Сборник Многоточие 8, 2008 г. Иван-Да-Лилия Сборник «Многоточие…» № 8, 2008 г. С огромной благодарностью за понимание и душевный труд идейному сподвижнику Глухову Сергею, редактору сборника и руководителю одноимённого международного литературного объединения О «Многоточии…» На стихире: *** АБАЙКИНА ОЛЬГА Светлой памяти. Моим родителям посвящается. Из цикла «Иван-Да-Лилия» *** Как хочется беспечной быть, забыться, Иваном стать, непомнящим родства, Когда по снам струится вереница Родимых черт, и слёзы жгут слова. Болезненно хочу не помнить лица, И заглушить в душе корней бальзам, Как многие, кумиру помолиться, Пообещав: приму, прощу, воздам. Но редкий зверь, рождённый в тесной клетке, Свободу дум дарует палачу, Глубинный зов мешает крови предков, Утраты смыв: им плачу и плачу. И зная: ничего не повториться, В моей груди вам будут их сердца, Покоя всё, ушедшее, сторицей, За правду биться: мамы и отца. *** Цитата: (мамина): «И даже в год враждебных лихолетий, Когда француз рванул под русский трон, От зла тебя спасали по легенде Твои туманы под церковный звон.» И ещё… «Храни ж тебя, прекрасная Таруса! От всех невзгод храни твоих людей! И пуще всех от хама и от труса! Мы словно в храм везем к тебе детей!» *** Боль жжётся, расползаясь, как медуза, Из раны выкаблучивая шрамы: К сороковинам ждёшь ты нас, Таруса, Что для неё была святей, чем храмы. Я не ропщу, слова шарами в лузу Летят к тебе быстрее телеграммы, Спаси и сбереги для нас, Таруса, Всё, что хранило сердце нашей мамы. Не стань, прошу, ни карой, ни обузой, Ни пыточной отметкой филигранной, Из колосков военных под Тарусой Просыпься над Окой небесной манной. И слёзы, как разорванные бусы, Впитают травы, реки и туманы, Чтоб земли славы, древняя Таруса, Потомкам стали дороги, желанны. 13 января 2008 г. *** Я не могу привыкнуть к смерти, но ты за это не ругай: Маэстро Траур – томный Верди – покой играет, словно рай. Приказ по душам дан: разденьте; как всесезамный падишах, Под «не могу привыкнуть к смерти» Маэстро фуг выводит страх. Глас свыше: полно, пыл умерьте – есть право вето у небес; Я не могу привыкнуть к смерти – Маэстро Света, полонез. Фальшивя честно, спорят черти: кто прав, ища, кто виноват; Маэстро жизни в пику смерти капризно исполняет ад. *** Цитата: (отца – В. Кузнецова): «Он был коммунистом и словом, и делом» *** «…был коммунистом…», как флагом белым, Беззвучье скорби на образ мамин – Молчаньем истым над хладным телом: «А вам на зрелость сдавать экзамен…» Как время споро, как места мало, Как жизнь жестока, как дух неистов; А наша мама голосовала До самой смерти за коммунистов… Сквозь слёзы горя и боль утраты, Смотрясь в осколки страны-корытца, К вам обращаюсь я, деньгократы: Мечтам покойных пора бы сбыться. Для вас, не взятых былым в разведку, Пароль, как прежде, а связь налажу: На зов надежды – вам голос предков И светоч-память на вечной страже. *** Который день отчаянье и боль, Со Вседоступным спор о самом вечном: Кричи, молчи, доказывай, глаголь – Ответ один, как кот в мешке заплечном… Неправ любой: заблудший, вор, святой, И каждый прав, отныне и вовеки. Шар золотой над мирной голытьбой, Спортивный бой титана и калеки… За упокой ручаясь головой, Руками в крест я душу зажимаю, Как адвокат, скользящий по кривой, Я заявляю: в нас она живая. *** Ты научила жить нас без отца, Сиротства груз взвалив себе на плечи, Терпением, достойным мудреца, Нам доказала то, что время лечит. Черты его родимого лица Со счастьем гарантировали встречу Обеим дочкам – брачного венца, Без слёз утраты, с верой: не замечу. Боль ноши донесла ты до конца, Открыв, что и святой в миру не вечен, Но светоч тот, что столько лет мерцал, Мы скорбью гасим и сердца калечим. Забыв урок распятого Творца, Суть горя снова мерим мы слогами, С усердием глубинного ловца Рыданья почитая жемчугами. С размахом иноземного купца Печали давней распыляем гаммы Мелодики небесного гонца: Любви Отца с наукой жить без мамы. *** Растерзанная криком простыня В угоду всем законам равновесия Черновиками научи меня, Как пеленать мессию в мракобесие. Как, дикой болью душу исхлестав, Стать вновь беспечной, милой и счастливою, Благодаря Того, кто вечно прав, Смеяться над разверзнутой могилою. Как к горлу подкатившийся комок, Кидать на гроб, качнувшийся над ямою, И принимать, что Бог… Господь не смог, И в третий… раз_вернуться вслед за мамою. Поверить, что Ему она нужней, Лишь тем, что многих прочих добросерднее; И не стремиться мысленно за ней, Как жертву поднося, хулу последнюю. Чтоб озарившись вечной суетой, Очнуться средь похмельных алкоголиков, Как феникс, возрождаемый, святой, Молиться в перекрестие из ноликов. 25 декабря 2007 г. *** Пусты слова, и, каждым звуком раня, Калейдоскопом прошлое встаёт: Из чёрно-белых кадров на экране На раны льёт сомнений злющий йод Слезами мимо мельницы забвенья Печаль, невосполнимостью журча, Стекает на обман и откровенья, И вздрагивает пламенем свеча. Как дикий зверь, настырно и упрямо, Кидается из памяти потерь Отчаянно на светлый образ мамы Безумный страх: неправда, ложь, не верь… Не лечит время, не врачует Слово, Есть боль – нет панацеи никакой, Со всеми вновь, и каждому не ново: Ком в глотке с той, что пьют за упокой. *** Смерть пропустив, как луч радара, Боль отразилась падшим духом: Держи удар, а я рыдала, Подставив сердце оплеухам. Свечам достойного накала Добавить рыпалась «старуха», А боль кровищу с рук лакала, Шепча: какая вышла пруха. С девятого скатившись вала, Жуть выла до сорокового, А боль брега, шутя, взрывала, Расширив истину до рёва. Скорбь проломала суть и скалы, Путь ограждая зеркалами, А боль во сне покой искала, Чтоб даровал его Ты маме. *** Пока, скуля, я пальчики сгибала В Богоявленный над погостом крест, Из памяти, из омута астрала Тянулся мамин лучезарный перст. Пока рыданьем душу надрывала, Прося Его о благости чудес, Ткала снегов декабрьских покрывало Печаль, что приютил притихший лес. Пока не сна ждала, а дум провала В кромешный ад невыплаканных слёз, Из глубины вины любовь устало С прощеньем мамин голос мне принёс. Пока… Прощай… Как птицу, отпустила, Пусть Он, не я, дарует ей покой, Как вечный светоч – скромная могила, Зажженный счастью маминой рукой. *** Ты, видевший, как взорванные звёзды Роняют слёз оплавленные капли, Поверил в то, что древний светоч роздан, Задавлен тьмою, выужен, разграблен? Беспечен меч в уюте влажном ножен, Притихли в парандже булатной сабли, Стреножен, обескровлен и низложен Клинок борьбы, а дух в капкане травли. Плен разорвав глумления парсеков, Свет достаёт в амбарах откровенья До самых одураченных сусеков, Сусальным колобком избегнув тленья. *** Клокочет боль, ведя по краю, трепещет дух под плетью страха. А я не верую, но знаю, ты для спасенья выбрал плаху. С заоблачной все-зря перины, от невозможности познать, Ты, повторив сюжет старинный, на крест мою назначил мать. Им не её, а нас, карая, как ворот собственной рубахи, Жизнь оборвал не самурая, а самой безобидной птахи. Чтоб дать покой под сенью Рая за нашу скорбь, ломая суть, Невинных чинно забирая, воздать за горе не забудь. Иначе опыт нудно-длинный затянет небеса на землю; Где Дух я опрокину в глину, которому, не веря, внемлю. *** Ждала я снега, как фату невеста; декабрь, скупясь, просыпал седину, На свитке Пресвятого Благовеста сулил, что сберегу, не обману. Надеялась, что торг с ним неуместен: всегда был честен, как никто другой, Но под браваду новогодних песен глотаю слёзы: маму упокой. Который день, себе внушая: прав Он, ищу ответ на выпавшем снегу, Что землю укрывает, словно саван. И не могу… поверить не могу… *** Что-то в измеренье параллельном не форматно клеткам разлеглось: Улыбнулся на кресте нательном мне рогато-ореольный лось, Требуя уже не ласк постельных, медно-эталонный купорос Влив в коктейль причастия метелью, а отказа от крещенья рос. Иль разъяв хмельное запределье, позабыть всё то, что не сбылось, Обелив контрастный мир пастелью, очернив мечты, сгибая ось? В рог бараний скручивая тленьем суть деяний, прославляя жуть, Выбор дать грядущим поколеньям: возроди, продолжи иль забудь? Что вы ждёте, истые начала, от того, кто скорбь не превозмог, Чтоб кричала, пела иль молчала, надрывая души, сущность, слог? Страшно-интересно: вдруг, да стрельну, наугад: кто прав, кто виноват Обозначив? Оба параллельны, ваши измерения, Виват! *** Мне от печали хочется укрыться, но стаскивает снега простыню Весна и синяками медуницы таращится: приму иль прогоню. И старит мать-и-мачиха желтушно отметки от потери декабря, Чтоб золушкой на бал тепла послушно сбежала боль, за всё благодаря. Как фея, дух окутает фиалка волшебным ароматом суеты, Забыть заставив, как мне было жалко зимой на гроб класть свежие цветы. Сезон беспечный закрывая, ландыш поманит в лес тропою пряных грёз, Беспечно уверяя: с горем сладишь, что на рождение Господь принёс. Чтоб папоротник на Иван-Купала, на мамин, без неё уж, юбилей, Цветущий, в чаще дикой «раскопала», и без рыданий молвила: согрей… *** Всё можно понять и простить, вы поверьте, Всё можно разрушить и снова создать, Всё можно отдать и отнять, кроме смерти. Всевышний, а Ты хоронил свою мать? Всё можно принять, переделать: отмерьте; Чтоб, всё затопив, над грехами рыдать. А Ты, нерождённый, что знаешь о смерти? Попробуй вскопать мёрзлость глины под мать. Всё можно предать, если ты не в ответе За тех, кто тебя породил. А страдать Лишь дети способны пред обликом смерти, Когда она выбором тычется в мать. На письмах в простом, пожелтевшем конверте Слезы застывает печать-благодать, А Слово, сквозь боль дотянувшись до смерти, Беспечно торопит оплакивать мать. 13 января 2008 г. *** Метель, прошу, бел свет тоской не засти, сном свежей раны мне не береди: Напастей ты навьюжила до страсти, не разбирая, что там впереди. Мороз, узорным холодом не мучай, в искристость дум мечты не заводи, Печаль на сердце льдом сковав трескучим, не разбирая, что там впереди. Зима, спаси и защити Крещеньем, за ту, что забрала, вознагради: Боль наших душ снежинками прощенья ткёт белый саван на её груди. А впереди… Весны хмельные тучи, и летних гроз раскаты впереди, И осень под безвременьем кипучим, и таинство счастливейших годин. *** Расплетались косы гребнем лебеды, болью стала взрослой в омуте беды. Вяли сенокосы, серебря скирды, там, где опоросом до сих пор горды; Там, где смыла заводь в полынью утят, что умеют плавать, но летать хотят. Там, где в каждой юшке хороводит хмель, детские игрушки брошены в метель; Где играет завтра в жмурки со вчера, где, борясь с неправдой, крепнет детвора, Растоплю кристаллы ледяной воды, чтоб роса впитала горечь лебеды. *** Чтоб ощутить вкус истого сиротства, соринкой став в спиралях звёздной пыли, Впитать попробуй то, что остаётся в сердцах людей, что рядом с ними были. Чтоб осознать потерь невосполнимость, став скакуном стреноженным, но в мыле, Попробуй зачеркнуть всё, что случилось, в сердцах людей, что рядом с ними были. И чтоб принять, не прогневив в печали, свет промысла чрез смех в рогатом рыле, Попробуй то, о чём они мечтали, сердца взрывая противленьем были. Боль осознав, ей поделись с Окою, песчинкой обретя причастье мели, От всей души желая им покоя, ты воссоздай, что до тебя не смели. 17 января 2008 г. *** Развратно-истеричная слезливость, с тобой я причитаю в унисон: Как часто ты в кошмарах голых снилась, лохмотьев навязав чудной фасон. Дырявый лес подростком безголосым с отцом мне назначая рандеву, Метался диким стоном по берёзам, сползая в снег, скукоженный во рву. Но мало: растопив с надеждой зыбкой шикарные посулы декабря, Ты душу надрываешь новой пыткой, и с мамой встречу мне во сне даря. Теплом любви в сиротстве утешая, сметает паводком горючих слёз Немой укор: ты, девонька, большая, а их Господь в небытиё вознёс. Вульгарная, гнилая беспризорность, мне восхвалять твой беспредел доколь? Не трогает хмельная иллюзорность – продюсера весенних драм уволь. *** В предутреннем колодце тишины звёзд угасающих увидев отраженье, Душа, простив за то, что ей должны, ныряет в соловьиное броженье; И принимая кару без вины, боль разбавляет до ситро смиренья , Чтоб до звенящей, хладной глубины измерить омут вещего творенья; Крещённой нарекаясь немотой, всплывает вёртким поплавком рассвета: Свободною, беспечною, пустой, забыв: зачем была в ночи раздета. А брачная рулада певуна на скорби, как бальзам спасенья льётся: Всего одна звезда во тьме видна – Надежды… Да, и та со дна колодца *** Мамина головушка, словно снег, бела; Смолоду ты вдовушкой счёт добру вела. Пела, как соловушка, счастье к нам звала, Отравила кровушку, сердце сорвала. Сколько было горюшка? Сколько было зла? Словно рыбка-корюшка, из сетей-узла Вырывала волюшку, нам её несла По крупинкам солюшки, нет для них числа. Долгая хворобушка, не нарушив сна, Хладом сжав утробушку, смерть, и та красна, Прибрала для гробушка – долюшка-блесна. За окном воробышки, в воздухе весна. Покрошу им хлебушка, поманю рукой, Малых птах потребушка: поклевал, да пой, Слёзы льются. Меришь как? Больше нет такой: Боже, дай ей небушка, душу упокой. Мама, как же справиться с болью без тепла? Как же ты, красавица, рано померла. Как же не измаяться, коль от дум сипла Речь течёт, как пьянице, горькой из горла… *** Земля не--долинявшей, течной сукой ощерилась на мартовских котов, Но непотребств чарующие звуки прыщавый снег впитать давно готов. На солнцепёке, оголяя брюхо, клоками вылезает старый мех; А под дубами скабрезно захрюкал похабник-ветер, сдерживая смех. Подростком тянется к звенящей сини стремительно растущий в сутках, день; И утренний полынно-горький иней заламывает вечер набекрень. Боль отползает вслед за зимней стужей, чтоб схоронить в спасительной глуши Всё, что, скуля, выплёскивал наружу седой декабрь из тайников души. *** Складывая кубики обиды в пирамиду не свершённых дел, Дёргаю подол своей планиды, вопрошая, что от нас хотел Ты, не поминаемый ни всуе, ни в беде – природе вопреки – Бережно теряющий, тусуя, наши вздохи, просьбы и грехи. Чтобы поняли, как был ничтожен помысел, а промыслы легки На кордонах слёз, где власть таможен дань взимает с выпавшей строки? Видя страх в глазах, чей взгляд застывший провожает мать в последний путь, Ты, убивший и за всё простивший, хочешь от меня услышать: Будь?! Будь, конечно… Скажем, Бог с Тобою… Будь, как в основанье пирамид Кубики, разбитые судьбою, склеенные тем, что в нас болит. *** В стране, что сделали кладбищем, захоронив в ней веру, стыд, Мы, как голодный демон, рыщем, она от нас по швам трещит. Как бочка, что лишили днища, народ не ропщет, но гудит; Кровь на салфетках, а не пища – глаголом давится пиит. Но, как топор без топорища и кнутовище без кнута, Богатых нет, когда нет нищих – сравнений истина проста. Пока её мы не отыщем, как золотой орды обоз, Дым не унять над пепелищем, решая главный свой вопрос: Когда раскатом по губищам под: «Боже, от царей спаси!» Враньё трибунов мы освищем: жить по кому нам на Руси. *** Нет, никогда не быть с тобой нам вместе, но разухабистая рока колея Дороги жизни сводит в перекрестье, на полустанках осужденья не тая. И каждый раз в безумстве постигая земное существо в пыли мирских утех Душа от безысходности нагая, кровь жертв лакая, бродит по таверне «Грех». Нас взглядов огнемётных перестрелка на боль и счастье распинает пред толпой, А в вагинальном пекле страстно-мелко звучит очередной её: «За упокой». Улыбками, беспечная для вида, кресты людских судеб на нолики двоя, Запретный плод кидаю в зев планиды, как суть: желанная, доступная, твоя. *** Струну любви в колках людской морали я дотянула до высоких сфер, И чувства, подчинившись, заиграли на боголепно-ангельский манер. Слезами нетерпения и боли их старила до тусклости и ржи, И звуки нас пытали и пороли, а сердце заклинало: удержи. Ты, спохватившись, наждаком и ватой вернуть старался страсти прежний блеск, Но музыка, ни в чём не виноватой, стихала, и настрой чудес исчез. Нарушив все известные законы, из струн любви я сделала петлю, Став для тебя подобием иконы, молю: поверь в то, что тебя люблю. *** Очи. Свет их скрыл не сон средь ночи – смерть, что вечно над людьми хохочет. Очень больно: тьма, как вар клокочет, о рассвете не хлопочет кочет. Отче, вразуми не глубже – чётче душу, что понять удел не хочет, Оторвавшись от защиты вотчин: ни спасенью в дар, ни между прочим. От черты утраты званья дочек до приятья сути рабства Божья Путь недолог: изменяя почерк, очерк бытия с лукавой ложью. *** Душа от боли ржавою струной звучит с надрывом и почти фальшиво, Слова под ножницами параной в лоскутный бред кроится для пошива. Нить образов и горестей игла тачают строчку нервно-черновую, С тьмой, как в гробу, в который ты легла, ревнуя к смерти, о тебе реву я. Из светлой памяти тех давних лет, когда любовь, как угольки камина, Нас согревала, милый силуэт я выну, и как плед, на скорбь накину. Доверю сердце истому огню, сожгу дотла поленницу печали И боль в душе, наверно, приструню, чтоб вновь слова, как при тебе звучали. *** У бесконечности Его пространства и беспредельности людских заслуг Есть ценз греха – святого постоянства, и однозначность слов: и враг, и друг. Есть вечности нетленное бунтарство, есть жадности удел пустых потуг, Похмелье есть для ублаженья пьянства и тост за тех, кто назывался: друг. И раны есть, которые гноятся, когда сердечный лечат в нас недуг Не знахари души, а нег паяцы, и панацея – молчаливый друг. Круг замкнут – друг. В границах удержаться мне не позволит омут энтропий: Послушный чтец забытого абзаца, я вспомню вдруг… и всё, не торопи. *** Бубнил бубновый туз, как бубен. Червонный всех чернил, как червь, Крестовый крест клал: неподсуден, пиковый пикой создал вервь. Король бубновый, тот с деньгами, червонный – нежный ловелас, Крестовый – к тёще с пирогами, пиковый деловее вас. Есть дамы, чирики, валеты: и всех мастей и всех страстей, Но мне, позвольте, не про это, а про шаху, во славу ей. Она, как без печи Емеля, иль, может, Ваня-дуралей, Где трижды сказочные мели глубинной мудрости милей. Но стасовав судеб колоду, картишек тьма иль легион, Крыть дам шестёрками не мода, а импотенция погон. *** ВЕРВЬ ж. Община, члены которой были связаны круговой порукой (на Руси IX-XIII вв.) *** На крестах, клеверах, полумесяце разводили любви дребедень; Плоть в разлуке от голода бесится, еретически просит: раздень Тает страсть, как в сарае поленница, суетой удлиняются дни, И пока сердце вдрызг не обленится, ты меня маятой помани. Тополиной горчинкою склеится то, что бито, размыто, срослось, И забудется, как под метелицу призывали, лукавую, врозь. Пух дозреет, преставясь порошею, просочится асфальтом меж зорь, Открещусь от тебя по-хорошему: колоколь, ерепенься, позорь. *** Я знаю: она насовсем умерла. Нагой на твои опускаясь колени, Под ласки печали слагаю крыла, диспетчер удачных моих приземлений. Я знаю: она нашим счастьем жила. Из пламени нег ты выводишь забвеньем Палимую скорбь до восторга, дотла, полёт от паденья смягчая пареньем. Я знаю: слова – это только слова, я знаю, что боль – только боль и терпенье. На миг забытья она снова жива. Спаси, пережги, продлевая мгновенье. *** Я слёз волну кидала в глубину под хохот феерический небес: «Подъемлю, заглушу и подомну». Вал дум гасил преемства волнорез. Печалей саблезубый сед причал; беспечный, беспробудный острослов, Невинно, галиленостно качал, смочив для крепости, концы узлов. С ним плакала, рыдала и звала, безумно надрывала дух сиречь: Мутна речь мелководий, глыбь мала, чтоб в ней сквозь пальцы вечности протечь. Любая ложь, что Божия роса, хоть обкричись, хоть всем в глаза нассы, Лишь океан, где правды полоса ползёт в песчаные, как плёс, часы. *** Москва не верит, а я ей плачу. Почти полвека прожив без слёз, Я с ней делила свою удачу, что ветер странствий беспечно нёс. Но параллели, меридианы, сошлись послушно к семи холмам Лучами боли, когда на раны, скорбя, плескала я фимиам. Открыла небо под вой метели, как горемыкам священный храм, Что так внезапно осиротели, ты, схоронившая стольких мам. Декабрьской ночью, как плеть витою, скрутило душу, отняв слова, Не веря в слёзы, став сиротою, со мной рыдала моя Москва. *** Рог изобилия во взломанный сезам, льёт, как бальзам солоноватой влаги, Неверие стенаньям горьким и слезам, словами: образам, стадам, бумаге; Тому, кто не допел, уйдя, не досказал, не подчинившись, покоряясь силе, Войдя лучом в притихший, гордый страхом зал, молчать за всех, кого не доспросили. В который раз святой присягой январю приспущенные поколышем флаги, Посмертно брошенное вам: «договорю», браваде приписав, а не отваге. А он, не ко двору пришедшийся, Халиф, шутя, смеясь поведавший о высшем, Ушёл, не дожевав, в сердцах не дохвалив, оставшихся, уверовав: дослышим. 25 января 2008 г. *** Весна, как на базаре продавщица, грязна, горласта, томно-бесшабашна, А мне: б до рынка страсти дотащится, покинув причитаний слёзных башню; Скупляться начинать и изгаляться над телом, модой втиснутым в обновки; Вещать до хрипоты, до ингаляций за одеяльце, сальце, гон воровки; Вульгарно, словно течная волчица, отдаться сголодавшемуся волку, Что, столько лет послушно волочится, от возбужденья вздыбливая холку; Собрав души измученной крупицы, от вожделенья на фальцет сорваться, И до похмелья похотью упиться, сажая голос скорби до оваций. Но духу не хватает приобщиться мне к самой всенародной из забав, Мир крутится, как в клубе танцовщица, мгновение печалей задержав (за…е/и…бав). *** Планида закусила удила и норовит сорваться на дурнину; Но не на ту ты, лада, набрела: твой гнёт лихой я, нарыдавшись, скину. Плакучих дум, как вешняя ветла, ты наплела на целую годину, Коль выше боли тон им задала, удачи шоры на глаза надвину. Эх, кабы я по-твоему жила, покорно сгорбив под тобою спину, Осталась от судьбы одна зола, сожгла б дотла причуд чумную мину. А счастье нас, поверь, не утомит: пьянить нельзя того, кто пьян в дымину, Из само-сбродной дерзости планид рок, как мундштук, я, насмеявшись, выну. *** Траур красит?! Иль взгляд с поволокою зацепился за тихий восторг?! Ты прости, что тоской тебя трогаю той, что плач мой наружу исторг. Я поверю, что жизнь продолжается, и улыбкою встречу рассвет, Коль меня ты считаешь красавицей, для которой сравнения нет. Ты сказал, что я очень красивая, знаю, милый, любовь – не торги, Помоги мне стать снова счастливою: от печалей и бед береги. *** На силу духа бессилье мысли; слова – ведёрки на коромысле: Легки и звонки – пусты под горку, а полны смыслом: вверх тянешь – виснут. *** А поэт, что устал быть пророком, подгоняемый сроком, уроком, Но не вышедший Богом, … иль боком… в рококо – на дыбы… ненароком… *** © Copyright: Иван-Да-Лилия, 2008 Свидетельство о публикации №1805232549 | 
Сделать стартовой
Устав, Положения, документы для приема
