском доме. На них кружочками были обведены города, куда уехали родственники и друзья. В основном, это были Ставропольский и Краснодарский края и Ростовская и Волгоградская области. Но кружочки уже были и на Урале, в Подмосковье, во Владимирской, Архангельской, Липецкой областях, на Украине, в Белоруссии — везде, где для грозненцев находилась работа или оседал кто-либо из своих.

Петя и Лада были едины в том мнении, что нельзя резко менять климатическую зону. Также они понимали, что покупку городской квартиры они не потянут: цены на дома и квартиры в Грозном стремительно падают. Пока есть покупатель, надо продавать за столько, сколько дают сейчас. Иса, знакомый друзей-чеченцев из далёкого аула, уже полгода ходит к ним и просит продать ему квартиру за 100 тысяч. Это, конечно, мало, но где-нибудь в селе или на хуторе можно купить домик. Хотя девочкам надо продолжать учёбу, а это лучше делать в городе или, в крайнем случае, в пригороде.

Тайно (тогда всё делали тайно: на кону была квартира, а это будущее жильё) Пётр Дмитриевич выехал к друзьям в одну из станиц на Кубани, расположенную в окрестности Краснодара. Друзья жили там уже восемь месяцев и считали себя старожилами. Они помогли Петру найти домик на берегу тихой речки. А если по воде напрямик, это, как раз, напротив дома Кондратьевых, семьи друга и однокурсника Петра. Договорившись с хозяевами о цене, кстати, очень приемлемой — в 30 тысяч, и оставив им задаток, он распил бутылочку с Кондратьевым, помечтал о том, как они поставят на домах флагштоки для сигнальных флажков, типа «общий сбор», весело распрощался со всеми и вернулся в Грозный. В этот же день пришёл Иса:

— Петка, я могу дать сейчас только 30 тысяч, остальные — у моего брата. Он лежит в госпитале в Воронеже, раненый. Берите 30 тысяч, вернётся брат, расплатимся окончательно. Мне семью надо вывозить в город.

Его приход и прозвучавшая сумма «тридцать тысяч» очень удивили и насторожили супругов. Пётр и Лада на аванс не согласились:

—Прости, пожалуйста, Иса, но мы будем искать другого покупателя.

—Только попробуйте. Или вы отдаёте мне квартиру за 30 тысяч, или не продаёте никому.

Супруги поняли, что остальные 70 тысяч Иса и не собирался отдавать. Лада постаралась успокоить вспыльчивого горца:

—Знаешь, Иса, мы вообще, продавать передумали. Не знали только, как тебе об этом сказать, чтобы ты не обиделся. Нам и тут хорошо жить, правда, Петя?

— Ну, смотрите! Обманете, убью! — зловеще пригрозил им Иса и хлопнул дверью так, что с притолок посыпалась штукатурка.

С тех пор Пётр заметил за домом слежку. В любое время суток, выглянув в окно, он мог видеть в беседке у подъезда какого-нибудь парня.

Или это был военный с оружием, или спортивного вида молодчик, или дядька средних лет, одним словом, люди, которые фиксировали «исходящих и входящих».

Друзья слали телеграмму за телеграммой о том, что хозяин обеспокоен задержкой и, наконец, сообщили, что дом продан.

Как-то вечером в дверь позвонила соседка по лестничной клетке Малика. Как водится, её пригласили к чаю. За столом обсудили последние новости. Чеченцы тоже боялись грядущих перемен и, главное, неизвестности, к которой могут их привести националисты. Прощаясь, соседка, предложила купить у них квартиру. Пётр описал ситуацию, в которую попала его семья с Исой.

— Ничего, мы поможем, — ободрила соседей Малика, — За квартиру, дачу и гараж даём 90 тысяч. Договоримся о вывозе ваших вещей. Об оформлении документов можете не беспокоится. Нотариус — родственник мужа и сюда придёт сам. Только никому не говорите о нашей сделке.

Ударили по рукам, и утром Малика с мужем привели нотариуса и принесли деньги. Выторговав себе неделю, Петр Дмитриевич поехал искать работу и покупать дом. В одном из южных районов Ростовской области начальник РОНО ему пообещал ставку физика, а жене — группу продлённого дня. С жильём было хуже. То, что он приобрёл, было ужасно, но за имеющиеся деньги он лучше бы и не купил. Это был старый саманный дом без удобств, ошелёванный досками с облупленной краской. Топить печку предполагалось углём, на кухне — баллонный газ, который каждый хозяин должен привозить из райцентра сам. Почти третья часть всех денег предназначалась водителю фуры за перевозку, довольно крупную сумму пришлось заплатить за разрешение на вывоз вещей. Осталось «про запас» совсем ничего.

Грузились вечером – так делали все, кто покидал город. Помогать пришли друзья, ещё остававшиеся на месте. Подходили соседи-чеченцы и с сожалением вопрошали:

— И вы уезжаете? Что же это твориться? За какие прегрешения аллах наказывает наш народ?

Для безопасности Султан, приятель Малики, увёз вещи к себе домой, посоветовав переселенцам в квартире не ночевать. Ночлег они устроили в соседнем доме у друзей, которые тоже готовились к отъезду. Постелили им хозяева на полу, но, не смотря на неудобства, все спали, как убитые.

На следующее утро в пять часов просигналил Султан. Пётр вывел из теперь уже чужого гаража свой «Москвич», и отправились они в новую жизнь. Ехали молча. Девочки дремали на заднем сиденье, Петр был занят

дорогой, а Лада предалась воспоминаниям.

 

2

 

Познакомилась она со своим Печкой в университете, где они учились. Лада — на факультете романо-германской филологии, а Пётр — на физмате. Он был серьёзный молодой человек, отслуживший два года в армии, член комитета комсомола. Лада отлично училась, занималась наукой, играла в студенческом театре. Пётр ей нравился давно, ещё со второго курса, но подойти к нему сама не осмеливалась и страдала от своей робости.

Но однажды на первомайской демонстрации совершилось чудо.

Лада любила Первомай, весёлый шумный праздник, когда, казалось, к центру стекался весь город, и можно было увидеть многих друзей и знакомых. Колонны то сходились, то расходились в процессе построения перед выходом на главную площадь, к трибунам.

Здесь происходили встречи и расставания, обмен новостями за прошедший год, возникали отношения…. Феерия общения! Гармония внешнего и внутреннего, душевного праздника! Аромат сирени, пионов и ландышей кружил голову. Умытый солнечный город улыбался тысячами транспарантов и флагов.

Ладу в этот раз как активистку удостоили права нести портрет Косыгина.

Только она получила портрет, как колонна тронулась с места и побежала, чтобы занять своё место впереди нефтяного института.

— Привет!

— Как дела?

—Что новенького? — слышалось со всех сторон. Бывшие одноклассники, приятели, соседи…. Шумной стайкой девчонки с иняза столпились в тени старого клёна. Солнце печёт уже по-летнему. Вдруг к Ладе подходят Лиза – девушка из параллельной группы — и Он.

— Прошу познакомиться, — Лиза официально обращается к Ладе и жестом указывает на Него.

— Пётр, — смущённо представляется он.

Сердце у Лады обмерло. Кто-то осторожно взял из её рук Косыгина. Она и не заметила кто. Никого в этом мире не оказалось. Только он и она.

— Лада,— запоздало пролепетала она.

Пётр молча предложил ей руку, и на душе стало так светло и спокойно, что казалось, что она всю жизнь стремилась к этому мгновенью.

Они пошли. Куда? Лада не помнит. Гуляли, катались на качелях, на лодке, на пруду кормили лебедей, танцевали на летней площадке…

Уже закончилась демонстрация, все парки и скверы заполнились народом. Кажется, стало тесно. Пётр предложил:

— Пойдём к нам домой. Я тебя познакомлю с родителями. Мама давно хочет тебя видеть.

Лада удивилась:

— Она же меня не знает.

— Знает, — уверенно ответил Пётр, — я рассказывал о тебе. Помнишь, на втором курсе мы были на вожатской практике? Вот тогда я и заприметил тебя, но всё стеснялся подойти. Спасибо Лизе. У неё какое-то чутьё есть.

—Хочешь, — говорит, — я тебя познакомлю с одной хорошей девочкой?

— Я смеюсь: — Нет. Моё сердце занято.

— Не ею, ли? — показала она на тебя. Представляешь? Как в сказке.

Ты какие книги любишь?

— Фантастику и исторические романы. А ты?

— Фантастику и приключенческие романы.

— Фантастика…. — прошептала Лада.

— А какие имена тебе больше всего нравятся?

— Катенька, Дашенька и Егорушка.

— Вот так и назовём наших детей. Согласна?

Лада счастливо кивнула головой.

Двери квартиры открыла мама Петра. Она оценивающе посмотрела на Ладу.

— Мама! Это она — Лада!

— Очень приятно, А мы вас ждём! Петя, проводи гостью в ванную. А пока вы будете мыть руки, я подам горячее.

Стол был накрыт так празднично и красиво, что Лада даже зажмурилась. Она никогда не сидела за таким столом. Родители Петра были приветливы и тактичны. Они наперебой угощали её, лишь изредка бросая неназойливые вопросы. Угощение, однако, было столь экзотично и богато, что Лада терялась, не зная, что и как есть: около её тарелки лежало несколько ложек, вилок, ножей разных форм и размеров. Лада поклевала знакомые ей блюда и поблагодарила хозяев.

—Пойдём в мою комнату, — пригласил её Пётр.— Чем тебя развлечь? Давай, я почитаю стихи?

Он прочитал несколько стихотворений Николая Гумилёва, потом спел под гитару романс, сыграл на баяне пьесу…. Ладе стало смешно. Как будто она не знает, каков её любимый. И вовсе ему не надо прилагать усилий, чтобы понравиться ей. Правда, он об этом ещё не догадывается.

За окном темнело, и Лада засобиралась домой. Они шли пешком по нарядному вечернему городу. Отовсюду слышались музыка и смех. Пётр и Лада ничего не замечали. За два часа, которые они шли к Ладиному дому, было столько переговорено, что им показалось, что знают друг друга всю жизнь.

У калитки стояли родители, строгие сердитые. Лада представила им Петра. Мама что-то говорила, о чём-то спрашивала, Лада не слышала. Вот сейчас они расстанутся и больше такой вечер, день не повторится…. Пётр, наверное, думал так же. Но здравый смысл у него возобладал над чувствами: он трепетно пожал Ладе руку, простился с её родителями и обещал завтра придти.

Лада вбежала в дом, из глаз её лились слёзы. «Так не бывает…. Так не бывает…» — шептала она, не веря ещё в происходящее.

Мама с вопросом:

— Что с тобой, доченька?

— Мама, это Он!

— Да кто Он?

— Мой сказочный принц.

— Ну, вот, начиталась книжек.

— Он завтра придёт.

— О Боже! А мы ремонт затеяли. Отец, вешай ковёр на место, а ты, дочка, стели палас.

— Не трогайте меня, не трогайте! — смеялась и плакала Лада. Она подошла к столу, взяла ручку….. Руки слегка дрожали. Из-под пера выходило что-то отдалённо напоминающее стихи, скорее клятва или молитва:

Даже если уйдёшь от меня навеки – не забуду я этот день.

Если высохнут бурные реки и солнце закроют тучи – не забуду я этот день.

Даже если будет в сто раз нам лучше – вечно жить будет этот день!

До утра Лада так и не сомкнула глаз. Родители тоже не спали. Они по очереди заглядывали в её комнату и шептались:

— Что это с ней?

— Вася, мне кажется, что она с ума сошла. Может, скорую вызвать?

— Мать, наша дочь влюбилась!

В шесть часов утра, как только заиграл Гимн Советского Союза, Лада побежала к подружке.

Валя ещё спала.

— Подвинься, — шепнула Лада, устраиваясь рядом с ней,— Валька, ты не поверишь, я вчера, наконец, познакомилась с Ним. Весь день мы провели вместе!

— Ну, и как он? — проснулась Валя

— Именно такой, о каком я мечтала.

— Ну, давай, не томи. Рассказывай всё с самого начала.

Шёпот и сдавленный смех девчонок разбудил маму Вали. Тётя Нина заглянула в спальню и увидела секретничающих подруг.

— А, сердечные тайны? Ну-ну, — засмеялась она, прикрывая дверь спальни.

Вдруг раздался быстрый стук в окно, и вскоре в комнату влетела запыхавшаяся мать Лады.

— Он пришёл, — еле выдохнула она.

— Да, кто? — подскочила тётя Нина.

— Вчерашний Ладкин кавалер. Чуть свет и — к ней, с цветами! Пригласила его в дом, он с отцом там, а сама сюда. Я так и подумала, что Лада к Вале побежала делиться новостями.

Лада спрыгнула с кровати и поправила причёску. Валя стала быстро одеваться. Тётя Нина придержала дочку:

— Ты уж там совсем лишняя. Это ж надо, ещё и семи нет, а у них жених, — со скрываемым чувством зависти хмыкнула она в след уходящим маме с дочкой.

 

3

 

Всё лето продолжались встречи и прощания, слёзы и признания. Лада писала грустные романтичные стихи, Пётр — музыку. Получилось несколько очень даже неплохих песен. Они их исполняли дуэтом.

В сентябре у Лады должна была начаться штатная практика в школе. Ещё до знакомства с Петром она подала в деканат заявление с просьбой направить её на работу в самое дальнее горное село и получила уже распределение.

Перед началом практики её засватали. Уезжать не хотелось, но Лада не привыкла отступать от своих решений. За это и за другие старомодные качества её называли в институте «чудиком». И она, уже невеста, отправилась в незнакомое чеченское село.

Место, в которое Лада приехала, или действительно было такое красивое, или любовь обострила у неё эстетическое восприятие, только никогда больше в жизни она не ощущала так полно, каждой клеточкой своего существа, красоту природы, её чистоту и величие.

Рядом со школой на пологом склоне гор рос лес. Он сразу же привлёк внимание Лады. Ей не терпелось в него попасть. После знакомства со школой, она отправилась на экскурсию. Вошла в лес и обмерла….

На неё, маленькую и тоненькую, снисходительно смотрели прямые и стройные грабы в багряных коронах и мантиях, пышный хоровод дубов с

позолоченными ажурными листьями ронял ей под ноги последние связки осенних желудей. Сквозь пурпурные одежды краснели драгоценными рубинами гроздья поспевающей калины. Огромные резные опахала лесного папоротника укрывали тайны нижнего яруса леса.

Вокруг полянок раздувались ягодами разлапистые кусты мушмулы, в ожидании первых морозов, которые напитают их шишки терпкой сладостью и ароматом уходящей осени. Земля под ногами была усыпана дикими лесными грушами, с вяжущим кисловатым вкусом, и спелыми орешками фундука, устлана ковром шуршащих листьев, под которыми прятались хитрые грабовики, маслята, свинушки. Сновали бесшумно трудолюбивые ежи. Качала головой мудрая сонная сова, свистели и низко кланялись удоды, раздвигая клювами прелую листву и открывая для себя богатое меню зрелой осени. Лада прислушалась к голосу кукушки, укрывшейся в пурпурной листве соседнего дуба, и, затаив дыхание, начала считать годы грядущего счастья. Кукушка неожиданно умолкла, но тут же другая подхватила счёт: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку…». Целая вечность счастья!

Лада, как хозяйственная белочка, собирала в пакет плоды осеннего леса: красивые листья, спелые дикие грушки, ягодки боярышника, оригинальные веточки для сухого букета.

Пётр приезжал каждое воскресенье. У него тоже была практика, только в городской школе, так что у него оставался один день, чтобы проведать свою невесту. Пётр привозил Ладе новости, пирожки мамы и добрую улыбку сияющих глаз.

Они почти не оставались наедине. Всем были интересны новости с «большой земли», и у Лады на квартире собиралась молодёжь небольшого коллектива школы — «малый интернационал» (дагестанец, украинка, армянка, поляк, чеченка, русская). Только при прощании удавалось опустить в карман Петра, Пети, Печки… листочки со своими стихами и окунуться в глубину его преданных глаз.

 

Рыжая осень немного взгрустнула —

Жаль отдавать ей девчонку тебе,

Но подставляет осенние губы

Для поцелуя цветущей весне.

 

Плачет и плачет, но эти слёзы,

Словно дождинки, совсем не важны,

Так молодые беспечные грёзы

Путают мысли девчонки-жены.

 

— И снова прощанье.… Неужто до нас испытывал кто-нибудь больше

разлучности? — шептала она ему вслед и с нетерпением ждала новой встречи.

К концу месяца Лада втянулась в работу, и она ей очень понравилась.

До её прихода в школе два года не было учителя иностранного языка, и Ладе приходилось вести уроки не только с утра по расписанию, но и после обеда - для всех желающих.

Перед поездкой на работу в село Лада наслушалась страшных рассказов о трагедиях, которые происходят в горах с молоденькими учительницами. О том, как местные парни врываются к девушкам в квартиры, насилуют их, а потом бросают с крутых обрывов в пропасти, и те гибнут, гибнут….

Мудрый мулла Абубакар, с которым Ладе удалось несколько раз побеседовать, ей объяснил, что девушек губит, прежде всего, любопытство, а потом уже безнравственность. Последних мало, а любопытны все. И ещё: гордую девушку чеченец никогда не обидит. Ладу никто ни словом, ни жестом не обижал. Наоборот, в обращении к ней сквозило уважение, и даже почтение. Она удивлялась: совсем ведь неопытная, девчонка, а, поди ж ты — Лада Васильевна.

Практика должна была закончиться второго ноября, свадьба назначена на пятое ноября, но администрация школы ходатайствовала перед деканатом факультета, чтобы Ладу оставили поработать ещё на одну четверть — до Нового года. В декабре должен из армии вернуться прежний учитель. Деканат, не спросив Ладу, пошёл навстречу просьбе школы. Ничего страшного: она отличница, нагонит своих товарищей и, шутя, сдаст экзамены за семестр.

Ладе дали три дня на свадьбу, затем шли два праздничных дня…. Итого: пять дней — и на работу.

В горах похолодало. Утренние заморозки бодрили: чистый, слегка разряжённый воздух щекотал ноздри морозной свежестью и призывал к действию. До школы идти недалеко, однако мудрено: надо было с крутой горы спуститься по скользким камешкам к реке, перейти через неё по мосту и опять подняться в гору.

Школа находилась в живописном месте, на острове посередине реки Баас, которая то разливалась в бурном потоке, подступая к железному полотну моста, то ручьём журчала между камешками. И тогда школьники перебегали её напрямик, минуя мост, не замочив даже ног.

Сейчас река была суровая, прозрачные воды её потемнели, приобрели свинцовый оттенок и сердито стучали по серым голышам. На душе у Ладушки, так её теперь называл Петя, было грустно: ещё полтора месяца разлуки. Сердце стучало: не вынесу, не вынесу….

Но это по дороге, а в школе скучать было некогда. Ей дали классное руководство в девятом классе. Лада все переменки проводила со «своими детьми», а после уроков ходила по домам учеников, знакомилась с их родителями. Её удивляли обычаи горцев. Особенно поражало учтивое обращение и почтение, которые они демонстрировали по отношению к старикам, старшим, пусть даже это брат или сестра. Существовала своеобразная, довольно сложная субординация между родственниками, соседями, сослуживцами, постичь которую Ладе так и не удалось.

В домах учеников её угощали вкусным хлебом и сыром, показывали, как готовить национальные блюда из мяса и трав. Никакой неприязни к себе как к русскому человеку Лада не испытывала. Так что, если все поголовно и притворялись, то очень искусно.

Родители ей, девчонке, доверяли своих великовозрастных оболтусов, наивно полагая, что учитель — большая сила. Авторитет учителя в селе был непререкаем. Шестидесятилетний отец, стоя перед юной учительницей на плохом русском языке просит:

—Делай с ним всё, что положено, надо бить — бей. Только глаза не трогай, а?

Какой там бить? Лада их обожала. Ей казалось, что каждое её слово, чувство, ощущение воспринимается и впитывается учениками, и они становятся её единомышленниками. Лада читала им на английском стихотворение Роберта Бёрнса «Моё сердце в горах» и понимала, что её сердце тоже навсегда останется здесь, в горах.

Восторженная и романтичная молодая учительница, как не странно, органично вписалась в жизнь села. Она изучила его историю, внимательно рассмотрела музейные экспонаты, увидела своими глазами старую дорогу на Ведено – дорогу Шамиля. Перечитала повесть Льва Толстого «Казаки», в которой она описана. И уже со знанием дела рассказывала ученикам об их малой родине.

Эта работа много дала Ладе, и самое главное — уверенность в правильности избранного пути.

— Всё! Практика закончилась. – Лада выставила оценки за полугодие и, захлопнув журнал 9 класса, вышла на улицу. – Завтра я уже не увижу этой красоты, – думала она. На душе было и радостно, и грустно.

Придя на квартиру, Лада начала собирать вещи. Вдруг раздался робкий стук в дверь, Она вышла на порог. У ног её на снегу лежала огромная туша дикого кабана. Рядом стоял отец Алимбека, мальчика которого Лада оставляла после уроков заниматься.

— Спасибо тебе, учитель. Алимбек читает по-английски. Я сам проверял. Это кабан тебе. Вы, русские, кушаете свинью.

Он ушёл, а Лада не знала, что делать с такой горой мяса. Она не могла даже сдвинуть кабана с места. Накинув платок, побежала к старожилам Симановским. В 1948 году по приказу Сталина их выслали сюда с советско-польской границы, и вот четверть века они преподают русский язык и литературу. И теперь, уже на пенсии, они продолжают работать в школе, которую привыкли считать своей. Да и сельчане относились к ним с любовью и уважением, считали их местной достопримечательностью, как и народный музей, который они создали.

Ростислав Стефанович вздохнул, взял нож, мешок и обречённо поплёлся за Ладой.

— Знаешь, деточка, сколько я их разделал на своём веку, — по дороге ворчливо говорил он, — тут раньше, когда чеченцев выселили, развелось кабанов невиданное множество. Мы приехали сюда, так не знали, куда от них деваться. Лесники отстреливали, конечно, но всех не перестреляешь. В пятьдесят шестом стали возвращаться чеченцы из ссылки, и пошло побоище. Они, как убьют кабана, так тащат к нашему порогу. И сушили мы с женой мясо, и мариновали. А они, пся крев, всё несут. Еле отучили. «Мы, — говорят, — не едим, а выбрасывать жалко». Это они тебе признательность так выражают, — хмыкнул Ростислав Стефанович и, увидев убитого зверя, даже отшатнулся от него.

— Ого, холера его возьми! С какого края подступиться? Силы-то у меня не те, что были раньше. Уж не знаю, сумею ли? Ты помоги мне.

Лада робела, но всё же с горем пополам, они содрали шкуру и расчленили тушу. Лада брать мясо отказалась, хотя старый учитель убеждал, что оно съедобное. Голову, ноги, внутренности они оттащили к одинокому дубу, стоящему на краю обрыва, для зверей. Мясо Ростислав Стефанович разложил по кучкам, меньшую часть взял себе в мешок.

— За остальным мясом пришлю русских врачей. А шкуру я тебе выделаю. Повесишь как трофей на стене, — улыбнулся он и неторопливо поволок мешок по сверкающему снегу навстречу утреннему солнцу. И действительно, шкура того кабана долго висела у Лады на стене.

К рейсовому автобусу провожать учительницу высыпала вся школа: девчонки-ученицы плакали, дарили свои фотографии с сентиментальными надписями, разные поделки — на память. Учителя обнимали и говорили хорошие слова. Директор крепко пожал руку и пригласил после окончания университета её вместе с мужем на работу. Лада тоже немного всплакнула от умиления.

Она ехала в автобусе, прощаясь, вглядывалась в чёрные штрихи лесов на белом полотне снега, в стальную воду реки, в холодное безоблачное небо и надеялась, что непременно сюда вернётся, приедет вместе с Петей. Вдруг он не сумел разглядеть эту красоту? А затем она погрузилась в поэтические мечтания:

 

Через четыре часа Лада была на грозненском автовокзале, где сразу увидела радостную физиономию мужа.

 

4

 

—Мам, — прервала её воспоминания проснувшаяся Катюшка, — а где мы там будем жить?

— Приедем, увидишь, — Ладе показалось, что грубо ответила дочери, и она извинительным тоном добавила: — Я сама не знаю.

Катеньке, однако, было всё интересно, Впервые так далеко и навсегда она уезжает. Раньше было просто: на месяц она отправлялась в пионерский лагерь или с родителями на море, или к родственникам в станицу. Но всегда к сентябрю, полная впечатлений, она возвращалась домой, в Грозный. Как любила она этот момент: запах города, ставшие ниже дома и деревья, изменившиеся лица друзей. Потом начинались предшкольные походы по магазинам за книжками, тетрадками, приятными мелочами, как-то: точилками, красками, переводилками, обложками.… Придя домой из похода по магазинам, она первым делом прочитывала учебники по истории и литературе, потом весело сообщала друзьям, какие темы они будут изучать в новом учебном году.

Катя была боевая, общительная, любила командовать. Занималась в театральной студии и мечтала стать актрисой или учителем литературы. Слова «русский язык» в названии специальности она пропускала, поскольку имела по этому предмету «четвёрку». Она любила перемены в жизни, походы, гощения, новые лица и новые вещи, и, в общем, не очень переживала и понимала это «навсегда».

Катюшка всё же надулась и замолчала. Дашенька дремала. Петя тоже начал клевать носом.

— Ладушка, поговори со мной или спой что-нибудь, а то я засыпаю.

— Мы уже Кабарду проехали. Давай остановимся, поедим, и ты поспишь часочек.

— Идёт!

Остановились на стоянке автомобилей рядом с весёленьким кафе. Взяли напитки, достали припасы и уселись за столик под тентом. Ели как-то уныло. Лада всё ещё была настроена на воспоминания. Дашенька даже заметила:

— Мам, тебе ещё рано мемуары писать. Что ты всё назад смотришь. Лучше давайте мечтать!

Но не мечталось. После завтрака Петя уснул, Лада с девочками пошли бродить по окрестностям стоянки.

 

 

5

 

То, что они увидели на месте, превзошло все опасения Лады. Мало, что хата была неказиста с виду, внутри она была ещё хуже. Вносить вещи в неё было нельзя. Стены и потолки, закопчённые до черноты, давили и угнетали. Чтобы их побелить, надо всё обдирать и заново штукатурить. Печь, почти разрушенная, зияла сквозными дырами, её надо было перекладывать. Пол, прогнивший и проваленный в коридоре и в трёх низеньких комнатках, дышал на ладан. Потерянные и одинокие они сидели на вещах в захламленном дворе своего нового жилища.

—Мам, пап, мы тут будем жить? — сквозь слёзы спросила Дашенька

— Но это же невозможно, — заломила ручки Катюшка.

— Петь, а ничего лучше ты не мог найти? — риторически осведомилась Лада.

Пётр сидел, низко склонив повинную голову и разминая нервными аристократическими пальцами почти пустую сигарету. Он горько чувствовал свою вину перед семьёй. На ум пришли хвастливые слова, которые он бойко выпалил родителям Лады, когда просил её руки: « Я сделаю вашу дочь счастливой!»

В ответ на слова жены он тихо промолвил:

— За наши деньги — нет.

— Ладно, дело сделано. Выше голову, — собралась с силами Лада. — Давайте думать, как это, — она горько развела руками, — благоустраивать. Петр слегка оживился:

— У нас осталось десять тысяч. Я думал, они нам будут первое время на жизнь, пока не определимся с работой. Но теперь придётся их потратить на ремонт. А завтра с утра поедем в РОНО. Нам же обещали часы.

— Нет, сразу пойдём к директору школы: на месте виднее. Потом поищем мастеров, чтобы подремонтировать домик. А сейчас давайте накроем вещи на случай дождя и поужинаем.

— Девочки, смотрите, какая у нас мать мудрая и сильная, — приободрился Пётр Дмитриевич. Все поняли, что ждать нечего и мать права. После походного ужина семья улеглась спать на свежем воздухе, удивляясь: — Десять часов, а ещё светло! Здесь смеркается намного позже.

Лада долго не могла уснуть. Она чувствовала, что чего-то не хватает, привычного, очевидного, пыталась разобраться в этом, пока не поняла: никто из новых соседей не пришёл помогать перетаскивать вещи, не поддержал приветливой улыбкой, не спросил: « Не надо ли чего?». Это было так необычно, даже дико. Лада видела любопытные лица, мельком заглядывающие через низкий штакетник, но ни одного слова не было сказано. А она надеялась, спросить у соседей адрес мастера, который мог бы помочь с ремонтом. «У нас бы каждый подошёл и предложил свою помощь», — итожила она, засыпая.

Утром, пока родители ходили к директору школы, девочки готовили завтрак из грозненских запасов. Лада вернулась домой быстро, обещанной ГПД ей не дали. Мотивировали тем, что детей на группу не наберётся. Пётр задержался, ему, вроде, какие-то часы находились. Позавтракав, Лада вышла на улицу и постучала в калитку чистенького приветливого дома напротив. Из раскрытого окна летней кухни выглянула хозяйка, миловидная женщина.

— Здравствуйте! — крикнула Лада.

Соседка ответила на приветствие, но к калитке не подошла и не пригласила Ладу войти. Ей подумалось: «Странно, может быть у неё ноги больные или в кухне не прибрано».

— Я ваша новая соседка, — прокричала Лада. — Нет ли у вас знакомого мастера, чтобы помог нам с ремонтом?

— Нет, — равнодушно ответила женщина, — мы всё делаем сами, — и отошла от окна.

Лада побрела по улице, уже и не зная, в какой двор постучать. В глаза бросилась ярко-синяя свежевыкрашенная хатка, похожая по «архитектуре» на ту, что купили они. Во дворе всё было ухожено, чистенько. На улице вдоль голубенького деревянного заборчика цвели садовые ромашки, в палисаднике благоухали розы, белыми папахами соцветий кивала пышная гортензия, блестели оранжевые бархатцы, ровной шеренгой выстроились сиреневые флоксы.

— И мы так сделаем, — немного успокоившись, подумала Лада и неуверенно нажала кнопку электрического звонка. К калитке подошла пышная румяная женщина одних лет с Ладой. Лада поздоровалась и, представившись, рассказала о своей проблеме.

— А вы откуда приехали? — полюбопытствовала Зина, так она себя назвала.

— Из Грозного.

— А… богатые беженцы?

— Почему вы так говорите?

— Да все беженцы из Грозного привозят столько барахла, что мы за всю свою жизнь и половины этого не заимеем.

— Так, значит, они там хорошо жили, вот и было что перевозить. Только вы не завидуйте. Мы тоже, как вы говорите, привезли много барахла. Зато лишились родины и поменяли замечательную квартиру в центре города на обшарпанную хатёнку в селе. Так что, завидовать нечему.

— Да не кипятись ты, Лада, — примирительно проговорила Зина, — у каждого своя беда, и не всегда она на виду…. А тебе я подскажу: пойди на угол, там стоит хата без забора. В ней живут пьяницы, Алка и Колька. Но мастера они хорошие. За бутылку что хочешь, сотворят. Лада поблагодарила Зину и побежала дальше.

Действительно, у Николая и Аллы Донцовых были золотые руки. Пётр, Лада и даже девочки трудились вместе с ними. Ремонт пошёл споро, несмотря на то, что по вечерам работники напивались до положения риз. Лада попросила, чтобы они делали это у себя дома, и давала им бутылку с собой. Почти все деньги ушли на стройматериалы, краску, стёкла. Но зато, когда был закончен ремонт, домик выглядел, как игрушечка. Супруги не знали, как и благодарить своих мастеровитых соседей. Они вручили им оставшиеся от ремонта шестьсот рублей, носильные вещи, много кухонной утвари.

Алла ходила по дому и смотрела на вещи так, что невозможно было их не отдать, и поскольку обычай, заимствованный грозненцами у ингушей и чеченцев, обязывал отдать гостю любую понравившуюся вещь, дарение длилось до бесконечности.

Наконец, хозяевам надоело, они выставили отвальную, и работников, в сопровождении тачки с полученным добром, почти насильно выставили на улицу.

Петру Дмитриевичу удалось устроиться в школу на двадцать два часа. Правда, обещанной физики ему не досталось. Дали немного математики, ОБЖ и музыку в 5 – 6 классах. Но для начала и это было неплохо. Лада оставалась пока хозяйничать дома. Однако деньги закончились. А детей необходимо собирать в школу, покупать на зиму дрова и уголь, чем-то питаться. Огород прежние владельцы дома не сажали, и все продукты нужно было покупать: картофель, лук, свёклу, надо также запасаться на зиму мукой, сахаром, мариновать овощи, варить томат…..

Местные жители ездили в поля, в огородные бригады «по оборушкам», как здесь говорили, — подчищали после уборки поля и сады. Они привозили оттуда арбузы, лук, помидоры, подсолнечник, кукурузу, яблоки. Но «Москвич» переселенцев, в связи с отсутствием бензина, стоял на приколе. Можно, конечно, ездить на поля велосипедом, но никто не выдавал своих мест, и новосёлы приуныли.

Ладе нужна работа. Любая. Она обошла учреждения села. Вакансий нигде не имелось. Безработных и без неё было достаточно. В колхоз никто не шёл, поскольку там почти не платили. Хорошо, если дадут по сотне в месяц да после уборки по тонне зерна. А все остальные рабочие места были на перечёт. Только через несколько месяцев хождений Ладу взяли на работу – почтальоном, и то временно, вместо ушедшей в декрет женщины. Лада с энтузиазмом взялась за новое дело, и до обеда успевала обойти весь участок. Немного с непривычки болели ноги, смущала низкая зарплата. Но всё же лучше, чем ничего.

6

 

Пётр Дмитриевич последний урок — это был ОБЖ — проводил на улице. После звонка, попрощавшись с детьми, он пошёл не домой, как следовало ожидать, а в противоположную сторону, за околицу села. Ему захотелось одиночества... Взору представилась унылая картина. После буйной растительности солнечных долин, величественных белоголовых вершин Эльбруса, быстрых вод поющих рек и волнистых горизонтов местная природа казалась крайне скудной и скучной. До далёкой ровной кромки земли — однообразная степь с грязноватой желтизной жнивья, чуть разбавленной осенним багрянцем лесополос и редкими низинами, поросшими бледным камышом. Вот и всё! Не на чем остановиться глазу.

Фауна ещё беднее флоры. Иногда ленивый ужак переползёт тропу, сверкнёт глазками полевая мышь или лягушки да нырки оживят панораму мелководной зелёной речки. И ветер. Сухой, горячий ветер.

Пахло пылью и болотом. Пётр Дмитриевич направился к голому берегу речушки и сел на пожухлую траву. Было о чём подумать. Жизнь в селе не ладилась. Не только в быту, это понятно, но и в социальном плане. Они были чужие в этом обжитом, действующем по своим законам мире, сильно отличающемся от привычной для них обстановки.

На работе он был прост в обхождении, приветлив, вежлив, тактичен. А

за спиной шептали:

— Хитрец. Сам себе на уме. Понаехали «бедные» и умниками

себя ставят. А жена? Фря! Он её Ладушкой называет. Чеченская корова! Почтарка, а вырядится, будто министерша.

Он вспомнил, как первый раз увидел Ладу на вожатской практике в лагере. Она вызвалась первой переправиться по канату через горную речку. И это было так ловко, так сочеталось с окружающей природой, что он

невольно залюбовался ею. А когда она вернулась назад, он увидел её весёлое лицо с грустными глазами, и … всё. Глаза у Лады всегда грустные, даже тогда, когда она смеётся.

Её окружили друзья, и, как он заметил, поклонники со спортфака, они поздравляли с удачной переправой, шутили, смеялись. Потом вечером Петя её увидел на сцене, в номере Студенческого театра эстрадных миниатюр. Она изображала загипнотизированного цыплёнка. Все падали со смеху. Ему хотелось приблизиться к ней, познакомиться, но начальник лагеря поделил факультеты для совместных мероприятий по каким-то своим соображениям.

Иняз объединил со спортфаком, физмат — с филфаком, и он мог лишь изредка издалека наблюдать за этой удивительной девчонкой. Потом, спустя год их познакомили, и он убедился, что Лада в сто раз лучше его самых романтических представлений.

На последнем курсе они поженились. Ладе предложили место в аспирантуре, но она поехала с ним по распределению работать в сельскую школу, чем безмерно удивила своих преподавателей, обещавших ей сногсшибательную научную карьеру. Её дипломную работу по исследовательскому материалу и научным выводам приравнивали к кандидатской диссертации.

 

В чеченском селе они прожили три года. Боже! Как они были счастливы!

По гороскопу их знаки не совместимы. Но как могут быть не совместимы влюблённые, к тому же, друзья, коллеги, единомышленники? Иногда ему даже казалось, что они в одном ритме дышат. Лада говорила ему:

— Одним мы дыханием дышим и песню поём в унисон.

Он всегда возражал:

—Не в унисон! У тебя первая партия, у меня — вторая.

Вспоминаются первые годы жизни и работы в селе. Школьного времени для общения у молодых учителей с их учениками не хватало. И даже после работы дети приходили к ним домой: делали стенгазету, рисовали корабли, читали стихи, доказывали теоремы. Приятно было видеть, как пробуждается у детей жажда знаний.

Но самое лучшее, конечно, — зимние вечера. Трещат дрова в печи, посвистывает чайник. Лада корпит над ученическими тетрадями, он бренчит на гитаре…. Не повторяется такое никогда....

Молодые с нетерпением ожидали рождения первого ребёнка: Егорки или Дашеньки. Лада пошла в декретный отпуск, и они переехали к маме.

Каждое утро в шесть часов Пётр голосовал на трассе, чтобы к успеть в школу к началу занятий. После работы спешил домой, боялся прозевать начало родов.

Был конец января. Вьюжным вечером он вёл большую, с испуганными глазами Ладушку в роддом. Она тяжело скользит по снегу, опираясь всем весом на его руку. А ему приятно: семья! Когда его выталкивали из приёмного покоя, у неё задрожали губы и по щекам потекли слёзы. Пётр вышел на улицу, закурил, руки тряслись от волнения и ожидания. Родильное отделение находилось на первом этаже, и он, подпрыгивая, чтобы не замёрзнуть, видел в не замазанном краской верхнем стекле лица врачей в марлевых повязках. Петру казалось, что Ладушка уже там. С ним поравнялась пожилая медсестра, шедшая из другого отделения с какими-то склянками, ворчливо погнала:

— Идите-ка домой, молодой человек и звоните. Не так скоро эти дела делаются.

Пётр прибежал домой и сел у телефона. Мама суетилась, пыталась накормить его. Он отмахивался от неё и звонил, звонил, звонил. Наконец, в третьем часу ночи получил безразличный ответ:

— Поздравляю, папаша, у вас дочь, вес 3 килограмма 300 граммов, рост 51 сантиметр.

— Бежать к ней!? Три часа ночи?! – Будит мать, отца, звонит тёще. Вытаскивает из постелей друзей. Узнаёт адрес цветочницы и покупает Ладушкины любимые белые хризантемы.

Как только рассвело, Пётр явился в роддом. Жена ещё не встаёт, цветы не принимают. В окошко показали дочку. Она вовсе не розовенькая, как он ожидал, а жёлтенькая. Няня пояснила: родовая желтуха, через неделю пройдёт, и девочка будет нормального цвета. Он огорчился тогда, а как приятно вспоминать сейчас суету, хлопоты и ни с чем не сравнимую первую радость отцовства.

Пришёл домой, а там уже сидят друзья, девчонки на кухне помогают маме, вернее, бабушке. Накрыли стол, сели тесным коллективом. Хорошо, что было воскресенье, утро и впереди целый день праздника. Телефон разрывается. Прибыли Ладушкины родители, новоявленные дяди и тёти….

К обеду подтянулись сослуживцы из аула. Сам директор школы заявил:

— Даю тебе неделю отпуска, учителя подменят, и ставлю на очередь на автомобиль. Какой предпочитаешь, «Жигули» или «Москвич»?

— «Москвич», — счастливо выговорил Пётр, едва понимая, о чём идёт речь.

— Хорошо! К осени будет машина. Это я тебе говорю, Абдулла. Весь Урус-Мартан на ноги подниму, а машина будет!

Дашенька получилась у них очень красивая и умненькая. Наверное, все родители так говорят о своих детях. Однако…. Они с ней много занимались, вели дневник её развития и видели, что по многим показателям девочка опережает ровесников. Ладушка собрала целую библиотеку для родителей по разным периодам жизни ребёнка и сверяла Дашенкины достижения с графиками и таблицами. В полтора года она пела английские песенки и весьма последовательно рассказывала сказку «Колобок»:

 

— Яибок, Яибок, я теа им.

— Не нана меа им -

Я теа питику ю.

 

Кстати, Абдулла сдержал слово. Подходила льготная очередь на машину. Лада получила декретные, Пётр – отпускные, и таким образом насобиралась почти половина «Москвича». Счастливые дедушки и бабушки обещали добавить недостающую сумму. И вот в октябре Пётр отправился в Урус-Мартан получать машину. В целях предосторожности он взял такси.

Первый раз такие деньжищи в руках. Ну, не совсем в руках. Карман пиджака топорщится. Так и хочется с кем-нибудь поделиться радостью. Поделился с таксистом и … уснул. У Дашеньки резались зубки, и они всю ночь с женой по очереди носили ребёнка на руках.

Таксист подвёз Петра к самому магазину и, высаживая, с укоризной произнес:

— Ты глупый человек. Попадись тебе не я, плакали б твои денежки.

Теперь «Москвичу» пятнадцать лет, и как он бережно к машине не относился, ни в одной аварии она не была, всё ж состарилась и с каждым годом требует всё большего внимания, времени и денег. А теперь и вовсе стоит под наскоро сколоченным навесом и дряхлеет.

 

7

 

Когда Пётр Дмитриевич открыл калитку, навстречу ему выскочили испуганные дочери:

— Папа! Маме надо скорую!

— Что с ней?

Стремительно вбежав в комнату, Пётр увидел, как Лада, стоя коленями на диване, бьётся головой о подушку. Лицо её залито слезами. Покликушечьи, низким хриплым голосом она выкрикивает одну и ту же фразу:

— Я не могу…. Не могу…. Не могу…. Жить не могу…. Здесь не могу… .Не могу…. Не хочу…. Жить не хочу…. Домой хочу….

Петя схватил её за плечи и прижал к груди:

— Ладушка, солнышко моё, успокойся. Ты детей пугаешь, меня….

Лада припала к нему и не своим голосом завыла:

— Миленький мой, родненький мой, уедем отсюда. Никому мы не нужны. Мы здесь погибнем. Домой хочу…. Под бомбы. Пусть меня закопают в родной земле. Хочу горы, хочу снег на вершинах, в театр хочу, речку хочу с нефтяными разводами без рыб и лебедей….

Зубы у Лады стучали, а слова выходили прерывистыми, неясными. Она дрожала, как от холода.

— Дети, принесите тёплое одеяло.

Это была истерика. Он укутывал её в одеяло, баюкал, как маленькую девочку, шептал успокаивающие слова до тех пор, пока она не уснула, тяжело, со всхлипываниями и стонами.

«Что вызвало реакцию? Конечно, негатива накопилось много. Но такая истерика, на грани умопомешательства, должна иметь значительный повод», — размышлял Пётр.

Потом они с женой обсуждали эту тему.

— Как-то собралось всё в кучу: бедность, отсутствие перспектив, отношение людей к нам и бытовое — дрова, газ, картошка. А тут, я разносила почту, — рассказывала Лада, — и случайно услышала разговор двух женщин:

— Понаползли, чечены проклятые! Везде лезут. Работы своим не хватает. Гнать их отсюда поганой метлой!

— Не говори. И норовят получше устроиться. Сразу ремонты затевают. Откуда только деньги берут?

— Наворовали там у себя в Чечне. КАМазами везут добро.

— А почтарка-то? Белую кофту напялила, морду накрасила и ходит по селу, как королевишна.

Лада тяжело вздохнула:

— Прости, Петя, нервы сдали. Представляю, как я вас напугала. Обещаю, что такое не повторится.

У детей высветились свои проблемы, которые также омрачали жизнь семьи. Даша любила учиться и всегда с радостью ходила в школу. Теперь она заставляет себя делать это. В юном возрасте быть одинокой очень вредно и трудно, и Даша страдала от этого. Выпускной класс — серьёзный и ответственный момент жизни. А настроения у неё нет. К тому же, возник вопрос о продолжении образования, который упирался в деньги.

У Катеньки тоже появились неприятности в школе. Поскольку она была эмоциональна, одноклассникам нравилось её дразнить и обсмеивать. Она горячилась. Несколько раз приходила домой с синяками, в разорванной одежде и сиротливо молчала в своём уголке. Даша сказала, что её били девочки за то, что она не такая, как они. Характер Кати заметно изменился. Она дерзила матери, делала язвительные замечания отцу, неохотно ходила в школу.

 

8

 

Осенние листья с лёгким шорохом падали под ноги, синева слепила глаза, прохладный ветерок ласкал лицо. Складывалось впечатление, что он идет по клёновой аллее в родном городе. Уроки закончились. На душе формировался покой.

Дома было непривычно шумно и весело. Да…. Такого он не ожидал: во дворе сидели друзья, которые выехали из Грозного немного раньше и поселились в станицах на Ставрополье.

— Как же вы нас нашли? — удивился Петя.

— Ребята наши передали по грозненской почте название села. Мы подъехали к автостанции и назвали вашу фамилию. Думаем, деревня же, все знают друг друга. Никто такой фамилии и не слышал. А Люся возьми да и спроси: «Где живут учителя из Грозного?» - сразу вспомнили и рассказали, как к вам проехать. Ну, что, деревенские жители, привыкли уже?

— Нет. Здесь всё другое. Менталитет другой. У Лады была истерика.

— У Люси тоже. Надо аутотренингом заняться. Говорят, помогает.

— Знаете, ребята, наша беда не в том, что бытовые неурядицы, проблемы с работой, непонимание со стороны местных жителей. Всё это с годами устроится. Мы дураки с вами, что разъехались по одиночке. Без дружеского плеча трудно начинать новую жизнь.

— Тем более, непривычную. Хорошо — я в школе работаю. А Ладка —почтальоном.

— Пьер мой в колхоз птичницей устроился, — грустно усмехнулась Люся.

— Петька же мастер спорта!? Хотя, моя Наташа, кандидат наук, тоже в садике нянькой работает, — сообщил Толик.

— Не нужны стране доценты, инженеры…

— Дело не в этом! — запальчиво воскликнула Лада. — Мы с местом жительства, поменяли и свой социальный статус. Маргиналы мы, вот кто!

 

9

 

Лада старалась приспособиться к ритму сельской жизни и попыталась завести хозяйство. В феврале она купила утят. В библиотеке взяла подшивку журналов «Приусадебное хозяйство». Там было подробно расписано, как ухаживать за птицей. Жёлтые комочки так занимали всех членов семьи, что каждый старался внести свой вклад в уход за ними. Но утята дохли, тонули в тазу с водой. Так что к весне от полусотни осталось одиннадцать штук. Но корму приобрели много, и Петя подкупил молодых курочек, которые сразу стали худеть, падать на ноги и тоже дохнуть. Он отвёз одну из них к ветеринару. Тот поднял крыло и показал чёрные гроздья выпуклых точек — клещ, прописал лекарство для смазывания кожи птиц и посоветовал сжечь курятник.

А тут пропал аппетит у поросёнка, который уже начал было превращаться в круглую розовую свинью. На боках животного появились красноватые пятна, поднялась температура. Петя привёз домой теперь уже знакомого ветеринара, который сказал, что болезнь называется «рожа», и сделал укол. Но было уже поздно. Свинья сдохла. Закончился скотоводческая эпопея осенью, когда их последние утки, которые так и не вывели потомства, улетели в тёплые края. Дело было так. Над двором, снявшись с речной глади, с криками пролетала стая диких уток, вдруг на заднем дворе захлопали крыльями и закрякали остатки их хозяйства, взмыли в небо и присоединились к стае.

— Зато я знаю три иностранных языка, — с иронией проговорила Лада, глядя в след улетающим уткам.

Земледелие тоже не принесло радости: морковь и свёкла оказались мелким и невкусными, картофель не уродился — заморозки и нашествие колорадского жука уничтожили почти весь урожай. Предстояла ещё одна очень трудная зима. Даша поступила в пединститут. Она получила место в общежитии. Стипендии хватало лишь на его оплату и на дорогу домой. Всю неделю, ущемляя во всём домашних, Лада собирала продукты для дочери. Стало невероятно трудно и голодно жить, а впереди ещё четыре года учёбы.

 

10

 

В первых числах Нового года приехали друзья. От радости встречи плакали, даже у мужчин на глазах блестели слёзы. Пётр смотрел на своего друга, с которым учился ещё в школе, а потом и в институте, и не узнавал его. Саша сильно осунулся и постарел. Но хорохорился, искусственно нагонял на себя бодрость духа. Приехали гости со своими продуктами, хотя Лада подсуетилась и тоже на стол что-то поставила: пожарила картошки, открыла банку с огурцами. Выпили за встречу, женщины опять заплакали. Мужчины вышли покурить.

— Ну, как тебе, Петруччо?

— Плохо.

— А тебе, Санёк?

— Чего уж хорошего. Никогда не думал, что, добившись в жизни всего, можно вот так, в короткое время, оказаться на дне. И что интересно, стоит одной неприятности появиться, как на твою голову начинают они сыпаться градом. Люба моя заболела, дуоденит…. Слово красивое, но боли днём и ночью. Надо везти на операцию в город. Но нет денег. Думал у вас занять, но вижу, что вы живёте не лучше нашего.

— Да. Дашутка учится. Хозяйство держать не получается. Живём на голые зарплаты. А ваши ребята как?

— Плохо. Колька в институт не поступил. Идёт в армию. А Лена от рук отбилась. Гулять, гулять. Любочка замучилась с нею. Ничего и никого не боится. Четырнадцать лет, а приходит домой, в два – три часа ночи. А тут ещё старики наши, они, ведь, до сих пор в Грозном. Пишут: заберите да заберите. А куда? Сами у чужих людей живём, и их ещё четверо. Любины кое-как передвигаются, а мои, знаешь сам, инвалиды. Но всё равно, поедем забирать. Люба чуть подлечится, и поедем, надеемся, что пропустят за стариками-то. Слышал, что там делается. Обещают опять войска ввести. А это опять война. А как родители Лады. Где они?

— С сыном в Волгоградской области. Он купил на хуторе дом, дом большой, всем места хватает. Сюда не захотел перебираться. Приехал, посмотрел на наше житьё и решил купить дом ближе к тестю.

— Ладно, пойдём к девчонкам. Плачут, бедные. У моей Лады такая истерика была, думал, что с ума сойдёт.

— Моя Люба тоже воет. Пошли!

Девочки наши, перебивая друг друга, торопились высказать всё, что скопилось на душе за последние три года. Они, словно на уроке географии, выговаривали названия населённых пунктов, которые почему-то все являлись хуторами, балками, деревнями и был даже один рудник. После ужина, как в прежние времена, Петя взял баян, Саня - гитару — и зазвучали песни. Студенческие, армейские, туристические…. Песни прерывались разговорами, спорами, воспоминаниями. А ещё несбыточными мечтами. Маниловщина какая-то! Вдруг мы станем современными и деловыми, заведём фермерское хозяйство или откроем магазин. И сами смеялись над собой, рассказывая друзьям, как улетели наши утки.

У них тоже была своя история, как Люба торговала в городе свининой. Наторговала она тысячу рублей, осталась одна свиная голова, за которую Люба просила восемь рублей. Подошла к ней пожилая женщина, попросила разрубить голову на куски и показала тысячу рублей одной бумажкой. Спросила:»Найдётся ли сдача?» Саня пошёл к рубщику, а Люба отсчитала 992 рубля, потом сложила мясо в пакет и отдала его вместе с деньгами покупательнице. Когда она скрылась с глаз, сердобольный сосед по прилавку разъяснил, что Люба только что подарила тётке тысячу рублей.

Она спросила его:

— Что ж вы мне раньше не сказали?

Он хитро крутанул своей лысой башкой и ехидно улыбнулся: «А оно мне надо?»

— Вот такие мы хозяева, — подытожила Люба.

Катенька оттаяла. Она, как котёнок, ластилась к Любе и Сане и ни за что не хотела идти спать.

У Петра было двоякое чувство: с одной стороны, ободряло, что они с Ладой не одиноки, а, с другой стороны, что-то окончательно, бесповоротно оборвалось в нём. Он вдруг понял, что жизнь кончилась, осталась там, в Грозном. И лютая тоска накатила на него. Он не знал, сможет ли вообще после отъезда друзей жить.

На другой день с утра неожиданно пришла соседка Зина. Её пригласили к завтраку. Она не отказалась. Как Пётр понял, скорее из любопытства, чем от желания поесть. Пища-то была очень простая.

Выпили все по стаканчику, кроме Сани — он за рулём. Зина очень мешала, но все старались не подать виду и вовлечь её в разговор. Но ничего общего, кроме рассуждений о холодной погоде, не нашлось. Однако Зина не уходила, она внимательно слушала и зорко наблюдала за отношениями присутствующих друг к другу. Все почувствовали крайнюю неловкость, как будто очутились на стёклышке под микроскопом. Наконец, ребята засобирались, и Зина, горячо попрощавшись с ними, ушла.

— Она одна только и заходит к нам, — заметил Петя, — и очень раздражает нас. Говорить с ней не о чем, а переливать из пустого в порожнее ни Ладе, ни мне не хочется. А у вас, как с соседями?

— Да так же. Правда, Любина общительность сыграла свою роль. Когда она лежала в больнице, несколько соседок приходили навещать её.

— Они слишком другие, — откликнулся Пётр. Конечно, старую собаку новым фокусам не обучишь, но я понимаю, что надо приспосабливаться, терпеть, что ли? Ведь мы к ним приехали, а не они к нам.

— Да. Они, как будто иная нация, совершенно не такие как мы, — подхватила Лада, — когда говорят, не знаешь, правда это или ложь, а, может быть, шутка. Обещают всегда, словно боятся тебя обидеть отказом, но обещание никогда не выполняют. Неискренние какие-то.

— Хватит, — засмеялся Саня — Менталитет у них такой. Мы тоже им кажемся чрезвычайно странными, слишком простыми, почти дураками.

Люба успокаивающе махнула рукой:

— Ребята, послушайте, что мне рассказала беженка из Сумгаита. У неё тоже были истерики, тоска, сердце болело, пока ей не привезли с родины горсть земли. Закопала она её у порога, и как рукой что сняло. Сейчас она спокойна, толерантна. Даже приятельницы в селе у неё появились. Я, кстати, подумала о нас. Душу надо же успокоить.

Лада язвительно заметила:

— Встретила в райцентре Валерку Дубова из НИИ, спился…, жена бросила, дочь в Египет уехала на известные заработки. Он мне говорит: «Я душу успокаиваю».

— Надо снарядить кого-нибудь в Грозный. Пусть для всех земли привезёт.

— Зачем снаряжать!? — воскликнул Саня, — Арутюнов Павлик каждый месяц ездит туда за товаром к друзьям-чеченцам. Он у нас в станице живёт. Я его попрошу, он целое ведро привезёт.

Потом Петя и Лада долго не могли расстаться с дорогими гостями. Договаривались о разных мелочах, о необходимости установить телефон. На прощанье Петя протянул Сане 800 рублей.

— Электромотор продал, что на даче в Грозном хотел поставить. Вернёшь, когда будут.

Трижды просигналив по заведённому обычаю, ребята уехали. Лада поцеловала Петю в щёку:

— Умница ты у меня. А я всё время думала, чтобы такое продать. Помочь очень хотелось.

Посещение грозненцев придало Ладе энергии и бодрости духа. Пётр, наоборот, задумался и помрачнел, словно что-то утратил.

 

11

 

Зина пришла домой злая. Ткнула ногой в цинковое ведро, которое стояло на пороге. Оно загремело и покатилось по заснеженной дорожке. Женщина прошла на кухню. Чистота и порядок всегда успокаивали её. Блестела вычищенная посуда. На столе, покрытом розовой клеёнкой сиял медными боками самовар. Белые в розовый горошек занавески, горшочки с цветущей геранью, светлый под паркет линолеум на полу сегодня не радовали Зину.

Она завидовала. Завидовала не богатству, которого не было у Ладки, но её семье, отношениям, царившим в её доме, даже наличию этих вот друзей.

Как муж её называет? Ладушка, Ланюшка? А дети? Мамчик, мамулик. Советуются между собой. И гости их, будто родственники какие.

Зина привыкла, что у них в селе друзьями называют полезных людей. Я тебе рыбу, ты мне комбикорм. А если у тебя ничего нет, то и друзей нет. А эти приехали со своими продуктами и ещё радуются, что осталось привезённое ими мясо, чтобы девчонке взять в общежитие. Непонятно! Не должно быть так у людей, потерявших всё.

Она вспомнила, как разошлась с мужем. Ссоры начались с того, что он лишился работы. Колхоз пришёл в упадок. Люди уходили, уезжали…. Максим держался до последнего, полтора года ходил в гараж «за спасибо», без зарплаты, в надежде, что всё образуется. Отсутствие денег вызывала такие взаимные упрёки и скандалы в семье, что дочь выскочила замуж за первого встречного и уехала с ним в Нижневартовск, а муж запил.

Зина теперь понимала, что сама провоцировала мужа на пьянство, дебоши, ещё и вызывала милицию. Их мирили родственники и соседи, квартальная и участковый. И однажды Максим сорвался: бросился на Зину с ножом. Она увернулась, нож задел голень, кровищи было…. Мужа осудили, она сразу же развелась с ним и выписала из дома. Нет, она не жалеет об этом, особенно сейчас, когда увидела, что есть и иная супружеская жизнь. Такой у неё никогда не было.

Вначале, после развода, Зина металась, как раненый зверь, пытаясь найти выход из положения, то есть, средства для пропитания и нормального существования. Какой-никакой был её Максим, что-то делал по дому, где-то подрабатывал, и они жили. Затем стала гнать самогон и торговать им. В то время денежной единицей по всей стране была бутылка. За бутылку пьяницы ей делали ремонт, сажали огород, оказывали любые услуги по хозяйству… и были при этом счастливы. Иногда они приносили вещи из дому. От хороших вещей Зина не отказывалась. Но удовлетворения жизнью не было. Хотелось другого: уважения, взаимопонимания, быть может, любви. В ней разрасталась зависть к чужому счастью и благополучию. Вот и эти приезжие. Они, по её понятию, должны были ругаться. Это, наверное, Пётр Дмитриевич такой мямля, слушается жены во всём, безвольный человек. «Она из него верёвки вьёт», - думала Зина. Но всё же ей очень хотелось, чтобы к ней тоже кто-нибудь так ласково и внимательно относился, как к этой «корове». Нежно её последний раз называла мать, ещё в далёком детстве: Зиночка-былиночка, дочечка и лапушка.

Максим особого внимания к ней не проявлял и в молодости, а позже вовсе стал с ней обращаться грубо и пренебрежительно. Зина отвечала ему тем же. Отношения в семье новых соседей так поразили её, что она решила искусить судьбу и вмешаться.

Пётр Дмитриевич возвращался с работы. День выдался трудный. Шесть часов подряд, без окон. А после уроков ещё и профсоюзное собрание, на котором, в результате бурных прений, одиннадцать человек подали заявления о выходе из организации. Хотелось есть….

Зина стояла у своей калитки. Завидев соседа, она умильно поздоровалась и жалобно произнесла:

— Пётр Дмитриевич, не поможете вы мне? С утюгом что-то случилось, — она заискивающе глядела на него и торопливо оправдывалась: — Понимаете, мужчины нет в доме и со всякой мелочью проблемы. Приходится просить соседей, знакомых.

Пётр Дмитриевич уже предвкушал вечерний отдых в семье, но оказать в помощи он не мог, воспитание не позволяло. Зина завела его на кухню. Вкусно пахло сдобой, жареным мясом. Закружилась голова.

Зина принесла утюг, отвёртку, а сама всё говорила и говорила…. От голода Пётр не слышал, о чём она…. Только мельком заметил, что халатик у соседки распахнулся и открыл ноги. Он попытался сосредоточиться на её словах и услышал:

— … всё одна в доме.

Наконец, он с горем пополам закончил с починкой, уложил спираль и затянул шурупы.

— Всё, — облегчённо вздохнул он и поднялся, намереваясь уходить.

— Нет, нет, я вас так не отпущу, давайте поужинаем. Должна же я мастера отблагодарить. Мойте, пожалуйста, руки, а я накрою на стол.

Петру Дмитриевичу не хватило сил отказаться от угощения. А Зина порхала по кухне, как будто ей семнадцать лет. Лицо раскраснелось, халат распахнулся и в верхней части, являя пышную, ещё свежую грудь. За ужином предложила выпить, но Пётр отказался. Утолив первый голод, он, наконец, заметил ужимки Зины и смутился. Ему стало за неё стыдно. Однако, соседка, совершенно неправильно истолковала его смущенье и стала откровенно к нему липнуть. То дотронется до его руки, то, будто ненароком заденет его бедром. И стул свой придвинула настолько близко, что Петру стало неудобно пользоваться столовым прибором. Как только он догадался, что его соблазняют, сразу поблагодарил хозяйку за ужин и отправился домой.

Зина недоумевала: что она сделала не так? Почему он, вместо того, чтобы откликнуться на её призыв, сорвался с места? «Ладки испугался, — смекнула она, и, найдя понятное объяснение, успокоилась. — Попробую в следующий раз. И вода камень точит».

 

12

 

После отъезда друзей Пётр замкнулся в себе. Иногда он разговаривал с Ладой, как прежде. Но речи носили отстранённый характер и были устремлены в прошлое:

- А неплохо, мать, мы с тобой жизнь прожили, - скажет он задумчиво, - и добавит: - Дети у нас славные.

Или:

- Лишь бы детям было хорошо. А что ещё нам, старикам надо.

И это в сорок-то с небольшим лет! Часто муж заговаривал о смерти.

- Надо готовиться, - говорил, - а то косая придёт, а я не подвёл баланс.

Ладу пугали изменения, происходившие с её Печкой. Самочувствие его тоже ухудшалось. Лада мало разбиралась в медицине, но понимала, что он серьёзно заболел. Признаки сахарного диабета налицо: постоянная жажда, волчий аппетит, болят глаза и суставы, апатия…. Много раз Лада просила его пойти в поликлинику и сдать анализы. Но Петр отнекивался. В конце концов, это закончилось тем, что однажды прибежал к ним домой из школы соседский мальчишка и сказал, что Петра Дмитриевича увезла скорая помощь в больницу, в райцентр.

Лада, собрав кое-какие вещи и продукты, на попутке примчалась к нему.

Петя лежал на больничной койке осунувшийся, бледный, но в сознании.

Лада взяла его руки в свои и, сдерживая слёзы, с тихим упрёком заговорила:

— Что же ты, миленький мой, захворал? Довёл себя до крайности. Кома? Это только сигнал о том, что организм разладился. Не горюй, дорогой. Вот увидишь, мы поставим тебя на ноги. Это не смертельно. Я репетиторство нашла. Теперь у нас будет больше денег. Купим самые лучшие лекарства.

Пётр молча смотрел на жену и, жалея её, думал: «Говори, родная, что хочешь, если это успокаивает тебя, но я-то знаю, что это конец, суете конец. А жизнь свою я прожил там, в Грозном».

Лада ему шептала успокаивающие слова, а Пётр продолжал размышлять: «Виноват я, только я, привёз их сюда, на мучения. У Ладушки большие перспективы были. Ради меня она отказалась от аспирантуры, в аул поехала работать, я ж ничего не дал ей взамен. Разве она такой жизни достойна? Девочек без будущего оставил. Да ещё и заболел. Обузой для семьи стану….. Опять же, деньги на лечение нужны, А Дашеньке учиться. Катенька школу скоро закончит, и у неё нет возможности получить образование». Мысли, одна безысходнее другой, лезли в голову, Так без сна он и провёл ночь. Лада спала где-то в коридоре в ожидании утреннего обхода врача. В палату к мужу на ночь её не пустили.

Утром настроение у Пети было подавленное. От соседей по палате он наслушался о коварности своей болезни, об ампутациях и гангренах.

Вскоре после обхода медсестра пригласила Ладу в кабинет к врачу.

— Вы жена Петра Дмитриевича?

Лада сокрушённо кивнула головой.

— Вынужден огорчить вас. У вашего мужа — сахарный диабет. В запущенной, тяжёлой форме. И вчера у него была диабетическая кома.

У Лады громко застучало сердце, кровь прилила к вискам:

— Знаю, это я виновата, не настояла, чтобы он раньше обратился в поликлинику.

— Мы вывели его из коматозного состояния, — продолжал доктор,— и переводим на инсулин. Конечно, лучше вам колоть ему простой, пять раз в день. Но поскольку он работает, придётся пользоваться продлённым: утром и вечером. И режим питания надо в корне изменить. Это потребует немало средств. Но инсулин вы будете получать бесплатно, здесь, в райцентре. Да, вам, как жене, надо о диабете знать всё, чтобы суметь ему оказать помощь в любую минуту. Вот памятка, — врач протянул Ладе тоненькую жёлтую брошюру, — изучите её вместе с мужем, и будете придерживаться помещённых в памятке рекомендаций. Да не расстраивайтесь так, — заметил он, — люди, страдающие этим заболеванием, при правильном образе жизни и соответствующей диете могут прожить ещё долго.

Лада слушала врача и понимала, на сколько осложниться их жизнь в материальном плане. Где заработать деньги? Господи, всегда деньги! Даже жизнь человека зависит от денег.

 

13

 

Они были всегда одни. За все эти годы, прожитые в селе, так и не приобрели друзей-приятелей. Не к кому было обратиться в трудную минуту за помощью. В чём-то, конечно, виноваты они были сами…. Жили нелюдимо, пытаясь сохранить свой внутренний мир, оградить его от внешнего воздействия. Но « жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» - вспомнила Лада формулу, засевшую в памяти со студенческих лет. Она написала письма грозненским друзьям и пригласила их к себе.

За день до выписки Петра из больницы они приехали. Прибежала и Зина. Вела она себя совершенно иначе. Сердечнее, что ли, проще…. Притащила ведро солёных арбузов, капусты, грибов. С ребятами встретилась как со своими друзьями, без затей и ненавязчиво. И грозненцы привезли, кто что мог: продукты, немного денег. Саня завёл пасеку, выгрузил из багажника целую флягу мёда. Вечером за ужином делились приобретениями и потерями, планами….

Рита Завадская даже с некоторой гордостью рассказывала:

— Мы выкручиваемся. Олег не работает. Но у нас в посёлке есть очень богатые люди. Я устроилась гувернанткой и получаю в четыре раза больше, чем в школе. Правда, трудно с этими дебилами, но зато мы поднялись с колен. Даже провели телефон и Юрку устроили в колледж, оплачиваем ему квартиру в городе.

— Ребята, вы понимаете, что произошло? — возмутился Саня. — Мы стали батраками!

— Но гувернантка — это не батрачка! — парировала Рита.

— Всё равно, ты зависишь от хозяина, его настроения, прихоти. Какой стыд!

— Ничего подобного. Он обращается ко мне вполне корректно. И каждую неделю – в конвертике. Вот тебе бы, Ладка, с твоим знанием языков найти такую работу!

— А вы знаете, я уже готова работать хоть на хозяина. Выбирать не приходится. Только нет его, хозяина, который бы мне платил достойную зарплату. «Почтарка» я, а скоро стану безработной вовсе.

Поехали забирать Петю на Саниной машине ребята. Девчонки остались помогать Ладе готовить обед.

Пётр, вернувшись домой, пытался улыбаться, шутить, мол, теперь он, как наркоман, зависит от уколов. Но вид у него был нездоровый и настроение уныло-ироническое.

Вечеринка не получилась. Легли спать рано: ребятам с утра в дорогу.

Через неделю Пётр Дмитриевич вышел на работу. Начались сложности, но не с инъекциями: он научился делать их сам себе в живот — а с питанием. Ему часто бывало плохо, терялся аппетит или наступал прямо-таки волчий жор, сахар скакал. Анализы сдавать надо было в районной поликлинике, а уроки начинались с утра. Из школы Петя возвращался, еле волоча ноги. Он сильно похудел и осунулся, стал выглядеть лет на шестьдесят. Кто не знал, что он муж Лады, задавали вопрос: свёкор он ей или отец?

Лада, как могла, заботилась о нём. Вставала в пять утра и готовила калорийный завтрак, заворачивала на работу несколько пакетов «для перекусов». Теперь в доме всё замыкалось на еде. Лада готовила блюда большими кастрюлями, тазиками и постоянно думала, где взять мясо. Если оно появлялось, всё отдавала Пете. Он злился и не ел до тех пор, пока не убеждался в том, что Катя и Лада тоже ели. Еда, еда…. Дашенька очень переживала болезнь отца и приезжала редко, чтобы не брать продукты и не тратиться на проезд. Бог знает, чем она питалась? Мизерная стипендия и часть денег из зарплаты Лады, тоже крошечной. Даша который год ходила в одной и той же юбке, разнообразя наряд парой кофточек. Ей было двадцать лет, и, конечно, хотелось красиво одеться и пойти куда-нибудь с подружками.

Катя училась в десятом классе. Несмотря на свои внешние данные, на фоне одноклассников она выглядела серо. Никто из богатеньких ровесников с ней не дружил. В подружках состояли две соседские девочки тоже из семей низкого достатка. С ними она иногда бегала в клуб на танцы. Лада, улучив свободную минутку, копировала из библиотечной «Бурды» выкройки и перешивала дочери из платьев своего некогда шикарного гардероба простенькие модели. Катя всё понимала, но от обиды за своё положение уже несколько раз из её уст срывались упрёки родителям:

— И что мы сюда приехали? Не могли поселиться в каком-нибудь городе? Вон Ирка живёт в Воронеже. Пусть в общежитии, впятером в одной комнате, но в городе!

Или же:

— Если б мы жили в городе, я бы посещала театральную студию, а здесь и пойти некуда: один холодный клуб.

Ладу уволили с работы. Репетиторство много денег не приносило, оно представляло собой тоненький ручеёк десяток и полтинников, которые тут же уходили на продукты. Лада вспомнила Ритины слова и начала интересоваться работой у частников.

Гувернантки в их селе, да ещё со знанием иностранных языков, были не нужны. Зато фермер с дальнего хутора, недавно потерявший жену, искал домоправительницу, то есть приходящую хозяйку дома, и несколько женщин уже получили отказ.

Лада пошла к фермеру. Километра два по пыльной просёлочной дороге, и она у подворья, которое не было огорожено. Да и не к чему, наверное. Навстречу ей выскочили два высокорослых крупных кобеля и зашлись в лае. Потом из-за шлагбаума показался маленький лысый старичок с ружьём.

— Ты куда? — подозрительно спросил он Ладу.

— Вы хозяин?

Старик рассмеялся:

— А что, по мне скажешь? Не-а, не я. Цимбал, Ешка, к ноге! — скомандовал он собакам и пояснил ей: — Иди до белого дома, Ипатыч там.

Лада нерешительно прошла мимо собак и направилась к красивому двухэтажному дому из белого итальянского кирпича.

Оглядывая подворье, она заметила несколько нерусских парней, вероятно, строителей. Они готовили цементный раствор в большом железном корыте, рядом лежали носилки. За углом дома она услышала ещё мужские голоса, разговаривающие на каком-то тюркском наречии.

Хозяин расположился на веранде первого этажа. Он сидел за круглым дубовым столом с калькулятором в руках. Перед ним лежали две пачки счетов. Лада фермера не знала и даже никогда не видела в селе. Это был крупный мужчина лет под пятьдесят с густым тёмным чубом без единого седого волоса. Лицо жёсткое, обветренное, с красноватым степным загаром. Небольшие внимательные глаза изучающе глядели на Ладу.

— Здравствуйте, — смущаясь под его пристальным взглядом, поздоровалась она.

— Здравствуй! — солидно ответил он, продолжая всё так же серьёзно смотреть на Ладу.

Её покоробило обращение хозяина на «ты», но, справившись с возникшей к нему неприязнью, она решила всё-таки довести дело до конца.

— Мне сказали, что вам нужна домоправительница… Правда ли это? — запинаясь, спросила Лада.

— Да, именно так. Я ищу женщину для помощи в ведении домашнего хозяйства, — неожиданно высоким голосом подтвердил он.

— Может быть, я Вам подойду? — неуверенно осведомилась Лада.

— Может и подойдёшь. Правда, ты какая-то некрепкая…

Лада вдруг испугалась, что ей сейчас дадут от ворот поворот, и поспешно возразила:

— Зато я выносливая.

— Посмотрим. Садись, — он привстал и подвинул Ладе стул.

По первому впечатлению Лада поняла, что хозяин старается, что называется, соответствовать, а он всё так же внушительно продолжал:

— Зовут меня Константин Игнатович. Я живу один, в доме – один, а так ещё шесть работников и сторож. Но сторож живёт сам по себе, а работники питаются со мной. Платить я буду щедро, но чтобы в доме – чистота, одежда в порядке и всегда была еда. А по хозяйству без тебя управятся. Скажи только зарубить там гуся или курку, привезти риса, муки, — и всё будет. Распоряжусь….

Лада подумала: «Откуда у простого крестьянина, купеческие замашки. Деньги, властный тон, оценивающий взгляд…».

А Константин Ипатович выждал минуту, пока, как он думал, женщина примет решение:

— Что ж, попробуй! Ты мне подходишь. Ну, как, согласна?

Лада поспешила кивнуть головой.

— А зовут тебя как?

— Лада.

Хозяин удивлённо посмотрел на неё и прикрыл веки:

— Лада, значит. Лады, пойдёт. Когда приступишь к работе?

— Пару дней мне надо… Дома подогнать дела.

— Так ты не сама?

— Нет. Муж, двое детей.

— Это хуже.

— Я буду успевать.

— А работала где?

— На почте.

— Ну, это копейки. Ладно, договорились. Через два дня в семь утра жду.

Петя с трудом доплёлся до дому. Портфель оттягивал плечо, ноги отекли, и старые разношенные туфли жали, как новые. Лада, запыхавшись, заскочила следом за ним в калитку.

— Как дела, родной? Сейчас есть будем.

Накормив мужа, она уселась в кресле напротив его. Глаза её лучились радостью. Это Петя сразу заметил,

— Ланюшка, что-то хорошее произошло?

— Ну, да. Извини, что тебя не предупредила. Думала, не получится. Я на новую работу устроилась.

— Куда? — Петя подозрительно посмотрел на неё. Он знал, что никаких работ в селе не предвиделось.

— Как Рита, к частнику, — нарочито беззаботно ответила она.

— В батрачки? Но ты же сама возмущалась Ритиным гувернёрством!

— Ничего, попробую. Зато сколько деньжищ загребать буду. Даше поможем, телефон проведём и тебя в лучший санаторий определим. Говорят, что в Джирмуке есть минеральная вода, которая диабет лечит.

— Размечталась моя Ладушка, — виновато улыбнулся Петя, — а работы-то, наверное, с утра до вечера.

— Выдержу, Петруша, не навсегда же всё это. Будет и на нашей улице праздник — опрокинется КАМаз с пряниками. А пока я буду на ферме работать, Катя может дома управляться, — весело проговорила Лада, убирая со стола посуду.

— Не нравится мне это, — буркнул Пётр, устраиваясь отдохнуть на диване.

 

14

 

Катя пошла с девочками на речку. Конец августа, и вода в реке, как парное молоко. Скоро в школу, в одиннадцатый класс. Девчонки купались и резвились, словно маленькие. Прощальные каникулы, последние каникулы детства. «Даже папа пошёл на рыбалку, развеяться в последние денёчки перед выходом на работу», — подумала Катя, заметив знакомую кепку отца, виднеющуюся в высоких камышах. Солнце склонилось к закату, девчонок стали беспокоить комары и мошки. — На танцы пойдёшь? — спросила Лида, худенькая веснушчатая девочка из параллельного класса, надевая узкие брючки и модный топик.

— Не знаю, — поникла Катя, застёгивая на груди старый Дашин сарафан. — Мне вообще-то некогда. Домашние дела, — пояснила она.

Невесёлые мысли полезли в её кудрявую головку: «Почему так? Одним всё, а другим – ничего. Это же несправедливо. Родители – замечательные люди, однако бьются, бьются, и всё без толку. Может быть потому, что мы здесь чужие. Как мама нас назвала? Маргиналами? Да, наверное, так оно и есть».

Кате понравился один мальчик. Но он из состоятельной семьи и на неё даже ни разу не глянул. Дружил он с дочерью председателя колхоза. Катя понимала, что не в красоте дело. Куда той девчонке до кудрявой черноглазой Кати. Дело в деньгах, в должности. А другие мальчишки из класса грубы и не развиты. «Их участь — безработица, пьянство или тяжёлый крестьянский труд… Неужели и мне придётся всю жизнь вот так упираться, бегать по чужим людям, как мама. Она так устаёт! Приходит вечером и падает на диван. Ей даже говорить со мною трудно».

Вернувшись домой с речки, Катенька поставила на плиту бульон, быстро начистила картошки, нашинковала овощей и принялась варить борщ. К приходу отца надо закончить приготовление ужина и полить огород. Уже вечерело, когда Катя, управившись, стала поглядывать на калитку. Наконец, она распахнулась и во двор тяжело вошла мать.

— Привет, моя девочка, Как вы тут без меня? Папа отдыхает? Катя вздохнула и отрицательно покачала головой.

— А что он делает? Где он? — спросила с тревогой Лада.

—Папа на рыбалке. Я сама беспокоюсь: уже темнеет, а его всё нет. Может быть, ему плохо стало?

— Пошли, — Лада решительно поставила сумку с продуктами на скамейку и бросилась к калитке. Она шла так быстро, что Катя едва успевала за ней. По пляжу Лада уже бежала.

— Где, где ты видела его?

— Там, в камышах, за пляжем! — крикнула запыхавшаяся Катя и, обогнав мать, метнулась к камышам, к тому месту, откуда тогда выглядывала кепка отца.

Яркая луна высветила его. Пётр лежал на илистом выступе берега лицом вниз, окунув голову в лунную дорожку. Лада и Катя кинулись к нему, чтобы поднять, и почувствовали остывшее тело. С трудом перевернули отца на спину. Увидев тусклые, мёртвые глаза его, Лада не закричала, не заплакала. Она, молча, легла рядом с ним в грязь, вцепившись рукой в его холодную руку, и закрыла веки.

Катя в страхе бросилась к матери:

— Мамочка, мамочка, не надо! Вставай!

Лада, не открывая глаз, медленно, выговаривая каждое слово в отдельности, прошептала:

— Я… не… хочу… жить.