Как-то сыну по русской литературе задали выучить наизусть стихотворение:

 

Как весел грохот летних бурь,

Когда взметая прах летучий,

Гроза, нахлынувшая тучей,

Смутит небесную лазурь.

И опрометчиво-безумно,

Вдруг на дубраву набежит,

И вся дубрава задрожит

Широколиственно и шумно!..

Как под незримою пятой,

Лесные гнутся исполины;

Тревожно ропщут их вершины,

Как совещаясь меж собой, –

И сквозь внезапную тревогу

Немолчно слышен птичий свист,

И кой-где первый желтый лист,

Кружась, слетает на дорогу…

 

Он уже долго бубнил отдельные строчки, но дело не шло на лад. Эти архаизмы: «прах летучий», «незримою пятой», «ропщут», «немолчно», – новаторское «широколиственно» и «опрометчиво-безумно» раздражали мальчика. К тому же достаточно сложная для заучивания кольцевая рифмовка. Вроде бы по привычке ждешь рифму в третьей строке для последнего слова первой, а там вдруг рифмуется слово из второй строки. Пока привыкнешь…

Наконец он обратился за помощью ко мне. Я терпеливо выслушивала бессмертные слова, а также попутно рождаемые сыном:

– Как можно писать такое для учеников седьмого класса?

По риторическому вопросу, сдобренному горькой иронией, непосвященный мог бы решить, что автору поручили для нынешней школьной программы написать стихи, и с этой задачей он попросту не справился.

С горем пополам стих был выучен. На следующий день, провожая в школу, напутствовала сына:

– Хорошо, что литература четвертым уроком. На каждой перемене повторяй выученное, чтобы отложилось в памяти.

Ответ школьника несколько покоробил меня:

– Как раз плохо. На первом бы рассказал, а к четвертому хоть успел бы забыть.

Но так просто забыть этот стих ему не удалось. На уроке учительница не успела всех опросить. К тому же задала выучить на выбор еще один стих из немногочисленного собрания сочинений Федора Тютчева. Значит, к следующему уроку сыну надлежало знать уже два стихотворения. И чтобы не забыть первое, он каждый день его декламировал мне. Я чувствовала, что раз от разу это доставляло мальчику все большее удовольствие. Выступление уже не сопровождалось бесчисленными «э-э», кратковременными остановами или покашливаниями, излюбленным приемом среди учащихся, дабы замаскировать заминку. Мальчик в потертых джинсиках, с наушниками на шее и мобилой в руке вдохновенно произносил неувядающие строки, и складывалось впечатление, что стремительные слова вылетали из него сами по себе, а он хотел угнаться за ними и наверно поэтому все переминался с ноги на ногу. Глаза искрились. Хотя минуту назад (когда слушал свой монотонный рэп) в них невозможно было ничего прочесть.

Выбор второго стихотворения пал на:

 

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора –

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

 

Где бодрый серп гулял и падал колос,

Теперь уж пусто все – простор везде, –

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

 

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь –

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле…

 

За окном стоял октябрь. И наше настроение соответствовало духу этих стихов. Ну, думаю, проблем у нас теперь не будет. Ан, нет. Сын спотыкался чуть ли не на каждом слове. Это при всем, что я с закрытыми глазами и умиротворенным видом шевелила губами, вслед за ним произнося про себя незабвенный текст. Потом, правда, спохватилась, поняв, что это страшно выводит мальчика из себя. Ведь ни что так не раздражает, как несовпадение мнения окружающих с вашим собственным. А наши с сыном точки зрения на эти стихи постепенно становились диаметрально противоположными…

Он как всегда оставил книгу открытой на столе. А я, как всегда, поспешила ее закрыть и поставить на полку. Но прежде взгляд упал на пресловутые стихи, на последнюю строчку. Она показалась мне значительно короче предыдущей. Хотя, многократно проговаривая с сыном текст, совсем не уловила какого-либо отклонения от первоначально заданного ритма. Глаза скользнули вверх, мимоходом просматривая отдельные строчки. И вот что я обнаружила:

v-v-v-v-v

v-v-v-v-v-

v-v-v-v-v

v-v-v-v-

 

v-v-v-v-v-v

v-v-v-v-v-

v-v-v-v-v

v-v-v-v-

 

v-v-v-v-v-v

v-v-v-v-v-v-

v-v-v-v-v-v-

v-v-v-v-v

 

Уже в первом катрене ритм плывет: во 2-й строке – 5 стоп, в 4-й – на одну меньше. Во втором катрене к этому добавляется непостоянство ритма в нечетных строках: в 1- строке – 6 стоп, в 3-й –на одну меньше. В третьем катрене организация меняется полностью: к колебанию количества стоп в отдельных строках прибавляется изменение формы рифмовки: она становится кольцевой вместо перекрестной. Теперь мне стало понятно, почему мальчик мучился с запоминанием – дети очень реагируют на любое отступление от заданной нормы. Но самым удивительным было то, что я, чутко реагирующая на подобные отклонения, на сей раз, так сказать, на слух ничего не заметила. Неужели сказалась магия имени? А может быть, магия слова? Словесный поток: «отдыхающее поле», «праздная борозда», лучезарны вечера», « льется чистая и теплая лазурь» – просто гипнотизирует слушателя, вводя его в состояние покоя и умиротворенности.

Мне очень захотелось понять, почему первоклассный мастер стихосложения, писавший стихи с самого детства, ставший в 14 лет вольнослушателем факультета словесности в Московском университете, а в 16 – студентом, – вдруг пренебрег соответствующими канонами. По незамысловатому пейзажу из стихов я представила огромное русское вспаханное поле. Упоминание серпа также относит читателя к картинкам из крестьянской жизни, ярко описываемым Н.Некрасовым. Если вспомнить, что широкой публике Тютчева (ему было тогда уже 47 лет) явил именно Некрасов (в статье «Русские второстепенные поэты», где отметил, что поэт «написал очень немного; но все написанное им носит печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства»*), то можно предположить: Тютчев взаимно заинтересовался творчеством автора этой статьи. А, как известно, поэзии Некрасова свойственно смешение ритмов, форм рифмовки в одном и том же произведении с целью придания ему простонародного, приближенного к фольклору, вида. И получается, что стихи, простота, которых конкурирует с их глубиной, навеяны творчеством Некрасова. Конечно, это только предположение…

Взглянув еще раз на стихи, я опять насторожилась… Память высветила «Как весел грохот летних бурь» из первого стихотворения Тютчева, которое пришлось учить сыну. Так начинались стихи. А вот «Но далеко еще до первых зимних бурь». Так кончается второе стихотворение. И в первом, и во втором случае « бурь» рифмуется со словом «лазурь». Я взяла томик в руки и стала поспешно перелистывать. Вот, нашла. В стихах «Осенний вечер»:

…

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно-сиротеющей землею

И как предчувствие сходящих бурь

…

Да, бури, сопровождаемые с завидным постоянством лазурью, не давали автору покою. Но теперь я уже не находила в этом никакого огреха. Ведь лазурь всякий раз была особенной: то небесной, то чистой и теплой, то туманной и тихой.

И я подумала, как хорошо, что у нас, взрослых, есть Тютчев, кудесник слов и чувств. А еще лучше, что он есть у наших детей...

Сын получил очередную десятку. А на днях я случайно застала его с томиком Тютчева…

 

* Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем. М., 1952, т.9, с.205