Ещё не так давно я работал в Останкино на одной маленькой радиостанции. Наша сетка вещания была составлена таким образом, что сразу после моего авторского канала наступал черёд музыкальной программы Валерия Белянина. Ярким пятном в его биографии была работа в ВИА “Пламя” — ансамбле, бешено популярном лет двадцать назад. Неудивительно, что Валере были дороги хиты прошлого века – ну там, семидесятых или восьмидесятых, и потому он частенько пускал в эфир “старьё”.

 

…В тот вечер после своего аналитического канала я сидел в аппаратной и лениво обсуждал с Абовом – это наш главный редактор – какие-то глобальные политические проблемы: то ли расширение НАТО на восток, то ли — кого будут мочить в сортире. Белянин в это время “вспоминал” в микрофон своё артистическое прошлое, шутил, ставил песни культового (на его взгляд) ансамбля “Самоцветы” — в общем, развлекался, как мог в очередной музыкальной программе. В аппаратной, ясное дело, всё было хорошо слышно, а самоцветовское пение звучало душераздирающе. Абов морщился; у меня же песни “Самоцветов” всегда вызывают чувство ностальгии по Советскому Союзу. Или по тому времени, когда я был молод. Что именно, тут без бутылки не разберёшься. Как на грех, бутылки у нас не было; обычно кто-нибудь из приглашённых на эфир гостей приносил бутылку коньяка в подарок, но, похоже, в тот вечер выпали нам жадные гости. Короче, я сказал Абову, что с политикой пора завязывать, и самое время идти на второй этаж в останкинский пресс-бар. С чем он тут же и согласился, добавив, правда, что поскольку он за рулём, то много пить не будет. На это я ему ответил, что он всегда за рулём, подразумевая, впрочем, его ответственный пост на радиостанции.

 

Помню, мы уже поднялись со своих кресел, чтобы идти, как тут зазвучала самоцветовская “Увезу тебя я в тундру”. Я говорю Абову: давай дослушаем. А он смотрит удивлённо и изрекает со своим неподражаемым горским акцентом: “Ну, ты, старик, даёшь! мы ж эту фишку раз сто слышали, и надо у Белянина диск отобрать, чтоб больше не ставил и программную политику станции не ломал”. И опять смотрит на меня с изумлением. Ладно, говорю, Абов, ты иди, я тебя через две минуты догоню – ровно столько звучит эта самоцветовская композиция.

 

Абов матерно выругался, сплюнул и ушёл, хлопнув дверью. Я на такие его выходки внимания никогда не обращал; что с него взять?! человек он южный, темперамент актёрский, гормоны играют; то ли дело — мой нордический характер…

 

Плюхнулся я в кресло, сижу, внимаю и вспоминаю, как молоденьким пареньком ездил с первой женой Нинулей на её родину — в маленький северный посёлок, и там слушали мы эту песню бессчётное число раз. Тоскливо мне стало до безумия. Нет, точно: мужиков старше сорока надо на пенсию отправлять. По ностальгии.

 

Две минуты не истекли, “Самоцветы” поют, ну, я сижу, дальше пытаюсь припомнить. Вспомнилось, что когда мы приехали в посёлок, стояли сильные морозы, градусов под тридцать. Мы не высовывали носа из дома — древнего строения из красного кирпича, возведённого, кажется, при царе. Сидели мы в тёщиной квартире, слушали виниловый гигант “Самоцветов”, пили сухое болгарское вино “Солнчев бряг”, припасённое ещё в Москве… короче, бездельничали, ну, если не считать занятий любовью, поскольку это, вроде как, для продолжения рода требуется. Потом через пару дней морозы утихли, я зашёл к своей бабушке (она жила неподалёку, на Набережной улице). Во дворе её дома заливался лаем чёрный спаниель Сильва. Сильва меня сразу же узнала, хотя не видела больше года. Она обрадовалась, тыкала своей смешной мордочкой мне в ноги, поднималась на задние лапы. Я тоже был ей рад, долго гладил по холке, угостил припасёнными для такого случая кубиками рафинада. Предварительно обнюхав, она осторожно брала их с моей ладони.

 

Чуть позже подошла Нинуля, бабушка покормила нас обедом, расспрашивая про московскую жизнь, мы даже выпили пару рюмок домашней наливки… А потом мы с Ниной решили прогуляться. Взяли с собой Сильву, прихватили старенький фотоаппарат ФЭД, которым ещё мой дед снимки делал; перебрались по льду реки на Луку – это громадный пустынный остров, слегка поросший лесом; забрались в самую глушь, и там я расстелил на снегу свой овчинный тулуп. Вокруг редкие карликовые деревьев да худосочные кустики. Было как в тундре, правда, олени почему-то не наблюдались.

 

Сильва, почуяв свободу, носилась по снегу будто заводная. Её чёрная лохматая тушка с красным ошейником великолепно смотрелась на чистом девственном снегу. Мы с Ниной долго и самозабвенно целовались на фоне этой идиллической картинки, сами были её частью, сами конструировали её, навсегда оставляли её в памяти. Всё было в нашей воле, словно и нет на свете Господа. Может, именно в такие мгновения рождается в этом мире нечто новое?!

 

Чуть позже Сильва притихла, подбежала совсем близко, уставилась на нас. На её мордочке было выражение существа, которое не может разобраться в происходящем… Мы были совсем голые, вокруг — непролазная снежная целина, но нам не было холодно. На всякий случай мы укрылись сверху Нинулиной коричневой шубкой. Это был наш первый опыт на снегу…

 

На память от той прогулки осталась чёрно-белая фотография. На ней Нинуля, укутавшись в шубу, сидит на овчинном тулупе посреди снежной целины и держит на руках Сильву. Только я один знаю секрет этой фотографии. В том смысле, одета коричневая шубка на голое тело или нет.

 

* * *

 

“Самоцветы” давно отзвучали. Я покинул студию. В шумный останкинский пресс-бар идти не хотелось. “Абов потом обидится на меня, — мелькнула мысль, — а ладно, к моему следующему эфиру сто раз забудет”. Выбрался я на морозную улицу, разыскал свой заснеженный автомобиль; механически, ни о чём не думая, смахнул со стёкол снег, завёл двигатель и поехал. Мыслей не было. Никаких.

 

До бутылки я добрался лишь дома. Из всего многообразия своих запасов выбрал горькую настойку с перцем. И только когда питьё стало понемногу согревать, я наконец-то осознал, что от Луки, от северного посёлка, от овчинного тулупа на снегу меня отделяет целая вечность — почти тридцать лет. Давно умерла смешная чёрненькая Сильва, много лет назад не стало бабушки, нет больше и нашей с Нинулей любви…

 

Иногда я задумываюсь, почему я провожу вечера в одиночестве. Наверно, чисто инстинктивно я понимаю, что так легче вспоминать. Что ж, от смерти существует лишь одно лекарство — наши воспоминания.

 

А ваще, всё в этом мире фигня. Кроме пчёл. Да и пчёлы тоже фигня, сами знаете.

 

 

 

Copyright © 2002 by Andrei E. Gusev

 

Прототипов у действующих лиц нет. Всех персонажей мужского, женского и среднего рода автор списывал исключительно с самого себя.