Быть может, я сплю?

 

Ущипну себя за нос.

 

Точно сплю. Даже не чувствую прикосновения пальцев.

 

Зато звуки слышу. Где-то далеко говорят. Слов не разобрать. Но можно слушать, как они звучат. Словно музыку.

 

— И нюхать запах зубной пасты, — вдруг громко говорит папа. Чувствую, что слегка раздосадован. — Что же ты, дружок, ложки то над дверью не повесил? Позвенели немного, может быть, и проснулись бы.

С трудом вспоминаю вчерашние разговоры. Ложки, привязанные к бельевой веревке, должны были служить сигналом, оповещающем о прибытии неприятеля на нашу территорию. Забыл повесить. Ну и что!

Ощущаю отчетливое похлопывание по щекам.

— Что ты меня по щекам бьешь? — бормочу сквозь сон.

— Пасту проверяю... Смотри-ка! По-моему, тебе сегодня повезло, — папа вздыхает и отходит.

— Да, что случилось то, не пойму.

— Что, что! Девки намазали! — это Нам кричит.

— А! — я натужно потягиваюсь и довольный тем, что до меня не добрались, переворачиваюсь на другой бок.

— А — это первая буква АЛФАВИТА, — говорит папа откуда-то снизу.

— А также АЛЛЕРГИЯ от зубной пасты — печально добавляет Кирик, спускаясь со второго яруса кровати. Боевая раскраска индейца в тонах “Маклинз” и “Аквафреш” ему очень к лицу.

— Нет, А — это АФРОДИТА — богиня любви, — протестует Нам. — Все мои сны про любовь. А Б..., — он останавливается, подбирая слово...

— А Б — это БУДИЛЬНИК, который я никак не могу найти, — подсказывает папа.

— Я же говорю, девки намазали, — Нам садится на постели. — Они и будильник забрали, что бы проснуться...

 

Слова, слова, слова. Они снова тонут в общей мелодии. Я погружаюсь все глубже и глубже. Вот они уже вокруг меня. Вот проникают внутрь божественной музыкой. А я все бреду куда-то. Комбинацией клавиш открываю двери. Вот новый уровень. И новый. Только красные пластмассовые пробки под ногами иногда затрудняют путь...

 

Мы любим музыку слов. Мы — это наша семья: мама, папа, Дианка, Кирик и я. И Оля — самая младшая. А еще Нам. Родители говорят, что его принес аист, который сбежал от вьетнамских коммунистов. А иногда, что его нашли во вьетнамской капусте. Но Оля как-то сказала, что он вынашивался во рту чилийской лягушкой. Она просто выплюнула его у нашего дома, когда он стал большим. И болтливым.

 

Оля вечно выдумает всякую ерунду.

 

Е — это ЕРУНДА.

 

Правда, в итоге нам же лучше.

 

Когда мы все вместе, мы разговариваем как большой оркестр. Несмотря на то, что никогда не договариваемся, кто, когда вступает, иногда получается очень даже неплохо. К тому же приятно сознавать, что после твоей фразы можно услышать: сильно сказано! А не подумают какую-нибудь гадость. В большом городе, где мы живем, часто так случается. Мы вслушиваемся, все время что-то подозреваем, пытаемся отыскать смысл в сказанном, и самое главное находим. А его то там и не было. Лично я его туда точно не клал. Начинаются разборки, стрелки... Все кричат: “Кто его туда положил?” Другие отвечают: “Он сам пришел!”

Короче говоря, надоело. Тогда мы выключили большой город. И включили Тучково.

 

Т — это ТУЧКОВО. Наш дом, окруженный декоративным лесом. Декоративным, потому что действительно как нарисованная декорация, на обороте которой леса на самом деле нет, зато есть самые настоящие карьеры. Пройдешь сто метров сквозь лес и вот они. Можно подняться на вершину самой высокой кучи замерзшей глины и ощутить себя горным орлом. Или снежным человеком, бегая среди отвалов. Можно лежать на рельсах в самом низу карьера и наслаждаться тем, что поезд здесь никогда не проедет. Можно даже глаза закрыть. Или неожиданно сесть на того, кто закрыл глаза.

Можно нагуляться вдоволь, замерзнуть даже, потому что все равно вечером в баньку.

 

Тетенька, которая готовит для нас еду, говорит, что мы проблемные дети. И ей с нами очень тяжело. Я думаю, что это случается потому, что у нее ужасно плохая память. Так, например, вечером она говорит нам:

— Милые дети! Завтра на завтрак мы предлагаем вам на выбор две каши. Гречневую и рисовую.

А наутро декламирует:

— Овсянка, сэр.

А если кто-нибудь заходит к нам, она каждый раз говорит одну и ту же фразу:

— Хорошо ли вас здесь кормят, дети?

Мы всегда хором отвечаем:

— Да.

Конечно, ее тоже можно понять. Жила она себе подобру-поздорову, никаких хлопот не ведала. А тут понаехали. У нас же всякое случается. Вот и сейчас:

— Мама! — жалуется Оля. — Кирик опять в суп ныряет.

У Кирика дурацкая привычка уменьшаться без предупреждения. Уменьшится вдруг где-нибудь на ковре, и все стоят как истуканы: боятся раздавить его.

— Да помогите, кто-нибудь! — лепечет Оля.

— Ладонью его лови! — отвечает мама.

— Да он уже в супе!

Все возятся возле тарелки.

— Он в макаронине. Вилкой ее накалывай. Да не эту, другую.

 

В — это ВИЛКА.

— Прекратите немедленно! — вмешивается папа, доставая ребенка из супа.

Нам как всегда оригинален:

— Дай, я плюну на него!

Ну, как вам это понравится?

 

А то, что тетенька говорит, что утром чашки пивом пахнут, так это она уж точно выдумала.

 

Д — это ДИАНКА.

Дианка – это лишний раз Двинуть мне по голове.

Дианка – это Детские игрушки в постели.

Дианка – это Достаточно громкий смех, когда пастой намазали Юлю, которая приехала к нам в гости. Я в это время в шкафу сидел. Юля уже ушла умываться, а Дианка еще долго смеялась над забавным случаем.

 

Из Тучково мы путешествуем. В разные места. Главное, наверное, даже не в том куда, а в том, что вместе. Пешком, поездами, автобусами. В автобусах нам отматывают километры цветных билетов. Если их склеить все вместе, то они превысят расстояние от Тучково до первого города, куда мы отправились — Звенигорода.

 

После трех часов пути — З.

 

З — это ЗВЕНИГОРОД. И не потому, что от церковных колоколов в ушах звенит, а потому, что звенья для кольчуг делали. Давно. Это Кирик сказал.

Маленький городишко, такой. Да мы, собственно его и не видели, город то сам. В монастырь ездили. Он в стороне стоит. Раньше там только музей был, а теперь монахи начали возвращаться. Обходили его долго, пока вход не нашли. Все вверх поднимались. Наконец, подходим к воротам, мент стоит. Толстый. Говорит:

— Приходите в другой день, сегодня — выходной!

Ну, мама с папой ему и говорят: “Мы, мол, долго ехали, специально детей везли, замерзли все, пропустите, пожалуйста”. Видят, мент колеблется, жалостливый попался. Толстые, они часто жалостливые. Мама с папой его дальше уговаривать. В конце концов, сдался. Говорит: “Хорошо, мол, пропущу тайком, только Вы мне детей покажите, чтобы я знал, кого пропустил”. Ну, нас и показали. Мент сразу возмутился: “То, мол, не дети, то шпана”. Что же делать, думаем. Тут Дианка с Олей к нему подбежали, глазами такими добрыми смотрят. И он растаял. Лишь крикнул вслед:

— Только никуда в помещения не заходите!

— Ладно! — ответили мы.

И зашли в собор, поднялись на звонницу, и посмотрели, как монахи сушат свое белье на заднем дворе.

 

С — это СОВЕТ. Он простой. Если Вы охотитесь за кем-то в лесу, не слушайте праздно болтающихся птиц. Иначе, можно откинуть ноги.

 

К — это КИРИК.

Кирик — это Коньки.

Кирик — это Компьютер и Компьютерные игрушки.

Кирик — это Ключевое слово. Ключевое слово — это картинка на ящике в коридоре, если надо что—то спрятать от мамы и папы. Каждый раз мы выбираем новый ящик. И каждый день — новое ключевое слово. Сегодня ключевое слово — луковица.

Когда Наму снятся сны про любовь, Кирик ощущает себя дальнобойщиком. Иногда маршруты выдаются особенно трудные, несколько суток без сна, ночью, по мокрой дороге. Безумно хочется спать. Монотонно льет дождь, за завесой которого не видно ни черта! Только дворники, словно чьи-то брови. Туда-сюда. Надо бы попробовать спеть что-нибудь, или совсем заснешь.

Поэтому, когда ночью в комнате вдруг раздается залихватское пение, папа строго, но справедливо замечает: “Кирилл! Помолчи”.

 

Ж — это то, что живет в дупле. Так, бывает, заглянешь в дупло лесного дерева, а там — она. Ж…! Вот только как называется, забыл.

 

Н — это НАМ. То есть для нас. А не для Вас, и не для них.

Нам — это Наступить Ногой на Наушники от плейера.

Нам — это Носки вместо перчаток.

А иногда Нам — это Непристойности и Неприличности. Что скрывать? Правда, когда он прочитает эти строки, он подойдет ко мне и скажет:

— Эй, пасан, что ты здесь такое пишешь?

А я отвечу:

— Пишу, что очень люблю тебя, пасан.

Тогда он ответит:

— Что это совсем не похоже на любовь. Это больше похоже на наезд, пасан.

А скажу:

— Зря ты хочешь обидеть меня. Я в лучших чувствах. И, в конце концов: тебе это надо?

— Что надо?

Он выразит недоумение.

— Ну, это так говорят, — скажу. — “Тебе это надо?”

— Да что надо то?

 

Л — это ЛЮБОВЬ.

 

Я действительно очень люблю своих друзей. Не знаю как для Вас, а для меня это важно. А вот то, как я их называю уже совершенно не важно. Надеюсь, очень надеюсь, они это понимают. И не обижаются. Поэтому, когда звонит Ванес, можно наговорить всяких гадостей. Просто так. Ради красоты стиля.

 

В Рузу мы ехали на микроавтобусе. Всю дорогу водитель рассказывал, в каких городах какие цены на проезд. Про Одинцово он точно врал. Я то знаю.

 

Р — это РУЗА. Как реквием по ушедшему времени. Полуистлевшие избы. Брошенные. Остатки крепости. Земляные насыпи. Кстати мы с Кириком взяли их приступом. Старик в музее показывал нам прялки и жернова. Он, Робинзон местного краеведения, все время вспоминал своего тезку по фамилии Крузо. Потом пили чай из термоса на деревянных помостах под куполом колокольни, мама на рояле играла. Болтали о всяком. О нелетающей птице киви. О том, что яйца ее люди часто принимают за фрукты.

М — это МАМА. Мама – это всегда много хорошего. Правда у них с папой есть одна дурацкая привычка. Только я начинаю обосновывать свое мнение по какому-нибудь поводу, так они сразу гладить меня по затылку и говорить:

— Антошенька, миленький, успокойся, не нервничай!

Причем делают они это, как правило, когда их самих надо успокаивать. Вечно распсихуются из-за чепухи, а потом – я виноват. Вот, сейчас как хлопну дверью.

А еще мама — это Мафия. В таких случаях я тоже мафия. В конце концов, мы же одна семья. Помните, кого не намазали зубной пастой. Ну? Делайте выводы.

 

Как-то я у Нама спросил:

— Вот мы — пасаны, а они кто?

— То есть? — спросил Нам.

— Мама, например.

— Девка, конечно. Что ж ты, пасан, уже девку от пасана отличить не можешь.

 

О — это ОЛЯ.

Оля – это Отсутствие всякого интереса ко мне. Как бы я не старался, она всегда говорит мне:

— Нет, Антон, еще не пришло время тебе стать моим другом. Честно говоря, я думаю, что оно никогда не придет.

Надо сказать, что я даже немного Обижен на Олю. Правда, по другой причине. Потому, что когда мы играли в мафию, она застрелила папу.

 

Вспомнил! ЖУЖЕЛИЦА живет в дупле.

 

П — это ПАПА.

Папа — это Парилка.

Папа — это Правила Поведения. Для него это совсем святое. Достает даже.

Папа — это иногда Подзатыльник.

Несмотря на то, что папу убили, все же он всегда с нами.

 

Х — это ХОЛОДНО. Когда мы идем по линии фронта Бородинского поля — это холодно. Когда мы до этого едем в электричке — тоже холодно. И на вокзале в Тучково холодно. Я в лужу наступил. И пока мы с мамой покупали мне носки, остальные мерзли в зале ожидания. Потом парни с шарфами попытались наехать на Нама, и он сказал им бранное слово. По-русски. Они удивились. Когда в усиленном составе они материализовались в вагоне, мафиози сняли шляпы и склонили головы.

— Что, кто-то умер? — спросил Нам.

— Еще нет, — ответил я ему, — Но, думаю, скоро умрет.

Все закрыли глаза.

 

Но мне не было страшно. Потому что я знал, что папа рядом. Правда, только потом понял, что это только дух, папин дух. На первый взгляд он совсем как настоящий. Даже поговорить с ним можно. Только вот когда фотографии печатаем — все без папы. А ведь рядом стоял, точно помню.

 

Нам тоже мне случай рассказал. В туалете один сидел. Решил, было, побраниться вслух. Только одно слово успел сказать, так сразу бац! — подзатыльник. Оглянулся. Один. Странно, думает. Глючит, может быть. Еще слово сказал — бабах!

В общем, мы так решили: это был папин дух.

 

Сегодня утром по двору бегала какая-то женщина и кричала:

— Маленький автобус! Маленький автобус!

Я еще подумал, что, наверняка он спрятался где-то и слышит ее. Но выходить не желает.

 

Вечером, после парилки, прямо из бани, мы побежали вокруг дома к нашим окнам. Я постучал в стекло. Сейчас мама с девчонками из окна выглянет, а тут я, в одном полотенце.

 

Я — это Я. Тут и говорить нечего. Меня ни с кем не спутаешь.

Я — не Ящик, не Ящер и не Ящур.

 

Когда обратно возвращались, мимо автобуса прошли. Затем Кирик остановился, сказал:

— Послушай!

Я прислушался. Будто кто ступает по снегу, осторожно так.

— Следят, что ли за нами.

— Пойдем, посмотрим, — сказал я.

 

До сих пор не верю. Быть может, спал все же? Надо было за нос ущипнуть. Хотя не похоже на сон. Тогда еще Кирика спросил:

— Ты видишь?

— Вижу, — ответил Кирик.

— И как ты думаешь, что это?

— Белые медведи кока-колу пьют, — мы переглянулись.

Тут один из них допил бутылку и довольно зарычал. Звук эхом разнесся по окрестностям. Я облегченно вздохнул. Я знал, кто так рычит. Так рычит только один человек. Мой друг Ванес. Тогда я подошел к этому мишке, хлопнул его по плечам и довольно сказал:

— Привет, урод!

Но он почему-то удивленно оглянулся, отстегнул голову и заметил:

— Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд.