ПАТРИОТЫ НЕБЕС

 

(Когда в апреле в Сент-Шапеле

мы в окна-витражи смотрели)

 

если спросят кто мы то скажи патриоты небес

эти зданья в лесах нежилые они неживые

дежавю этих улиц и только в зените впервые

видишь город из туч там живут патриоты небес

облака приютят тех кому не хватило земли

я хочу быть с тобой в облаках нам постель расстели

если спросят кто мы то скажи патриоты небес

в окна-розы смотри там витражный фасетчатый лес

преломленье лучей виртуальные своды свободы

но объяли меня до души сент-шапельные воды

ах не воды цветные а светопотоки сквозные

если все-таки спросят скажи что не мы а иные

незнакомые двое сейчас в этом храме в слезах

в витражах заблудились а мы в небесах в небесах

 

ТЮРЬМА

 

это просто любовь мон амур если мы

разберем наконец стены нашей тюрьмы

по кирпичикам дней по решеткам ночей

не на воле окажемся – в ней ей видней

дальнозорких пейзажей двойное родство

трудолюбия будничное божество

в пантеоне бесчисленных праздных божеств

ветра в поле неволей замедленный жест

очерк леса – зубцами двуручной пилы

концентричность рисунка на спиле иглы

протыкающей сердце как шпиль Сент-Шапеля –

облака в несговорчивом небе апреля

не миракль не мираж предвечерний витраж

на неделю займешь и уже не отдашь

город-праздник он наш и не наш и ничей

и ему как в тюрьме за сетчаткой очей

в самом центре зрачков непроглядная тьма

мон амур неужели мы сами – тюрьма

 

ЭТО НАША ЗЕМЛЯ – ВУАЛЯ!

 

это наша земля сильвупле вуаля

на пять дней и ночей и Луна в два окна

двух отелей где стелют постель не для сна

только в этой земле вуаля сильвупле

по весне не взойдут семена

заоконного сада о трех деревах

тонкоруких цветущих в чадящей пыльце

ты стоишь с выражением весны на лице

в этих вечнозеленых словах

из которых французские разве вах-вах

мон амур хлорофилл изумруд напросвет

ты стоишь в этом счастье которого нет

по колено по грудь но нигде кроме снов

в этом городе любящем блудных сынов

или бледных и благоуханных ля фам

растворенный в крови неподдельный парфум

флерорандж гиацинт резеда лакфиоль

Прозерпина которую звали Николь

песнякиня журавлик закусочной "Липп"

через строчку короткий абсентовый всхлип

бон суар мон амур вдоль спины по ногам

только волны тепла а не острая боль

от ладони скользящей твоей не неволь

расставаться без слез без вопроса когда

будут где-нибудь наши земля и вода

на законных а не заоконных правах

темный дуб и цветущий каштан в головах

 

ПАРИЖ ПОВЕРХ КРЫШ

 

На Пляс де ла Конкорд никто не продает каштаны. Плотнее запахни пальто. Чужие страны

в апреле слишком холодны, чтоб задержаться. Мы – только пасынки весны, что обижаться

на отторженье, на разрыв. У туч оттенок спелых слив.

«Усынови-удочери», – скажу Парижу. Когда еще, о мон Пари, тебя увижу,

когда еще во все глаза в витражном храме фасетчатая стрекоза скользнет крылами

по лбу наискось, по щеке, по не пролившейся тоске.

Закинешь голову повыше – нет слез, зато есть сад на крыше,

есть олеандровы цветы и ты, и ты.

Метро начинено людьми, но мы у цели. Вот-вот заснем, мон шер ами, в одной постели.

Но подожди, сожми ладонь. Еще по кругу протащит карусельный конь твою подругу

(то есть меня) – в огнях, в слезах, в цветах, в народе. На карусельном небе – ах,

несется ангел-вертопрах по несвободе – как будто трассой скоростной мотоциклист. Побудь со мной. Смотри – горячечный цветок, стальной, точеный.

Тебе – на запад. Мне – восток мой обреченный

на жизнь надеждами. Мой свет, надежд ли нет..

Простимся завтра. А пока – подсвеченные облака, промозглый ветер у воды и ты, и ты.

 

НАМ – СЮДА

 

Плывем-плывем, обнявшись, по Дунаю – вот Будапешта клинопись ночная –

ультрамарин, краплак, кармин, сиенна – Дунай впадает в Сену.

Плывем, обнявшись, по весенней Сене, у Трокадеро выйдем к карусели –

по кругу – от Ван Гога до Гогена. Впадает в Темзу Сена.

Плывем, обнявшись, по ноябрьской Темзе – мы любим Лондон, он нам платит тем же –

такая вот взаимная любовь над этой гладью серо-голубой.

Я плохо географию учила. Я и тогда – всегда – тебя любила.

Любой поймет: мы плыли и приплыли домой, где Днепр вздымает волны-хвыли.

Он мог бы впасть да хоть в Большой Канал, но ты же знал:

в Венеции высокая вода, а нам – сюда.

 

СНЕГ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ

 

Снег Вербного воскресенья на отцветающих сливах,

Слева – днепровский кагор киевского разлива,

красный закатный сок города-винограда.

Сумеречный марш-бросок сквозь сон. И твоя Саграда

Фамилия. Как зовут мастера? Долгостоен

вышний его приют – выше миров и воен,

выше высот, куда все улетают снеги.

Пусть он тебя спасет и не промочит ноги

в следоходной реке.

Дальше – рука в руке –

вдоль затопленных штолен,

мимо пустых рукавов колоколен –

по касательной – к тем неприкосновенным

снежинам,

чужбинам

и рощицам вербным,

к тем пальмам – из Пальмового воскресенья (три недели назад) –

они все стоят

там, где "В парке Гуэль распускаются грозы".

Снег сквозь слезы.

 

ДОННА БАРСЕЛОНА

 

Днем гуляем и Ramblуем, ночью будишь поцелуем,

утром водишь в парк Гуэль. Заоконна, беззаконна

это донна Барсалона расстелила нам постель,

обвила, сплелась, раздела и сдалась, как Сьютадэлла

цитаделью из травы, апельсиновых – с плодами –

веток, виснущих над нами и цветущих – с головы

до подошв и, в землю вросших, омывающих подошвы,

теплокровных ровных струй, вертикально восходящих,

как Саграда**** всех скорбящих и ликующих. Ликуй,

мой – без края и кордона – это донна Барсалона

отменяет твой отлет, veni, vidi, vici, визы

и ведет тропой с карниза по гиперболе, и лжет,

что сливаемся навеки, как фаянсовые реки –

обожженная глазурь – над бетонными стволами

закругленными углами перетекшие в лазурь,

охру, бирюзу, сиену. Заплати любую цену,

но останься. Дом – детдом! Но зато – не без приюта:

дом-квадрига, дом-каюта. Вскачь ли, вплавь – с открытым ртом

и закрытыми глазами. Город, смилуйся над нами,

рассчитаемся потом – пОтом, топотом по склону –

восвояси, Барселона, за границы из стекла…

Сразу слепнем, сердцем зная: вот уже твоя цветная

пыль в трахее проросла – каждый выдох строит грады,

многоствольный лес Саграды продирается в зенит.

Розны, слезны и беззвездны. Но, раскачивая бездны,

колокольный лес звенит – утешая, утишая, примиряя, воскрешая,

Барселона с нами спит.

 

И ПЕНЕЛОПА, И ИТАКА

 

Твоя дорога, Одиссей,

предречена, неотвратима,

разлучна. Следуй по прямой

и не сворачивай ни разу

к чужим огням. Иди вперед.

Пустило корни наше ложе,

и птицы меж цветущих крон,

волнующихся в изголовье,

поют. А ты не будешь петь,

когда дорога полный круг

опишет. Как ты будешь нем,

крылатый меж моих коленей…

 

СПЛЕТЕНЫ

 

вода упруга ты упруг мой обретенный друг

на глубине ли в глубине со мной или во мне

ты отражаешься дробясь и солнечная вязь

без швов стыкует сплетены как утренние сны

с горячим утренним лучом входящим в плоть и в дом

my sweet мій світе от щедрот хрестоматийных вешних вод

и вышней синевы бежать ли уплывать ли нам

как в час последний по волнам кладбищенской травы

 

ДОРОЖЕ

 

дороже дороже дороже и необходимей тебе

тисненье губами по коже прикушенный след на губе

плетенье хотенье вязанье двух слов с междометиями

оскальзыванье увязанье какими мы были людьми

какими мы будем стрижами каштанами яблонями

но рук мы еще не разжали но облако ты мон ами

а я твое чистое поле залей от цветов до корней

о как мы летаем в неволе о как пожалеем о ней

 

ПЛАГИАТ

 

Ты выйдешь ночью на шоссе вдвоем с тоской (хоть не дыши) –

все строки – плагиат, и все пробелы тела и души,

к чему бы не влеклась ладонь, во что б не упирался взгляд

(живее, кажется, латынь) – все плагиат,

реминисценций ремесло, бродячий, списанный сюжет.

Луне вдвоем с тобой светло. Но где он – не заемный свет

полночный? Ну, ступай назад, в нору родную. Будет, брат,

и под колеса – плагиат.

 

НЕ ЗАБЛУДИТЬСЯ БЫ

 

Пленник иллюзий, аллюзий, коллизий, прост, как Бетховен в этюде “К Элизе”,

сложен… А, впрочем, все сложены в срок будем – кто в глину, кто в зыбкий песок,

друг ли? возлюбленный? ныне и присно – названный брат, без которого пресны

праздников пасхи и будней хлеба, нас отпустила на откуп судьба.

Не заблудиться бы, горний мой брат, в зимнем лесу перекрестных цитат,

в райском саду, где не ждут, но предложат спелый ренет и безбрачное ложе.

А в темноте – асфодель? Асмодей? …Вместо того, чтобы делать детей,

жаловать ближних и жалить родных, мы возжелали занятий иных –

сольных и слезных, созвучных тому, что разглядели, на свет и во тьму

порознь шагая, срываясь в овраги, в бездны, разверзнутые на бумаге,

навзничь сплавляясь по сонной реке, чтобы обняться и слиться в строке.

 

ВИДЕТЬ – УЖЕ ВЛАДЕТЬ

 

Значит, мой, если доступен взгляду... Поздно оправдываться, мон ами,

видеть – уже владеть. Поди отыми у черной дыры зрачка его отраду:

профиль скуластый, сутулой спины откос – туго стянутую аквамарином глыбу.

Видеть – уже владеть безраздельно, ибо глаза не возвращают ничего, кроме слез.

Можно взор отвести, все равно во тьме, за сетчаткой впечатавшись, живешь во мне –

нерастратная матрица тщетной веры – где б ты ни был, в каких пространствах и сферах...

 

ЗРЕЛИ В АПРЕЛЕ И МАЯЛИСЬ В МАЕ

 

Зрели в апреле и маялись в мае, вместе скорей пустоту обнимая,

нежели эту условную плоть, с ненасытимым желанием плыть

в тихих и теплых течениях, зная, что разбегаются их берега,

словно галактики в небе врага (в нашем-то – тесно от сонма светил).

Мы ли тянулись друг к другу без сил, маялись в мае, юлили в июле,

в августе краски сгущали? В свою ли реку входили по грудь, где темно,

а полагается быть негасимо? Тихим и теплым теченьем сносило

двух, не забывших, что были одно, прежде, чем собственно были, до срока

им разлучиться по воле потока.

 

ТОЛЬКО ТОЧЕК ИЗЮМ

 

От тебя и хула - пахлава и кишмиш, Но молчишь. И выпрашиваю слова.

Вот и гуси летят, и закапало с крыш. Ближе, чем от Сочельника до Рождества –

от любви, до того, что не знает имен, как не знаю, о чем там писал Элиот

(о жестоком апреле? обвалах времен?). Междуречье мелеет и паводка ждет.

Кто бежит от себя, тот и нем. А зачем мне, согласной, бояться согласных, и взор

от сговорчивых гласных (от мускусных роз) отводить? Исихаст? Что ж, и это зачтем.

Ах, не прячься: "Конфуций…Катулл…Кьеркегор...". Все цитаты точны, если метят под дых.

Говори-говори, все равно разговор – только точек изюм и зерно запятых.

 

НЕБЕСНЫЙ ИЗОЛЯТОР

 

Ты вдвоем, но не со мной, так и будем жить раз-дель-но.

Это, в общем, не смертельно, как мышьяк — на зуб больной.

Почернели времена, почтальоны ходят мимо.

Это, в сущности, терпимо, я ведь тоже не одна.

Бунтовать – напрасный труд, посажу аккумулятор -

и в небесный изолятор не с тобою упекут.

Мы не вместе даже там Нескончаемо, бессмертно

будем звездами – посменно – мы светиться по ночам.

Но не вместе – даже там.

 

ПТИЦА

 

я спрашивала где наша птица ты говорил улетела

глиняная птица-свисток улетела за песней

кто теперь смотрит вниз на быстротекущую воду

с узкого подоконника я бы смотрела в небо

я спрашиваю где наша птица ты говоришь разбилась

хрупкая плоть комок необожженной глины

кто теперь свищет текст на языке не помню

с узкого ложа мы видели только небо

 

ВЕРБАЛЬНЫЙ МОЙ (НЕТ – BOOKОВЫЙ, КЛЕНОВЫЙ)

 

Вербальный мой (нет – bookовый, кленовый), мой книжный ближний, мы для жизни новой

не созданы, поскольку зелены от спутанных корней до розных – в кронах –

рулад на птичьем, сбивчивом. В законах не сказано о том, что до весны

им следует молчать, не умолкая, и вот щебечут, свищут, потакая

потокам света. Ах, весна какая идет за летом вдоль материка,

где дни, как он, сплошь зелены и сини. И райские сады идут в пустыни,

и, как к тебе, протянута рука к тесненным неразрезанным страницам,

к теснящимся в веселых кронах птицам. Но паучок у зимнего виска

все выплетает, спутывает, вяжет – а мы беспечны. Кто кому подскажет

и кто кому посмеет объяснить: одна из Мойр уже поймала нить

и ножницами щелкнула….

 

НАД МОСТОМ МИРАБО ЧЕРЕЗ ЛЕТУ ВО ЛЬДАХ

 

Под мостом Мирабо через Княжий Затон лед прогнется и вытолкнет нас, как батут,

выше голых деревьев и птиц. А потом твои ангелы медленно к нам подойдут.

Ты от зыбких летучих пейзажей отвык. Вспоминай наш язык,

испаряющий плоть, газирующий кровь – его глосс, его ос растревоженный рой.

Эти осы являются жалить и жечь, чтоб забыли мы пешую речь,

чтоб очнулись в цветущих январских садах над мостом Мирабо через Лету во льдах.

 

ОДНОСТОРОННИЕ ПОВЕРХНОСТИ АВГУСТА ФЕРДИНАНДА МЕБИУСА

 

Как ласточки на млеющем полете, косые крылья ласк углы срезают.

Медовый дом – оплот двуспинной плоти – неспешно пчелы пальцев осязают.

И комната смыкается, как лента того лжеца от оптики на "эМ".

И шепотов шмели в начале лета еще слышны, но пропадут совсем.

еще еще еще-е еще-ее ещ-ее-еее

 

ОГОНЬ

 

Одумайся, оставь, не тронь! Эриний манит наш огонь.

Гневить богинь – не меньший грех, чем по течению утех

плыть в слепо-глухо-немоте. В непостижимой высоте

течений горних так завис ночной летун. И страшно вниз

ему взглянуть. А вверх – страшней. И твердь, чем дальше, тем родней,

а, значит, нет пути назад. …Рывок, заплыв, межзвездный гон!

И бездна – вверх. А вниз – базальт. Нет, верх и вниз – огонь, огонь.

 

А-А-АХ!-РИКА

 

"Крутится вертится шар голубой, крутится вертится над головой…" –

Царственной кистью коснется запястья кукольник Шарль. Задохнешься от счастья.

Не от его утонченных манер, а от того, как сияет Превер,

каждою строчкой гортанной сладимый. Господи, это не твой ли любимый

все от тебя не отлепит зрачки? Вдруг да расступятся воды реки –

и заскользишь завороженным шагом посуху вслед за стареющим магом,

вплавь по отвесным небесным волнам – в А-а-ах!-рику к синим летучим слонам,

к желто-гарячим летающим рыбам. И – по друг-дружным лекальным изгибам –

дальше (нет – ближе, тесней не бывает). Кажется, это вода прибывает.

Он говорил, что научит дышать и под водой, и не нужно бежать

прочь от гремящего пенного вала. ...Ах, не вода, не вода прибывала...

 

НЕТ ГРЕХА

 

мой драгоценный мой литературный не критик чистый вымысел ажурный

как лес зимой прозрачный на просвет куда деваться от сплошных побед

льда над водою горя над бедою календаря над даром жить вне стрелок

стрелка над стариком в завалах грелок привыкшего до греческих календ

откладывать чтоб жизнью молодою когда-нибудь натешиться с колен

ее уже не сталкивать как чадо опасных но вполне дозревших лет

пока столкнешь она и перезреет несбывшееся светит да не греет

и от греха бежать уже не надо и нет греха и жизни нет как нет

 

АрхиМЕД В ПОЛНОЧНЫХ СОТАХ

 

Нежность моя, разлука – плохая школа, а впереди – разлучные университеты.

В будущем времени – ни одного глагола, но привыкаешь, как в поезде спать одетым.

Нежность моя, когда-нибудь да освою: не подменять лицо на твое, погружаясь в тело,

как бы теряя в весе на "отболело" и, полегчав, собой вытеснять живою

мертвую воду залива, летнюю воду реки на "Тэ" и эту дальнюю, будем надеяться, воду – Лету.

 

В ЭТУ ВОДУ

 

Ты входил в эту воду не раз и не два. То мелела река, то срывала мосты.

Если честно, и сам различаешь едва, где кончаются волны, и следуешь ты.

Невесом, как младенец в родном животе, и обласкан на несколько жизней вперед,

знать не хочешь: у берега склоны не те, русло сухо, песок набивается в рот.

 

ЗИМА

 

мне подходит состав твоей крови но ты донор света и доктор до первой звезды

в темноте проступаешь абстрактным пятном млечно-белым на белом на вспоротом сном

одеяле небес прохудившемся и растерявшем гусиные перья свои

от засеянных пухом бессонных равнин до неслышимых ухом напутствий родным

до последних последных «прости-отпусти» до ледышки-синицы в разжатой горсти

 

СЛИТНО - РАЗДЕЛЬНО – СЛИЯННО

 

ласкать взахлеб смотреть во все глаза по праву лицезренья осязанья

обвить опутать прорастая за границы слуха зренья обрезанья

льнуть всей ладонью нет двумя и ртом членораздельность отрицать сдвигая

сливая буквы смыслы сопрягая пробелы будут но потом потом

молчи пока на вечность я моложе когда нас уравняет поздний дом

и сам с землей сравняется мы тоже

собой заполним роковой пробел но это будет только близость тел

а близость душ слиянных разведет нас в небесах с летучей взвесью духа

и будет тот кто эту взвесь вдохнет открыт для чуда зрения и слуха

и осязанья и иных щедрот

 

ДЕЛЬТАПЛАНЕРИСТ

 

когда ты сложишь свои крылья блаженный дельтапланерист

и приземлишься без усилья в лучах зари и сам лучист

когда влача остов полета его титановый скелет

ты скроешься за поворотом дороги вдоль которой нет

ни тени тех потоков света в которых плыл парил летел

ни дня из той осьмушки лета травы деревьев наших тел

еще несовершенноледных не юных но не ледяных

еще полетных но свободных отныне выбирать иных...

 

ПОЧТА В ОДИН КОНЕЦ

 

... И в третий раз, войдя по грудь в затон, увертливый, как ртуть,

ломая лед, вдыхая снег, следить, как утлый наш ковчег –

уже не здесь, еще не Там – по-ка-чи-ва-ет-ся. По складам

тебе скажу я: "Вы-би-рай" – так, чтоб не слышать слова "рай",

не помнить скрип у Царских врат, когда ковчег вплывал в алтарь,

а помнить мед твоих цитат, целебный твой словарь.

С душой-голубкой мы опять в силках все тех же зим и рифм.

Не кормчий ты, тебе ли знать, что рифом стал небесный Рим

и днище разодрал. Гольфстрим течет по венам вспять.

От сердца отливает кровь. Молчи, мой кровный друг…. Покров

воды ли, нежности – по грудь – сминает вдох и гасит взгляд.

Смотри, уже в обратный путь Все наши голуби летят.

 

ПРОЗРАЧНЫЙ ДОМ

 

Не гусь из тех гусей, что Рим спасли, а друг из тех друзей, что сердце губят,

однажды Небеса полюбят тебя – за краешек земли

захочешь задержаться, мнимой, заснеженной, многолюбимой,

за вырез бухты, ломкий наст, но, ветром в Небеса несомый,

весь, будто голос, невесомый, о нас, о нас

расскажешь и начнешь сначала – как целой жизни было мало,

чтобы понять, чтобы обнять и написать стилом весла

на воске спящего канала, на тусклом золоте листвы,

о том, что мы еще мертвы, но жизнь любить нас не устала.

Небесный Рим прозрачный дом – мы все сойдемся в нем.

 

ЧТО НАМ ДЕЛИТЬ?

 

теперь молчи и пусть она поет что нам делить когда ее сопрано

стоит как снег отвесный нет идет как поводырь выводит из тумана

слепых детей доверчивых седых дороги нет но музыка но стих

от слов уже свободный выдох а-а-а-х! ах фейгалэ вернулась в головах

порхаешь плещешь крыльями за ней лети-лети не так уж много дней

у нас с тобой еще полгода год и залетейский паводок снесет

покорных двух но пусть она поет

еще

 

ЖДЕШЬ

 

Ждешь: обмелеют потоки словес горних когда-то, но темных и дольних...

Я – о любви без объятий и без мыслей о них, потому что бездомной.

Речь не о стенах, не о простынях, коих единыжды больше не смять нам.

Я – о любви без тебя и меня, вне наших тел. О подобии смутном

той, для которой мы жили с тобой, слепы во взвеси ее световой.

 

НЕЛЕГАЛЬНЫЕ ЛЕГАТО

 

мы учимся долготерпенью у гаварецких черных глин

и потакает теснопенью синхронное легато спин

от Маковея до Успенья потом один

растрогаешь свои бе-карр-ры но не Реббеку

Заступница перед небесным престолом помоги нам голым и безглагольным

но не безбольным

Реввека-Ривка вдоль спины от загривка до пят двое слитно не спят

 

ОТ ОСТРОВА Я-ВЫ ДО ОСТРОВА Я-ТЫ

 

"Человечество есть сообщество островных вселенных"

(Хаксли)

 

Острова мы всегда острова даже если твоя голова

возлежит на моем животе далеко до тебя по воде

заливающей твердь растворяющей смерть

от острова Я-Вы до острова Я-Ты

чем рады тем и богаты

засыпая на разных кроватях отвернувшись к стене

каждый в своей стране