Она сидела напротив него, о чем-то рассказывала, забыв про кофе и мороженое. Он не видел ее четыре года! «Подумать только, с нашего выпускного прошло целых четыре года, а она ничуть не изменилась! Таня, Танечка, Танюша… Непокорные колечки каштановых волос так же украшают твою головку, изумрудные глаза так же светятся радостью и одним им знакомым счастьем. Ты ничуть не изменилась, разве что похорошела!..»

- Значит, ты учишься в педагогическом институте. Будешь детишкам литературу преподавать, - подытожил он.

- Ты все смеешься, Сережка, а это очень интересно.

- Помню, помню, как мы у тебя русский да литературу списывали. В нашу школу вернешься, или не приглашали?

- Да приглашали уже…А ты сам после армии куда подался? Сидишь, молчишь тут, как партизан. Я ведь ничего о тебе не знаю: как ты жил, что делал все эти четыре года.

- Я-то? – он посмотрел в сторону. – Я с выпускного бала в казарму попал, а через год – в Чечню. Да потом так и мотался по горячим точкам. Вот в отпуск на лето приехал. Куда потом – не знаю. Может, опять куда-нибудь по контракту, может, учиться пойду.

- Машина твоя или папина, - спросила она.

- Моя, - задумчиво ответил он, вспоминая, как катал ее по Питеру, как возил всю их шумную компанию на старенькой отцовской «Ауди» к скалам, даже к Финскому заливу. – А поехали ко мне на дачу! - вдруг предложил он. – знаешь, у меня там алыча растет… желтые ягодки такие, маленькие. Она уже созрела, а ее никто не собирает, понимаешь. Поехали, соберем ее, сварим там же варенье, с мороженым очень вкусно, - он говорил торопливо, ожидая, что она откажет.

«Да, верно, она не согласится. Ведь встретились случайно. Чашка кофе занимает полчаса, а варенье, мороженое – целый день. У нее, конечно, были свои планы», - думал он.

- Поехали. Я сегодня как раз свободна.

И они поехали… И собирали алычу, и варили варенье, и ели потом мороженое с этим варенье, греясь на вечернем солнышке.

- А все-таки как ты жил эти годы? Ведь ты умный парень, без труда мог поступить в любой институт, а в армию пошел. Мог не ходить, - протянула Таня. – Да и в «горячие точки», я слышала, по собственному желанию лишь отправляют…

- Уже поздно, - сказал он после долго молчания. – Ты посиди пока здесь на скамеечке, я сам… сам все уберу. Кстати, там дальше есть грядка поздней клубники. Мы пока с алычой возились, так я забыл, а ты же любишь клубнику.

- Люблю, - просто ответила она и ушла.

Таня знала Сережку лучше всех одноклассников: они десять лет просидели за одной партой, а после уроков они шли в парк, и он катал ее на колесе обозрения и кормил мороженым и сахарной ватой – это был их ритуал, который родился в день их знакомства и умер с последним экзаменом. Они были хорошими друзьями. За десять лет они ни разу не поссорились, не перестали дружить, даже когда одноклассники дразнили их женихом и невестой. Но после выпускного он пропал, хотя обещал звонить или хотя бы писать. Таня помнила о нем каждый день. Каждый день она, открывая почтовый ящик, желала увидеть желтый конвертик (почему-то все письма, которые он посылал когда-то вшутку и всерьез, были в желтом конверте). Она уже четыре года не каталась на колесе обозрения и не ела сахарной ваты и мороженого.

Конечно, когда он попросил ее уйти собирать клубнику, она не обиделась. Она знала: он хочет сказать ей что-то важное, но для этого ему нужно побыть чуточку одному, собраться с мыслями.

Сергей уже сидел в машине, когда Таня вернулась с полной миской крупной клубники.

- У тебя все-таки славная дача! – улыбнулась она. – Ее невозможно покидать добровольно.

- Да, но уже поздно, - сухо сказал он, открывая ей дверь.

Она послушно села в машину.

Выехав на шоссе, Сергей сильнее нажал на педаль газа и включил музыку. Они мчались со скоростью 140 км/час вместо 90 разрешенных. Окна автомобиля были открыты, и летний ветер свободно гулял в ее волосах. Таня любила ветер; Сергей любил смотреть, как этот проказник играет ее каштановыми кудряшками.

- Помнишь, во втором полугодии одиннадцатого к нам на практику девушка пришла? – спросил он и тут же продолжил. – Ее Сашей звали, Александрой… - он глянул на Таню: малахитовые глаза ее смотрели лишь на спидометр, казалось, она даже не слышала, что ей сказал Сергей.

- Сашу? Да, помню, - медленно ответила она. – Блондинка, математику у нас вела…

- Нет, не ту ты помнишь! Другая была еще, она позже пришла и вела уроки истории. И не блондинка она вовсе, наоборот: волосы черные, словно крыло вороное, и глаза, как перезрелые вишни. На цыганку она похожа. Я ведь влюбился в нее, Танюха, до беспамятства! – стрелка спидометра рванула вверх. – Я и историю учил круглыми сутками, даже экзаменом выбрал. Да завалил! – он залился каким-то болезненным, нервным хохотом. – Как глазищи ее близко-близко увидел, да губы, которые мечтал поцеловать – так я же все забыл. Все-все! И докажи она потом комиссии, что я – лучший ученик, знаток истории!

- А она знала? – только спросила Таня.

- Не слепая же! Удивляюсь, как ты ничего не видела. Ну да что там! – ухмыльнулся он. – На выпускном позвал я ее в парк погулять. Отвел в сторонку и говорю: «Так и так, люблю я Вас, Саша!» А она еще и подколола: «Что же ты, всех любимых учителей на экзамене позоришь?» У меня аж ноги подкосились. Только Саша спохватилась вовремя. «Ну что ты»,- говорит, - «мне про любовь поешь? Тебе еще и восемнадцати нет, какая настоящая любовь может быть? Мальчик ты хороший, подрасти, поучись, послужи, тогда про любовь и заикайся. Ты и жизни-то еще не знал.» А я, увидев в ней капельку жалости, которую принял за тепло и даже взаимность, вдруг вскочил и, кружась вокруг нее, стал говорить, что если б она была рядом, то мне горы по плечо стали бы.

«Я увезу тебя далеко-далеко, куда хочешь!» - кричал я. «Я на руках тебя носить буду! Вот так» - я подскочил к ней, подхватил ее и стал кружиться вместе с вальсом, летящим из школы. Саша не сопротивлялась, не просила отпустить ее. Она смеялась! Так ручеек бежит в пропасть и журчит, весело, задорно… Потом я одумался, опустил ее, точно бабочку на цветок посадил, принес ей слетевшие босоножки. «Мне восемнадцать завтра исполнится». Это был мой последний шанс. Мгновение, когда соприкоснулись наши взгляды, показалось мне вечностью. «Опоздал ты, малыш», - грустно улыбнувшись, сказала она. И ушла. Я остался сидеть на траве, держа ее босоножки.

А на утро я подкатил на своей уже машине (отец подарил на совершеннолетие) к Дворцу бракосочетания. Не вписался, правда, и «Волгу» их порядком подбил. Не смотри на меня так, - бросил он Тане, даже не взглянув на нее, - я не специально, задумался…

Видела бы ты ее в свадебном платье! Своей красотой она затмила бы любую! Они с мужем уже выходили. Я подошел, держа, как принц в сказке, ее босоножки на подушечке и говорю: «Не Вы ли вчера обронили?» А она, лукаво: «Примерь!» Гости, конечно, подумали, что именно так все было и задумано: шампанское мне поднесли тут же, водку. «Простите», - говорю, отказываясь от рюмки за молодых - «я за рулем». Но бокал все-таки вручили. «Желаю счастья молодоженам!» - гаркнул я и, не пригубив даже, разбил бокал. Повернулся и ушел.

«Подожди!» - окликнула вдруг она. «Возьми туфельки на память, вдруг другой невесте примеришь!» Подбежала ко мне, сунула эти туфельки, поцеловала в самый уголочек губ и упорхнула…

Я со свадьбы той прямо в военкомат поехал, а через два дня уже с бритой головой в вагоне качался. Через год написал прошение отправить меня в Чечню.

Вот так все и было.

- Посмотри на меня, - тихо попросила Таня. – Ты же не любишь ее, да?

- Да, она оказалась права.

Они замолчали. Таня смотрела на проносящиеся за окном деревья, луга, цветы. Она сама не заметила, как слезы, так долго душившие грудь, вырвались на волю и, срываясь с ресниц, катились по загорелым щекам.

- Ты не звонил, не писал столько времени! – как будто в свое оправдание упрекнула она друга. – Договаривались же не разбегаться! Сейчас бы все было по-другому!

- Ну что ты, Танечка! –он искренне не понимал причину ее слез. – Я теперь всегда-всегда буду тебе, где бы я ни был, каждый месяц, честное слово!

Сергей никогда не видел подругу плачущей. Таня всегда была весела и разговорчива, поэтому он как-то растерялся. Остаток пути проехали молча. Уже поворачивая к ее дому, он спросил:

- А что ты завтра делаешь? Знаешь, я четыре года не катался на колесе обозрения и не ел сахарной ваты. Пойдем в парк, а?

Таня посмотрела на друга и виновато отвела взгляд в сторону. Они почти приехали, уже была видна дверь ее подъезда.

- Я, Сереженька, завтра… замуж выхожу. Придешь на свадьбу?

Заскрипели тормоза, машина чудом не врезалась в какое-то дерево. Таня открыла дверцу и вышла из машины. Двадцать метров от легковушки до ее подъезда показались ей нескончаемыми. Она шла медленно, не оборачиваясь, шла босиком… Лишь ступив на ледяной кафельный пол, она вспомнила, что забыла босоножки в его машине…

 

 

На свадьбу он не пришел. Она его больше никогда и не видела. Но каждый месяц он а находила в почтовом ящике желтый конверт. Письмо всегда было коротким: «У меня все хорошо».