Медведь, который ездил на телевизоре.

 

Жил-был на свете один медведь. Был он довольно хорош собой, умён и сообразителен и даже построил однажды в детстве подзорную трубу, когда был ещё медвежонком. Был мой медведь, надо сказать, весьма мечтательного склада характера. Любил он ещё с детства на звёздочки да на луну поглядывать, а глядючи, всё приговаривал: «Добре, добре!». Тут внимательный читатель усмехнётся али даже книгу выбросит, коли уж очень щепетильный окажется.

– Да как же это, позвольте! – воскликнет он, поперхнувшись своим бутербродом, который уж было, принялся уминать, читаючи. – Как же это медведь у вас, тот, что косолапый, Топтыгин-то, как он трубу-то собрался строить своими лапищами?! Он ведь ничего и не видит, кроме берлоги своей да медведицыного бока!

На это, любезнейший мой читатель, я поспешу ответить, что медведь-то мой был интеллигент, и не то что в воеводстве да в разорении лесного хозяйства он преуспевал, а исключительно в умственном труде. Этим обязан был своей матушке, которая медвежонком малым отправила его в лесную гимназию, ту, где англицкому языку учат.

Медведь за это ей всю жизнь благодарен оставался. Стал он всякие книжки на наш язык перекладывать, да так своим распрекрасным знанием англицкого гордился, что даже презирал все правила, что ни есть в их грамматике. Бывало, сидит он, переводит текст какой-нибудь да и рассуждает сам с собой (а рассуждать-то он горазд был):

– Вот здесь, – говорит, – a’шек маловато выходит, надобно ещё сюда их, милашек, подбавить. А вот там the’шек уж больно много! Одна на одной, – говорит, – сидит! Отсюда неплохо бы их поубавить.

Так же небрежно относился он и к русскому языку. Придёт, бывало, медвежонок летом с гулянья, а он ему строго так говорит:

– Ты телевизор-то в дом поставить не забыл?

Медвежонок сначала смутится.

– Я, – говорит, – не на телевизоре ездию, а на лесопеде!

На то медведь ничего не отвечает, потому что считает себя самым умным и одно и то же два раза не повторяет.

Телевизорами он называл всё: и велосипеды, и машины, даже кухонную утварь. Всю одежду – кофтами, будь это хоть пальто, хоть водолазка. А портфелями величал всё, во что можно что-нибудь положить али даже налить.

Правила падежей он тоже презирал. Иногда вообще падеж не использует, потому что «в англицком падежами не пользуются, а в русском языке тоже надо этот атавизм запретить».

– Поиграй с минёй! Помоги мине! – тоже часто от него родные слышали, а уж пообвыклись и только посмеивались над его речами.

Потом задумал медведь написать книгу про себя, как он на свете божьем хорошо жить умеет. А рассказать ему было о чём: уж сколько он стран объездил, на обычаи заморские насмотрелся! Матерьялу хоть отбавляй!

Любил он рассказывать о своих странствиях и медведице, и медвежонку, и своим лесным друзьям. Друзей у него, впрочем, не много было. Медведь имел характер весьма угрюмый и необщительный, как и все медведи, хотя чувство юмора имел прекрасное. Так и плещет иной раз этим самым юмором. Все вокруг хохотом заливаются, а он и сидит да и трясётся весь от беззвучного своего смеха.

– Прихожу я, – рассказывает, – в французское кафе. Ну, языку-то я ихнему давно уж обучился, в студенческие ещё годы мои шпрехал по-французски. Ну, я и выкладываю: «Гебен зи мир битте, говорю, вин руж!» Вин руж, так вин руж – преподнесли!

Медведь мой был натура творческая, любил он рассказики пописывать, а что посерьёзней у него никак не выходило. Решил медведь дачу отстроить да и перебраться туда с концами, чтобы там, на природе-то и в уединении что-нибудь такое-растакое сотворить, что ему весь мир потом в ноги поклонится. Видимо, заиграла в нём медвежья кровь, захотелось ему собственную берлогу.

Нанял он из другой губернии работников, и начали они складывать ему сруб сосновый, ровненький, как игрушечка. Медведь всё ходил вокруг да и ахал: как-то он будет в своей берложеньке дальше жить-поживать да книжки свои пописывать. Сам-то он работал мало, всё руководил работниками неразумными, потому как был характера чувствительного, интеллигентского и прекрасной души, как говорится, медведь.

Рабочие брёвна одной левой кретают, да прежде чем на нужное место брёвнушко-то водворить, так его со всех сторон матом покроют, что и слушать больно. Зато работа у них идёт, продвигается. Что ни день, то, кажись, и новое совсем сооружение сконструировано. То был просто бетонный квадратный такой фундамент. Без него, говорят, дом стоять не будет, а при первом дожде аль рухнется весь, аль покосится, что тоже, надо признать, нехорошо. То уж пол сруба стоит прямёхонько, крыша только остаётся.

Рабочие днём наработаются, брёвен натаскаются, а вечером нужно им, так сказать релаксацию получить. Они в кастрюльке пельмешек наварят, а по стаканчикам водочки разольют, да каждый перед едой по сто грамм и хряпнет.

Раскраснеются, развеселятся и зовут медведя к себе компанию им составить своим премудрым обществом. Медведь насупится, лапы когтистые на мохнатой груди скрестит и стоит молча, потому как давно уж он с этим делом завязал. Работники же ещё больше веселятся, пельмешки свои уминая, да снова его к себе подзывают. Медведь не выдержит, крякнет да и подсядет к ним: «Наливай!». И начнёт им рассказывать, как он по своим туманным альбионам разъезжал.

А на утро известно что: голова болит, раскалывается, тошнота какая-то к горлу подступает. Глядишь, а уж былой наш шутник и трезвенник, писатель, расслабел совсем, впал, так сказать, в депрессию. Всё сидит себе в саду, на мужичков осоловевшими глазками глядючи, да пивко потягивает, что ему медведица холодное из холодильника носит.

Так и провёл медведь всё лето. Осенью глядит, а дом-то уж и построен, работники съехали. Стоит целёхонький, выкрашенный новейшим лаком «Пинотекс» цвета гавайского дерева. Осталось только электричество провести, и можно будет новую книгу внутри печатать.

Протрезвел медведь от такой-то радости и стал по всему дому лазить, розетки везде приделывать. А по вечерам зажигал в печке огонёк и слушал потрескивание дров, теплом наслаждался. Бывало, медведице и медвежонку хвастается, какой у него дом прекрасный, али рассказывает про свои приключения. А на другой день, когда семья-то его в город уедет, поелику имела там свои дела и не могла всю жизнь в берлоге с медведем оставаться, он и затоскует.

«Опять я один, – думает про себя, – всегда я один». И тут начнёт он хозяйственными делами заниматься: воду носить да дрова рубить, но тоска не проходит, сердце медвежье так и гложет. Начинает он свою квартирку городскую вспоминать, которую из денежный нужд другим жителям сдал. Снег ему кажется уж и не белым, а серым, солнце январское тускнеет… Какое уж тут творчество?!

Тогда медведь решил отправиться в южные страны на недельку-другую да там, потом обливаючись да синее море созерцаючи, пописать. Задумал он в Египет смотаться. Долго собирался, долго выяснял, где дешевле, где выгоднее одинокому медведю комнату снять. И вот решился: собрал все свои вещички. Разложил на столе и маску с трубкой, чтобы морских ежей наблюдать, и пару рубашек с цветами, чтобы по вечерам по побережью променад совершать. Всё он давно уж продумал, что с собою возьмёт, коли на юг соберётся, поелику медведь он был рассудительный.

Однако же утром проснулся, а походного настроения как не бывало. «Ну, куда мне теперь по слякоти за тридевять земель тащиться? – думал медведь. – Слава Богу, билет ещё не купил!» Приехали медведица с медвежонком рады-радёхоньки, что медведь с ними остался.

Опять все сидят по своим местам, книги умные читают, потому как медведи это интеллигентные. А медведь всё свои указания странные медведице отдаёт:

– Поставь, – говорит, – телевизор на огонь! – и когтистым пальцем в сторону кастрюли машет.

– Кастрюлю, что ли? – переспрашивает супруга.

Он не отвечает, поелику считает такие вопросы слишком мелкими для своего могучего ума.

Так и до сих пор, наверное, живёт этот медведь на своей даче, вечера перед печкой коротает. Он уж и забыл, какой царь али президент страной управляет. Ему и нет нужды знать. Его дом – его крепость. А в случае войны, он придумал, будет прятаться в погребе, как в бомбоубежище, и никакая даже радиация его там не достанет.

Книгу, правда, про заморские-то страны он свою забросил. Так, несколько рассказиков смешных вышло, и на том спасибо. Зато теперь увлёкся медведь философией: изучает проблему пространства и времени, да ещё и когнитивность сюда приплетает, то есть как мы это пространство-то и время познаём.

Жизнью своей медведь доволен: как же, берлогу свою отстроил, теперь и заботиться не о чем. Мечтай сколько душе твоей угодно!