Золушка

 

Тоскливый, словно зал трёхмерных ксерокопий,

Играющих в антик, безруких и хромых,

Тягучий будто мёд, докучный будто опий,

Застыл в окне пробел бессмысленной зимы.

 

Я помню, что на вкус он холоден и пресен,

Совсем как певчий дрозд, зажаренный вчера.

Я помню даже то, что в городе Эфесе,

Какой-то идиот спалил роскошный храм.

 

И не понять теперь, что было там первично,-

Возможно, мужику не додали тепла.

А на часах - ничья. И мыши по привычке

Заржали... Тыква. Ночь. А на щеке - зола.

 

 

доннобездонное

 

С каждым днём притягательность бездны яснее.

Есть ли дно? Неотвязный вопрос. Неотложный.

Опускаюсь как флаг на вечерней линейке.

Как дурные глаза перед образом Божьим.

 

Опускаюсь, влекомая тяжестью рёбер,

В колосник превращённых прирученным бесом.

Он вселился туда, как положено – робко,

А теперь не спастись ни запоем, ни бегством.

 

Не зовите ни Кащенко, ни Айболита

Я не шавка Муму, и не бедная Лиза.

Кто в пробоины вложит перста с любопытством,

Только пепел найдёт от моллюсков осклизлый.

 

А коралловый памятник всё разветвлённей.

А медузам внутри всё просторней и легче.

Из морского ежа мне скроили дублёнку,

Жаль, что акупунктура такая не лечит.

 

То ли пол при рожденье мне данный теряю,

То ли наоборот - обретение жанра

Инь-и-Ян. Голубица во мне и стервятник.

Посейдон и русалки мне равно желанны.

 

Опускаюсь. Мой остов разбит и разрушен.

Я согласна на слепо -, на глухо -, на немо-…

Я согласна на жабры, на тело в ракушках.

Но оставьте мне гусли и песню про небо.

 

 

 

завтрак без Богородицы

 

Краски в минувшем - ярче. Звуки острей и резче.

Здесь и Сейчас - мне дальше и непонятней Марса.

Время прошедшим станет к моменту начала речи.

Завтрак ненастоящим... Разве же это масло?

Помню имя коровы. Плеск молока манящий.

Лично хозяин резал. Имя его не важно.

Хозяин под водку плакал: «Как я любил Маняшу!»

Неупиваема чаша - не то, что бульон говяжий.

Под всевидящим оком хлеб в зерно превратится.

Лишь рожь высокая знала... Двое - ребро и глина.

Страсти порыв - невскрытыми остались презервативы.

Радость всегда нечаянна. Печали неутолимы.

Я на приём записаться, как всегда постеснялась.

У Богородицы снова кончилась командировка.

Она воротилась к Сыну. Сжало меня стенами.

И нерушимость в стенах Плача. Ну и в кремлёвских.

Время прошедшим станет. А в настоящем - зыбкость.

А в настающем - зябкость. Мне ни к чему проблемы.

Неопалимость чудом в пепельнице возникнет-

Стадо бычков очнётся новой пачкой эLэМа.

Как же наверно сладок тёмного хлева привкус!

Как же наверно горьки слёзы в густых ресницах!

Как же наверно больно рвать пуповины привязь,

Зная, что сын твой раньше с этой землёй простится.

 

 

 

 

Кларнетиста ко мне....

 

…в папку с крестьянским названьем корзина…(Ю. Ракита)

 

Я могла б танцевать, - только яйца мешают.

Тяжек хрупкий мой груз эмбрионов куриных, -

Закупила на Пасху – корзина большая.

Не системная папка, а просто корзина.

Как Нерон и битлы собирать стадионы

Ни к чему. Соловьём бы запеть, чтоб услышал,

Позабыв о петле, на суку закреплённой,

Совершивший предательство волею свыше.

Знал, - так надо. И гуру перечить неловко.

Только о поцелуе одном попросил он.

Что там купишь на тридцать монеток? Верёвку.

Да хитон, чтоб собой не испачкать осину…

Недопетая жизнь в сковородку прольётся.

Яйца бьются. Я знаю, - так надо, так надо.

И закончится вскоре прелюдия к льготе,

Неизбежной, всеобщей. Уже шелкопряду

Кто-то слюни утёр. Никогда не завянет

Тот грядущий венок. И я, в общем, не против.

А соседский пацан – кларнетист и ботаник, -

Выпил горький глоток из горла в подворотне.

И не молит пацан, - пусть, мол, чаша минует, -

Как мой первый учитель. И кружку не ищет,-

Как последний…Он пьёт из горла, он иную

Выбирает дорогу. Не ту, что почище.

Что ж о консерватории плакать, мамаша?

Он и так донесёт свою музыку людям,-

Коллажей наваяет из траурных маршей,

Похорон без него по району не будет.

Что касается армии – тут он в отмазе.

Не погибнет, не сгинет он в точке горячей.

Его будущим летом (тьфу-тьфу! чтоб не сглазить),

Покалечит с ущербным пацификом тачка.

Губы, руки и лёгкие целы. Манящий

Звездный путь (пусть в коляске), уже не остынет.

Ну, о чем Вы опять разрыдались, мамаша, -

Разве Вы в футболисты готовили сына?

Он в коляске как в детстве. И также заблёван.

Пусть не кашей, а водкой. Вы помните, мама,

Как он дунул впервые в свистульку-цыплёнка,

Как зубрил «Отче наш», «Буря мглою» и гаммы?

Вот поэтому я не пою, не танцую.

Ем омлет и гружусь суицидом иудьим.

Верхний спам можно выправить в строчку простую :

«Кларнетиста ко мне пригласить не забудьте.»

 

 

 

Очистительное

Мне бы на воздух, где в брызгах колючих

Первого снега, усталость затонет.

Я не хочу больше чистить конюшни,

Где табунами троянские кони.

Если в песочных часах и барханы

Кончилось время последних отсрочек.

От перепонок моих барабанных

Дробь твоих слов рикошетом отскочит.

Столько мостов и веревочных лестниц

Я уж сожгла, что соломинку эту

Переломить, под потоками лести,

Мне не труднее чем бросить монету.

Знаю, монета падёт стороною,

Где побеждает Георгий дракона.

Будет в моём ожерелье одною

Бусиной больше. Ей Богу, достойна

Я этой жизни. Скорее на воздух!

Снег очистительно раны зашепчет.

Я же вступала в такие навозы,

Чтоб нанизать этот бисер и жемчуг.

 

 

рождественское

 

…Смотришь в небо и видишь – звезда.

ИБ

 

«Сколько шишек набито, посуды! А сколько оскомин!

От греха, что бессмертен, хоть числится в перечне смертных.

Позолоту цинизма, содрав как скелет насекомий,

Понимаешь, - публичная исповедь всё-таки мерзость.

Словно плащ распахнул извращенец на детской площадке,

Словно полем гордишься, в котором таланты посеял.

Да ещё каменеешь под взглядом толпы беспощадной,

И, за зеркало, прячась, используешь метод Персея,

А пока они ищут тебя в оболочке зеркальной,

К остановке бежишь, где трамваи грохочут стаккато.

На замёрзшем стекле стаю белых ворон ощипали.

Поделом, - выбивались из строя Господних стандартов…

Впрочем, я о грехе. Не гордец, не завистник. Унылым

Ублажателем чрева бываю в запое недельном.

Гнев меняю на милость легко, будто шило на мыло.

Всё отдал бы, да только богатства,- лишь крестик нательный.

Ну, любил (эвфемизм) слишком многих. Никто и не спорит…»

Так он думал в трамвае. Не пьяный. И не по укурке.

И, прозрачную брешь, продувая в морозном узоре,

Вдруг увидел - звезда. И почувствовал крылья под курткой.

 

 

* * *

Становится ближе, чем дом и обыденней будней,

Утерянный и позабытый, никчёмный, вчерашний,

Язык, на котором общались счастливые люди,

Пока не затеяли строить бездарную башню.

 

И новый язык, что раздроблен, зажат и ограблен,

Уже я могу полужестом ленивым исправить,

Читаются строки, в невидимом воздухе рябью,

Приплывшие из-за крыла собеседника справа.

 

И всё постигаемо в мире - пускай не дурачат

Агностики, скептики, циники. Может нелепо,

Узнать вдруг незримые буквы в пространстве прозрачном,

Пришедшие из-под копыт собеседника слева?

 

Рай - это лишь реверс, (ну как не понять было сразу?),

Лишь реверс смешной, преисподней. Не лучше, не хуже.

Утонет пакетиком чайным мой девственный разум,

Утонет котёнком, глаза не открывшим, ненужным.

 

 

* * *

Это ж надо было случиться,

Что мне надо не выть, а плакать,

Ощущая себя волчицей,

Перекрашенной под собаку.

Это ж надо было случиться,

Наплевать на волчьи законы.

Среди колли, бульдогов, шпицев

Я ищу родных и знакомых.

Я уже почти прикололась

К сучьей упряжи, но порою,

Я, услышав команду: "Голос!",

Вместо лая тихонько вою.

И детеныш мой волк конечно,

Ведь как только все в доме лягут

Он, мерцая мастью нездешней,

Ест варенье из волчьих ягод.

 

междустрочное

Зимний вечер безудержно таял, стекал и стихал,

Так проходит когда-нибудь всё-таки кашель простудный.

Что прозрачнее было? Намёк? Или водки стакан?

Ну, а что холодней? Мои руки? Погода? Рассудок?

Всё не сходится вновь. Мой душевный пасьянс бестолков.

И опять сладкий пафос из фильмов с участьем Капура.

Сколько я завязала на нервах больных узелков,

Чтобы помнить в лицо все молекулы вечера. Дура

Я по жизни…С ушей соберу урожаем лапшу.

Засушу. Между строк. Я и этому в общем-то рада.

Узелки разрублю. И до крови губу закушу.

На стакане поставлю печать. Пусть грешат на помаду.

Время рвёт меня в клочья, пытаясь хоть так научить

Как делить нужно сердце кусками, по пайке, по дольке.

Я всегда отыщу в этой тёмного дёгтя ночи

Ложку мёда луны. И, ей Богу, мне будет довольно.

 

 

* * *

Можно придурь позволить себе, а не одурь.

Можно реквием слушать, купаясь в мажоре.

Можно выпить вина, превращённого в воду.

Можно крылья спилить, опасаясь ожога.

Можно выловить зверя, назвать его Авель,

(Волчью яму условно сочтя за арену)

Нарядить его пуделем, когти подправить

И пойти с ним гулять, с поводком непременно,

В разнотравье, принявшем насильственный постриг,

До газона униженном и укрощённом…

И понять как на свете всё мило и просто,

Шрам от лоботомии прикрыв капюшоном

 

 

весна

 

Выйду на улицу с чашкой воды,

Чтоб отхлебнуть хоть немножечко неба,

Словно потянет меня поводырь

С именем призрачным Nihil-et-nemo.

Так и бреду. Ни за чем. Ни за кем.

Кто-то за мной. Оглянувшись внезапно,

Вполоборота как ключик в замке,

Мёртвого снега почувствую запах.

Только вчера ещё думала: «Грех,

Бога гневить и молитвами дёргать».

Пётр сквозь джинсы бедро моё грел,

Ну а теперь только лёгкий Георгий.

Вот ты какая, Весна, твою мать,

Та, что ждала я и нощно, и денно!

Мало тебе моих снов и ума,

Ты ещё, мытарша, требуешь денег!

Лучше б подбросила, сука, в ладонь

Пару монет двухголово орлиных!

Я разобью эту чашку с водой,

Небо весеннее в грязь опрокину.

 

 

Охота на волчка

 

По рёбрам стук, – то точки, то тире.

Не успеваю странный код разрушить.

Остатки сна с опухших глаз стереть...

Я чувствую опять внутри зверушку,

 

Дурманящую силой колдовской,

Настоянной на ста ветрах наливки.

В ущербных лунах острых коготков,

Кусочки сердца моего налипли.

 

Живот прогрыз мне зверь, лизнул в лицо.

Семь вёрст не крюк, – раз небо голубое,

И побежал. Как надо на ловцов,

Вдыхая сладкий запах зверобоя.

 

Какой там волк! Поскрёбышек. Медяк.

Волчок, инстинктом к лесу привлечённый.

Капканы ненароком обходя,

Пуль избегал. Но думал – это пчёлы.

 

В улыбке обнажаются клыки,

Лес, триумфальной аркой зверю служит.

Цветут призывно алые флажки,

Рога трубят, и салютуют ружья.

 

Его приём роскошный поразил –

Пути непостижимы человечьи.

О чем же жарко лает хор борзых

На родственном непонятом наречье?

 

И что огнём между ключиц зажглось,

И что на грудь пунцовым брызжет плеском,

Сворачиваясь в волчьих ягод горсть?

До неба оказалось близко лесом.

 

А впрочем, жизнь разумная расплата,

За проблеск смысла в бытие пустом.

За то что сер, что может быть когда-то

Кого-то утащил бы под кусток.

 

 

библейское

 

Я практически Мафусаил, как железная я

Вновь и вновь провожаю усопших, уснувших, умерших.

Я практически столп соляной, ведь жилетка моя,

Пропиталась слезами всех тех, кто был мною утешен.

 

Я давно уже знаю, как яблока мякоть кисла

И скучна. От змеиных укусов до ласки телячьей.

Из рогатки псаломщика скольким я башни снесла,

Получая в ответ из монеток Матфеевых сдачу.

 

Сколько губ целовала и сколько я гладила рук,

Вспоминая тех трех отречений испуганный щебет.

Я ведь ела того петуха, что кричал поутру.

Ковыряла в зубах из ковчега отломанной щепкой.

 

Шип от розы воткнулся гвоздем, сквозь перчатку в ладонь,

Хоть жила, не заботясь о завтрашнем дне, словно птица.

Но на свадьбе моей все вино становилось водой.

Рыбы прыгали в ванну, а хлеб превращался в пшеницу

 

 

кризис среднего возраста

 

Шарахаться от лампочки стоваттной,

И делать вид, что весело. Не страшно.

Глядеть в глаза красавца-азиата,

Торжествовать, что он немного старше.

Пусть рукава по локоть в группе крови.

Он пьёт в «Сайгоне» никудышный кофе.

Он юн, он гениален и надменен.

Нет, не забыть об автокатастрофе,

Внушить себе: о н а б ы л а н а м е д н и

Б у к в а л ь н о д н я м и…Притворяться сильной

В борьбе с толпой привычек ныне вредных.

И ликовать, что выросшего сына,

В потёмках принимают за бойфренда.

Ну не из пепла, - всё-таки не Феникс…

Из черепков, клочков, кусков…Неважно.

Собраться и возникнуть,- (как там? veni…

И vidi-vici...) сказочно – витражной.

Наутро канет в Лету ломтик смальты

Очередной. Н о я ж е н е л е т а л ь н а.

Приклею на дыру дурацкий смайлик,

Пробоину отлажено латая.

 

 

если бы…

 

Звеню тетивою натянутой.… Слушай!

Давай не отпустим стрелу в бездорожье!

Иван! Не целуй ты царевну-лягушку.

На кой тебе девка с холодною кожей?

Она будет кукситься, бровки нахмурит,

Затеет рыдать о болотном покое,

О нежных кувшинках, утраченной шкурке…

Домой, волоча тебя после попойки.

 

Прицельно блещу топором занесённым

Ах, не опуститься б до твари дрожащей…

Раскольников! Вы бы женились на Соне.

Рубили б дровишки, детишек рожали…

А лучше бы, Родя, остались бы с мамой.

Она бы купила Вам стразы и чипсы.

Но Вы, видно с детства зануда упрямый…

Не надо бы Вам в Петербурге учиться.

 

Взведённым курком застываю устало…

Так, Жора, яснее, Ваш мир подноготный.

Дантес! Перестаньте играть в натурала!

Вы - гей. Пуля - дура. Куда Вам угодно

Направьте её - хоть за Чёрную речку,

Хоть в белые снеги, хоть в воздух лиловый…

И сплетни не станут калечить картечно,

Ни Вас, ни царя, ни сестёр Гончаровых.

 

Разгар Рождества в мармеладном семействе…

Вдруг старец, когда-то стишками грешивший,

Заливисто пукнет. – Фи, Оля, не смейся!

Позор! Над убогим… Ну кто же там, Гриша?

--Юродивый в дверь постучался. Окликнул…

Невесту! – Гостинец бы Ване…Ольгуша!

И вынесет девочка с ангельским ликом

Кусок пирога с запечённой лягушкой.

 

 

* * *

Возводить в квадрат чернуху?

Чур, меня, Малевич, чур!

Тайну времени разнюхав,

Я по прошлому мечусь.

 

Лью потоки лести грубой,

Липкой патоки и лжи:

Этот мальчик Шикльгруббер,

Гениальный пейзажист.

 

Ворох алиби кристальных,

(Пусть и привранных слегка),

Меж коллег легендой станет,

Злой, кудрявый адвокат.

 

В облике католикоса

Сын сапожника, Сосо.

Осенит знаменьем крёстным,

Давит нимб рябой висок.

 

Лучший лирик Поднебесной,

Дао выловил во сне…

Одураченные бесы

Вновь вселяются в свиней.

 

Благодатью преисполнясь,

Буду дьявольски светла,

Строить церкви в преисподней

И читать псалмы козлам.

 

Мир эдемски беззаботный,

Хлынет радостью в глаза…

Клио, Клио…Отчего ты,

Мне показываешь зад?

 

 

Я знаю, он разводит нежитей

 

Второй сон Веры Павловны о нежитях…

Из цикла "Чернышевщина"

 

Я знаю, он разводит нежитей

Каких-то странных мелких форм

И в мышеловки с миной нежности

Кладет молитвы как рокфор.

С небес туда слетают ангелы.

Он оторвет их от высот,

Не разобрав чинов и рангов их

На Птичий рынок отвезет.

Он Гамаюна, птицу вещую

Талдычить заставлял «Ку-ку».

Грифонов с гарпиями скрещивал,

Потомство, выдавши за кур.

Он птицу Феникс жег с усталостью,

Все думал: «Может быть дрова?”.

Он отрывал хвосты русалочьи

Как воблу к пиву подавал.

Дракона он считал рептилией,

Шил тапки из волшебных кож.

Единорогу рог отпиливал,

Чтоб тот на пони стал похож.

Никто не скажет, что он выжига.

Он свой зверинец собирал.

Он даже заготовил выжившим

По девять граммов серебра.

 

 

ЧЕТВЕРГОВОЕ

 

В лучах весенних, от гардин

Пыль, видишь Маша, кружится?

Ах, Маша, где мой кринолин?

Где лиф с брабантским кружевом?

 

Вечор был в голове туман,

И нынче как нетрезвая...

Ах. Боже мой, опять роман

Остался неразрезанным!

 

А говорят, там так свежо

Описан быт Калигулы...

На Пасху из лицея Жорж

Приедет на каникулы.

 

Сегодня к маме, на погост.

И рандеву с Корейшею...

Ах, Маша, нарушаю пост,

И мысли лезут грешные.

 

Все настоящее внутри,

Снаружи,- это куклино.

Ведь нынче же четверг, Мари!

А яйца-то хоть куплены?

 

Ах, в моде краска для яиц

Цвет Вспышки Электрической!

Ну эти "Мюр и Мерилиз"

Уж слишком эксцентричные!

 

А мы покрасим шелухой

Накопленною, луковой,

Откроем двери широко!..

А яйца-то хоть куплены?

 

Ведь их отпустят по домам

Наверно на полмесяца!...

Нет, я о Жорже..."O! Maman!

Вы прямо мне как сверстница!"

 

Сев за предпраздничный обед

Помолится по – скорому.

"А будет ли кузина Кэт?",-

И покосится в сторону.

 

Ах, я с ума сошла совсем -

Зеленым розу вышила!

Все ем горстями седуксен

Как будто это вишенки.

 

 

псевдояпонское

 

Эмбрионом свернуться. Идеальный модус

Вивенди. Просыпаться раз в год. Не чаще.

Моя скорость неспешней капли мёда,

Ползущей вниз по бортику чашки.

Даже пристрастье к вою волчьему,

Мной утрачено. Да и что в нём проку.

Лень романы писать. И, в общем-то,

Стишки бы сжать до размеров хокку.

 

Ну, залечите же! Залечите же!

Живое сердце до тверди мраморной.

Мои расстояния незначительны.

На них не встретишь медведей-мамонтов.

Мои трофеи совсем карманные.

Чуть меньше даже. И не геройские.

Охочусь на мошек, блох и комариков.

Их мумии складываю в иероглифы.

 

Не чувствую грань безумия-трезвости.

ЬстёрласмыласлиласломаласЬ.

Моё время даже уже не отрезок.

Сузилось в точку. Как его мало.

Видимо, так и рыдают выкресты,

Прикоснувшись душой к чужому хорошему.

Некогда садик разбить и вырастить.

Лелею бансай, размером с горошину.

 

За паутиною капитальною,

Прикрывшей Солнце стёклышком дымчатым,

В пространстве, съёженном до капиллярности,

Мельче пылинки, почти не дышится...

Надгробный памятник... Зачем же людно так?

Пришли опять убедиться воочию,

Как нецкэ леплю из чаинки, сплюнутой,

На церемонии какой-то сволочью?

* * * * *

Ты поперечен-

Развернул какэмоно-

Широко видишь...

А во мне вертикальность,

Узость токури тесной. .