Пол был зеркальным. А стены и потолок просто белыми. И прямо напротив входа висело старинное зеркало в тяжелой бронзовой раме.

Кутаясь в золотые кружева черного шелкового халата, Герцогиня встречала меня.

 

В комнате пахло дорогим табаком. Не припомню названия, но я как-то пробовал такой где-то в Европе. Этот запах не спутаешь ни с чем – сладковатый, но при этом не приторный, несколько напоминающий аромат хорошего сухого вина. Кстати, вина здесь тоже были – за стеклянной дверцей шкафа виднелся ряд дорогих вин, но не сухих а сладких, лучшего сорта. Герцогиня достала вино в темно-синей бутылке с длинным узким горлышком, поставила на невысокий деревянный столик, без труда открыла и разлила по бокалам. Вино было отменным! Я бы даже сказал восхитительным! Не жалую сладкие вина, но это было приятным исключением.

 

Герцогиня вышла. Не давая исчезнуть замечательному послевкусию новыми глотками вина, я осматривал комнату. Вся мебель будто сошла с картин Рафаэля - таким диванам, столам, шкафам в пору было бы стоять в резиденции королевы. А этот зеркальный пол! Я поначалу боялся ступить на него – такой уж хрупкой казалась поверхность, словно гладкая вода чистейшего озера. Напротив дивана, посреди снежно-белой стены висела большая картина в шикарном деревянном обрамлении. Герцогиня. Бледное лицо, обрамленное темно-каштановыми локонами, тонкие губы, тонкий же, правильной, аристократической формы нос и взгляд, гордый, чуть надменный взгляд темно-синих глаз.

 

Герцогиня принесла бронзовый подсвечник, зажгла свечи и выключила свет.

 

… И убежать, оставив все сомненья,

Оставив пустоту минувших дней.

Упасть на руки злому сновиденью

И плакаться «я ваша, мой Орфей»…

 

У нее был необычный голос. Для высокой тонкой женщины он был странен - низкий, бархатный. Странен, и все же невероятно приятен и чарующ. И в каждом стихотворении, в каждой строчке он был иным. То нежным и ласковым, то чувственным и страстным, а иногда в нем просыпался гнев и острая боль, заставляющая вздрагивать от слов как от ударов плетью. Когда Герцогиня читала, время будто останавливалось и порою казалось что и нет ничего более на свете. Только полумрак, только вино, только бархатный голос Герцогини…

 

… И в сотый раз себя заставив верить,

Что жизнь – игра и надо доиграть,

Бреду с балкона, закрываю двери

И белым прахом падаю в кровать…

 

И я думал о том, что все-таки люди – боги. Что каждый человек способен создать свой собственный мир. Я сидел в новом для меня мире и поражался насколько прекрасным, талантливым богом была Герцогиня…

 

… все мы метили в боги,

Попали – не все…

 

Да, милая, не все. Но ты все-таки попала.

 

… мой милый гость, вы все-таки уйдете.

Мой милый гость, вы все-таки не Бог.

Но может быть однажды воспоете

Все то, что предыдущий спеть не смог…

 

В золотой вазе на полке в шкафу, плясали призраки догорающих свеч. Пустая бутылка из-под божественного напитка стояла на зеркальном полу. Бокалы – рядом. Со старого граммофона лилась музыка, неплохой пианист исполнял что-то из классики.

Мир Герцогини, подсмотренный из картин Рафаэля и снов бедняков, засыпал…

 

… наутро солнце вновь натянет маски,

Окрасит мир в уныло-серый цвет.

Наутро солнце вновь закроет сказку,

Напомнив взрослым «сказок больше нет»…

 

А утром я проснулся от ощущения пошлости вокруг. Невероятной пошлости и обыденности. Эта небольшая квартирка смотрелась чересчур вычурно и в то же время фальшиво – и мебель, сделанная под антиквариат, и безвкусная зеркальность пола и стилизованный портрет… и голая женщина, спящая рядом со мной и потерявшая все свое величие. Игрушка для скучающих богачей, дорогая проститутка, работающая под псевдонимом Герцогиня...