Уже чуть-чуть горчащее «лямур»

 

Никак мне не согреть об чашку чая

Все десять пальцев. Тихая война

Внутри меня. Почти не замечаю.

Мне кто-то говорил, что я умна…

 

Умна - играть в нимфетку за конфетку.

Форелей счастья в ванне - пруд пруди.

Но тупо йодом я рисую сетку

На сутки кряду ноющей груди

 

И выхожу, как месяц из тумана,

На серые линолеумы льда.

Под снег, который сладостен, как манна,

Хотя он лишь замерзшая вода.

 

У фонарей - на дармовщинку нимбы,

Летают мотыльками матерки,

Нахохлились мечты и люди. Им бы

Субботний день на пляже у реки,

 

А мне - шальную встречу, чтобы снова

По правилам серьезных нежных дур

Остановить у губ у самых слово -

Уже чуть-чуть горчащее «лямур»,

 

Но гостя звать к себе. Хотя баранки,

Как мумии, - найти, с чем выпить чай:

Еще с весны закатанную в банки

Малиновозакатную печаль…

 

Свершится. Совпадет в обиду частным

Гадалкам целиком, а не на треть!

Но… ночь. Пора кормить форелей счастья,

И руки все же как-то отогреть.

 

Вежливое отношение к смерти

 

Ни бояться, ни звать… Поднимается температура,

На груди тяжелеет уютно свернувшийся кот,

Облака, словно нотные знаки. Увы, партитура

Нечитаема. Да и глаза объявляют бойкот,

Закрываясь и вдруг оставляя в готическом мраке,

Чуть соленом на вкус, полном скрипов и тихих шагов

(Так ходили мечтавшие об алхимическом браке).

Разлепляешь, глядишь в голубое до красных кругов,

Улыбаешься… строишь питомник для солнечных зайцев,

Под него отдавая последнее – то есть, кровать.

Годовые колечки-морщинки не снимутся с пальцев,

Хоть весь день бормочи, заклинай: «Ни бояться, ни звать…»

В мягкий сливочный луч одинокая влипла пылинка,

На нее наколовшийся взгляд тихо ноет – остра –

Провожает до пола. До слез. И калинка-малинка

Стынет в бежевой чашке, холодной стоит до утра…

Нет, не тысяча первого – самого первого. Снова.

И, отведав свежайший рассвет, как клубнику во льду,

Ощущаешь: жива, весела, и, похоже, здорова…

Ни бояться, ни звать… Когда надо, тогда и уйду.

 

* * *

Ломай об меня металлокерамику чувств!

Ты любишь тщету - и слово, и то, что за,

А мой основной инстинкт не всегда «хочу»,

И мой контрольный вопрос не всегда в глаза.

Бывает, что и пониже. Почти серпом.

Реакция безусловна - простой рефлекс.

Так как же тебя позлее: «старпёр»? «Старпом»?

Охота клубнички? Вот чай и клубничный кекс.

Не сыпь мне на рану сказочки про ассоль,

Уж лучше пихай горошины под матрац,

А в ванну - эфирных масел, морскую соль,

Чтоб вышла Венерой… Пожалуй, не в этот раз.

Как сослепу всемером окружив слона

Пытались понять, каков - да и не смогли,

Ты ходишь вокруг любви, но пока она

Отбрыкивается, суровая, как Брюс Ли.

 

Хуже воровства?

 

Сегодня я приду такая к вам,

какой еще меня вы не видали.

Мне не нужны награды и медали

и Оскар за рольцу фемины-вамп,

хозяйки медногорного Урала,

которую я так и не сыграла…

но как хотела! Сукой - не с руки,

а андрогинном - просто надоело.

Сегодня я харизму не надела,

как древние цветастые платки,

как ветхое пальто из драдедама.

Мне двадцать два. Кто мне чирикнет: «мама,

опять шнурки некрепко завязал!» -

от кашля наглотается шалфея?..

Настал январь. И я уже не фея,

которой смерть как нужен полный зал,

болида боль и гордости горжетка.

Мне б счастье профицитного бюджета,

иммунитет, и в соловьиной роще

заветные банальные слова.

Сегодня я проста, как дважды два.

А может статься, даже и попроще.

 

 

Взгляд из-за правого плеча.

 

Покупаешь музыку ветра,

Продаешь мелодию тела.

К пол второму сыграна «Федра»,

В три скулишь, что ты «не хотела»…

 

Нет в меню покоя и воли.

Счастье есть - в придачу к «Биг-Маку».

И опять фантомные боли…

Приручаешь друга-собаку.

 

Золотой тигрино-кошачий

В корень зрит с блестящей афиши.

Потоворишь. Потом поишачишь.

Пахнут сны, как спелые вишни.

 

Утром снова вены не вскрыла,

Значит, жизнь все лучше и лучше.

Под окном любовь сизокрылых;

И тебе представился случай

 

Расселить бездомные взгляды

По сердцам возможных героев.

Первым блюдом: «Все они гады!»,

Но мечту берешь на второе.

 

У фантомной боли пол ночи

Просишь: «Будь мне друг, а не мститель».

… И на миг уставшие очи

Закрывает ангел-хранитель.

 

Не время подвигов

 

Почти долизан снег, как эскимо,

До палочки, занозистой, но сладкой.

Одна в трех лицах мечется в трюмо

Со снятой, но не брошенной перчаткой,

И это быть вполне могла бы я.

Но я ушла туда, где нет балласта,

Где брошен в светлый шоколад ручья

Беспомощный кусочек пенопласта,

И можно вслед за ним бежать с прутом,

Чтоб было чем снимать кораблик с мели,

Не думая о том, что там, потом…

Ведь там потом меня, возможно, съели.

Ведь там, потом, прильнув к стеклу щекой,

Следя, как бьет в конвульсиях неона

Торговый центр, громадный – ух какой! –

Спиной я остро чувствую дракона.

«Мой рыцарь, бросьте вызов…» - я молчу,

Но, видно, я в молчанье неумела…

И глажу вновь прижатую к плечу

Головушку его, что как омела

Растрепана чудесно. И умна.

Что ж, по последним мировым законам,

О подвиге не попрошу. Вина

Его ль, что мне не справиться с драконом?..

 

* * *

Иронически поднята бровь тополиной ветки,

Словно мне снисходительно сверху сказали: «Детка,

Мы тебя принимали в семью на правах на птичьих.

Если ты забываешь родных, так потом не кличь их».

Я киваю. Прошу – и исполнено в три прищелка:

Покрывает заря мои плечи прохладой шелка.

Но за час расползается шелк. Это четкий почерк

Перемен, что бесшумно взрывают петарды почек,

Что грызут кирпичи, как сухарики с рыбным вкусом,

И щетину бессонных ночей на лице безусом

Различают. Мне трудно читать дневники эпохи,

Но и эти записки от мира совсем не плохи,

И морзянкой стрекочут мне капли по плоской крыше:

«После ливня расти твоим чувствам пышней и выше».

Только тонет в иронии тополя эта фраза,

И похоже, когда я достану бревно из глаза,

Муравьями, лишенными дома, сновать мыслишкам,

Что я слишком тебя…

что я слишком, мой свет…

Что слишком.

 

Сбивчивое

 

В сто красных глаз разломленный гранат

с утра мигает: просыпайся. Жарок

мой сон о солнце. Как дрожит канат

под ловкими ступнями, я… Припарок

не надо - я дрожу, но не больна.

Я счастлива. Нечаянно. Нездешне -

так не бывает здесь, чтоб сразу: «на,

все, как хотела». Как хотела! Вешней -

нелепо и назло календарю -

живу, цветет сугроб жестянкой «Cola»;

я вся - сплошной глагол «благодарю»,

и нет блаженней этого глагола,

и надо бы сказать: «остано…». Вий

иронии пусть шарится вслепую,

и, так и не поймав моей любви,

смахнет слезу неженскую скупую.

Сквозь строй твоих ресниц - уже легко,

смешить, смешать и ауры и пряди...

шептать себе: "Пей мед и молоко,

о завтрашнем не думай, Бога ради!"

 

 

Македонствую

 

Поздно ластиться колкой стерней своей стрижки о руки,

Хватит карму мою на досуге вязать узелками,

Все равно я от них избавляюсь, желая разлуки.

Нет меча, но и рвать мне приходится все же не камень.

 

Македонствую. Гордиев узел - зубами. Сахара

Пышет в глотке, но это совсем несерьезная плата

За мое ренессансное утро в финале кошмара -

В хэппи-энде кошмара. Прощай же, шестая палата!

 

Я спала в твоих стенах под пледом татарского ига,

Средь ветвей родословного древа семьи Чингисхана.

Я проснулась, и я отреклась - воплощенная фига -

От своих наваждений. Пусть в глотке пески и барханы,

 

Я залью их двойным и, пожалуй, слегка алкогольным,

Так похожим на наши прогулки бодрящим напитком,

И - на ловлю ветров в амстердамы-пекины-стокгольмы

А тебе, мой минувший, останется верить открыткам.

 

***

В третьем и последнем акте лета

Все герои переходят грани:

Кто-то между хамом и котлетой,

Кто-то между киской и пираньей.

Осень вышла в путь из Кериота,

С рюкзаком за узкими плечами,

В нем парча - шить занавес ночами.

Сшить и опустить – ее работа.

Ей отдам набор кривых улыбок

За букет махровых эгоистов,

Чей характер до того неистов,

Что вокруг них мир текуч и зыбок,

В нем укроюсь рыбкой-эмбрионом,

Безответным и полупрозрачным,

Чистым пред людьми и пред законом,

И еще не знающим, что значим…

Не успею. Катарсис мой грянет

И попросит вежливо ответа…

В третьем и последнем акте лета

Все герои переходят грани,

И, прорвавшись в… охру? сурик? просинь?

Может быть, спасибо скажет кто-то,

Что не торопилась эта осень,

Вышедшая в путь из Кериота.