Феи в шляпках

Рассказ от первого лица,

Переведен на 12 языков, среди которых

ягулярский и западно-лунное наречие.

Шутка. Просто надо было начать как-нибудь – всегда так сложно начать – а эта фигня как-то сама придумалась. Конечно, ни на какие языки этот рассказ не переводился и не мог переводится, по той простой причине, что он еще не написан. И очень даже может быть, что я его вообще не допишу, (это довольно часто бывало в моей литературной практике), или дописав, убежусь, что получился полнейший бред (такое тоже неоднократно случалось).

Этот рассказ я решила написать о себе. И написать по честному – от первого лица. Конечно, солидней выглядело бы, если б я начала так: «Анастасия была писательницей. Она жила совершенно одна в двухкомнатной квартире на окраине большого города» и так далее, в том же духе. Но зачем прятаться за какими-то дурацкими масками, если можно прямо сказать: меня зовут Настя, мне двадцать один год, и я возомнила себя писательницей, так как периодически перевожу бумагу на свои безумные опусы, которые даю читать своим знакомым и посылаю в разные журналы, откуда, как правило, приходят отказы. А иногда – вообще ничего не приходит, наверно, письма теряются где-то на почте. Но я все равно считаю себя писательницей – правда, молчу об этом в тряпочку, чтоб не засмеяли. Руководитель нашего литературного клуба «Ангельским пером» Александр Эдуардович мои творения хвалит, но на счет его искренности у меня имеются сомнения, о которых расскажу позже.

Обычно вдохновение является в темное время суток. Такое впечатление, что оно – преступник, скрывающийся от посторонних глаз, или какое-то мрачно-демоническое создание, ненавидящее солнечные лучи. Вдохновение любит крепкий сладкий кофе и музыку «Blackmore’s night». Но с музыкой в последнее время приходится туго – у соседки, живущей за стеной, родился ребенок – он спит чутко, и стоит мне включить магнитофон, как в стену начинает стучать рассерженная мамаша. Надо купить наушники, но как-то все забываю.

Сейчас – около двух ночи, за окном непроглядная темень. Все спят. В моем случае, все – это мой единственный домочадец, морской свин по кличке Хью. Я его так назвала во-первых потому, что это имя напоминает те звуки, которые он издает, а во-вторых, потому, что мне нравится актер Хью Грант, который, если верить газетным публикациям, в последнее время ведет себя как настоящая свинья. Кроме Хью, у меня никого нет. Трагично, да? Но вообще-то я вру, у меня есть тетя Галя, которая очень обо мне заботится. Она – директор дома культуры, к которому относится и наш литературный клуб. Мы с ней часто видимся, правда, не могу сказать, что это особенно приятные встречи. Тетя Галя вообще интересная женщина. Красивая, очень ухоженная, ей больше 30 ни за что не дашь, хотя она уже к четвертому десятку подбирается. Такая высокая, элегантная, строгая и ужасссно правильная. Ей бесполезно задавать философские вопросы (т.е. те, которые начинаются со слов почему и зачем). Ответ заранее готов, прост, лаконичен и обжалованию не подлежит. «Зачем существует этот мир?» - «Чтобы, преодолев искушение злом, прийти к идеалу гармонии». «Зачем человек живет на свете?» – «Чтобы творить и любить». «Почему у меня ничего не получается, почему никак не ладится ни творчество, ни личная жизнь, и вообще почему мне так хреново?» – «Потому что ты витаешь в облаках вместо того, чтобы трудиться, а без труда, как известно, милая моя…И не хнычь, пожалуйста. За последние два месяца ты поправилась на четыре килограмма и еще что-то говоришь о личной жизни. Запишись-ка на аэробику!» Никакого понимания и сочувствия. Когда я твердо встану на ноги, обзаведусь славой-деньгами-поклонниками, я обязательно приглашу тетю Галю в ресторан. Сяду нога на ногу, закурю какую-нибудь дорогую сигарету (сейчас я не курю, но ради такой цели можно будет и начать) и буду выпускать тетушке в лицо клубы дыма, рассказывая как бы между делом о своих победах на общественном и личном фронтах. Это будет местью – и не особенно жестокой местью (я вообще очень добрая) – за то, что она мне сделала. Так…похоже пора рассказать самое главное – за что я так ненавижу свою тетку.

Мама вырастила меня одна. О моем отце она никогда ничего не рассказывала – когда я малявкой спрашивала ее о нем, мама отшучивалась, а когда мне было лет тринадцать, в ответ на одну из подростковых истерик («Я имею право знать! А не скажешь – с крыши, под машину, в речку!») она сурово ответила: «Он умер.» - «А где он похоронен, покажи мне его могилу!» - «Она – в моем сердце». У мамы были такие отчаянные глаза, что я вдруг сникла и поняла, что еще немного такого моего напора и она – с крыши, под машину, в речку…Больше я об отце не спрашивала. Зато у меня появился огромный простор для фантазии: каждого мужчину подходящего возраста, встречавшегося мне на улице, я могла вообразить своим отцом. Я придумала несметное количество историй любви – его и маминой любви, итогом которой стало мое появление на свет. Однажды мне показались какими-то невероятно знакомыми и родными черты лица одного бомжа, зачастившего к нам во двор собирать бутылки, и я тут же решила, что это он – мой папа, пришел разведать, как мы с мамой живем-поживаем. И я ему всегда приветливо улыбалась, а один раз даже дала какую-то мелочевку – просил на опохмел. Но потом я увидела его около нашего продуктового магазина, мертвецки пьяного, лежащего в луже собственной мочи, и решила…нет, нет, нет, я обозналась. Долгое время я считала себя дочерью одного известного актера (фамилию я не буду называть, зачем зря обижать человека?), я похожа на него разрезом глаз и формой носа, но изучив биографию звезды, я убедилась, что во время моего зачатия, он ну никак не мог оказаться здесь, а мама – там, где был в то время он. Слишком уж далеко…Но все равно эта игра в угадайку мне очень нравилась. Наверно, благодаря ей я и стала писательницей.

Мама умерла, не дожив три недели до моего восемьнадцатилетия. И хуже всего то, что она умерла в мое отсутствие – как раз в то время я проходила фольклорную практику в глухой полесской деревеньке под названием Зыбухино: вместе с другими филологами-первокурсниками преследовала местных (надо сказать, очень проворных) бабок с просьбами спеть песню, рассказать сказку, легенду или на худой конец анекдот. Бабки соглашались только при условии, что «маладеж им паможа у гародзе». И мы целыми днями толклись среди грядок с морковкой и луком, а вечером, жутко уставшие, засыпали, слушая «преданья старины глубокой». Впрочем, там было так весело…

А мама умерла от сердечного приступа. Мне рассказали, когда я вернулась (отыскать меня в той глухомани было очень сложно, а практика закончилась через четыре дня….после…того, блин, я уже реву…чертово Зыбухино!), что все случилось так внезапно, мама была на работе, в библиотеке (она всю жизнь работала в детской библиотеке, потому что очень любила книги и детей…и вообще она была такая…ладно, потом…), подклеивала книги (потому что, им больно если они порваны…) и вдруг побледнела, за сердце схватилась, сказала «Ой, мамочка!» и…Елки-палки, такое длинное предложение получилось и, наверное, очень путаное, надо будет его разбить на части, подкорректировать, сейчас не могу, маму…маму…так жалко…Ее без меня и похоронили. Теть Галя. Больше-то никого у мамы не было из близких, только мы двое. А я в Зыбухине…Могла ли тетя меня отыскать до похорон? Могла, наверно, все-таки я была не на краю света. А с другой стороны – я б точно к маме в могилу прыгнула…или еще чего…тетя знала, что от меня помощи во всех этих делах будет мало – одни слезы…Я и потом долго ревела…и сейчас реву…начала, блин, рассказ…

Как я приехала, немного в себя пришла, где-то через пару дней, тетя со мной разговор завела: «Ты взрослая, Настенька, почти совершеннолетняя, ты теперь сама о себе должна заботиться. Я, чем могу, буду помогать, помни. Будь умницей, не плачь больше, а то я сама, на тебя глядя, сейчас разрыдаюсь. Сирота ты. Нет больше Вали (так звали маму), а отец твой…да, ты ведь до сих пор не знаешь его, Настя…Отец твой…» Она так это сказала, что я тут же поняла, что дальше последует имя моего отца или какая-то другая информация о нем, и что-то во мне так передернулось, так встрепенулось, что я тут же уши заткнула и заверещала во весь голос: «Не смей! Не говори! Не надо!», и пулей – от тетки…И больше не разговаривала с ней: телефон выключила, к входной двери не подходила. А потом у меня день рождения был. Я его дома просидела – никуда не хотелось идти. Друзей послала подальше – никого не хотелось видеть. И тут – звонок в дверь. Я подошла. Думаю, гляну, кто там, и отойду. Смотрю: никого, только удаляющиеся шаги по лестнице слышны. Приоткрыла дверь – на коврике лежит конвертик небольшой. И…подумала я, что это один…ну, было у нас с ним на практике…мой сокурсник…решил таким образом поддержать, так корректно, чтоб не задеть неловким словом, взглядом…Открыла. Керженцев А.Б. Надпись на небольшом клочке бумаги. И все. Я не знаю никакого Керженцева. Хотя нет – на восьмом этаже живет такой толстый дядька, у него жена – неприметная крашеная блондиночка и двое сыновей – одного недавно в армию провожали…Стоп! Подчерк! Почерк – тетьгалин, как же я раньше не заметила…Черт! Черт! Черт!

-Сволочь ты! Сволочь, не подходи ко мне больше! Будь ты проклята! – орала я в лестничный проем, пока соседи не выглянули из своих квартир и не поинтересовались, что происходит.

Но как ни странно, встретив в следующий раз тетю Галю, я ничего не сказала ей о той записке, а она в свою очередь – не стала сыпать соль на мои раны рассказом о том, как мою мать угораздило влюбиться в этого мерзкого типа, живущего двумя этажами ниже нашей квартиры.

Часть вторая. Пишу уже на следующий день. Не хочу перечитывать то, что настрочила ночью – тяжело вспоминать все это. Лучше продолжу – расскажу о своей литературной деятельности. Для начала - почему я так назвала свой рассказ.

Маленькой я много книжек разных читала – сказок, конечно. И рисовать любила, и из пластилина лепить – творческая личность, в общем. А вот друзей у меня было мало. Не было понимания со сверстниками.

Как-то летом, когда двор наш был пуст и тих, потому что другая ребятня разъехалась по деревенским бабушкам-дедушкам или пионерлагерям, мама отправила меня на улицу, вручив потрясающий подарок – коробку цветных мелков. Я сразу же с воодушевлением принялась рисовать на асфальте. Окружающий мир отступил куда-то далеко, я погрузилась в свои мечты и ничего не замечала. И вдруг: «Что ты рисуешь, девочка?» Обернулась и увидела, что в нескольких шагах от меня на корточках сидит «дяденька» - молодой парень в сером пальто. Тепло, а он в пальто – странно, непонятно почему. Я знала: во дворе его дразнили Патлатым – потому что он носил длинные волосы – и соседки за его спиной с таинственно-испуганным видом перешептывались: «наркоман». Я тоже немножко боялась, хоть и ничего не понимала. Но страшно было лишь чуть-чуть…он сидел позади меня и внимательно смотрел на мой рисунок – у него были светло-голубые глаза и такой взгляд…мятный…как будто ему больно или холодно, как будто он очень устал и грустит, как будто….он долго-долго шел по пыльным дорогам удивительных и таинственных стран, видел кровожадных разбойников, видел злых колдунов, превращавших прекрасных принцесс в жаб, видел драконов, извергающих пламя и дым…и теперь пришел…

-Видишь, это поляна, где живут феи. Сейчас ночь и небо фиолетовое, как чернильная клякса…А посреди него луна – такая огромная и белая, будто большущий снежный ком. И звезды… маленькие колючки…светятся, видишь? Трава зеленая, в ней цветы: это роза (у меня она не очень хорошо получилась – ее сложно рисовать), это лилия, это колокольчики – синие, а это ландыши – такие же, только белые. А между цветами, смотри внимательно, они очень маленькие – танцуют феи…в шляпках…шляпки со-о-всем малюсенькие – их никак не нарисуешь…Феи танцуют под музыку…ля-ля-ля…

Я мурлыкала себе под нос какую-то сочиненную на ходу мелодию. Я совсем забыла о нем, а он никак не давал о себе знать…И я не заметила, как он ушел. Потом он еще несколько раз наблюдал за тем, как я рисовала, всегда молча, незаметно, так что я перестала обращать на него внимание.

Дальше – лето кончилось, я пошла в школу, кажется, во второй класс. Через какое-то время он умер. От передозировки. Так говорили во дворе, так я запомнила, хоть тогда и не понимала, что это значит…Не помню, чтоб сильно расстроилась – я его почти не знала. Но с тех пор я часто вспоминаю…фей в шляпках, которые танцуют среди цветов под большой белой луной, похожей на огромный снежок…И он…его волосы развеваются на ветру и путаются светлыми прядями в лучах звезд-колючек…Там…

Это ведь красиво…И я пишу об этом сказки и рассказы, полные чудес, приключений…мятные, холодные, светло-голубые…

Класс! Такой отрывок суперский выписался – на одном дыхании. Ведь получается же иногда…Вот и сегодня Александр Эдуардович хвалил…правда, не за мои произведения, за другое…Кстати, и про него настало время рассказать.

У меня настроение хорошее было – решила прихорошиться: накрасилась, сделала маникюр, надела коротенькую черную юбочку, облегающую футболку с красными розами на груди, соломенную шляпку – фея! Пришла в наш ДК, теть Галю встретила, она с ног до головы меня холодным взглядом окинула и констатировала: «Смело…но глупо». Что поделаешь – такой она человек, не может не зацепить. У нас в клубе была репетиция – готовили блоковский вечер к 7му августа – годовщине смерти поэта. Я читаю «Девушка пела в церковном хоре…», а Александр Эдуардович мне замечания делает, что я какая-то подавленная, рассеянная, не могу стихотворение прочувствовать (а как тут прочувствуешь, когда тебе уже теть Галя все настроение испортила), я только стою перед ним, как дурочка, краснею и юбку одергиваю. Вышла из ДК расстроенная и вспомнила, что надо травы свежей Хьюшке нарвать. А перед ДК – лужайка небольшая, ну я присела, достала пакет…Ползаю на четвереньках и декламирую, с обидой, со слезами в голосе:

Девушка…пела…в церковном хоре,

О всех усталых…в чужом краю,

О кораблях…ушедших в море,

О всех…забывших радость свою…

-Настюша, ты чего зеленые насаждения портишь?

Это Александр Эдуардович вышел покурить на крылечко.

-Так пел ее голос…летящий в купол…

И луч сиял…на белом плече…

И каждый…из мрака…смотрел и слушал

Как белое платье (я аж хлюпнула носом: так трогательно – белое платье!) пело в луче…

-Настя, что с тобой?

И всем казалось…что радость будет,

Что в тихой заводи… все корабли,

Что на чужбине… усталые люди

Светлую жизнь…себе обрели.

 

И голос был сладок…и луч был тонок (заминка, я сломала ноготь, черт!)

И только высоко…у царских врат

Причастный Тайнам…плакал ребенок (начинается истерика)

О том…что никто…не придет…НАЗАД! (выдрала пучок травы с корнем)

-Браво, девочка моя! Так бы и читала на репетиции…

Я сидела на траве и глотала слезы…юбка задралась совсем неприлично…дура!

-Настенька, милая…

-У меня дома голодная морская свинка…

-Ты чУдная девушка…у тебя такие глаза зеленые – как древние медные монеты, которые находят в курганах…

Правда, несколько секунд посмотрев в мои широко распахнутые от удивления глаза, Александр Эдуардович перевел взгляд на нескромно обнажившиеся ноги…

-С тобой надо индивидуально репетировать…Приходи завтра в семь…

Как же – репетировать он хочет, уже поверила! Нравлюсь я ему, вот что! Поэтому и произведения мои хвалит. А он ничего – видный мужчина. Уже больше сорока, есть седина… Если б не теть Галя, я б наверное, на какое-то время вообразила его своим отцом. А так что… Роман крутить? Можно попробовать от нечего делать. Как-никак, личная жизнь, которой почему-то с десятого класса – времен первой любви – не водится.

Глава третья. Не перечитываю вчерашнего – не хочу вспоминать, какой идиоткой выглядела со своими феями в шляпках и девушками из церковного хора.

Я пришла раньше семи – где-то без двадцати. Народу в ДК почти не было – по крайней мере, на нашем этаже. Аудитория, где мы обычно собираемся, была открыта, я зашла, хотела уже начать читать вслух стихотворение, как за дверью послышались шаги и голоса. Шли два человека – Александр Эдуардович (его я сразу узнала) и Герман Германович, режиссер самодеятельного театра (у него очень низкий голос – ни с кем не спутаешь).

-Так у тебя свидание с этой… Галиной племянницей? Что-то я ее не припомню… Какая она?- любопытствовал наш доморощенный Станиславский.

-Обычная девушка, полненькая…нелепо одевается, знаешь, как маленькая девочка – напяливает яркие шмотки, которые на ней трещат, а она этого словно не замечает. Да и как ей заметить – голова ерундой забита: пишет сказки – принцы, волшебники, драконы – это в двадцать-то с лишним лет! - и рассказы – того хуже: любовь, печаль, туманная даль. – он засмеялся. – Короче, никто ее еще не трахал, как следует.

-Фантазерка, значит? Решил реализовать свои сексуальные фантазии? – игриво пробасил Говнерман Говнерманович. – А Галя тебе уже надоела?

-Галя – это вулкан! Как мы только не…Мда…И заметь – выглядит она гораздо сексуальней племянницы. Хоть и на много старше. И влюблена в меня…до полной самоотдачи…Ну я тебе рассказывал…

- Умеешь же ты своими россказнями дурацкими бабу к себе привязать! Так на кой тебе эта…Настя, если тебя Галина удовлетворяет?

-Как тебе сказать…Что-то есть в девчонке особенное…Наивная такая…нецелованная…

-Смотри, если Галя узнает…Ты здорово рискуешь…

- Сейчас Гали в ДК нет – это точно. А потом…Кто не рискует, тот не пьет шампанское…в обществе молоденькой пышечки… Я выкручусь, не переживай. Сколько там времени?

-Сейчас без десяти семь, Александр Эдуардович. Я стою на подоконнике, окно открыто, и, если вы только переступите порог, я прыгну вниз, на лужайку, где вчера декламировала стихи…Этаж пятый, покалечусь точно. Тетя Галя вам этого не простит.

Ложь – в течение их разговора я не тронулась с места. Но он считал меня придурковатой – это было на руку.

-Уходите немедленно. Когда я увижу в окно, что Вы и Герман Германович вышли из ДК, я тоже уйду.

-Настя… - наш герой-любовник здорово струхнул: голосишко задребезжал!

-Сейчас прыгну…Уходите немедленно! Мне терять нечего! (тупая фраза, но прозвучала как нужно – с надрывом, они на самом деле испугались).

-Настенька, деточка…ты позвони мне потом…поговорим, все обсудим, хорошо?

- Я считаю до трех! Раз!

Как только их шаги затихли, я быстренько вскочила на подоконник и принялась открывать окно. Ага, вот они, идут, красавчики. Обернулись, посмотрели на меня. Я послала Александру Эдуардовичу воздушный поцелуй и спрыгнула…в комнату, конечно, не на улицу же: я хоть и дура, но не до такой степени.

Личная жизнь с треском провалилась – ладно, как говориться, не очень-то и хотелось. Лучше буду нецелованная, чем такое чмо меня обсосет. Тьфу! Теть Галя – ты дура, дура, дура!

Наверное, конец. Широкая дорога – грунтовая, не асфальтированная. Я иду вдоль нее по унылой желтой траве, выжженной солнцем и утоптанной ногами множества людей (а может, и не людей), проходивших здесь до меня. Но я иду одна…Долго иду. Жарко, тяжело и какая-то тоска внутри…Вдруг замечаю, нет, скорее не замечаю даже, а чувствую, что там – на другой стороне дороги – кто-то есть. И точно: зеленая -–такая бывает в самом начале весны – травушка-муравушка прогибается под его ногами, цветы тихо расступаются. Он в пальто, но этот раз это очень правильно, потому что там…там так прохладно, мятно… Я не могу больше идти – и он тоже останавливается. За его спиной из-за горизонта встает огромный ярко-белый диск. Небо –удивительный цвет – как лепестки фиалки. Откуда-то спускается мелодия, под которую пляшут среди цветов феи в шляпках. Я их почти разглядела – там, внизу у его ног…О Господи! Эти светло-голубые глаза, эти развевающиеся волосы – разве не в них я была влюблена всю жизнь? Он пришел за мной – чтобы забрать в НАШ мир…Там не будет глупой, суматошно дергающейся жизни, в которой я выгляжу всеобщим посмешищем, безвкусно одевающимся и сочиняющим никому не нужные произведения. Там – танец любви и вдохновения. Но мне страшно…Страшно сделать первый шаг. Что-то словно упирается во мне, что-то протестует, кричит «нет!» Я не могу, не могу…Он улыбается, он меня понимает…протягивает руку…Я никогда не отвергала протянутой руки…да, даже самым испитым бомжам я всегда подавала милостыню…а сейчас…я…я иду…

Резкий, раскалывающий мозг, звук – Господи, что это? Неужели так верещит душа, вырываясь из тела? Нет, это всего лишь дверной звонок…кто-то пришел…в три ночи? Но звон не умолкает. Выбираюсь из постели и плетусь открывать. На пороге – моя соседка, та, у которой ребенок маленький, вся в слезах…

-Простите, Настенька, что я Вас потревожила…Петенька мой нездоров, проснулся ночью и кричит, и кричит…- Действительно, когда соседка перестала давить на кнопку звонка, я услышала надрывный детский плач. - А у нас что-то с телефоном – короткие гудки, как будто занято, уже минут двадцать. Можно я от Вас скорую вызову? С ним ведь никогда такого не было…

-Конечно, конечно…Проходите…

Пока приехала скорая, малыш несколько раз успокаивался и вновь принимался за рев. Соседка (она оказывается, такая молоденькая, худенькая, слабая!) совсем извелась.

- Не переживайте…с ним все будет в порядке… – утешала я ее, как могла. – он просто…причастный Тайнам, понимаете…

-Что-что? – ее заплаканные глаза округлились.

- Ничего. Просто…все будет хорошо. Он подрастет, станет хорошеньким мальчишечкой и Вы с мужем по очереди будете водить его в детский садик…

- У меня нет мужа, Настя…А у мальчика – нет отца. Он умер.

-Да-да, он умер. Керженцев А.Б. – я прошептала это совсем тихо, она не слышала.

Когда их увезли на скорой, на востоке небо уже посветлело. Я стояла на балконе и представляла, как сижу напротив тети Гали за столиком в шикарном ресторане.

- Знаешь, теть, а твой Эдуардыч пытался меня в койку затащить, - говорю я, закуривая невероятно дорогую сигарету и выпуская в лицо тетушке облачко дыма…

Я улыбаюсь. Этого никогда не будет. От меня тетя Галя не узнает о том, каков на самом деле ее возлюбленный. Боже, даже не верится – теть Галя влюблена! Эта всегда такая холодная, такая сдержанная, такая разумная женщина, которая всегда и во всем права…Да, она была права. И мама была права: узнай я в тринадцать лет про этого Керженцева, что бы из этого вышло? Тем более, что живет он совсем рядом – я бы точно выкинула какую-нибудь штуку… Но правда…правда должна была открыться: ведь я уже не ребенок и даже не подросток, черт возьми! Я взрослый человек. Я взрослая – я слышу, как плачет соседский ребенок и его мать. А ведь раньше, раньше я ничего, ничего вокруг не замечала, даже не знала, что соседка не замужем…Как, кстати, ее зовут? Наташа? Марина?

Феи в шляпках – бледные поганки, проклятые галюциногенные грибы! Тетя, милая тетя, Ваш принц, как и мой, – призрак…Но Вы поймете – ведь Вы умнее, лучше, добрее…Я пойду приму душ и приготовлю завтрак – для себя и Хью.

Мне не хочется больше писать сказки. А тем более – рассказы.

Только этот стоит, наверное, вычитать: исправить ошибки и повычеркивать всякий левый трандеж.

 

32 августября 20006 г.

сяло Зыбухино

(как начала, так и закончу – шуткой, пусть и немного дурацкой)