ЛАПУЛЯ

 

 

…Семён узнал о трагедии в посёлке, лишь вернувшись из отпуска. Оглушённый известием, растерянно тискал в ру-ках коробочку с серебряными серёжками. Вот… хотел пора-довать… Как же… Лапушка… Гутя! Не верилось… Какая-то путаница, тем более, девчонка должна быть далеко - на Ени-сее, и под пули пьяного придурка никак не должна попасть. Нет, не она! Лапе пятнадцать лет, а говорят, что самой млад-шей семнадцать было, и Леной звали… Нет, не может быть…

В городе задерживаться не стал, хоть и на вахту через неделю. Собрался за сутки, упросил начальство и продукто-вым рейсом через полтора часа был в вахтовом посёлке.

Рюкзак тянул плечи, мела в лицо позёмка, Семён, не за-мечая, шагал к себе в общагу, вглядываясь во встречных, ста-раясь подгадать хорошего знакомого, расспросить. Как назло, народ спешил к вертолёту, базовский да строители. Так и домчался до барачного, низкого, разляпистого строения, уже занесённого снегом почти под крышу. Обстучав унты, рванул примёрзшую дверь, протопал в конец коридора. Ключ выска-кивал из замочной скважины, вывёртывался из дрожащих пальцев. Наконец, щёлкнул замок раз, другой, вошёл в комна-ту, рюкзак поставил у порога, сел на койку. Теперь почему-то Семён уже не сомневался: нет Лапули. Сердце гулко било в виски, в груди ломило. Он, пошатываясь, встал, открыл фор-точку, приоткрыл дверь, посмотрел на телефон… руки свин-цом налиты, набрал номер.

-Саш! Что случилось?..

-Привет! Вернулся? Как отдохнул?

-Да не крути…

-Васька из седьмой бригады… Может, крыша съехала, может, за обиды какие, ты ж знаешь, как к нему относились.

-Короче…

-…ходил, стрелял, семь человек положил и твою девку…

-Где он?..

-Сгорел вместе с вагончиком, застрелился вроде, а вроде омоновцы подстрелили и шашку бросили… отстреливался долго…

-Похоронили?

-Да уж две недели прошло… Семён!

-Ну, чего?

-Ты особенно не переживай. Сам пойми, тебе почти пятьдесят, а ей пятнадцать, баловство это. Чего б ты с ней де-лал? Тебя не было, так она с молодыми во всю… Все они та-кие…

-Заткнись… - Семён бросил трубку. Какие они, он, на-верное, не хуже Сашки знает. Тридцать лет в тундре, по вах-там, пятнадцать лет на точке. И столько лет семью эту знает и помнит, как Лапуля родилась. Сотню давал на пропой ещё те-ми деньгами. Хотя оленеводы в тогдашние времена, совет-ские, жили не пример нынешнему. Всё у них имелось. Сей-час семья Лапули нищая: оленей нет… ничего нет. Семён, чем мог, помогал. Помогал… Вздохнув, поставил рюкзак на табу-ретку, развязал горлышко, достал бутылку водки, стукнул об стол, долго на неё смотрел, скривившись губами и правой ще-кой. Десять лет в рот не брал… Не закрывая дверь комнаты, вышёл в коридор, бездумно постоял, выглянул на улицу, стал на крылечко…

Как будто и отпуска не было. Такую силу Север имеет. Три дня назад бродил по Ривьере. В море купался, птичек по утрам слушал, накрошит с вечера хлеба на балкон, чтоб и пер-вые лучики солнца, и пичужки чвыкали… Двадцать дней, как в раю, а глупое, старое сердце сюда рвалось, в морозы, в ме-тель, которая сейчас начинает раскручивать свои космы… к Лапуле. Лежит по утрам Семён, тянется могучим кряжистым телом… эх, Лапулю бы сюда! Чего девка видела? Дальше Ду-динки и мира для неё нет. Паразит всё же он… мог ведь Лапу-лю свозить на юга. Забоялся пересудов да разговоров. К мате-ри заехать нужно было, потом к бывшей жене, сыну.

Скрипнул зубами, пнул ногой дверь и чуть не бегом помчался в комнату. Распаковал рюкзак, включил холодиль-ник, потом лишь заметил, что одет, шапка на столе валяется. Построжал, уже деловито, не спеша, разделся, скинул унты, верхнюю одежду, натянул спортивный костюм, тёплые, вяза-ные носки: купил несколько пар на юге. Осмотрелся, достал нож, вывалил на стол кучу кульков и пакетов, часть убрал в холодильник, нарезал колбаски, свежих помидорчиков, хлеба, накинул на дверь крючок. Дёрнул зачем-то за ручку… Присел к столу, включил телевизор, приглушил звук. Налил до краёв стакан водки: «Пусть земля тебе будет пухом, Лапуля…» Вы-пил, остро чувствуя и вкус, и запах водки. Тяжело задышал, пустым взглядом уставился за окно. Уже крепко мело, стучал тугими порывами в стенку ветер. В открытую форточку забра-сывало снеговой крошкой…

Лет с десяти Лапка начала бегать к нему на точку. Сверкнёт глазёнками, как тот горностай, быстрая, ладненькая. Но всё молча, чего попросишь, оглянуться не успеешь, на од-ной ноге повернулась. Галя, старше на три года сестрёнки, тоже похаживала. Но эта девка уже заматерелая, хоть и трина-дцать лет всего было. Сейчас вот сколько ей? Ага, если Лапу-ле пятнадцать, то Гале восемнадцать, всё прошла. Семён раз-бросал по столу огромные ручищи.

…Лапке доходило тринадцать. Сидели они на валежине, на бугорке, ветерком гнус отгоняло. Морошку собирали. Ус-тал Семён, раскоряжился, руки, в жилах, как корни, на колени бросил. Лапка у бока примостилась. Семён вроде задремал, чувствует, ползёт что-то по кисти. Хотел тряхнуть, приоткрыл глаз, девчушка пальцем по жилам водит, посмотрел, пальцами двинул… да… клещи, крюки. Пятнадцать лет на трубаче, ни-чем не отмыть… А когда трясти всего начало, и приглох креп-ко, ушёл на точку в линейные слесари, осмотрщиком. Точка содержалась кое-как: топилась углем печка, шуруешь целыми днями в топке. Сейчас газовый котёл, но и печурку оставил, подкидывает иногда дровишек. Газовые генераторы двена-дцать вольт гонят, девчонки подросли, телик чуть не каждый день бегут смотреть. Всё веселей стало. Семён поёжился, на-лил с полстакана, перекрестился, тяжело дохнув, выпил.

Стойбище у этой семьи километрах в пяти кочевало, так кругом вахтового посёлка и крутились. Батя у них большой любитель выпить: рыбка, охота, всё на продажу, за бутылку тащит. Пока совхоз был, как-то ещё струнили его. А потом раздали семьям оленей, в два года и спустили всё. Пропили, порастеряли, дикаря пошло видимо-невидимо, за ним волки. Оружие кто пропил, кто по пьяни потерял, а где и украли пришлые. Да и боеприпасы денег хороших стоят. Вот и забе-гали девчонки подкормиться к Кузовкову. Вспоминал как-то свою первую любовь. Так мило и тревожно на душе стало, кажется, в прошлую зиму девчонки у него сидели. Галя, бой-девка, жаром пышит, щёки здоровьем пунцовеют. Так по-смотреть, ну, дети, чуть выше пояса Семёну. А баба внутри играет, да ещё как… силища какая… А что делать, Север, тут раскачиваться нет времени, лето короткое, ночь на всю зиму…

Кто-то постучал в дверь. Прислушался… опять постуча-ли… уже настойчивее. Сердито двинул бровями, но встал со стула, открючил: Галя стоит, вся какая-то серая, лицо в чирь-ях. «Чего тебе?» А та бутылку узрела.

-Выпить хочу!

-Шла б ты домой…

-Наши в посёлке все.

-Пьют, поди.

-Пьют! Налей!

-Ну, заходи, - посторонился, - раздевайся.

Та помялась, но малицу скинула. Длинная, мятая юбка с прилипшим оленьим волосом, кофта без пуговиц, свитерок прикрывает тщедушное тельце. Совсем дошла девка. Налил чуть на донышке.

-Жадный какой! Лей больше!

Плеснул ещё, зло глядя в бегучие глаза, «лучше б тебя… тьфу!… тьфу!» Быстро, незаметно перекрестился. Галя выпи-ла, схватила колбасу, хлеб.

-Есть хочешь?

Кивнула головой.

-Сейчас суп приготовлю, сиди.

-Нет! Мне еще выпить дай!

-Дам. Пока не поешь, ничего не получишь!

Девчонка послушно затихла, вожделенно зыркая на бу-тылку. Расспрашивать её Семёну ни о чём не хотелось.

-Я вчера только из Усть-Порта пришла. Не успела на по-хороны.

-Чего в чирьях вся?

-Не знаю, простыла.

-Простыла она! Ложишься под всех подряд!

-Не твоё дело. Как хочу, так и живу. Лапки твоей нет, с кем спать будешь?

Кузовков сдавил зубы:

-Только не с тобой.

-А чего ж так? Я учёная, всё умею.

-Заткнись, дура!

Галя шмыгнула носом:

-Заткнулась. Жрать захочешь…

-Да понятно всё, только соображать и себя уважать, хоть маленько, надо.

-Ты умный какой! Думаешь, Лапка с тобой по любви спала? Ха! На хрена ты ей старый нужен… она тоже есть хо-тела…

Семён молча помешивал варево. Галя старшая. Характе-ром бог её не обидел. И язык, хоть и ненка, подвешен не в ме-ру ловко, и волю ему она давала.

-…Тебе-то что?

-Подарки привёз?

Кузовков насуплено порылся в сумке, вытащил коробоч-ку с серёжками, бросил на стол, потом выложил тёплую вяза-ную кофточку, там же, где и носки купил, на базаре в Сочи. Галя жадно схватила коробочку, подскочила к зеркалу, при-мерила серёжки, крутнулась туда-сюда, - Пойдёт! Сбросила кофту без пуговиц, натянула обновку. Фигурка её ладненько обтянулась. «Ничего девка, отмыть, подкормить…» Кузовков налил супа, достал ещё бутылку, плеснул Гале, себе поболь-ше.

-Пей!

Та ойкнула, замахала руками, - крепкая водка. Лапке хо-рошо, никаких теперь забот… - стрельнула тёмным зрачком, - там ни старых, ни молодых.

Семён выпил, тяжело откинулся на кровать. Одолевала дрёма, за окном уже выло во всю мощь.

-Закрой форточку.

-Налей ещё!

-Наливай и метись отсюда.

Галя закрыла форточку, налила себе, выпила, - никуда я не пойду. Метель, у тебя две кровати и полбутылки, пересплю.

-Спи, чёрт с тобой.

Кузовков проваливался в дремотную мглу. Сквозь дрёму слышал, как устраивалась на соседней койке Галя, крутилась, противно взвизгивали пружины. «Вот, чёртово веретено… А всё ж, почему так? Почему так судьбой положено? Этой жить, мучиться? Той лежать… Эх! Взвалил ты на девку себя, или на себя девку… Тяжёл крест… но Бог не даёт боле того, что мо-жешь снести. Лапуля не снесла… А он?

…Надорвал как-то поясницу Семён, пластом лежал, Ла-пуля взялась мазь ему «тигровую» втирать. Ручонки малень-кие, жаркие, и трёт, и трёт без устали. «Ну, всё! Всё! Уже здо-ров!» – взмолился Кузовков. Чувствует, нравится девке его чугунное тело оглаживать. Самого в озноб бросило… Сильная девчонка была, помогала Семёну сети ставить. Постоянно по хозяйству, требовались вторые руки. И по ягоды они ходили, и по грибы. Смотрел иногда Семён на внешне бесстрастное лицо и понять не мог, что, чем он притягивает девчонку. Уж ей и за четырнадцать далеко, приодеваться стала, да ещё вкус, оказывается, какой… всё так ловко и пригоже на ней. Конеч-но, читал Семён Набокова. «Лолита»… Ну и что? Навыдумы-вать чего хочешь, можно. На то он и писатель. Считал, что в жизни такого не бывает.

А вот он в городе, или как в этот раз, в отпуске, а сердце, как у мальчишки, винтом в груди ходит. Кровь лицо палит. И стыдно до смерти… девку хотеть начал. Прям, по мужицки. Придёт она, туда, сюда, шмыг, лепёшки ли печёт, рыбу жарит, а Семён её всю видит, голенькую, ладненькую, груди неболь-шие, крепкие. Переносил Лапку через ручей, прижалась, за шею обхватила, глаза закрыла… Кузовков уже и сто метров несёт, и двести, так и в домик занёс. Положил на кровать, а она его не отпускает… Осторожен он был с Лапой, рука-то у него – в стан девчонки, не рука – бревно. Не девчонка Лапуля была, но опыта никакого. А какой опыт Семёну, ласка, неж-ность всё огромное тело заполонило…

Навряд ли кто догадывался об их отношениях. Хотя у вахтовиков, да и в посёлке этим никого не удивишь. Лишь Сашке, закадычному дружку пожаловался в великой расте-рянности и страхе. Тот хмыкнул лишь:

-Нашёл о чём страдать. Не ты, так другой. У них это про-сто. Природа, батенька. Зреют они оё-ёй, как быстро, а век у них – тю-тю! Не журись…, покайся, помолись.

Как ни каялся, ни молился, а Лапочки нет. Семён сел на кровать, налил себе почти стакан, зло глянул на спящую Галю. Не хотел признаваться, не хотел… Оттопырив мизинец, брезг-ливо выпил водку, куснул ладонь. А ведь он в душе доволен таким исходом… Доволен. Взять девку с собой на родину? Ну, куда её пристроить? Жить с ней, как с женой?.. Нелепица! Замуж отдать? Сердце не позволит… Ну, что тогда? Тут не оторваться. Любому, кто бы поперёк стал, голову, как курёнку открутил.

Кузовков подошёл к зеркалу. На него глянуло зверопо-добное существо… Он даже отпрянул. Набрякшие подглазья, опустившиеся щёки, зрачки, расширенные до бешенства, бел-ки глаз в красных, витых прожилках. Пригладил волосы… зверь… зверюга!.. посмотрел на Галю, та со страхом следила за ним.

-Спи!

Семён схватил шубу, бросился на койку, укрылся с голо-вой, жадно вдыхая прелый овечий дух…

Не сбросить прожитого, не забыть… Но жизнь, ведь, не кончилась.

 

----------------------------------------------------------------------------------

 

…Через полгода Семен Кузовков оформил пенсию и уе-хал на материк. Куда? Об этом никто не знает, видели, что в аэропорту с ним в очереди регистрации стояла девочка… на-ционалка…

Октябрь 1999 – 2000 год Таймыр