ОН, ОНА, И МЕЛКИЙ ДОЖДЬ

 

Он сидел в большом, мягкой, светлой кожи кресле, на застекленной лоджии, волею дизайнера превращенной в зимний сад и с тоской смотрел, как дрожащий, и какой-то испуганный осенний рассвет встает над спящей еще Москвой. Высокие, от самого пола до потолка стекла окон, покрывали мельчайшие капли дождя. Эти капли вливались одна в другую, увеличиваясь на глазах, росли. Они словно занимались любовью между собой, самым бесстыдным образом, молниеносно беременели, и рождали длинные, зигзагообразные змейки воды, которые, не спеша, стекая вниз, в свою очередь занимались тем же с другими змейками. И так, всю ночь. Час за часом. Непрерывный шум дождя, хотя и приглушенный двойными рамами, проникал в квартиру в виде какого-то вязкого фона, хитросплетением каких-то грязных и тоскливых звуков пробирался прямо в душу, в самые ее укромные уголки, вызывая нервную дрожь, и какое-то постыдное чувство неосознанной вины или собственной неполноценности.

Собственная неполноценность…. Боже, что может быть гаже, чем то положение, в котором он сейчас находится, нет, скорее все-таки состоит. Положение альфонса, какого-то гнусного Жигало, состоящего при развратном, распущенном, многократно перекроенным хирургами теле стареющей женщины, попросту бабы. Бабы, имеющей право поступать, как она того хочет, ни меньше и не больше, как возжелает в настоящий момент мизинец ее левой ноги.

Вот и сейчас, уже пятый час утра, а ее все еще нет. Он уже выпил три чашки кофе, пепельница полна окурков, а ее нет. Бледно-желтые, блеклые в свете раннего утра фонари, расплющили отблески своих ламп по мокрому, в оранжевых пятнах опавших листьев асфальту. Где-то гулко хлопает тяжелая дверь подъезда, и сквозь шелест дождя, раздается первое вжиганье истертой березовой метлы дворника по мокрой мостовой. Да, уже утро, а ее все еще нет.

Но вот, в дверях, какое- то неуверенное бренчание ключей, и она входит в квартиру. При приглушенном свете десятка мелких ламп, разбросанных по многоярусному потоку, она, всегда одетая только во все лучшее, выглядит очень эффектно.

Гадливо улыбаясь, словно нагулявшаяся кошка, она садится на канопе в прихожей, и протягивает ему свою правую ногу – что бы он снял с нее сапог. А потом и левую. И все это совершенно без слов. Он так же без слов, и совершенно безропотно ей подчиняется. Да и смешно право, ожидать каких бы то ни было фраз от лакея, смешно….

От нее опять пахнет спиртным, табаком, и посторонним мужиком, пахнет похотью и изменой. Какое мерзкое сочетание запахов.

Она проводит рукой по его лицу, причем от пальцев ее пахнет чужими сигаретами, проводит вроде бы и ласково, но большего равнодушия трудно было бы придумать, да и тон ее голоса отнюдь не ласков. Так, обычная, серая гамма звуков.

-Милый, а сооруди- ка ты мне кофейку. Он, сняв с ее ног сапоги, отправляется на кухню, по пути в ванной комнате, сияющей мрамором и позолотой сантехники ополаскивает руки, смывая с них песок и харчки, принесенные ею на подошвах своей обуви. Она, шатаясь, и придерживаясь за стены, оклеенные натуральным шелком, идет за ним. В этой квартире все натуральное - мрамор, позолота, лепнина, антикварная карельская береза с накладками Российской латуни. Все, кроме чувств. Хотя нет. Она презирает его вполне натурально, без фальши.

Он стоит к ней спиной, чувствуя на себе ее презрительный взгляд, и варит ей кофе.

- Где ты была? Уже седьмой час. Я весь извелся. Я не знаю ни одного телефона, по которому тебя можно было бы найти в такое время. Где ты была?

- Ты же знаешь, я - бизнес бля…,то есть - она рассмеялась, и смех ее постепенно перешел в каркающий кашель давно курящей женщины.- Я, бизнес леди. Сам должен понимать - встречи, обеды, фуршеты, променады, или променажи,…. хотя впрочем, какая тебе разница? Чем тебе плохо? Ты живешь в шикарной квартире, до кремля пять минут ходу. У тебя роскошная машина, пусть по доверенности, но ведь ты на ней ездишь. Ты не носишь больше одного дня сорочку и носки, они, видите ли, уже для тебя не свежие. А когда ты, шалупень Урюпинская, приехал покорять Москву в качестве стриптизера, ты помнишь, как у тебя из дырявых носок пальцы виднелись? Или ты все это позабыл, мальчик ты мой. А как ты окурки возле офиса собирал….Что, скажешь, не было? Да у охраны видеозапись осталась, я велела сохранить. Где была?... Где, где? На гвозде - она вновь засмеялась, счастливо фыркая в чашку с кофе. Он гадливо посмотрел на нее, цепко, одним взглядом оценив неряшливость ее туалета, кое-как надетые колготки, смятую сорочку с вручную вышитым вензелем. Отметил также, что на ее руке, с уже одрябшей кожей не хватает золотых, швейцарских часов.

- Что, дорогая, часы любовнику подарила?- спросил он, попытавшись вложить весь свой сарказм, на который был только способен.

Она тупо посмотрела на запястье, далеко отбрасывая руку и как-то очень глупо улыбаясь, в отрицании качая головой с порушенной прической, ответила – Часы? Да, нет, что ты…Эт я их гаишнику отсуропила, совершенно добровольно. За езду в пьяном виде. Вот!

Ее тупой, пьяной гордости казалось, не было предела.

- Слушай, дружище, как там тебя? Ээээ…. А, Юра. Точно, Юрик! Сооруди ка ты мне Юрик отбивную, что-то мяса хочется. Да пожалуй, так, что б кровь как слезинка…..

- Да, ты что? – в конец обозлился он,- Люди еще все спят. Какая тебе отбивная в это время?

Он забегал взад и вперед по высокому гранитному подиуму, на котором стояла вся кухонная мебель, включая ореховую барную стойку.

- Ты, что не допила? Через пару часов придет повар, и приготовит тебе отбивную, какую только возжелаешь, хоть с кровью, хоть прожаренную, ну а я то здесь причем.

Э-э-э мальчик, через пару часов, я уже буду в поезде, по дороге в Петербург трястись. Так, что уж ты расстарайся.

Юрий взял с полки молоток – топорик для отбивных, поразившись его тяжестью и остротой лезвия, поудобнее обхватил ручку разом вспотевшими пальцами и слегка повернув голову, скосил на нее свои покрасневшие от бессонной ночи глаза. Она спала, негромко посапывая во сне. Из ее, чуть приоткрытого рта, из уголка по- старчески недовольных, густо накрашенных губ, на подбородок стекала тонкой, прозрачной ниткой слюна.

- Вот сволочь,- подумал он,- наверно и во сне похоть всякую видит….

Почему-то вид этой слюны вызвал в его сознании страшное озлобление к ней, почти ненависть. Не задумываясь над своими действиями, полностью подчиняясь инстинкту, Юрий с размаху ударил топориком по голове этой гнусной, пьяно - спящей бабы, а дальше- дальше он уже рубил не переставая, и лишь негромкое чмоканье и чавканье топора прерывали утреннюю, кухонную тишину.

Он остановился лишь тогда, когда мокрая от густо пахнувшей, склизкой крови рукоятка топорика выскользнула из его пальцев. Еще четверть часа, назад идеально убранная кухня, представляла какую-то мерзкую сцену из малобюджетного фильма ужасов. Юрий ополоснул руки, тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой, и опустошенно присел за стойку, на высокий, вращающийся табурет.

- Я. Я все таки сделал это - не то, что бы радостно, а с каким-то внутренним удовлетворением произнес он, и поправив сбившуюся прическу облокотившись на стойку бара неожиданно для себя задремал.

- Ну и что? Долго ты собираешься еще дрыхнуть?

Он поднял голову. Долго, ничего не соображая смотрел на нее, совершенно невредимую, и от того еще более ненавистную, поднялся, взял в руки топорик , бросил на доску кусок парного мяса, и повернувшись к ней спиной не громко, и почему-то скороговоркой ответил- Да, да, дорогая, конечно, я сейчас….