Ветер и звук тяжелы для времени.

 

Чтобы остаться, нужно стать тенью цветной.

 

Неподвижной, потому что движение не существует, существует лишь время, которое само есть иллюзия во сне вечности.

 

Вечность же, чтобы быть вечностью, вынуждена лишить себя атрибута существования, как и всех прочих атрибутов.

 

Поэтому тени мерцают.

 

Эта пульсация вечности, хотя и иллюзорна, для вечности губительна. В саморазрушающейся вечности тени становятся единственной реальностью и, в конце концов, материализуются.

 

Так что, строго говоря, ничего, кроме самых обыкновенных вещей, нет. Однако, вступая в реальное существование, обыкновенные вещи перестают быть обыкновенными. Так возникает Великое, отбрасывающее тени.

 

Этот круг кажется кругом, потому что бытие воспринимается нами как сплошная плотность. В действительности, бытие крайне разрежённо. Можно тысячи лет идти и ничего не встретить. То, что кажется нам стоящим впритык или даже одно внутри другого, на самом деле разнесено и удалено. Находящееся между, не то чтобы не существует и поэтому мы его не видим, и не то чтобы мы его не видим, хотя оно существует. Скорее оно имеет совсем другую природу, так что бессмысленно спрашивать: существует? не существует? видим? не видим?

 

Вот почему трагедия - всего лишь недоразумение.

 

Трагедия - это клубок причин и следствий, средств и целей, желания и невозможности, реальности и миража. Но ничего этого нет, поэтому нет и клубка. Точнее, есть, но нити разбросаны на столь обширном пространстве, что тысячи лет они будут лететь, но даже не соприкоснутся, не то чтобы сплестись в клубок.

 

Жизнь или обыкновенна, или её нет. Искать смысл всё равно, что ожидать, что тысячи лучей (людей?), рождённых в разных концах Вселенной, когда-нибудь встретятся в одной сверкающей точке.

 

Впрочем, может быть, так и рождалась Вселенная.

 

Как практически невероятная теоретическая возможность.

 

И это же называют концом мира.

 

Конечность жизни дана нам не для наказания, а как подсказка. И всё равно трудно найти ответ. Его ищут в бесконечности, игнорируя подсказку или извращая её. Поэтому и не находят. А то, что находят, не является ответом, а в лучшем случае - другой формой всё того же вопроса.

 

И всё потому, что спрашивают о коралловых островках и не спрашивают о великом океане. Спрашивают о необычном, а существует только обыкновенное. Спрашивают о бесконечном, а загадка - в конечном.

 

Вообще, вопросы можно задавать только в плотном мире. Но там это было бы ни к чему, потому что ответ находился бы впритык к вопросу, или даже внутри него. В бесконечно разрежённом мире, каким наш мир и является, любые вопросы и любые ответы бесконечно бессмысленны. Смысл - это вообще другое название плотности. В бесконечно разрежённом мире нет смысла, а есть реальность обыкновенных вещей.

 

Мерцание - это из-за разрежённости, потому что любая вещь существует неустойчиво, и не исчезает только потому, что в исчезновении нет смысла. Что есть, что нет - всё едино.

 

Вещь - обыкновенна, она не является инобытием чего-то иного. Имеет ли человек другую природу?

 

Может быть, человек - это находящееся между? Это только гипотеза. Для её проверки следовало бы провести эксперимент с уничтожением всех людей и наблюдением, что из этого получится.

 

Но если останутся наблюдатели, эксперимент - не чист, а если наблюдателей не останется, эксперимент некому довести до конца. В этом суть человека. И бессмысленность экспериментов.

 

Вопрос об онтологическом статусе цветных теней на самом деле не важен. Не потому, что цветные тени в чём-то хуже (или лучше) ветра и звука, а потому что онтологический статус сам есть тень. Что есть, что нет - всё едино.

 

Если ты не принимаешь обыкновенность вещей, ты будешь повсюду искать заговоры и тайные общества. История - это реализация Программы, осуществление Замысла, борьба Сил. Твоя жизнь - это партия в таинственной Игре. Любовь - зомбирование. Познание - раскрытие Заговора. Вера - поклонение Великому Заговорщику.

 

Тот, кто принимает обыкновенность вещей, не говорит о чудесах, силе, беспорядках и духах. Поэтому он может распевать песни, подставив грудь ветру. Но таких людей мало.

 

На самом деле вопрос не в том, существует ли Заговор. Потому что, если Заговор существует, то это самая обыкновенная вещь и говорить тут не о чем. Только если Заговор не существует, возникает повод для размышления и дискуссии. Религия - это организационно оформленное отрицание Бога. Поэтому в ней находят утешение и те и другие.

 

И всё же главный вопрос не о Боге, а о плотности бытия. Если плотность столь велика, что некуда руку просунуть, то всё оказывается переплетённым в один клубок, и одно внутри другого. В конце концов обнаруживаешь только самого себя, а весь мир - лишь оболочка, слой за слоем на обнажённом теле. Конечно, клубок - это трагедия, но всё же внутри довольно уютно и тепло. Это совсем иное ощущение, чем идти, распевая песни и подставив грудь ветру.

 

Людей, вещи и события можно воспринимать по-разному.

 

Если это оболочки, от которых пытаешься освободиться или в которые пытаешься зарыться поглубже, то начинаешь искать причины и следствия, сродство и отторжение, таинственные цели и тайные замыслы, истину и заблуждение. И никому и ничему нельзя доверять, хотя вопрос о доверии становится жизненно важным.

 

Если же проходишь сквозь это, как проходит нейтрино сквозь вещество без надежды на что-либо натолкнуться, то ничего уже не ищешь. А только пытаешься удержать в равновесии как можно более полное целое, хотя целостность, не знающая предпочтений, как раз и оказывается проблемой.

 

Идти по срединному пути обыкновенности почти невозможно. Хотя в обыденной жизни миллионы людей идут по этому пути, их чувства и мысли почти всегда сворачивают на узкие тропинки. Кажется даже, что тот, кто не сворачивает, просто не имеет ни чувств, ни мыслей. Что говорить о нём!

 

Однако, все чудовища мира рождаются из яйца обыкновенности, но сами не оставляют потомства. Ведь тени не способны к совокуплению и вынашиванию плода, будь они хоть трижды цветными. Даже самый отпетый пьяница кажется пышущим здоровьем в сравнении с питающимся тенями.

 

Может даже показаться, что это тени питаются им, и потому он чахнет. Но на самом деле он просто не хочет жить. Ведь жизнь обыкновенна, или её нет.

 

Казалось бы, душа дана человеку для тонкого чувствования тела, а она всё норовит из него выпрыгнуть. Так разрушаются семьи, гибнут царства и распадается связь времён - из-за любви к теням и недоверии к обыкновенным людям, вещам и событиям.

 

От чашки с горячим чаем до пересохшего рта миллионы световых лет, и кажется чудом, что рука преодолевает это расстояние. Но никакого чуда нет, есть обыкновенность вещей, которая и есть единственное чудо. Глоток чая подобен поглощению миров. Чаепитие подобно рождению Вселенной. Что ещё нужно?

 

Плотность окружающих человека вещей.

 

Дерево подобно его душе.

 

Камень хранит тени ушедшего.

 

Металл болезненно твёрд и молод, но его блеск и звон отходят в прошлое.

 

Вода неизменна, но это уже природа.

 

В окружении старых вещей, как и в окружении старых книг, жизнь неподдельна.

 

В бесконечно разрежённом мире плотность окружающих человека вещей особенно чарующа.

 

Если очистить воздух от мусора, именуемого современностью, вновь ощутишь его прозрачность.

 

Существование настолько маловероятно, что любая вещь кажется чудом.

 

Но особенно чудесны плотные вещи, сбившие прошлое до осязаемой твёрдости настоящего: деревянный табурет со скрипом, гудящая в метель белая печь, поющий металлический чайник, чай свежезаваренный с ароматом волшебных стран. Слипание век в окружении этого не кажется кощунством. Сон продолжает реальность, а не отрицает её.

 

В большом мире человек неустойчив. Мир дробится на части, стремящиеся пожрать друг друга. Эту сложность иногда называют духовностью, но больше она похожа на груду мусора.

 

Понимание даётся большим количеством прочитанных книг, если обладаешь даром понимания. Но если обладаешь этим даром, то можно обойтись и без книг, потому что, даже если задаёшься вопросами, понимаешь необязательность ответов.

 

В сущности ничего не меняется, и разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, не может испытывать ни малейшего сожаления и не может питать ни малейших надежд. Более того: совершенно неважно, так ли это на самом деле, потому что выражение "на самом деле" не имеет смысла. Прогресс нужен лишь для усиления наглядности этого факта, что, правда, не бесспорно.

 

Поскольку время, очевидно, не существует, человек проявляет такой интерес к воспоминаниям. Они кажутся чудесными и загадочными. Но спорить о том, что было, не имеет смысла, потому что ничего не было. Старые вещи, хранящие тени ушедшего, особенно хорошо понимают это. Старые люди, обладающие даром понимания, никогда не спорят, но любят вспоминать и рассказывать.

 

Простой человек верит в рай и ад для успокоения жизни. Богослов выращивает червячка сомнения в змея-горыныча своей теологической системы. Мистик, пытаясь преодолеть этот дуализм, тонет в глубинах своей души.

 

В результате, Бог одинок.

 

Кэнко-хоси сказал: "При случае очаровать может всё что угодно". Эти слова выражают бесконечную разрежённость мира, в котором у каждой вещи её плотность слита с мимолётностью и прозрачностью её существования, которое столь маловероятно и потому чудесно.

 

Желание русской крестьянки попасть в рай, где на золотом холме утопает в цветущих садах деревенька, столь же элегично, как и объяснение смерти Тао Юань-мином: "Просто тело отдам, чтоб смешалось оно с горой".

 

Бог одинок.

 

Если бы плотные вещи исчезли, исчезли бы и их эманации: книги, картины, музыка, телевидение, компьютеры, парламенты, президенты, доменные печи, автомобили, почта и телеграф.

 

В плотном мире ничего этого и не возникло бы или, что то же самое, существовало извечно. В плотном мире ничего не возникает и не исчезает, или это происходит слишком часто - с частотой мерцания мира - и потому незаметно.

 

Но в нашем, бесконечно разрежённом, мире тени летят, не встречая сопротивления, и круги на воде не затухают долго.

 

То, что кажется плотностью мира, есть лишь плотность бесплотных теней, по-своему забавных, но лишённых грубой вещественности реального существования. В эти тени можно играть, но бороться с ними не нужно. "Одурманенный тенью" - так назову я забывшего, что такое деревянный табурет или чай свежезаваренный с ароматом волшебных стран.

 

Есть вещи, которые нельзя приносить в жертву, но это, как ни странно, самые обыденные вещи, и в первую очередь - люди. Даже если эти люди одурманены тенью.

 

Если выйдешь в утренний туман дороги, или на берег, и пар над водою клубится, или в луга, где роса прогревается солнцем всходящим, то в сияющей прозрачности природы увидишь, как удалено всё остальное. И разве нужны ещё какие-то доказательства бесконечной разрежённости мира?

 

Но то же самое ощущение удалённости всего остального возникает, когда сидишь на деревянном табурете со скрипом рядом с гудящей в метель белой печкой и пьёшь чай свежезаваренный с ароматом волшебных стран. Это значит, что созданное человеком тоже может быть не тенью, а вещью с плотным существованием, в сиянии которого удаляются тени.

 

Плотные вещи настолько обескураживающе реальны, что удивительно, почему люди так много внимания уделяют теням. Многие даже считают свою жизнь неудавшейся, если она не прошла в окружении достаточно ярких теней. Они выбрасывают плотные вещи и наводняют свой дом самыми причудливыми тенями.

 

Это было бы не страшно, если бы они чувствовали и со-чувствовали плотность окружающих их людей. Ведь человек всегда плотен. Но у них что-то происходит с глазами, и они видят только тени людей. Они разговаривают с этими тенями, живут с ними, рожают от них детей. В конце концов, они даже в зеркале не видят самих себя, а только свои тени.

 

Было бы здорово, если бы учёные придумали прибор для измерения плотности, чтобы отличать тени от реальности. Но, к сожалению, наука слишком увлеклась своими приключениями в мире теней.

 

Глубина бытия и высокая древность просвечивают сквозь мимолётный срез настоящего. Это говорит о бесконечной разрежённости мира.

 

Но свет проходит только через обыденные вещи. То, что называют культурой или духовностью, когда явно апеллируют к свету, оказывается, как ни странно, непрозрачным. Здесь царит отражённый свет, и он не даёт пробиться свету изначальности.

 

Только обыденные вещи, события и люди, ни на что не претендующие и ни к чему не апеллирующие, способны пропускать этот свет или, может быть, лучше сказать: не становятся преградой для встречи с глубиной бытия и высокой древностью.

 

Обыденность прозрачна.

 

Это прозрачность сродни прозрачности природы, которая ведь тоже обыденна.

 

Восхищение вызывает именно это странное сочетание качеств природы: повторяющаяся обыденность, неповторимая мимолётность и непреходящая вечность.

 

Пытаясь отразить это, человек слишком часто концентрируется на чём-то одном, и тем самым теряет всё.

 

Обыденность прозрачна именно потому, что она обыденна, то есть не претендует на самоценность и тем самым открывает дорогу высокому и потому обретает высшую ценность.

 

Неприятности обыденной жизни - проявление истины бытия; удовольствия обыденной жизни - своего рода компенсация; парение любви, творчества и общения с природой - проявление истины человека.

 

Поэтому рай невозможен.

 

Ибо не может быть истины человека без истины бытия.

 

Если нет обыденности, то, строго говоря, ничего нет.

 

Обыденное - это единственная форма существования. Необыкновенное, а особенно - божественное или дьявольское, есть форма несуществования.

 

Из "Книги полного и достоверного описания экзотических стран и необычных явлений":

 

"... В России растут белые деревья. Земля там белая и на ней - белая трава. Крыши в России белые, небо голубое, а люди причудливые. У них есть странный обычай при смене года собираться в одном доме, топить печь дровами, пить белую воду и петь прозрачные белые песни. Когда белой воды выпивают слишком много, начинают драться или падают и засыпают, в зависимости от настроения. Днём в России светло, а ночью темно. Солнце там красное, а Луна белая. Путешественнику надобно знать, что в России очень холодно, поэтому слоны там не водятся и в лесах совсем нет обезьян..."

 

В жизни человека есть только одно по-настоящему значительное событие.

 

Это смерть.

 

Разве что-то может сравниться с ней по важности? Смерть - это и есть смысл жизни. Этот вывод может показаться странным, но если вы подумаете, вы согласитесь со мной.

 

На первый взгляд, смерти как будто нет. До неё есть жизнь, после неё ничего нет. Просто у жизни есть конец. Но пока он не наступил, человек живёт и смерти нет. А после конца уже некому размышлять о жизни и смерти. Значит, можно жить, ни о чём не беспокоясь?

 

Это было бы так, если бы мы не знали о смерти. Но мы знаем, и поэтому всю жизнь о ней думаем. А если то, о чём думаешь всю жизнь, не есть самое главное, то что тогда самое главное?

 

Если вы верите в жизнь после смерти, то и тогда смерть оказывается самым значительным событием. По крайней мере, в этой жизни. Отличие лишь в оценке этого события. Если после смерти начинается новая жизнь, то сама смерть как будто не так страшна. В ней даже есть нечто положительное и полезное. А если вы надеетесь после смерти попасть в рай, то даже и приятное.

 

И вместе с тем смерть есть очень обыденная вещь.

 

Чем старше становишься, тем лучше это понимаешь.

 

Чем то из ряда вон выходящим кажется только смерть очень близких людей. И чем то невозможным - своя собственная смерть. Но это всего лишь субъективная оценка.

 

Пожалуй, смерть имеет только одну особенность: она кажется обыденной издали, и необыкновенной - вблизи (Впрочем, нельзя ли то же самое сказать о любой вещи?). Видимо, это связано с тем, что смерть, хотя и обыденна, есть переход от обыденного существования к несуществованию. Несуществование не обыденно, и смерть есть переход от обыденного к необыденному. У смерти как бы две половины: одна - здесь и одна - там.

 

С точки зрения горного камня или речного песка, смерти нет, а то, что мы называем смертью, есть лишь фазовый переход, каких много в мире. Ведь исчезнуть ничего не может. И ничего не может возникнуть.

 

Но нам так не кажется. Почему? Что для нас исчезает в смерти? Что для нас рождается в рождении?

 

Кажется бесспорным, что человек рождается, живёт и умирает. То же можно сказать о собаке. Или о цветке. С одноклеточными уже как-то сложнее. А камень горный? А речной песок? Есть ли граница? Что есть жизнь?

 

Для нас цветок рождается и умирает. А для самого цветка? Что есть сознание? Или душа?

 

Можно ли считать человека отличным от горного камня и речного песка? Или отличия нет? Мы кажемся пришельцами из другой Вселенной, откуда возникаем и куда уходим. Но разве Вселенная не единственна? Тогда откуда мы возникаем? И куда уходим? Или это иллюзия?

 

Мыслью и чувством мы покрываем гигантские пространства времени, мы путешествуем по времени в прошлое - задолго до своего рождения, и в будущее - намного дальше своей смерти. Можно сказать, что всё это происходит не в реальности, а в нашем разуме и нашей душе. Но разве не о разуме и душе мы говорим, когда говорим "рождение", когда говорим "смерть"? Нас ведь не интересуют фазовые переходы, хотя они сохраняют реальность.

 

Что всё-таки рождается, что умирает, если это что-то свободно путешествует по времени в прошлое до своего рождения и в будущее после своей смерти? Может быть, это что-то существует вне времени, а жизнь есть лишь случайное пересечение временного потока, подобное росчерку метеорита в ночном небе? Но где существует то, что существует вне времени? В другой Вселенной? А если Вселенная всё же одна, то, значит, само время есть иллюзия, и рождение - иллюзия, и смерть - иллюзия. Тогда и жизнь - иллюзия. А что не иллюзия?

 

Остаются одни лишь тени. Но, допустим, тени и есть единственная реальность. Тогда для чего существует время? В чём смысл подобной иллюзии? С чего это Вечности захотелось поиграть во Время? От скуки?

 

Ещё шаг и мы будем вынуждены признать, что всё существующее не существует, а истинное существование не видимо, не осязаемо, не познаваемо, и, следовательно, есть небытие. И весь наш мир со всеми нашими вопросами есть лишь воображение небытия, которое и есть Бог.

 

Но от этой перемены мест слагаемых сумма не меняется. И все вопросы остаются. Только теперь их задаёт сам себе Бог. В бесконечном одиночестве и скуке Вечности Бог спрашивает себя: Зачем Я существую? Находит ли ОН ответ?

 

Это была великая мысль: отослать сущность человека к Богу. Это дало смысл существованию человека. Но смысл этот и эта сущность стали, тем самым, невообразимо огромными и всеобъемлющими. Теперь нам приходится спрашивать о сущности самого Бога. Если мы всё ещё хотим задавать вопросы...

 

Человек, по-прежнему, - одна из десяти тысяч вещей. Если он ближе к Богу, чем остальные девять тысяч девятьсот девяносто девять вещей, если он посредник между миром и Богом, то вопрос о сущности Бога становится ещё более актуальным. Зачем Бог создал мир? Зачем Бог существует?

 

Под словом "Бог" мы можем понимать всё, что угодно: всё, что можно объявить конечной причиной и целью мира. Можно назвать Богом Небытие или Дао. Маленькую жизнь маленького человека на планете Земля можно объяснить ссылкой на Великое. Но как объяснить Великое?

 

Можно отложить вопросы до смерти в надежде, что смерть даст на них ответы. Тогда смысл жизни - в том, чтобы задать вопросы. А смысл смерти - в том, чтобы получить ответы. Но в чём смысл самого этого круга? Зачем нужно, чтобы человек задавал вопросы? Если это тоже вопросы, на которые ответы будут даны после смерти, если на любой вопрос конечный ответ не даётся при жизни, то жизнь снова не имеет смысла.

 

Пока у нас нет ответа на главный вопрос "Зачем Бог существует?", все ответы на другие вопросы не окончательны, условны, частичны. Но тогда это не ответы, а уклонение от ответов.

 

Тем самым, отослав свою сущность к Богу, мы вынуждены всю жизнь искать ответ на один единственный вопрос: "Зачем Бог существует?" Бог становится постоянным предметом нашей мысли. Он сопровождает нас во всех наших размышлениях, наших поступках, наших чувствах. В каждой вещи, в каждом явлении мы обнаруживаем Бога.

 

Бог становится самой обыденной из всех вещей.

 

Мы могли бы надеяться, что История в конечном итоге приведёт человека к пониманию Бога. Мы могли бы считать, что в этом и заключён смысл Истории. Где-то в невообразимо далёком будущем существует точка, когда человек узнает ответ на вопрос "Зачем Бог существует?" Даже если эта точка бесконечно удалена от нашего времени, и смысл Истории - в самом движении к этой точке.

 

Но человеку нет никакого проку от Истории и её смысла. Я родился, когда История уже давно началась, и умру задолго до её конца. В чём смысл моего существования? Растягивая проблему на бесконечное (или очень большое) историческое время, мы ничего не решаем. Смысл вообще вневременная категория. Нельзя даже говорить о поиске смысла своей жизни в течении этой жизни. Если завтра мне на голову упадёт кирпич, а я всё ещё не нашёл смысла, то что? В моей жизни не было смысла? С этим невозможно смириться. Тогда у жизни вообще нет смысла и Бог не существует.

 

Смысл может быть только точечен. И ответ на вопрос "Зачем Бог существует?" должен светиться в каждой пылинке мира в каждом мгновении её полёта. Это самый обыденный вопрос о самой обыденной вещи. Всё становится настолько обыденным, что практически исчезает. Как невидим воздух, которым мы дышим. Но воздух - это довольно-таки необыкновенная вещь: в безграничных космических пространствах он встречается так редко!

 

Веру можно рассматривать как ответ, который человек получает ценою отказа от вопроса. Но тогда возникает новый вопрос: что лучше - вопрос без ответа или ответ без вопроса? В этом корень сомнения.

 

Вера есть попытка сжать бесконечное в точку. Поэтому она так притягательна для конечного человека. Но точка эта темна как вспышка слишком яркого света, в котором утрачивается способность видеть.

 

Если же вера лишь освещает путь, то тени остаются. И тогда непонятно, чем предпочтительнее этот способ? Ведь жизнь и без Бога не целиком погружена во мрак, бывают и светлые моменты. Если мир создан Богом, то все дороги ведут к храму. А если это не так, то Бог не полон и, следовательно, не Бог.

 

Впрочем, может быть, всё так устроено для того, чтобы стала возможной свобода человека? Либо эта свобода иллюзорна, либо она должна корениться в свободе Бога. Но что есть свобода Бога? В каком выборе Бог может быть свободен? Сделал ли Он этот выбор? Делает ли его каждое мгновение Вечности?

 

Возможно, все наши человеческие понятия неприменимы к Богу? Познаваем ли Бог? Если нет, то человек бессмыслен. Если да, то остаётся ли человек человеком в акте познания Бога? Что пытался сказать людям Иисус Христос? О чём отказывался говорить Гаутама? Что обнаружил Лао в сердце глупого человека? Чего избегал Конфуций? Почему я задаю вопросы?

 

Смерть не наступает сама по себе, у неё всегда есть причина. Жизнь предоставляет нам множество способов укоротить жизнь. Один из таких способов - предательство. Это очень обыденная вещь. Она начинается с малого и невинного. Сначала человек не видит эту вещь из-за её малости. Возрастая, она изменяет саму способность видеть. Человек не видит того, что уже заметно другим. В конце концов, эта вещь становится огромной и человек видит её, но считает в порядке вещей. Если человек окончательно слепнет, он может дожить до глубокой старости. Если же внезапно прозреет, смерть его уже близка. Такова природа собственного предательства.

 

Чужое предательство видно гораздо лучше. Когда предают тебя, это не так опасно для жизни, чем когда предаёшь ты. Но это тоже укорачивает жизнь. Особенно, если это предательство близкого человека, то есть, человека, который стал частью тебя. Это уже отчасти и твоё собственное предательство, но такое, с которым ты ничего не можешь поделать, а только смириться.

 

Смирение продлевает жизнь, но делает её ближе к смерти. Абсолютное смирение уравнивает жизнь и смерть, делая их неразличимыми. Гордыня, напротив, наполняет жизнь жизнью, но укорачивает её.

 

По срединному пути идут немногие, доживая до преклонных лет и оставляя по себе долгую память. Этот путь проходит повсюду, но удержаться на нём невозможно.

 

Смирение - синоним мудрости. Гордыня питает ум. Мудрость приходит с возрастом, когда ум становится бессильным. Ум двигает человека по пути его, мудрость - останавливает. Ведь путь человека извилист в мире. Хотя большая дорога пряма и ровна, люди не могут удержаться на ней и сворачивают на узкие тропинки. Пытливый ум совершает открытия, но впадает в заблуждения. Мудрость не делает ошибок, но и не совершает открытий. Ум создаёт и разрушает, мудрость оставляет в покое. Безумие - обратная сторона ума, пустота - обратная сторона мудрости.

 

Человек обладает многими вещами, и лишь одна вещь ему не подвластна - он сам. Чтобы овладеть собой требуется необыкновенное средство. Оно называется Богом. Но, к сожалению, переход в иной план бытия снимает все проблемы здесь-бытия вместо того, чтобы эти проблемы решить. На это намекает теорема Гёделя. Религии мира не предлагают завершение круга. Попытки вочеловечивания Бога или обожествления человека оказались безуспешными.

 

Обыденность - слишком крепкий орешек, чтобы его можно было разгрызть зубами трансцендентности. Если же источник бытия находится в нём самом, следует искать вечность в каждом мгновении и тотальность мира в каждой его пылинке. На это намекает буддизм. Но, обнаруживая источник бытия, мы теряем само бытие. Остаются лишь тени. Может ли источник бытия отличаться от самого бытия? Но тождественность причины и следствия подводит к мысли о бессмысленности бытия. Искать смысл в безумии? Но не слишком ли упорядочен наш мир, чтобы считать его Великим Хаосом? Упорядоченность рождает причину и цель, между которыми мерцает бытие. И мы вновь устремляемся к его границам.

 

Мудрость может остановить это беличье колесо, потому что имеет мужество оставить вопросы без ответа. Человек сохраняет свободу, но может ли он вынести холод пустоты? Пытливый ум заставляет его воспользоваться свободой и вновь ринуться в чёрные дыры бытия в тщетной надежде отыскать свет и тепло. И даже Бог не может предложить человеку ничего, кроме смерти.

 

Быть может, смысл - это тоже тень. Пока есть жизнь, есть и отбрасываемая ею тень. Разве то, что можно пощупать, не важнее того, что можно лишь представлять? Если у жизни вообще нет смысла, то обыкновенная жизнь обыкновенного человека его имеет. Проблема в том, что смысл обыденной жизни тоже обыденен. В обыденности мы чувствуем ограниченность и ущербность. Человеку свойственно выходить за границы. Но чем дальше от обыденности, тем меньше смысла. Если истина конкретна, она ограниченна и ущербна. Любое откровение становится ложью в момент передачи его другому. Смысл всегда в том, что есть, почему же человек ищет его в том, чего нет? Существующее кажется ущербным уже только потому, что существует. Смерть кажется важнее жизни, потому что жизнь коротка, а смерть - навечно.

 

Быть может, жизнь есть свет, а тени отбрасывает мир. Смерть гасит свет и тени исчезают. Тёмный мир не имеет смысла. Требуется мужество мудрости, чтобы оставаться в пределах жизни. Мудростью обладают дети, для которых жизнь бесконечна, и старики, у которых не остаётся жизни. Зрелость - это иллюзия, это всего лишь смесь детства и старости. У человека два глаза: одним смотрит ребёнок, другим - старик. Если два зрения не находятся в резонансе, человек просто слепнет: он считает себя уже не ребёнком и ещё не стариком, он называет это зрелостью. Резонанс создаёт смысл, но это происходит редко.

 

Осеннее солнце согревает жёлтую землю.

 

Собака Пушок управляет государством. Мягка, но тверда его лапка.

 

Народились люди с волосами как у ёжиков. Они любят гулять по сине-зелёной траве.

 

Мужики теперь пьют утреннюю росу. Напьются с утра и до ночи невозможно вести с ними деловой разговор.

 

Все банки лопнули. По улицам города ездят мусороуборочные машины и собирают осколки.

 

Продают хризантемы на каждом углу. Их продают незамужние женщины и требуют поцелуй за каждый лепесток. Многие проходят мимо - слишком дорого.

 

Опавшие листья шуршат под ногами.

 

Поэты собираются в подворотнях и, озираясь, торопливо обмениваются строчками. Дворники их гоняют метлой. А сами-то в своих дворницких лепят из глины свистульки и обжигают подпольно в подвальных печах.

 

Синее небо провисло парашютным куполом. На крышах домов установили вентиляторы, они не дают небу упасть.

 

Пушок издал Указ о запрете табакокурения. Слишком уж круто. Накажу его - лишу вечерней косточки.

 

Скоро зима. С вертолётов разбрасывают первые заячьи хвостики.

 

Художник извёл всю красную краску - пишет закат. Из незакрашенного северо-западного угла дуют холодные ветры.

 

Люди-ёжики кутаются в шубы.

 

На белых девушек накинули зелёные платки.

 

Гости приходят со своими дровами, а золу из каминов разбрасывают за городом в белых полях, бескрайних как сама земля.

 

Теперь по ночам все смотрят зимние сны. Только старушкам снятся ласковые летние дни их детства.

 

Собака Пушок повизгивает во сне и перебирает лапками. Как будто куда-то бежит, бежит, бежит, бежит...

 

 

 

 

 

29.12.95 - 27.10.96