Каин Саше Кабанову …И я пишу, что я люблю тебя, Что молодость дурацкая моя, Что вообще вся жизнь дурацкая моя, – Всё это – ничего ещё не значит. Ты всё поправишь, карте вопреки: И я, конечно, тоже буду мальчик В глухом саду, где вишни, кулаки, Где плачут; и дают друг другу сдачи. …И я прошу: отдай же мне меня. Мне – всю меня, наполненную кровью, Весной, герленами, ветрянкой, корью, Цивилизацией, привычками и страстью – И я возьму себя как женщину, как сласти. А что потом я сделаю с собой – Про это догадается любой. В хай-тек, в мой нелюбезный век Тебя прошу, как просит человек, Отдай меня, отдай, но не оставь – Всё остальное сделаю сама: Я буду жить как гастерарбайтер, без прав, Я буду строить новые дома. И продавать хурму и пахлаву, И возносить тебе и всем хвалу. Всё забывать и вспоминать опять, Когда меня, одну из всех, он спросит: «Так, а который именно Иосиф?» Когда со мной захочет поиграть. На нёбе привкус яблочный, железный И аргумент мой желчный, бесполезный. И обложили уж со всех сторон Но я сама себе сухой закон. В глухом саду, где правда и неправда. Два выродка, два ирода, два брата Сидят, обняв колени. Сад затих. Глядят во тьму, и тьма глядит на них. 8 августа 2006 Собака. Любе Серовой Ворочается, наминая мне бока. Ворчит, как старая дворовая собака. То окает, то брешет, то икает. Как будто в поддавки со мной играет. Но выиграет наверняка. Я выхожу сегодня из игры – И голова, и мышц моих бугры. Залиты спиртом и оттерты скипидаром Лежат на полочке невыгодным товаром К ладоням липнут пряничные звезды И из меня, наверно, можно делать гвозди. Она берет недаром или даром А после на метро полдня катает. Молчит Фадеев и молчит Катаев. Ну что ж. Решила, так бери меня, бери. Но ни о чём теперь не говори. По рту читай, тамбовский мой товарищ. Что манной каши ты со мной не сваришь. — бразды и борозды, поля и тополя, роддом, потом соддом, и милая моя, и небо и свинец и страшно и легко и по губам ты мне разлитым молоком — А небо всё – один большой живот, И кто в нём нынче только не живёт: И Скорпион, и Бог, и самолёт, Гагарин и Медведица Большая – Та тёплая, паршивая, живая, Что из ковша лакала молоко, И брызги разлетались далеко, И нету этому конца и края – А только обгоревшие края, И страсть, и смерть, и молодость моя. 13.02.06. Приручение. Два года я молчала. Я молча-... Я так хотела в морду – кирпича. Я так хотела рот забить щебенкой. Она давала молоко мне с пленкой. И год прошел, и два прошло, и три. Ну не смотри, ну плюнь да разотри! Ну не смотри ты на меня оттуда! Как на меня, щенка, посыпались дары. Как люди были рады и добры. Как я кричала ей: «Уйди, паскуда!» Апрельский лед и майская сирень, И устрицы, и ножницы, и лень! И ласточки, и винограда груда! Январь малины и январь открыток! Но вот не мил мне белый божий день. И черный чай несладок стал и жидок. На почте киснет банка сургуча. В моем парадном стружки и моча. Какие, нафиг, матери и дочки. Во мне одна вода и камни в почках. Я позабыла, как писать – в тетрадь. Валокордин, душевные болезни. Но кто мне напевает тихо песни? Но кто меня прощает? И – опять... Звезды. Не надо, не надо вопросов. Не надо, не надо причин. Опричнин, Чечни и мужчин. В бушлатах, высокого роста. На небе – огромные звезды. Под небом – Казань, Сталинград. Так просто, так, Господи, просто. Вода и кровавая простынь. Так, Господи, ты невпопад. Сгорают кремлевские звезды. Сгорают советские звезды. И – вниз пионерские звезды До вспаханной черной земли. Проходит двухтысячным томом, Проходит двухтысячным годом, Проходит двухтысячным сроком. И были кровавыми роды – Но те коммунальные воды Уж в Лету давно отошли. По гландам березовым соком. По почкам морозовым павлом. Запомни, ни слова о главном. Нас вёсны бьют точно поддых. Зовут коммунальные пезды На подвиги для молодых. Таких же, как мы, узколобых. Таких же, как мы, узкоглазых. Таких же, как мы, узкобедрых. Поспорим с тобой на щелбан? Том Сойер, бульдог, барабан. Тот май! Маршируют бушлаты. Тот май! Маршируют уроды. Мы с ними одной ведь породы. Ломай меня, как когда-то. На небе – огромные звезды. И стыдно, и страшно, и пылко. И ландыши, и пулемет. Она ведь все сразу поймет: И в чьей бороде снуют мыши, И кто тронет тоненький лед. Ворованным воздухом дышит, Военные песни поет. 22.08.05 * * * спиртному предаваться, предавать огласке, бога, строить глазки, подтирать, с утра преподаваться, поддавать давно не страшно, а скорей умильно. на шее жаба, в горле скорпион; топила масло, резала лимон; рекламой лица заливал неон; погода нтв; в прогнозе ливни. не страшно жить, но тошно проживать, хамить, глотать, квартиру прибирать. из М и Ж чего-то выбирать. свет погасить и вынести помои. молчать, мельчать или мельчать, молчать; носить язык, чулки, печаль, печать. случайно свою женщину встречать ни страшно, ни смешно, ни боже мой Финиш В загоне, в клетушке, при лампе, в неправде: в парадном. Без фенек, без баек, без денег и прочих плюмажей Становишься общедоступным и всемипонятным. Как памятник – бронзовым. или как книга – бумажным. Не стих – документ. на груди не ладонь: отпечатки. И каждый твой выдох с мороза засчитан табачным. Когда соберёшься, забудь про очки и перчатки, Ведь ты же не стоишь, а я, ну конечно, не значу. Луна закатилась за крышу истёртым жетоном. Ты знаешь, на окнах в домах больше нет занавесок. Враньё разлетелось, враги разбрелись, заскучали вороны. И каждый из поводов наших достаточно весок, Чтоб не возвращаться с победой, чтоб тихо исчезнуть. Чтоб наоборот этим – логику финиша сдвинуть... Как много таких поднималось к тебе сквозь подъезды. Я знаю весь список. поэтому хочется сгинуть. Нева с молоком Оставаться как был дураком Оставаться как был молодым Оставаться как был никем Оставаться сыном полка И любиться со всем полком: Здесь у каждого – свой содом Здесь у каждого – свой гарем Льет клубами молочный дым Это снег идет напролом Это лед по венам моим Это бронзовый Пётр грозит Налитым своим кулаком И фанаты идут на «Зенит» И скинхеды идут наобум А потом все идут в гастроном А потом все идут домой И страна со мной говорит Не моим неродным языком Ах ты, Комар мой, Меламид… Ах ты, господи боже мой Ну а я говорю: «Погоди, Мне бы спать на твоей груди, Об тебя тереться десной, Обниматься с тобой весной, Если мы доживем до весны – То такие наденем джинсы… То такое посмотрим кино… Если мы доживем, но…» Я клянусь, не узнал никто. Не узнал даже Жан Кокто, Как кричать тебе рваным ртом, Как встречать тебя красным днем, Любоваться тобой тайком, Прятать шкалики в рукаве. Это будет потом, потом. В животе или в голове И полна Нева молоком И стоят корабли в Неве | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
