Серафиме Толокновой все бабы во дворе откровенно завидовали; сядут, бывало, на лавочку под липой посреди двора и завидуют:

— Счастливая ты, Симочка, до невозможности, все при тебе есть: сама при поликлинике медсестрой работаешь, муж полковник, в органах работает: красавец, непьющий, всю зарплату в дом несет. Генеральшей, может, скоро станешь? Опять же по курортам катаешься. Красота, небось, на Черном море: солнце, пальмы, мужики все неженатые.

— Ну, что вы девочки, какие могут быть мужики, я же с мужем на курорте была. Но красиво, конечно. Море теплое ласковое, плещется потихоньку, как котенок играется. Санаторий — загляденье просто. Город Судак на холмах стоит, а на горе вверху крепость старинная и башня девичья. Там принцесса жила красавица; ждала, ждала она своего суженого, не дождалась, от тоски в море бросилась и погибла. Вот такая древняя легенда. В Севастополь нас возили, красавец город, отстроили после войны. Отдохнули мы с Сережей замечательно. Я ведь Леночку с собой хотела взять, да у нее диплом скоро, учиться надо, а ведь она еще и замуж собирается

Детки у тебя, Серафима — один другого лучше. Леночка, вообще молодец. Институт скоро закончит, замуж выйдет, так ты не успеешь оглянуться и бабушкой станешь. Бабушка, а самой сорока нет.

— Да! Сейчас самое время детей рожать. Все условия государство предоставляет. Я вчера в мануфактурный заходила, материал на пеленки разнообразный свободно лежит, бери, не хочу. Это я в войну с маленькими намучалась: двое детей на руках, Леночка да Колька, мама больная, а от Сергея полгода весточки нет. Хлебнули мы горюшка в чужом городе! Потом уже, когда Сергей отозвался да аттестат прислал, полегче стало. А в бабушки меня рано записывать. Я и сама себе могу ребеночка родить!

Сказала так Серафима, сама своей шутке посмеялась, бабы тоже улыбнулись весело, и лишь только один Никодимыч, старик жизнью битый неоднократно, заметил, как при этих словах глаза Серафимины грустными стали, словно осенней поволокой их затянуло. Однако вскоре и осень пришла и зима прошла, а в конце апреля Серафима и в самом деле мальчонку родила. Красавец мальчик, во дворе такого красивого мальчишку и не видели никогда. Все старшие дети на мать похожи: черненькие, да кучерявые слегка, а этот весь в Сергея Алексеевича, мужа Серафиминого; светленький, сероглазый и нос картошкой. Глаза огромные, как два блюдца. Серафима из роддома вышла, на лавочке сидела, всем про мальчишку рассказывала и сама радовалась:

— Вот так получается, я на курорте себе сыночка заимела. Мы ведь в августе с Сергеем в Крым ездили отдыхать, я посчитала: как раз девять месяцев получается. Там он на южном солнце и образовался — Сашенька мой. И что интересно все младшие в меня пошли, а этот вылитый Сережка; наверное, и умный такой же будет.

Бабы смотрели на мальчишку, вздыхали да охали; кто радовался, глядя на Серафимино счастье, кто завидовал черной завистью, а старик Никодимыч сказал после Серафиме, отведя ее в сторонку:

— Послушай меня, Ильинична, послушай старика старого, не выноси пока мальчонку во двор, не показывай всем, кому попадя — сглазят они его. Иной человек, сам того не желая, порчу навести может. А еще лучше так сделай; сходи-ка ты к Гражине Дьяковой. Она тебе заговор сделает от сглаза, очень хорошо у нее заговоры получаются.

— К "Полячихе" идти? Да ты что, Никодимыч, я ее боюсь до ужаса. Даже когда с девчонками в баню идем, я ее дом за два квартала обхожу. Бабы говорят, она черную порчу наслать может.

— А ты слушай больше баб зловредных, они тебе и не такое наговорят. Ты меня расспроси, я тебе расскажу кто такая Гражина Болеславовна Дьякова. Я у графа Владимира Михайловича Дьякова с восьмилетнего возраста служил: во всех должностях находился и кучером и конюхом и лакеем и управляющим, всего перечислить невозможно. Я ведь тоже когда-то молодой и красивый был, бабы по мне сохли, — замолчал старик Никодимыч, задумался, молодость свою вспоминая.

— Расскажи, расскажи, Никодимыч, я ведь про "Полячиху" и не знаю ничего, только то, что бабы соседские рассказывали.

— Ну, тогда слушай! Приехал в одна тысяча девятьсот втором году в наш город врач Болеслав Парицкий. Я, почему все это хорошо запомнил? Я как раз в этом же году женился; Матрена, жена моя первая, красавица была первая в округе. Столько парней за нее сватались, а она все перебирала, красотой своей дорожила. Да, вот правнучка моя, Любушка маленькая, вся в нее.

Болеслав Парицкий – из польских революционеров был, и за революционную деятельность его к нам и сослали. А он не один приехал, а с дочкой Гражинкой. Ох, и хороша девчонка была, молоденькая еще шестнадцати лет нет, а вскружила голову всем женихам городским моментально. Доктор Парицкий в городе практику открыл, народ к нему валом идет, он никому помочь не отказывается, у кого денег нет, он так лечит. А Гражинка все время возле него, помогает отцу. Уважали их все в городе.

И в это же самое время граф Владимир Михайлович Дьяков в свое имение на лето приехал. Мы все время в Петербурге жили, сюда в Затишье изредка приезжали.

— А я знаю Затишье! Мы туда в позапрошлом году с Сергеем в дом отдыха ездили. "Вьюнки" называется. Ох, и черемухи же там; идешь мимо, дух захватывает.

— А ты посмотрела бы, что раньше было. Плывешь, бывало по речке Липатке, а вдоль берегов — ковер разноцветный: черемуха цветет. И у нас в имении черемуха да сирень вокруг. Весь дом вьюнок обвивал, отсюда и название. Наталья Алексеевна, жена графа, очень цветы любила. Хорошая была женщина графиня Наталья Алексеевна, нельзя о ней плохого слова сказать. Но в тот год графиня в Петербурге осталась, а граф Владимир Михайлович с сыночком младшим трехлетним Антошкой в деревню приехал. Антошка он в младенчестве слабенький был, доктора Петербургские посоветовали на свежий воздух в деревню его отвезти. А здесь у него припадки нервные начались, и ничем врачи ему местные помочь не могли, а один только Болеслав Парицкий сумел помочь. После очередного припадка он графу посоветовал сына в Европу на воды везти, сказал, что здешний климат ему не подходит совсем, он тут угаснуть может.

Собрался граф Дьяков за границу, мы с Матреной тоже с ним для присмотру, и Гражинка поехала. Она лучше всех могла мальчику помочь, когда у него припадки начинались. Обнимет она его, по головке гладит и шепчет чего-то. Он после этого засыпает и спит спокойно. Приехали мы в горы в Швейцарию, графиня опять же в Петербурге осталась, нездоровилось ей. Немного времени прошло, выздоровел мальчишка, помог ему горный воздух. Маленький был все время сидел или лежал, слабенький очень был. А в горах ожил, целый день бывало бегает по лугам, и не устает ни капельки. Аппетит у него появился, румянец на щеках. Граф решил в Швейцарии пожить немного, чтобы мальчишка окреп окончательно, а Гражинку не отпускает, говорит, мальчик не может без нее. А ведь не вся правда это была — любовь у них произошла. Это граф Владимир Михайлович теперь без Гражинки жить не может. И Гражина в него без памяти влюбилась. Граф — мужчина неотразимый: высокий голубоглазый, одни только усы чего стоили, всех женщин с ума сводили. Красивая у них любовь получилась: граф Владимир Михайлович стихи для Гражинки сочинял, цветы ей каждый день к завтраку, сам собирал, ревновал ужасно; одного иностранца даже на дуэль вызвал, а в Петербург и не хочет возвращаться. Так они до тысяча девятьсот десятого года в Швейцарии и прожили, Антошка уже большенький стал, от Гражинки ни на шаг, на французский манер ее madam называет. Ну, не знаю, чем бы это все кончилось, но в феврале девятьсот десятого скончалась графиня Наталья Алексеевна. Туберкулез у не был, по тогдашнему - чахотка. Тогда мы все в Петербург возвратились, Гражина из католической веры в православную перешла, и хоть ее по православному порядку Марией величать надо было, но она так Гражиной Болеславовной и осталась. Обвенчались они с графом, стала она графиня Дьякова, а как была девчонкой шустрой, так и осталась, не брали ее годы совсем. Через пару лет дочка у них народилась, Аннушкой назвали, граф в ней души не чаял, от себя ни на шаг не отпускал. Но когда империалистическая война началась, он жену и детей дома оставил и на фронт ушел добровольно, даже мобилизации офицеров запаса дожидаться не стал. И я вместе с ним пошел, и на моих глазах четвертого августа шестнадцатого года он и погиб. Стояли они с офицерами, обсуждали чего-то, вдруг прилетел снаряд с немецкой стороны… и от графа Владимира Михайловича только фуражка и осталась.

— Никодимыч, а мне рассказывали, что "Полячиха" с графским сыном старшим любовь крутила, вот от этого граф на войну ушел.

— Да не называй ты ее "Полячихой", да баб нашихх не слушай, сколько раз тебе говорить можно, бабы эти за один раз столько наговорить могут, что потом и в десять лет не разберешься. Старший сын Владимира Михайловича, граф Андрей, еще в тысяча девятьсот восьмом году по пьяному делу застрелился; он пропащий человек был: картежник и пьяница, а Гражину и на дух не переносил, разлучницей ее называл. А когда Дьяков погиб, Гражина Болеславовна сюда к отцу перебралась. Антошке уже семнадцатый год шел, он тоже на фронт рвался за отца отомстить, сколько его Гражина уговаривала, сколько слез пролила, он не послушался, ушел в юнкерское училище, а в марте семнадцатого к матери вернулся, он ее после смерти графини Татьяны Алексеевны все время матерью называл. Так они и жили в этом же доме, где сейчас библиотека районная: старый Болеслав, Гражина, Антошка и Аннушка. Болеслав в городе очень уважаемый человек был: до революции он большевиков у себя дома прятал, сам в партии не состоял, но сочувствовал. Сам товарищ Свердлов Яков Михайлович у него от сыщиков прятался. В городском музее специальный стенд есть. Но потом старый Болеслав умер, Аннушка в Москву уехала, а Антошка в сорок третьем под курской дугой погиб. У него зрение слабое было, мог бы на фронт и не идти, но он как отец добровольцем. А после смерти Антошкиной Гражина Болеславовна совсем переменилась; сидит часами на его фотокарточку смотрит и не плачет, а смотрит только. Поэтому-то бабы и не любят ее, что она ни с кем не разговаривает. Дочь, Аннушка хотела ее в Москву забрать, а она ни в какую. Отсюда, говорит, Антошка на фронт ушел, отсюда и я к нему уйду. Любила она его очень.

— Красивая история, Никодимыч! А я сплетен наслушалась, думала, что она колдунья. А что же она так все время одна и живет?

— Одна! Иногда дочка из Москвы с внуками приезжает погостить, я иногда заглядываю, Федька, сын мой, если что починить надо, да старуха Загладина, она тоже ворожея известная. Гражина Болеславовна раньше много кому гадала, а сейчас только изредка знакомым.

— А что она, правда, хорошо гадает?

— Не то слово — хорошо; насквозь человека видит. Еще в Швейцарии нагадала графу Владимиру Михайловичу смерть на поле брани. Не стала от него скрывать. Граф посмеивался только: - "Где же ты, Граночка, войну нашла, сейчас золотой век наступил: ни войн, ни голода, никаких несчастий не будет". А мне самому всю жизнь предсказала; и что жениться три раза буду, и детей у меня восемь душ будет, и еще много чего, все сбылось. Гражина Болеславовна на всем гадать умеет: на картах, на рунах, на кофейной гуще. А то она еще тебе карту составит по звездам.

— Что за карта такая?

— А того я не знаю что за карта, слышал только, что есть такая карта, звездная, по ней все о человеке сказать можно.

— Никодимыч, а как же я пойду, что я ей скажу? Ты ведь сам говоришь, она никому не гадает.

— Об этом ты не беспокойся. Придешь, скажешь, Кондрат Никодимыч прислал.

Послушалась Серафима Никодимыча, пришла к "Полячихе". Мадам Дьякова вначале ее сурово приняла:

— Ну что пришла, красавица, погадать, небось? Так не гадаю я теперь, всему городу это известно!

Растерялась Серафима, стоит не знает, что сказать. Наконец прошептала, заикаясь:

— А мне Кондрат Никодимыч сказал…

— Так тебя Никодимушка прислал! Что ж ты сразу не говоришь, меня в грех вводишь. Как он там, родной мой поживает? Совсем старуху забывать стал. Ну, заходи, заходи красавица, сейчас мы с тобой кофейку попьем, карты разложим.

— Ой, не люблю я кофе, я чай только пью.

— Для дела это, для дела, на-ка тебе мельничку железную, мели кофе потихоньку и про хорошее все время думай, только хорошее вспоминай.

Выпила Серафима кофе, чашечку перевернула — от себя, как ей Гражина показала, сидит, ждет. А Гражина Болеславовна долго узоры на чашечке рассматривала, ни о чем не спрашивала, а потом так сказала:

— Скажи-ка, Серафимушка, когда у тебя мальчонка народился? Утром?

— Да, двадцать четвертого апреля прямо с рассветом, как только солнце взошло, так он и родился маленький мой. Врач мне сказал, что в шесть часов гимн заиграл по радио, а через три минуты Сашенька мой закричал. Я потом в календаре смотрела; восход солнца в шесть часов три минуты.

— Ну, вот что, милая, сегодня гадать больше не будем, приходи-ка ты ко мне в четверг вечером, часов в шесть. С четверга на пятницу самое гадание получается. Я за это время гороскоп звездный составлю. Ребеночка с собой захвати, да все фотографии, что у тебя есть возьми. Все, что есть, неси: и детей и мужа и отца с матерью. Мальчишечку никому не показывай, тюлькой личико закрывай, чтоб не видел никто. А фотографии и те бери, где детки по одному сфотографированы, не все вместе.

Удивилась Серафима, она ведь еще ничего и не рассказывала про себя и детей. Хотела спросить, да постеснялась.

В четверг вечером взяла Серафима мальчишечку, а сама идти боится; что ей "Полячиха" нагадает неизвестно. Гражина Болеславовна фотографии долго рассматривала, карты раскидывала, Серафиму вначале ни о чем не спрашивала. Вроде она сама себе на картах гадала. Затем вопрос задала:

— Скажи-ка мне, Серафима, тебе говорили врачи, что роды тяжелыми будут?

— Да, мне врач мой Илья Давыдович говорил, что роды нелегкими будут, я боялась страшно, не молоденькая ведь уже, но ничего, все быстро прошло. А уж муж мой, Сергей Алексеевич, как обрадовался; так он переживал за меня. И что самое главное; весь в него мой Сашенька, весь в него: и глазки такие же серенькие, и ушки слегка лопоухие…

— Погоди, погоди, Серафима, ты мне про мужа погоди говорить; я не зря столько лет на свете живу, я тебе вот что скажу, красавица; любая баба самостоятельная в точности знает от кого она ребеночка под сердцем носит, сколько бы у нее мужчин не было, отца ребенка она всегда отличит. Муж твой — человек хороший, но к этому делу отношение очень маленькое имеет, а вот красавец сероглазый, что голову тебе в далеких краях вскружил…

— Задрожало сердце у Серафимы, задрожало и укатилось куда-то. Неужели все мысли по картам выведать можно? Самой себе Серафима признаться боялась, сама себя все время убеждала, что Сашенька от мужа, от Сергея Алексеевича…

— Ой, Гражина Болеславовна, вы и в самом деле все насквозь видите. И что он во мне нашел? Я ведь старая для него.

— Женщина ты видная, Серафима, грешить не надо, но и он не просто так. Полюбил он тебя, и всю свою жизнь любить будет.

— Ох, Гражина Болеславовна, тяжко мне; ведь никому и полслова сказать не могу. Сергея Алексеевича на учения телеграммой из санатория вызвали, а я на неделю позже уехала. Мне эта неделя минутой показалась. Я засыпать боялась, проснусь, думаю, а Виктора уже нет… А когда с курорта приехала, месяца два болела. Никто мне не в радость, ни муж, ни дети… спасибо Сергею моему, видел, что мне неприятно и не настаивал. Я все на болезнь ссылалась. Потом про беременность узнала… А скажите мне, Гражина Болеславовна, увижусь ли я с Виктором, дождусь ли весточки?

— Я тебе, Серафима, сейчас ничего не скажу, подожди маленько, сейчас руны нам все расскажут.

Долго "Полячиха" гадала: узоры на ладонях рассматривала, карты раскладывала, дивные карты, Серафима про такие карты раньше и не слышала никогда. Гадала сама себе и бабам соседским на простых картах. Когда сходилось – радовалась, когда обманывали карты, тоже не печалилась. Но Гражине Болеславовне она сразу поверила, а старая гадалка вдруг поднялась, ушла в другую комнату, а через долгое время возвратилась с блестящим голубым камешком в руках.

— Смотри сюда Серафима; вот тебе талисман, камень сапфир, что в переводе с латинского синий называется. Старайся, чтобы камешек этот поближе к мальчонке твоему находился, сшей чехольчик кожаный, пусть в нем лежит, на ночь обязательно в кроватку рядом с Сашенькой клади, от злых взглядов старайся спрятать. Вырастет мальчишка, в золото камень оправь, пусть при себе его носит, но не на виду. Из всех бед камушек его выручит, хороший это камушек. Он злых недругов прогоняет, но хороших друзей привечает. Ты знай, Серафима; куда бы мальчик твой не двинулся; это камушек его туда ведет. Самое главное, следи, чтобы помыслов у мальчонки плохих не появилось, не любит этого сапфир-камень, отвернется тогда он от него. Каждый день сыну внушай, только добро делать надо. Вырастет твой Сашенька, великим врачевателем будет, но вначале помотает его жизнь, покружит, побьет бока крепко. Но ты не печалься сильно Серафима, в конце концов, все хорошо будет.

Помолчала Гражина Болеславовна, подумала маленько:

— А сейчас мужу своему скажи, пусть погоны новые готовит, большое повышение ждет его. Будешь ты, Серафима, генеральшей в Москве проживать. Ну, теперь иди, перед отъездом зайди ко мне обязательно.

Серафима все сделала, как ворожея ей наказывала. Мужу правда про гадание не рассказывала, сказала, что во сне привиделось.

— Знаешь, Сергей, какой мне дивный сон приснился? Будто ты генерала получил, мы в Москве живем, квартира огромная почти в самом центре, а мы с тобой вечерами по театрам ходим. Так что готовь погоны и звездочки новые.

Сергей Алексеевич на эти слова лишь рассмеялся весело:

— Мечтать не вредно, Симочка; генеральша – это конечно должность заманчивая, но тут как бы вообще из армии не выкинули. Сейчас опять большое сокращение идет, нас уже предупредили. Так что не верь своим снам, врут они все!

Серафима спорить не стала, только во дворе старику Никодимычу рассказала, про предстоящий отъезд нагаданный. Никодимыч сомневаться не стал:

— Верь, Серафима, сбудется предсказание, не было еще такого случая, чтобы Гражина Болеславовна ошиблась. Жалко, что уедешь из нашего двора, душевная ты женщина, и семья твоя хорошая.

Недели через три, в один из дней Сергей Алексеевич пришел с работы радостный и взволнованный:

— Ну, Серафима Ильинична, никогда не верил я в твои сны, гадания, предсказания. Сегодня, должен сказать, поверил.

— С чего бы это Сергей такое произошло.

— Уезжаем, Серафима, в конце июня в Москву переезжаем. Приказ пришел, меня на работу в министерство обороны переводят. Фрол Прокопыч побеспокоился, за собой меня перетянул. Будешь ты теперь, Серафима, по московским проспектам разгуливать, по театрам ходить, парад на Красной площади смотреть.

"Ну, вот и первое предсказание сбылось", — подумала про себя Серафима, а мужа обняла и поцеловала:

— Сережка! Радость-то, какая, Лена с Николаем теперь дома жить будут, ни о каких общежитиях и думать не надо.

Долго Серафима собиралась и укладывалась, собралось за последние шесть лет оседлой жизни, много вещей. Все с собой брать не нужно, а выкидывать тоже жалко. Непросто все доставалось. Изнервничалась вся, ящики да узлы складывая; Сергей Алексеевич на новое место службы уже уехал, младших в пионерский лагерь отправили, Сашенька тихим ребенком оказался, спит себе целый день, покушает и не слышно его. На улице жара июньская во всю жарит, для младенцев нехорошая пора, а он спит себе и жару не замечает.

Утром Серафима от шума дождя проснулась, выглянула в окно, поливает ливень, а на востоке небо ясное-ясное, и солнышко из-под тучи светит ярко. Красота! Закончился ливень, солнце воздух осушило, и тут липовым цветом пахнуло, да так сильно, что у Серафимы голова закружилась. Распахнула она окно настежь, перегнулась через подоконник, вдыхает запах пьянящий.

— А что, Ильинична, не будет в Москве такого запаха? Зацвела липа-красавица — значит, полное лето пришло, пора в лес за лисичками, подберезовиками да маслятками. Я сейчас пошлю внуков липовый цвет собирать, скажу, пусть и на твою долю набирают. Сейчас он самый, что ни на есть ядреный, дождиком умытый.

— Спасибо тебе, Никодимыч, за заботу. Хорошо-то как, дождь всю пыль прибил, дышится легко. А я как раз сегодня собиралась к Гражине Болеславовне зайти.

— От меня обязательно привет передай.

Солнце уже печет вовсю, ароматный липовый запах по улицам носится, с другими летними запахами перемешивается. Радостно на душе у Серафимы, светло и радостно: все хорошо будет, все впереди.

— Ну, что тебе сказать, Серафимушка. Увидишь ты еще своего красавца сероглазого, не сейчас и не завтра, но увидишь. Не радостной будет встреча ваша первая, горестной, но только он сыночка вашего от большой беды спасет. А в конце жизни соединятся судьбы ваши. Жить будете все далеко отсюда, в другой стране. Хорошо жить будете, богато и правильно. Ты у детей и внуков в почете будешь. Все твоего совета спрашивать будут. Но это все не скоро будет. Езжай спокойно, Серафима. На вот тебе адресок дочки моей, зайди, передай ей поклон от меня. В случае чего, заходи к ней, душа у нее добрая, всегда поможет.