На самом деле, я плохо запоминаю подробности, и сейчас в моей голове только отдельные эпизоды, сливающиеся в разноцветную мозаику. С трудом пытаюсь припомнить недавние мобытия и удивляюсь – отчего память так плохо служит мне? Словно она руководит мною и заставляет забыть ненужное. Я стараюсь победить ее и пробую записать хотя бы то, что помню.

С грустью отмечая, что себя, такое слабовольное существо, ничего невозможно заставить делать, я сидел у окна, моего верного друга. Я всегда растворялся в нем, переставали беспокойно течь мысли и на душе становилось легче. Но сейчас размышления не покидали меня, я уже которую неделю безуспешно искал работу. И я горевал не только о том, что нигде не могу заработать себе денег, но также о том, что если бы я и нашел работу, вряд ли бы у меня хватило на нее сил. Даже после крепкого, здорового и долгого сна я вставал разбитый, с кружащейся головой и самым мрачным настроением. Казалось, все силы покидали меня, и я с трудом, негнущимися руками, готовил себе завтрак. Впрочем, я скоро приписал эту болезнь лишь большому запасу лени и и отсутствию малейшей воли. Единственное, что я делал без устали – это мечтал и составлял себе план дел за планом, который даже и не думал выполнять. Мой единственный друг, забеспокоившись этим моим недугом, нашел мне работу. По описанию, она была совсем несложная и довольно хорошооплачиваемая. Типография... Наверное, это знак. Это возрождение надежд и начало новой жизни. В течение долгого времени я мечтал стать журналистом, и мне что-то постоянно мешало, страх, что я буду смешным, что редактору не понравятся мои материалы и меня, со стыдом пятящегося к двери, проводят взглядами. А когда я побывал в большой редакции, где было шумно и строго, и где все действительно уставились на меня, оглядывая с головы до ног, я стал еще более робким. Помню момент, когда я смущенно спрашивал у надменной секретарши, есть ли сотрудник Н**, потом терпеливо дожидался его, переминаясь с ноги на ногу на мягком ковре. Н** небрежно кивал мне и потом мы стояли в коридоре, где я вдыхал сигаретный дым и с восхищением слушал его уверенную речь. Эти походы обернулись для меня гонораром, понравившимся мне, и несколькими интервью, напечатанными в газете. Правда, я их так и не увидел, потому что газета стоила дорого, а выдавать авторам газеты с их материалами здесь было не принято. Еще я простил Н** двадцатку, которую он забыл мне отдать. С этими мелочами можно было смириться, но я вовремя с грустью понял, что мне никогда здесь не стать штатным сотрудником, не получить свой мягкий вращающийся стул у компьютера, а только ходить и ходить в редакцию, чаще пешком, чаще не заставая никого, кто мне был нужен, получая назад свои материалы от Н**, мягко жующего жвачку и сообщающего мне, что «интервью довольно-таки неподходящее». Я не знал, что теперь делать. А однажды услышал, что есть журнал «Мой город», который печатает и рассказы, и журналистские материалы. Увидев его в магазине и прочитав адрес редакции на обложке – Комсомольская 2 – отправился прямиком туда. Нелегко было заставить себя это сделать, мне было страшно представить, как я войду в переполненный зал, а потом в кабинет к редактору, а он, не отрывая взгляда от компьютера, быстро начнет спрашивать, что я умею, о чем могу писать. Последнего вопроса я больше всего опасался, потому что до сих пор не мог понять, о чем же мне лучше всего пишется. Наверное, это было потому что обо всем я писал с трудом, упуская из виду разные комические каламбуры и логические нелепицы. Все во мне и моем творчестве раздражало меня до крайности, и не будь я чрезвычайно боязливым, с легкостью бы расстался с этим жалким существованием. Однако я любил писать, чувствовать слово, с наслаждением описывая свои переживания и впечатления. Самым смешным было, что я не нашел редакцию. Комсомольская 1 – это был косметический магазин. Далее следовала Комсомольская 3 с парикмахерской и массажным кабинетом. Дом 2 я не мог найти, как не пытался. Я ошеломленно скитался по улице, донимая редких прохожих, но решительно никто не знал, где находится этот загадочный второй дом. Когда же я случайно забрел в какой-то двор, то даже без всякого удивления воззрился на табличку Комсомольская 2. Вздохнув, я вошел и увидел вывеску над дверью: «Дешевая одежда». Внутри летала пыль.

- Здесь же должна быть редакция! – напал я на неповинного продавца. Он сначала долго меня разглядывал, потом что-то припомнил.

- Точно-точно! – сказал он. – Была тут редакция. По-моему, они воровали, их стали разыскивать и они сбежали.

Я понуро побрел домой. В моей голове не укладывалось, как редакция могла воровать, а потом еще и позорно сбежать, ведь сама работа штатного журналиста – это наслаждение, это уже не забота о случайных гонорарах, это горячий чай возле компьютера, это бесплатный Интернет, это поездки и встречи с интересными людьми, это выставки и концерты, это коллектив таких же, мыслящих и литературных людей. Чего еще может не хватать? Газета для меня всегда была трепетным символом, я всегда брал в руки ее мягкие страницы, задумываясь, сколько людей работали над ней, сколько любви и терпения в нее вложено. Но теперь я с горечью понял, что наверное слишком идеализирую, и все не так безоблачно. Наверное, хватает завистников и не дает покоя мысль о ничтожности зарплаты. Но не главное же это... В любом случае, пути для меня не было. Я с тоской, в порыве отчаянной храбрости зашел в редакцию самой крупной газеты страны. Там была серьезная система охраны, турникет, сурово толкнувший меня к дежурному. «Кого вам?» - тревожно спросил тот. Я не предвидел, что придется разговаривать сначала с дежурным, поэтому волнуясь, я сбивчиво рассказал ему, что хотел бы устроиться журналистом.

- Еще не пришло начальство! – подозрительно сказал старичок и поколебавшись дал мне бумажку с номером телефона редактора. Днем я достал ее, бережно сложенную, из кармана и набрал семизначный номер. Редактор, наверное, спешил и говорил отрывистым голосом. Он привычно поинтересовался, что же я умею, видимо удивленный. Наверное, он решил, что я очень талантливый, раз рискнул обратиться в такую газету. Я рассказал, что немного работал внештатником, закончил курсы журналистики и в общем, имею большое желание работать. Не дослушав меня, редактор сказал: «Ну в общем, это надо будет встретиться. Звоните в понедельник!». До понедельника я строил себе планы и представлял, как бегаю по городу, выполняя задание, а потом редактор пробегает глазами по монитору, где уже отображена моя статья и ласково мне кивает. Мой звонок редактор встретил еще более удивленно. Он спросил, кто я такой. Когда я повторил заново весь рассказ, он вздохнул и сказал: «Что ж, надо будет встретиться. Сегодня уже, само собой, никак... Так что, звоните на днях!». Я немного приуныл, и когда в третий раз редактор что-то промямлил о неотложных делах и необходимости в другой раз встретиться, я твердо повесил трубку. Пожалуй, мне стоило давно придти в себя и понять, что никто просто так не даст мне работу журналиста. Ну а что же, по вашему, делать? Как стать в одночасье прекрасным журналистом с отточенным пером? Этот вопрос остался без ответа, и я стал искать другую работу. Мне уже было все равно какую. Но даже любая работа не находилась до недавнего времени.

И вот теперь я подходил к журналистике с другой, неожиданной стороны. Может, теперь я найду в себе силы сделать скачок еще выше, собраться и... А, что строить планы, оставлю эту глупую привычку!

На работу я поехал на следующий же день и остался с довольно хорошим впечатлением. Внутри было просторно и довольно шумно, но в общем, терпимая обстановка. И работал я всего три часа – складывал обложки для книг. Я усердно выравнивал их укладывал на поддоны, любовно разглаживая. Потом работа кончилась и я, записав количество сделанного в особую книжку учета, уехал домой. Надо сказать, что там платят именно за то, сколько ты сделал, а не за то, сколько пробыл. Если намечалась работа, меня вызывали по телефону и я приезжал. Сначала мне нравилось, но потом я стал приезжать с некоторым беспокойством. Я привык работать буквально 3-4 часа, меня не интересовало, что другие упорно трудились с утра до вечера, зарабатывая кучи денег. Я дольше не мог выдержать, голова начинала гудеть, горло сохнуть, ноги подкашиваться и спина мучительно ныть. Я бы, пожалуй, со всем этим смирился, но больше всего я не мог вынести монотонности работы. 1000 раз проделав одну операцию – а именно засовывание в пакеты журналов и запечатывание их – лишало меня каких-либо творческих мыслей, делая мое сознание каким-то предсказуемым, приземленным. Я с удивлением смотрел на молодых девушек, не отрывающих глаз от фальцовки газет, стоящих на одном месте всю ночь, или с утра до позднего вечера. Ведь даже сами мысли не дают спокойно устоять, а тело рвется прочь, просит чего-то другого, просит разного. А я не мог дать ему этого. Однажды мне надо было наклеивать пробники с кремом на страницу, где была нарисована симпатичная блондинка. С некоторым удовольствием я приклеивал, но сделав 800 штук, я с возненавидел ее всей душой, ее белозубую наигранную улыбку и крашеные волосы. Если бы я ко мне тогда подошла бы блондинка, я бы... Даже сложно представить, что бы я ей сделал. Уж наверное ничего хорошего. Работа меня убивала, но я ходил на нее. Я работал спустя рукава и делал очень мало, начальница с неодобрением смотрела на меня и часто не вызывала, видимо, поручая работу более ответственным. Но в свободные дни я не чувствовал себя отдыхающим. Тяжелым грузом было ожидание телефонного звонка и душная комната.

С каким-то удивлением я заметил, что нет ничего интересного в жизни, а до того, что мне интересно, увы, не добраться. Зачем же тогда продолжать эту борьбу за существование, где эта благая цель? Я закрываю глаза, пытаюсь представить себе что-нибудь хорошее и приятное, избавить уставший мозг от серых каждодневных картин, но вижу только газеты, без конца мелькающие в руках, и решительно ничего привлекающего в них я уже не замечаю.