ЧТОБ ДУША, СВЕЧОЙ МЕРЦАЯ ... (Из книги «Молитвы безбожника»)

 

 

 

 

***

То шёпотом, то лепетом, а то едва-едва

За шелестом, за трепетом откроются слова,

То затеняя ясное, то проясняя тень –

Опасные, прекрасные и просто дребедень,

То чайкою, то ласточкой, то воробьём в пыли,

Печалью, болью, ласкою родившей нас земли …

И станут белой цапелькой надежды и судьбы,

И в чью-то душу – капелькой с прикушенной губы.

 

Е.С. Ласкиной

1

А может быть, довольно и того,

Что нам дано, и незачем ночами

Упругий воздух пробовать плечами,

С убожеством равняя божество.

А может быть, и меру знать пора?

В конце концов, ведь были же примеры

Того, как перейдя границы меры,

Вводила в грех невинная игра.

А может быть … Всё, впрочем, может быть.

В конце концов, сверчку шестка довольно.

И если не поём, когда нам больно,

Зачем и жить и чем, скажите, жить?

 

2

В конце концов, мы виноваты сами

В том, что едва сводя концы с концами,

В раздумье трём ушибленные лбы,

Считая боль велением судьбы.

В конце концов, ведь можно и иначе –

Жить, не тоскуя, не грустя, не плача,

Не омрачать печалями чело,

Не забывать простое ремесло

Прозрачного, свободного дыханья,

Паренья, пенья, щебета, порханья …

В конце концов, пока твердим азы –

Что можно, что нельзя – гроза проходит,

И над землёю, как дитя грозы,

Светло и чисто радуга восходит.

 

Из цикла «Осень»

1

Сновидений слепая отрава –

Пить нельзя, а попробуй не пить …

И на что мне смертельное право

Эту дверь в никуда отворить?

Там за нею прозрачно и ясно,

А проснёшься в холодном поту,

Будто ты заступил за черту

Сдуру, спьяну, а в общем – напрасно.

И теперь ни забыть, ни забыться.

Бесконечная ночь впереди.

И души удивлённая птица

Бьётся в тесном пространстве груди

Вьётся нить – в ней истоки, итоги.

Льнёт к бессонной основе уток.

Осень. Утро. На мокрой дороге

Окровавленных перьев комок.

 

2

И собственной руки не вымолить у мрака.

Хоть режь её ножом – такая темнота.

Ни шороха. Ни зги. Ни шёпота. Ни знака.

Таращится в упор глухая слепота.

 

Я до утра кружил в полметре от дороги,

Сбивая ноги в кровь. Шла горлом немота.

Я думал – если есть на самом деле боги,

То и они теперь не видят ни черта.

 

И жизнь была, как смерть. И петухи молчали.

И все концы сошлись в одном начале.

И взламывала грудь дурная духота.

 

И тут бы всё … Но добрая примета –

Сквозь матовость предутреннего света

Дорога в красках палого листа.

 

3

Осенняя томительная боль –

За миг свободы летней неустойка.

Так пахнет из бутыли гоноболь –

Минувшего на будущем настойка.

Так набухает кровью плоть рябин,

Так яблоко парит, а птица камнем

Летит в туман – дыханье тех долин,

В которые и мы когда-то канем.

Так меч судьбы на тонком волоске

Осенних паутин росой сверкает,

Пока в нагом младенческом виске

Незащищённо нежность прорастает.

 

***

Александру Гофельду

 

Снег ли, туман ли, пух тополиный

Вьётся, порхает, кружится, стелется?

Божье явление – явка с повинной

И обещание: всё перемелется.

 

Господи, Боже мой, где ж твоя мельница,

Где же твой жёрнов для боли старинной?

Всё перемелется, всё перемелется –

Вместо ответа крик журавлиный.

 

Сон наяву. Шепоток полуночный.

Вот и не верим, а всё-таки верится:

В нашем домишке под крышей непрочной

Всё образуется, всё переменится.

 

Что же, мой друг, убиваться и мучиться?

Это душа себя выплеснуть тянется.

Всё перемелется. Что-то получится?

Всё перемелется. Что-то останется?

 

 

Памяти Арс. Тарковского

 

На пригреве тепло.

Только этого мало.

Арс. Тарковский

 

Ещё одна птаха свое отсвистала.

Ещё один месяц на юг улетел.

Тепло на пригреве, но этого мало –

Теплом не означен стремленью предел.

Тепло на пригреве. Далёкая стужа

Уже не заставит напялить пальто.

Подумаешь – стужа! Бывало похуже.

А нынче тепло – непонятно за что.

Сверчок на печи. У порога цикада.

Но даже во сне не приснится покой.

Чего же ты хочешь? Чего тебе надо?

Откуда ты неугомонный такой?

Какая пророчица вдруг нашептала

Простые – куда уже проще! – слова:

Тепло на пригреве, но этого мало?

Растрава. Молитва. Прозренья канва.

На плечи, как плед, опускается вечер.

К щеке прикасается ночи крыло.

И слушает вечности звёздное вече,

Склонившись к Земле: «На пригреве тепло …».

 

***

Молодость ли отпускает, тянет ли лапы старость?

Впрочем, какая разница? Есть только то, что есть.

Хлопнули ставни … времени неукротимая ярость

Кожу с лица снимает, с крыши срывает жесть.

Сколько ещё перегонов до остановки конечной

Во поле чистом, над пропастью или в глухом тупике?

Впрочем, какая разница? Корюшки дух огуречный,

Запах последнего снега, солнечный зайчик в руке.

Что-то душа бормочет. Вслушаешься – околесица.

Блажь, благодарность, проклятие или благая весть?

Впрочем, какая разница? Спущена с неба лестница.

Стало быть, просто надо на посошок присесть.

 

***

Я, пасынок державы дикой

С разбитой мордой …

Иосиф Бродский

 

Всего-то – пригоршню холодной

Воды ручейной,

Сводящей зубы и свободной,

Как я, ничейной,

И на поляне бабьим летом,

Надвинув кепку

И согреваясь тихим светом,

Уснуть некрепко,

Под шорох крыл утиной стаи

Врастая в землю,

Люблю которую и знаю,

Прильнул и внемлю.

Всего-то – нежность гоноболи,

Грибного духа,

И паутинка давней боли

Окружность слуха

Щекочет глупой повиликой,

Взрезает хордой.

Я, пасынок державы дикой

С разбитой мордой,

Всего-то и хочу, что мига

Прикосновенья,

Когда открыта Божья книга

На откровенье,

Где мир ещё страницей белой,

Канвой суровой,

Где нет ещё удела дела,

А только Слово.

И, сказочник эпохи, пьяной

От многой крови,

Делю покой с лесной поляной,

Кепарь на брови.

Память

1

На сосновой столешнице след молока,

Недопитая чашка, бутылка пустая.

Незатейливой жизни картинка простая.

Так близка эта жизнь, но и так далека.

Здесь другие пейзажи, другой натюрморт,

И прекрасна в своем многолетье секвойя.

Но откуда среди тишины и покоя –

За случайной телегой собачий эскорт

И возницы беззлобный в ответ матерок,

Кровь рябин, растворённая в красном закате,

И, как в книге старинной, в оконном квадрате

То былинный напев, то чудной говорок?

Это памяти шёпот об ушедшем былом,

Это пережитого глухое броженье,

Это в жизни теперешней – той продолженье.

И свеча оплывает, как жизнь, над столом.

Не грущу и не плачу. Спасибо, что есть,

То, что есть. А иного нельзя и не надо.

Оплывает свеча. Открывается взгляду

Позабытая, было, из прошлого весть.

 

2

Столешницы сосновый запах.

Вечерний мягкий полумрак.

Декабрь на бесшумных лапах.

И добродушный лай собак.

Российский шалый дух беседы –

Уж коли пьёшь, так пей до дна.

Скандал за стенкой у соседа.

В квадрате форточки – луна.

Неровный строй пустых бутылок,

Но ни в глазу – светло, легко.

И жизнь дышит мне в затылок,

И смерть гуляет далеко.

И чётки лет перебирая,

Как против времени, лечу.

Хочу ли я туда? Не знаю.

Да нет, пожалуй, не хочу.

Но, как молитву, повторяю

Друзей святые имена

И фотографии листаю,

И воскрешаю времена,

Когда ещё ни сном, ни духом

Мы и представить не могли,

Что припадём оглохшим слухом

К обратной стороне Земли.

 

***

Вот мы, Господи, стоим пред тобою

Не нагие, а просто голые,

Преклонив колени с мольбою

И склонив свои глупые головы.

И трубят небесные трубы

Приговор, проклятье, прощение?

И шевелятся наши губы

Тихой просьбою об очищении.

Ты читаешь души, как книги,

Удивляешься – что мы наделали?

И даруешь по листику фиги

Этим вечным Адаму с Евою.

 

***

Собираясь бросить курить, покупаешь новую пачку.

Собираясь кому-то занять, влезаешь в кучу долгов.

Собираясь ускорить жизнь, впадаешь в долгую спячку.

Собираясь в Страну Чудес, попадаешь в Страну Дураков.

Растирая краски теней, создающих портрет света,

Над пустым, как пустыня, листом, копошится свечи язычок.

Пролетают тысячелетия, в миг вмещая годы и лета,

И цикад переводит на русский домашний сверчок.

И если целишься в будущее, а попадаешь мимо,

Туда оглянись, где плачут ласточка и кулик,

Где ты забываешь любимым напоминать, что любимы,

И жаждой пересыхает живительный твой родник.

 

Ленинград

 

Лохматое небо. Промозглая осень.

Точёная графика зимних решеток.

Твой норов то бешен, то нежен, то кроток.

И трогают душу то чистая просинь,

То прозелень сквера. Но это так редко.

Трамвайчик речной – по угрюмым каналам.

Мой город – моя золочёная клетка.

Свободен я в ней, только дело за малым…

Всё так приблизительно, призрачно, зыбко,

Как полночь на улице Зодчего Росси

В июне, когда одинокая скрипка

Мучительно бьётся в гранитном вопросе.

Вперёд до Гостиного.

Невским пустынным,

Где эхо шагов будто спутник секретный,

До неба тяжёлого над равелином

И висельных рам в тишине предрассветной.

Венеция Севера.

Кровь под гранитом.

Мосты разводные.

Ажурные своды.

Молчащие сфинксы.

Змея под копытом.

Дыханье оправленной в камень свободы.

И ангел бессонный – бессменнная ВОХРа –

С течения времени глаз не спускает.

Рассвету откликнулась грязная охра.

Пора переклички ... Меня выкликают …

 

 

 

Иуда

... прежде нежели пропоет петух,

отречешься от Меня трижды

От Луки, 22:61

 

Заплаканной звезды дрожит мерцанье

И тень свечи на лунном серебре.

Шальной цикады беглое касанье.

Шуршание ежей. В заброшеном дворе

Костёр дымится. Дальних гроз звучанье.

Луч маяка на ломти режет тьму.

И ты выходишь на крыльцо в молчаньи

С душой, открытой Богу самому.

Ни помысла еще об отреченье,

Ни тени отчужденья на лице.

Но чистит горло, предвкушая пенье,

Петух с тобою рядом на крыльце ...

 

***

"Я нашел больную птицу, но боюсь ее лечить"

Иван Жданов

 

И тянется к тебе, и в руки не даётся,

И волочит крыло, и рвётся улететь,

И замирает, и о воздух бьётся,

И горлом кровь, и пробует запеть.

В тебе тоскливой болью отзовётся

Неслышный крик растерянной души.

Но прикуси губу – пусть слово не сорвётся.

Но руку протяни и не дыши.

Лишь руку протяни. Не слушай птицелова

И не плети тенёт из света и теней.

Лишь руку протяни. Не говори ни слова.

Лишь отвори ладонь, протянутую к ней.

 

 

 

***

Граница между вёдром и грозой,

Сверканьем тьмы и легкой бирюзой

Захватывает в плен, зовёт, морочит.

Не торопись: неуловимый миг –

И вот уже потоп тебя настиг,

Берёт в себя и отпустить не хочет.

 

Промок до нитки, вымок до костей,

Не вырваться из дождевых сетей.

Да и не хочется, по правде, вырываться.

Как в детстве душу холодит восторг,

И тут с рассудком неуместен торг –

Упасть в потоки трав и наслаждаться.

 

Пройдёт гроза. И радуга, как лук,

Натянута. И тетивою – луг.

И ты на тетиве тугой стрелою.

Охотник знает, где сидит фазан,

Прищурил глаз и верит в свой талан.

Но взмыл фазан – лишь шум над головою.

 

Роняет капель серебро листва.

Напившись, распрямляется трава.

Сияет мир разливом чистых красок.

И ты омыт и счастлив, как дитя

После рожденья пять минут спустя –

Тварь Божья, им возлюбленный подпасок.

 

 

***

И эта беда обошла стороной,

И та стороной обошла.

А эта беда поселилась со мной

И косится зло из угла.

Ещё не привыкла и щерится зло.

Привыкнет – с ладони поест.

Беда, не беда, а, считай, повезло,

Что рядом с тобой кто-то есть.

Беда – не беда. Ей тоскливо одной –

Одной ни житьё, ни бытьё.

Она потому поселилась со мной,

Что я понимаю её.

Одна сигарета у нас на двоих.

И свечка одна до утра.

И наш разговор так задумчив и тих,

Как будто мы брат и сестра.

 

***

Не удалось мне родиться щеглом.

Ухаю филином ночью тревожной.

Ангел слезу утирает крылом,

Отяжелевшим от пыли дорожной.

Ангел слезу утирает крылом.

Богом назначено – стало быть, благо.

Щёки щекочет соленая влага

Боли и памяти тихим теплом.

 

***

Вот так, по одному, уходим в никуда

Или, верней, туда, где стыло место наше.

И нехватает слёз. Лишь талая вода

Да под ногами вечной грязи каша.

Цветы с могилы к ночи украдут

И снег к утру следы укроет вора.

А мы по одному – на самый страшный суд

За благом или болью приговора.

Поминки отшумят. Посуду по местам.

Но пустовать местам, где вы всегда сидели.

А завтра, может быть, мы тоже будем там,

Где вы без нас вчера осиротели.

И ветви на ветру скребутся о стекло.

И среди ночи память молча будит.

Что было, то прошло, растаяло, ушло.

Что не было, того уже не будет.

А воробьи в снегу выклёвывают хлеб,

Как выклевала жизнь отпущенное время.

И мир вокруг прекрасен и нелеп.

И невесомо расставанья бремя.

И снова длится жизни круговерть.

Мы с кладбища пришли не те, что уходили.

Как птица на плече, щекочет щеку смерть,

А на другом плече жизнь расправляет крылья.

 

 

 

 

Неспетое

1

Пел бы тебе в ожиданье рассвета,

Зная, что там на рассвете умру.

Пел бы тебе я, да голоса нету.

Пел бы тебе, да мотив перевру.

 

Пел бы тебе о любви и печали,

Лбом утыкаясь в колени твои,

Чтобы, услышав меня, замолчали,

От немоты ошалев, соловьи.

 

Пел бы, чтоб песня стала рассветом.

Пел бы, подставив горло лучу.

Может быть, я и спою тебе летом,

А в январе умирать не хочу

Москва, 1984

 

2

На границе света и тени,

Дня и ночи, в прозренья бреду

Лбом вжимаюсь в твои колени,

Отводя от тебя беду.

 

Лепет времени. Пламени трепет.

Прошлый век холодит висок.

Календарь сквозняками треплет.

Хлеб по водам. Годы в песок.

 

В этом мире, от крови пьяном,

Откровением дурака

Память мечется над океаном,

Где ни берега, ни островка,

 

Бредя запахом шалой сирени

С горьким привкусом лебеды

И целуя твои колени

Через чёрное платье беды.

Даллас, 2004

 

Марк Шагал «Над городом»

 

Левая рука Его у меня под головою;

а правая рука Его обнимает меня …

Песнь Песней 8:3

1

Эти двое над крышами – что они делают в небе,

Взявшись за руки над местечковым курчавым дымком

С запахом скорби в сладком субботнем хлебе,

С привкусом боли в слепом мельтешенье людском?

Эти двое над крышами – что они там позабыли?

Разве мало им было со всеми делить то, что есть?

Молодость … всё ей сразу … свободу, крылья …

Тянется в небо, как будто к Богу – земная весть.

2

Белла, Марк, Суламифь, Соломон…

Так похожи и так непохожи.

У любви миллионы имен

И одно бесконечное ложе.

Притяженье небес и земли –

Невесомость единого тела.

Две звезды над землёю взошли

И земля вместе с ними запела.

 

3

И объятий разъять не могли,

И надежды звездой средь кошмара

Они так небесами и шли

До Треблинки, до Бабьего Яра …

 

Из триптиха «М. Волошин»

 

Говорили о том и об этом,

Оплывала, мерцая, свеча

И печальным тоскующим светом

Ангел молча витал у плеча.

Говорили, как жизнь провожали,

Как готовились к встрече с Творцом,

Слёзы солью земною дрожали,

Навсегда расставаясь с лицом.

Говорили – не наговориться,

И стоял в отдаленье рассвет,

Лишь поскрипывали половицы

Под размеренной поступью лет.

Говорили, и шёпот сливался

С тихим шелестом жизни в виске,

И светящийся круг разливался

По морёной кухонной доске.

Говорили, как плыли сквозь сети,

Что для нас в небесах сплетены,

Как волхвы, как пророки, как дети –

Не нарушив земной тишины.

Киммерийские пряные ночи.

Расцветает терновый венец.

И рассвета серебряный кочет

Окунулся в кровавый багрец.

 

***

Все напасти не напасти,

Если к времени припасть и

Пить до ломоты в виске,

Пить, как поутру молиться,

Пить, покуда время длится

И висит на волоске.

Если ищем, то обрящем,

Но не завтра – в настоящем,

Наяву, а не в бреду,

Чтоб душа, свечой мерцая

Посреди земного рая,

Освещала жизнь в аду.