А.В. Кайманский

Про ворону

1

Шёл я домой июньским вечером и увидел около подъезда на заборчике ворону. Она сидела на одной лапе, иной раз теряя равновесие и восстанавливая его взмахами крыльев. Вторая лапа птицы нелепо торчала в сторону, и на неё ворона не опиралась. Судя по спокойному отношению птицы к находящемуся в двух метрах человеку, была она молодая, слёток – оперившийся и похожий на взрослую птицу птенец. Я остановился понаблюдать за ним. Видимо, лапа была у него или сломана, или вывихнута: она при движениях болталась, как неживая. Не только я заинтересовался птицей: за ней следил крупный серый кот. Птица увидела его, неуклюже соскочила с заборчика на асфальт и попрыгала в сторону. Меня удивило, что воронёнок один: обычно эти птицы птенцов не бросают, охраняют их не только родители, но и стая. Несколько лет назад по двору тоже ходил слёток, так невозможно было мимо него пройти: вороны пикировали прямо на голову, проносились на бреющем полёте так, что встрёпывали волосы людям. Весь двор наполнялся граем, когда кошка ли, собака ли, человек пытались приблизиться к малышу.

Я решил птенца подобрать и лапу ему вылечить. Хотя я был уже студент, взрослый человек, но детская мечта держать ворону в доме вдруг снова проснулась. Если б слётка охраняла стая, я просто прогнал бы его в сад, подальше от людей, где ни ему, ни заботливым родителям не было бы угрозы от людей.

Мечта заполучить домой ворону завладела мною после того, как меня, второклассника, свозили в уголок Дурова. Больше всего поразил меня там говорящий ворон. Он говорил мужским голосом, и если закрыть глаза, не понять было, говорит ли это человек или птица. Кто слышал болтовню попугайчиков, знает, что бормочут они не очень отчётливо, словно приглушенное радио. А ворон выговаривал слова так громко, так внятно! И даже коротенькие стихи декламировал! И даже умел лаять! Я сразу же захотел, чтобы появилась у меня такая чудесная птица, я бы её научил говорить, носил бы, как дрессировщик в уголке Дурова, на плече. К тому же прочитал книги Даррела, где он рассказывает о своём детстве на острове Корфу, из них узнал, что хорошо говорят и сороки. Конечно, мечту я попытался воплотить в жизнь: стал ворону ловить. Дело было зимой. Ловушка нехитрая: перевёрнутый ящик из-под посылки, одной стороной опирающийся на палку с верёвкой. Под ящиком я положил приманку – фарш. Станет ворона клевать фарш, под ящик зайдёт – я за верёвку дёрну, ящик опустится на землю, а под ним будет пленница. Чтобы птица пошла к ящику, я целую дорожку из фарша к нему выложил. Я-то думал, что вороны сразу кинутся в ловушку. Но они фаршевую дорожку склевали, а к главной приманке не очень-то стремились: ходили вокруг ящика, косились на мясо, одна даже рискнула быстро клювом уцепить кусочек, но не более того. Зато синички и воробьи так и толклись около приманки, и голубь вместе с ними, из-за мяса они все устроили возню, толкнули палку и ловушка сработала. Я подошёл, выпустил из-под ящика голубя, двух синичек и воробья. Снова положил приманку, стал ждать. Воробышки, синицы, голуби и снегирь никакого урока не извлекли, они то и дело попадали в зону действия ловушки. Но вороны к ловушке не подходили. Я зря проторчал на морозе более двух часов.

А тут такая удача! Слётка я поймал и принёс домой. Как и многие едва ставшие на крыло молодые птицы, он почти не боялся человека. Замотав в рубашку воронёнка (получить мощным клювом по руке не хотелось) осмотрел больную конечность. Точно, был закрытый перелом. Я выстругал из веток лубки и наложил на лапу. Воронёнок сразу же стал отдирать неудобный предмет. Возился он долго, и упорство взяло своё: на полу оказались и лубки, и бинт. Пришлось мне голову поломать, как бы сделать так, чтобы молодая птица не могла снять повязку с лапы. Придумал: разрезал пластиковую бутылку, из неё сделал нечто похожее на маленькую юлу и надел на лапу слётку так, чтобы это сооружение полностью закрыло лубки. Помогло: птенец не мог избавиться от мешающего предмета, хотя и выдернул из него ватную прокладку между лапой и краями пластика.

2

Конечно, птицу нельзя было оставлять без имени, но мне ничего подходящего в голову не приходило. Нужно было звучное, короткое, легко произносимое имя. В конце концов ничего умнее я не придумал, чем назвать птицу Корвус – по-латыни «ворон». Нельзя сказать, что это имя удовлетворяло всем требованиям, но прижилось. Птица стала откликаться на него дней через пять. Кормить слётка было забавно: взрослая крупная (во всяком случае, на вид) ворона разевала с карканьем рот и ждала, пока туда попадёт мясо. Далее следовал судорожный глоток и новое требование пищи. Первые два дня Корвус не брал еду из миски, нужно было поводить ею перед клювом. Потом научился есть сам, при этом разбрасывая еду.

Птенец опускал клюв в кормушку, копался в ней, доставая самый нижний кусок, а остальное рассеивалось по полу рядом. Ещё хуже обстояло дело с поилкой: всю воду слёток разбрызгивал. Чуть позже я понял, что Корвус пытается искупаться в поилке. Нравилось ему и долбить в пустую посуду мощным клювом: раздавался звон. Стукнет Корвус кормушку так, чтобы она перевернулась донцем кверху, и гоняет по комнате, ударяя клювом. Чтобы охватить всю картину, он поворачивал голову и смотрел то одним, то другим глазом.

Воронёнок очень любил бумагу. Чуть не уследишь, и вот он уже добрался до газеты и самозабвенно дерёт её. Разорвал он и несколько страниц в открытой книжке. Птица садилась на книгу, хватала, выворачивая голову боком, край страницы и аккуратно разрывала её на две части. Рваную половинку Корвус переворачивал и брался за следующую страницу. Я тихонько вошёл в комнату, и, как ни жаль было книжки, какое-то время наблюдал за процессом. Как только я зашумел, Корвус сразу же с карканьем отлетел от места преступления.

Когда я садился работать, воронёнок прилетал на стол: там появлялось множество интересных и запретных для него предметов, которые я, уходя, убирал, чтобы птица до них не добралась. Вопреки народной молве, я не заметил особой любви Корвуса к блестящим вещицам. Но зато он, если не уследишь, на столе производил настоящий разгром. Опрокидывал банку с ручками и карандашами и по одному сбрасывал их на пол. Сбросит, сидя на самом краю стола, предмет, и смотрит, как тот падает. Как только ручка достигла пола и прокатилась по нему, Корвус сбрасывал ещё что-нибудь. Бумагу из полной пачки он вытащить не мог, но зато мог протискивать клюв между страницами и каким-то образом разрывать краешки страниц. Когда на подставке стояла книга, воронёнок её сбивал клювом. Если она падала на стол обложкой кверху, птица старалась перевернуть её и всласть подрать страницы.

Ещё забавнее было смотреть на борьбу птенца с ластиком. Ластики разных размеров и разной мягкости лежали у меня в банке из-под икры, так что птице легко было их достать. Вытянув из банки резинку, воронёнок стукнул по ней клювом. Ластик спружинил, и голову Корвуса отбросило назад. Ощущение было необычным, и слёток стукнул по ластику ещё раз, сильнее. Результат оказался похожим. Птица в недоумении уставилась на странный предмет сначала одним, потом другим глазом, обошла его. Затем, немного отойдя назад, клюнула ластик сбоку и сдвинула его. Потом последовала череда ударов клюва именно в боковую часть странной штуки. Наконец резинка оказалась на краю и птица сбросила её на пол, одновременно и сама соскочила вниз. Естественно, ластик упал не так, как все предметы: он подпрыгнул несколько раз, причём птице пришлось от него уворачиваться. Когда он застыл на полу, Корвус боком, боком подскакал к нему и снова сильно стукнул клювом сверху. Видно, птица подумала, что прыгучий предмет больше не станет отбивать удары клюва! Не тут-то было! Я, стараясь не шевелиться, наблюдал, ожидая, чем же всё закончится. Воронёнок так увлёкся ластиком, что даже не обращал внимания на другие разбросанные им вещи. Он гонял ластик по комнате, пока тот не застрял между гантелями. Оттуда воронёнок долго его выкорчёвывал, и так, и этак выворачивая клюв. Впоследствии он предпочитал резинку другим предметам, и выбирал резинки средней величины и средней мягкости. Слишком плотные красно-синие ластики он не трогал.

3

Клетки для такой большой птицы у меня не было, и на ночь я закрывал её в картонной большой коробке. Это было необходимо из соображений чистоты: птицу не приучишь к туалету, как кошку. Днём, когда постель убрана, я по той же причине накрывал диван, стол и пол полиэтиленовой плёнкой. Вернувшись домой, начинал с наведения чистоты: оттирал пятна, которыми воронёнок усеял плёнку за день.

Корвус научился узнавать мои шаги и меня самого. Раз мы с другом об этом поспорили: тот не верил, что воронёнок может отличить одного человека от другого, так как «у животных одни инстинкты». Для проверки приятель облачился в мою домашнюю одежду, мы вошли вдвоём в комнату. Он стал звать птицу. Корвус, сидевший на шкафу, стал рассматривать нового человека. Потом со шкафа перескочил на стол, но не подлетел поближе, всё приглядывался. Когда же его позвал я, воронёнок соскочил на пол и поскакал ко мне. Лапа его заживала, он уж мог наступать на неё.

Потом мы стали проверять, правда ли, что вороны различают лица людей. Я надел маску, вошёл в свою комнату к птице и стал звать её. Мы ожидали, что Корвус сразу прилетит: он был голоден, а я держал в руке миску с едой. Но слёток не спешил. Он изучал меня то одним, то другим глазом. Я продолжал его звать, и он, не выдержав, слетел со стола на пол и сделал два скачка ко мне. Остановился, снова стал рассматривать. Ещё два скачка, и опять изучение незнакомца. Так и не подлетел Корвус. Это меня обрадовало: когда улетит, не будет доверчив. Для того, чтобы воронёнок не пострадал на свободе от людей, я всем домашним наказал пугать птицу, чтобы она не воспринимала человека как кормильца. Бабушка и мама поначалу никак не хотели махать на воронёнка руками и шуметь, но всё же удалось мне их убедить.

Я обнаружил, что воронёнок очень любит купаться: он разбрызгивал воду из поилки и пытался залезть в неё. Я сажал птицу в ванную и открывал душ. Корвус лез под «дождик» и насквозь промокал, так что даже не мог взлететь. Забавное было зрелище: перья торчат во все стороны, слипаются, а сама птица становится из-за этого становится меньше, стоит на длинных крепких лапах, огромный клюв заканчивается маленькой головкой.

Мне казалось, что слёток, чем старше, тем хулиганистее становится. Сижу, работаю – Корвус почему-то затих в углу между коробкой и стеной. Заглянул я в щель. Оказалось, воронёнок нашёл место, где обои неплотно прилегают к стене, стукнул клювом и сделал дырку, а затем стал тоненькими полосками отдирать обои. Я вытащил оттуда птицу, коробку придвинул вплотную к стене, снова сел заниматься. Однако Корвус от намерения своего не отказался: он просунул в щель голову и сам попытался влезть в узкий проём. Я думал, ничего у него не получится, но ошибся. Через полчаса он упорными усилиями всё же подвинул коробку и снова стал отдирать обои. Он облюбовал это место, и всякий раз стремился развлечься.

Приучился он и пикировать мне на голову или плечо. Правда, поначалу он ещё нетвёрдо стоял на крыле, промахивался. Я опасался, что птица когда-нибудь не рассчитает полёта и разобьётся обо что-нибудь. Однако воронёнок постепенно становился всё более ловким. Чтобы он не потерял навыка, я, когда лапа птицы почти зажила, стал выносить Корвуса на улицу летать. Уверенности в своих силах он не чувствовал, так что высоко и далеко не отлетал. Чтобы он не исчез раньше, чем лапа заживёт окончательно, я выносил его на улицу голодным, а в руках держал кормушку. Так что слёток, хочешь, не хочешь, вынужден был подлетать, и я забирал его домой.

Я собирался отпустить его, как только вылечу перелом. Конечно, мне жаль было с Корвусом расставаться, и я даже сомневался: не оставить ли птицу дома насовсем? Вороны – очень симпатичные смышленые птицы, за ними интересно наблюдать.

4

Через два месяца лапа зажила, Корвус перестал хромать. Воскресным солнечным днём, покормив птицу, я вынес её в сад, держа в руках. Посадил на плечо и стал ждать, чтобы молодая ворона улетела.

С граем оторвался Корвус с плеча, пролетел несколько метров и уселся на ветку дерева. Я качнул ветку, и птица перескочила повыше. В высоте закричали вороны, мой питомец ответил им и сорвался с ветки, поспешил к родичам.

Так и улетел воронёнок. А дома мне стало без него скучновато: уж очень птенец сообразителен и обаятелен. Но я себя утешил тем, что Корвусу-то гораздо лучше на свободе, чем в квартире, а у меня остались фотографии с этой замечательной птицей.