. “... Забудь, что ты видел здесь двадцатипятилетним мальчишкой..Ты откроешь для себя заново Страну Голубых Холмов - Коктебель. Я окуну тебя в такое синее Чёрное море, что тебе птом долго придётся отбеливаться. Ты увидишь преисподнюю мира - Кара-Даг и поймёшь - что такое Адово Чистилище!

Поспеши, друг, иначе этот Букет Счастья и Радости будет отдан другому “.

Из письма Степана Клименко, писателя и садовника автору этих строк.

Последняя четверть быстроубегающего ХХ века.

 

1.

Мы все очень занятые люди. Для встречи с другом у нас не остаётся времени. Мы не исповедуем заповедь Михаила Светлова: “дружба - понятие круглосуточное”, мы - “ успеется, у нас в запасе целая жизнь!”..

Но это так, присказка к жизни, приближающейся к своему логичному завершению.

В газетах и журналах всего мира, - если не всего, то доброй его половине! -промелькнуло сообщение, что в парке Дома творчества “Коктебель”, что в Крыму близ Феодосии, растут синие розы и, что самое непосредственное отношение к их цвету имеет мой друг, писатель и садовник Степан Клименко.

Признаться, при первом таком сообщении я просто пожал плечами и нисколечко не удивился: синие так синие! Если существуют розы всех немыслимых цветов и оттенков, так почему не быть и синей?

Но, когда мне сообщили, - или я прочитал где-то! - что синих роз не удавалось вывести никому в мире, - вот оказывается почему этим сообщением заинтересовалось полмира! - и, что бедный киплинговский влюбленный по этому поводу произнёс фразу: “ Зря объездил я весь свет - синих роз под солнцем нет “, тотчас выехал из Севастополя, где я жил до приезда в Израиль, в Планерское. Так тогда называли Коктебель, изгоняя татарские названия.

2.

Давным-давно, пару-тройку десятилетий тому назад, я жил на Севере, и первой моей прочитанной книгой о Крыме, была повесть Константина Паустовского “Черное море” Но тогда я считал эту повесть насквозь художественной, то есть, выдуманной от кончика хвоста и до ушей. Я считал себя ужасно умным и начитанным, что, конечно, со временем прошло.

Я понимал, что название “Черное море” - не выдумка. Вот оно на любой карте, но имена собственные - вымысел. И, когда я очутился по воле рока в Крыму, и впервые услышал строки о Коктебеле:

 

.. Я много видел. Дивам мирозданья

картинами и словом отдал дань...

Но грудь узка для этого дыханья,

для этих слов тесна моя гортань...

 

И узнал, что эти строки принадлежат всамделешнему Максу Волошину, “живому” герою повести Константина Георгиевича, сами собою всплыли строки из “Черного моря”, - всё-таки я был очень литературным мужчинкою со своими четырьмя с половиною классами образования:

“ Пришёл в Коктебель и понял, что дальше идти не могу.Зашёл к болгарам-крестьянам. Хмурый народ. Женщины и даже девочки носят у них всё чёрное, как траур. Молодой болгарин дал мне напиться солоноватой воды и сказал:

- Здесь не дело ни сидеть, ни ночевать. Увидят солдаты - всем будет каюк. Иди к Максу.

Я спросил, кто такой Макс. Болгарин ответил, что Макс - хороший человек. Только он один может меня спрятать в Коктебеле.

Так я попал в дом к поэту Максимилиану Волошину. Все его звали Максом...”

Значит, не выдумал Паустовский Волошина! Был такой! И с тех пор Коктебель и Волошин во мне соединились навсегда. А в своей книжке “СЕВАСТОПОЛЬ ЛИТЕРАТУРНЫЙ” я и Максу Волошину отвёл подобающее место, - я же стал немножко образованней, живя большую часть своей жизни в Крыму!

 

3.

 

В парке Дома творчества, неподалеку от моря, стоит двухэтажный домик. Это и есть Дом Поэта. В нём и жил Максимилиан Александрович Волошин, - поэт, художник, археолог, краевед и ... просто очень хороший человек, мастер всевозможных розыгрышей и прочая, прочая, прочая... Какие достоинства не вспомни, они все были присущи Максу.

Сейчас на первом этаже этого волошинского домика отдыхают писатели, а второй этаж занимает (занимала!) вдова поэта Мария Степановна.

В 1973 году, - аккурат в третьей четверти ХХ века, как датировал своё письмо Степан ! - Марии Степановне Волошиной исполнилось девяносто лет и я, как гость садовника и писателя Степана Клименко, был приглашён на день её рождения.

Но мы со Степаном не пошли, - пили водку перед её домом! Мария Степановна пригласила слишком много гостей и в тесных комнатках Дома-музея Волошина негде было уместиться.

Облюбовали лужайку и очень даже знаменитые поэты и прозаики, имя которых сейчас находят в хрестоматиях, а в тесных комнатушках - пишущие по-софроновски, да по-кочетовски Набились в комнатушки, под самое некуда и суровое местное начальство, вообще в своей жизни не напечатавшее ни строчки.

Из собственных клименковских владений, мы нарвали огромный букет цветов и преподнесли имениннице.

Я забыл спросить у Степана, как назывались эти цветы, вернее - забыл само название, помню только, он называл их каким-то диковинным словом и цветы, оправдывая название, полыхали подобно языкам пламени...

Мария Степановна на много лет пережила своего мужа, после её девяностолетия, она прожила ещё несколько лет и все эти годы, приглашала только на девяностолетие, - Мария Волошина остановила для себя время!

4.

Но вернемся снова к Максу. Максимилиан Волошин скончался в 1932 году и похоронили его в Коктебеле, на седловине горной гряды Биюк-Енишар, рядом с мысом Хамелеон.

Степан Клименко привёл меня на могилу Поэта, и я удивился: камни, камни и больше ничего. Посмотрел на Степана укоризненно. Дескать, не мог хоть пару деревьев посадить! Для тени, хотя бы!

Клименко угадал мои мысли, - вот что значит писатель, соприкасающийся напрямую с природой!

- Напрасно ты так... Я бы тут лучшие сорта роз высадил - любуйтесь на здоровье! Я бы тут деревьев понасажал! Я бы тут...Но Волошин был против и в своём завещании просил, чтобы всё оставалось как при его жизни, он хотел, чтобы любовались первозданной красотой. И - никаких памятников!

Вздохнул. Жара-жаркая и одно деревце не помешало бы!..

- Но о памятнике Волошину, брат Михайло, позаботилась сама природа, - Клименко повернулся в сторону Кара-Дага, - видишь эту лобастую каменную голову?

- Вроде, вижу, - несмело отозвался я, взглянув на каменное изваяние, отдаленно напоминающее человеческую голову.

- Профиль Волошина! Похож?

- Возможно и похож...

Я читал в волошинском “Коктебеле”:

 

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива:

Его полынь хмельна моей тоской,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

 

Значит, Волошин первым увидел свой профиль? Странно, что он не знал, что этот профиль давно “принадлежал” другому поэту. И не менее знаменитому!

В старой книге профессора Ивана Пузанова “По нехоженному Крыму” я вычитал, что это каменное изваяние всегда называли “профилем Пушкина”. И все, с кем я встречался, находили удивительное сходство с Александром Сергеевичем.

Я сказал об этом Степану, и он подумав, ответил:

- Да говорили мне об этом!..Но тут же волошинские места! Да и сам Макс признал... Признаться, меня это обстоятельство тоже несколько смущает. На Пушкина эта глыбина даже больше смахивает!

И порешили мы со Степаном Клименко, что с нынешнего дня этот пушкинско-волошинский профиль, а так же Профиль, так похожий на многих классиков, - да и на современников тоже! - назовём просто - Изваяние Поэта.

 

5.

 

Планерское - бывшее Коктебель и нынешнее Коктебель, - сыграло свою роль в развитии авиации.

“ Эта, изможденная солнцем, гористая местность!?” - скажете вы.

Вот именно, эта гористая местность. И обошлось не без участия всё того же Максимилиана Волошина.

Писатель-космист Ярослав Голованов в своей хронике “Королёв” описывает это событие так:

“ В 1920 году, прогуливаясь по окрестностям Коктебеля вместе с Константином Константиновичем Арцеуловым уже тогда знаменитым лётчиком ( я тоже был знаком с Арцеуловым и у меня хранятся несколько писем от него.Если лётчику Нестерову принадлежит выход из “мёртвой петли”, то Арцеулову - не менее знаменитый “выход из штопора” - М.Л.)

Волошин поднялся на гору Узун-Сырт. Они остановились у обрыва на южном склоне горы, когда порыв ветра сорвал с головы Волошина шляпу. Но шляпа не упала в пропасть, а, поднявшись вверх, тихо опустилась на пологом северном склоне. Волошин снова и снова бросал шляпу, и всякий раз её поднимало вверх.

- Здесь восходящий поток! - воскликнул Арцеулов. - Вот где надо летать на планерах!...”

Так гора Узун-Сырт, - сейчас она носит имя Клементьева, планериста, погибшего на её склонах, - стала колыбелью планеризма.

Сегодня, в силу российско-украинских разборок, Узын-Сырт утрачивает звание столицы планеризма, а жаль...

Коктебель и именно эта гора связана и с космосом! Создатель первых российских космических кораблей академик Сергей Королёв свои первые летательные аппараты испытывал здесь. В 1930 году молодой инженер Сергей Королёв создал первый в мире планер, расчитанный на выполнение фигур высшего пилотажа.

Сергей Королёв любил летать на планерах и много летал. Пока не стал Генеральным конструктором летательных космических аппаратов. Он было попытался, но Высокое Начальство - Центральный комитет ВКП (б)-КПСС и соответствующие органы во главе с Берия, - запретили ему это. Сергей Королёв уже не принадлежал себе. А так хотелось...

Александр Старостин свидетельствует:

“ Когда Королёв оказался в воздухе, то ему показалось, что планер, послушный его мысли, тут же чуточку опустил нос. Слышался ровный шорох воздуха. Сергей увидел далеко впереди стадо коров и пастуха с кнутом через плечо. Вот пастух лениво снял кнут и беззвучно махнул им. Впереди - голубой костёр Кара-Дага. Слева - море и лиловые камни берега. Королёв поразился ощущению собственной свободы. Он впервые в жизни почувствовал полёт...”

Сергею Королёву вручили книжечку планериста, о которой он мечтал многие годы.

И становится понятна королёвская улыбка и улыбаешься сам, когда в хронике Голованова читаешь такие строки:

“После полёта Юрия Гагарина молодые инженеры ( будущие космонавты - М.Л.) пришли к Сергею Павловичу на приём, просили помочь им в организации аэроклуба и планерной секции.

- Вы не представляете, какой это замечательный спорт! - вырвалось у одного из них.

Ну почему же...Представляю - и он потянулся за красным карандашом...”

В Коктебеле есть музей планеризма, - единственный на всём эсэнгэшном пространстве.Экспозиция музея начинается с интересной копии рисунка, заимствованной из летописи времён Ивана Грозного: колокольня и на её маковке - крохотная фигурка человека с крыльями за спиной. Вот он - первый российский Икар - Никита Лупатов.

Наградой Первому была ... плаха. И - слава во веки веков!

В сентябре 1973 года, когда Союз Нерушимых ещё не распался, на горе Клементьева, - говорим Клементьева подразумеваем Узун-Сырт! - открылся памятник первым планеристам. Живым и погибшим! Сегодня в живых не осталось ни одного! И на его открытие собрались люди, имена которых известны всему миру: Константин Арцеулов, Екатерина Гринауэр, Владислав Грибовский, Марк Галлай... Им преподнесли розы, выращенные замечательным садовником Степаном Клименко.

 

6.

 

Я бы, наверное, прожил тысячу лет и не знал бы по-настоящему, что такое - розы. Конечно, мне и до Степана Клименко приходилось видеть розы разных цветов и оттенков - кто их не видл! - но несмотря на разность, все они были для меня на одно лицо. А от Степана я узнал, что...

... когда в Элладе проходило необычное состязание на самый остроумных вопрос-ответ, то ученик Сократа на вопрос “Что есть на земле самое прекрасное и полезное?” - не говоря ни слова, указал на розу и вышел победителем...

... что в Турции кроватку новорожденного усыпают лепестками роз и вся его последующая жизнь будет счастливо-благоухающей

... что для иранцев самое любимое слово “гюль” - роза.И Персию не зря назыали Гюлистан - Страной Роз...

... что этому удивительному цветку, - нет, созвездию цветов! - посвящены предания и стихи. Даже великий английский драматург Вильям Шекспеир посвятил один из сонетов розе:

Мы в нежных розах ценим аромат,

В их пурпуре живущий сокровенно...

А, не менее великий Александр Пушкин принёс к Бахчисарайскому фонтану ничто иное, как ...

Фонтан любви, фонтан живой,

Принёс я в дар тебе две розы...

О красоте роз написано много, их одаривали самыми изысканными эпитетами и в самой превосходнейшей форме, но о практической пользе - о наш двадцатый

практический век! - знает сравнительно ограниченный круг людей. Тем не менее, во многих странах мира существуют фирмы и фирмочки по переработке розовых лепестков.

Оказалось...

... масло розы даёт не только аромат для всевозможных духов, но и является лечебным. Розовая вода применяется, как дизенфицирующее средство, лечит коньюктивит и кариес зубов...

... розовое масло придаёт тортам и конфетам тончайший аромат, которого до сих пор не могут добиться искусственным путём...

Уж не скрытую рекламу я веду !?. Пусть тогда соответствующие люди, - парфюмеры и пищевики, - выпишут мне чек для издания будущей книги, куда я включу и этот невыдуманный рассказ!..

Всё это я узнал от Степана Клименко.

Степана Алексеевича Клименко я знаю много лет, - со дня первого посещения этих волошинских мест. Розы - это, как принято сейчас говорить, его хобби. Но увлечение такое, без которого он не мыслит своего существования. Цветы и деревья, взращённые им сами говорят об этом.

Но основная его работа, это работа садовника - поддерживать в порядке огромный парк Дома творчества “Коктебель”. Он и старался его поддерживать. Основная же зарплата ему за это шла. На гонорары, которые он получал за свои книги, ноги можно было протянуть!..

Однажды, Константин Паустовский, наблюдая за его очередными опытами на этой жесткой коктебельской земле, обнял его и сказал:

- Стёпушка, я бывал в этих местах в тридцатые годы - пустырь! С любой точки любая хибара ветром насквозь продувалась: чахлые кустики на просвет. А сейчас - заросли. Джунгли, в лучшем значении этого слова. А говорили, в этих местах ничего расти не может! Как тебе это удалось, Стёпочка? И за такой короткий срок?..

И подарил Константин Георгиевич Стёпочке своему! - старинную, ( если тридцатые годы нашего столетия можно назвать старинными!) фотографию, сделанную его старым аппаратиком, на которой кроме Дачи Максимилиана Волошина, да нескольких чахлых кустиков, и худосочных деревьев, ничего не было - ветром продуваемое пространство!

Недаром мать Макса Волошина - она первой приехала из Москвы в Коктебель - говорила, что здесь вырастить дерево так же трудно, как воспитать ребёнка.

Поэтому, прежде чем снова перейти к розам, познакомимся ближе с зелёным великолепием, а через него и с удивительным Садовником.

Мы идём по огромному парку, и Степан Алексеевич даёт пояснения:

- Кипарисовая аллея. Вечнозелёная. Пирамидальный кипарис... А вообще в парке есть кипарисы: аризонский, лузитанский, гвадалупский...

- Как же ты их различаешь, Степочка? - подпустил я малость подхалимажу.

Он усмехнулся.

- Как я их различаю? Если ты и впрямь интересуешься, а не разыгрываешь чорти что из себя, поясню, это очень даже просто: у лузитанского концы ветвей свисают и хвоя сизовато- зелёная, словно опылённая, а у гвадалупского - кроваво-красная кора...

Я помню время, когда по всему Крыму вырубали кипарисы. Кто-то пустил печатный слух, что, дескать, вредны эти деревья для здоровья и не место им в крымских парках - здравницах, где отдыхали коммунистические вожди и прогрессивно мыслящие писатели всех государств мира.

Хотели вырубить кипарисы и в коктебельском парке, но Стёпочка забил тревогу. Вряд бы его малых сил хватило на борьбу с Самим не святым Иосифом, - заболел Сталин и после непродолжительной болезни, как писали газеты, откинул копыта. Но с шибко ретивым администратором, каким оказался Сам Директор Дома творчества “Коктебель”, Степан справиться было не легко.. И в этом ему помогли многие российские и украинские писатели, - коктебельского Директора “вырубили” самого.

А тут и учёные пришли на помощь, - доказали, кипарис не только не способствует всяческим убийцам-микробам в черных халатах, но и содействует их уничтожению.

Например, - автор закончил четыре класса советской школы, и его учили именно такому обороту речи! - и так, например: поселился в Коктебеле жизнелюбец Михаил Светлов, как он сам выразился (выражался!) ,что пришёл он сюда, “опираясь на палочку Коха”, то есть, с туберкулёзной палочкой и кипарис здорово помог светловскому организму, - это он написал, защищая Степана Клименко. Так что кипарисы, - благодаря и Светлову - уцелели от тотальной вырубки. И попрежнему выделяют фитонциды, - экое научное название я применил! - подавляющие развитие туберкулёзных палочек Коха...Разве такие деревья можно вырубать!?.

За мыслями своими совершенно позабыл о Степане Клименко, а он же вывел меня на экскурсию! Прогуливает, как свою любимую собаку. Так скорее же предоставим ему слово!..

- Что ты там сказал, Стёпушка?

- Я говорю - это лавр благородный. Да тот самый, который бросают в суп и из которого плетут венки для победителей или лауреатов. Миша Таль мне рассказывал, что одного венка ему хватило на несколько лет! В писательском парке без лавра не обойтись, - шутит Клименко, - писать перестанут...

А это - бересклет японский мелколистный...А это - османтус душистый, а это - иудино дерево...

- То самое, Степан?

- Скажем так, отпрыск того самого. Ты доволен?

- Мы довольны. И ты один, Стёпушка? В смысле, создал этот рай?

- Почему - один! Во-первых, в моём распоряжении несколько человек, а во-вторых, мне многие известные личности помогали и помогают...Вот шикарные тюльпаны, французские - этот участочек принадлежал Илье Григорьевичу Эренбургу. Он сам обрабатывал его. И сердился, когда я ему подсказывал... “ “Кого учишь!? Я, Степочка, на этих тюльпанах руку набил. Осталось морду!”...

А здесь потрудился Игорь Моисеев, - вся эта пёстрая гамма цветов высажена им лично. Он часто звонит: то из Берлина, то из Вены, то из Варшавы, интересуется, как живут-поживают его подопечные цветы и кустарники...

Помнишь, ты мимо ушей пропустил мои слова о бересклете?

- О японском мелколистном, что ли?

- Запомнил всё-таки! - похвалил он меня. - Когда из тебя исчезнет бестолочь, получится толк! Так вот, этот бересклет из Японии на своём горбу волок Константин Симонов...

А эти ромашки... Вон те с огромными лепестками, вырастил из шотландских семян Самуил Яковлевич Маршак...” Их поливать надобно, голубчик, и они приживутся” ... Верно, прижились...

Замечу, многие писатели бросили в коктебельскую землю совсем не символическое зерно, и из этих зёрен проросли цветы самых удивительных названий.

Но пишущий люд не только бросал зёрна в почву Коктебеля, но и “брал” из этой каменистой, требующей удобрений, коктебельской землицы. Помните “Траву забвенья” Валентина Катаева?..Напомню:

“... вместо того, чтобы работать, я наблюдаю за цветами, радуюсь, что они напоминают мне ряд предметов, между прочим, резиновые полупрозрачные соски, которые надевают на горлышко бутылочки с детским молоком, а затем отправляюсь искать садовника, для того, чтобы узнать как называется растение...Это чем-то мучительно для меня знакомое растения, чьи полувьющиеся стебли поднимаются по столбам над верандой и постоянно как бы сознательно притягивают к самому моему лицу шафранно-красные соцветия...Садовник сказал, что это растение называется бигнония ”...

Именно: б и г н о н и я, а не бегония!

Растение это растёт в коктебельском парке, а садовник, который консультировал Валентина Катаева - Степан Клименко.

- Парадокс заключается в том, - улыбается Степан , - что я консультировал Катаева совершенно по другим цветам, а о бигнонии услышал именно от него самого. Дело в том, что сам Валентин Петрович привёз из Франции, - подарок опального в Советском Союзе Ивана Бунина, - этот зеленый кустик, и сам высадил его у своего коктебельского домика. Он же и сообщил мне, как называется это , разросшееся вот таким образом, растение...

Но настало время вернуться к розам. Синяя роза - цель моего приезда!..

Розы - давняя и нержавеющая любовь Степана Клименко. Он сам пишет об этом в своей книге “Ночная тревога”:

“ Розы - моё давнишнее, год за годом не проходящее увлечение. Для нас, садовников, каждый выращенный кустик, каждое деревце - настоящий праздник. А если удавалось вывести новый сорт любимого растения, так и вовсе торжество - людям-то какая радость!..”

Пятнадцать новых сортов роз вывел Степан Клименко: “Кара-Даг,” “Поэзия”, “Валентина”, “Сиреневая роза”, “Розовый опал”...

- Слушай, Стёпа, - сказал я осторожно, - а ты знаешь, зачем я приехал к тебе?

Степан ухмыльнулся:

- Если б в твоих руках не было блокнота, то я бы подумал, что ты просто соскучился по мне, или приехал выпить на брудершафт с небезызвестной тебе особой. И чокнутся со мною мыслями и бокалами, наполненными аптечным девяностоградусным спиртом...А, что, я не то сказал?

- Это само собой разумеется, Степан. Но вот какая тут заковыка: пишут газеты, в твоих палестинах растёт роза невиданного цвета. Синия. Хочу её видеть!

Степан укоризненно покачал головою: по-моему, в прошлую нашу встречу, она была несколько почернее!.. Промолвил с укором:

- И ты, Брут! И ты - за сенсацией! Нет синей розы.

Тут уж я возмутился:

- Как нет! Ведь писали: “ синий бархат на фоне...”

- А ты хоть газету дочитал до конца!? Если б ты был внимательным , то уяснил бы, что синего цвета я действительно добился, но не закрепленного. Понимаешь?

- Что я совсем без понятия! Только в газетах не писали - закреплённый-незакреплённый!

- А что писать о таких мелочах! - улыбнулся Степан. - Чтобы добиться настоящего синего цвета, мне потребовались годы. Теперь бьюсь над тем, чтобы закрепить его. Чтобы не я один имел синие розы, но даже ты. Отрезал бы тебе

чубук и...любуйся синей розой, не отходя от письменного стола. Ан нет...

- Эх, Степан, Степан, а я то думал...

Действительно, о чём? Будто белый свет клином сошёлся на синей розе! Как-будто я аристократ какой, и обязательно должен вкладывать в себя пищевые калории при непременном запахе, исходящем от синей розы!?.Конечно, что уж там говорить, лучше бы синюю розу вырастил мой Стёпочка, а не какой-то неизвестный мне мистер Уилсон или герр Шредер! Или - известные мне по израильским газетам, “господа -садовники” сеющие, как им кажется, доброе и вечное, Нетаниягу, Нудельман с Либерманом, Эхуд Барак или даже сам Щаранский. Но они роз не выращивают, они розы только потребляют. А потребителей во все времена было предостаточно, - творцов маловато!

Да и потом, ещё не вечер, ещё не всё потеряно - цвет то есть, а её биологический вид тоже не за горами Кара-Дага.

- Не журись, Алексеич, синяя роза за тобой! А сиреневый цвет...тоже химия?

- Нет, - засмеялся Клименко, - как ты выражаешься в подпитии, в натуре, сиреневая!

- Показывай всё и вся!

Роз - тысячи! Одна красивее другой. И названия их, занесённые в официальный каталог, красивые и загадочные. Вот роза “Валентина”:

“Куст с множеством прекрасных светло-оранжево-розовых цветов на красноватых побегах и с блестящими тёмно-зелёными листьями.Удивительная окраска цветов напоминала нежный какой-то чистый и радостный румянец на девичьем лице, а удлинённые полураспустившиеся бутоны, будто смущённо улыбающиеся солнцу, ещё более усиливали сходство розы с юной девушкой, почти девочкой...”

Это тоже из книги Степана Клименко “Ночная тревога”.

- Но почему всё-таки “Валентина”, Степан? Почему не Мария, или Оксана? Или, наконец, имя моей дочки!? Ольга - имя достаточно поэтичное...

И я услышал историю...

Концлагерь “Дубки” находился неподалеку от Симферополя...

- Ты же знаешь, Миша, эти места, там ваших расстреливали? Так вот, бежала из этих мест группа евреев, а вела их девушка по имени Валентина...

... Изголодавшиеся, раненые , не могли уйти далеко, немцы настигали их, и тогда Валентина отвлекла фашистов от основной группы пленных, но не многие сумели скрыться . А Валя...

Её казнили на симферопольской площади, там где до сих пор стоит памятник Ленину...

Казалось, забытая людьми история, да ещё по мнению высших партийных органов, с пикантными подробностясми, выходящими за рамки приличия: чтобы отвлечь фашистов, Вале-Валентине пришлось раздеться. Так голая она и бежала навстречу своей смерти...

Забытая история, но только не Степаном. И этот куст необычных роз, выведенный Степаном Клименко, говорит не только о Красоте Женщины по имени Валентина, но и о памяти. О нашей незатухающей памяти...

- Я понимаю, Степан, “Валентина” - это символика. А как ты вообще даёшь название новому сорту роз?

- Точно так же, как и ты своим повестям, рассказам, очеркам. Настоящее название - всегда поиск.

- В извилинах собственного мозга?

- Нет. Хотя как тебе известно, голова в этом деле играет далеко не последнюю роль. Роза говорит о названии своей формой, окраской, оттенками, ароматом - это язык цветка. Свою задачу вижу в том, чтобы научиться понимать язык цветов.

- Это в тебе заговорил писатель, Стёпушка Алексеевич. Ты поясни на примере. Вот этой розе ты дал имя “Поэзия”. И я тебя понимаю, роза с таким названием просто обязана быть в парке Дома творчества. И я не удивлюсь, если встречу здесь цветок по имени “Проза”!

- До этого я ещё не додумался, - засмеялся Степан, - а почему я назвал розу “Поэзией” поясню. Родители есть у всех - у цветов тоже. Мать Поэзии - Глория Деи - Слава мира. Отец - Кирстен Паульсен - полиантовая роза. От таких родителей можно ожидать хорошее потомство. С нетерпением ждал я первого цветка - какова будет доченька!..

Для тебя события сейчас промелькнут мгновенно, а для меня это томительные годы ожиданий...Сеянцы подросли и на одной из веток распустился долгожданный цветок: бутон красный, а внутри - жёлтый. Целый месяц цветок был в гордом одиночестве, а потом на этом кусте распустились новые бутоны. Десятки бутонов и ... ни одного похожего друг на друга! Хотелось закричать, что в эксперимент вкралась ошибка, что так на свете не бывает! Но так было. С этого дня началась чехарда: бутон был красный, а открылся и вдруг...чур меня чур!..стал жёлтым...А ещё через день посветлел и...

- Что “и” ?

- И через несколько дней стал совершенно белым и лишь кончики лепестков нежно заалели. Алость стала усиливаться и ещё через два дня цвет стал нежно-розовым.

- Ну-у, - многозначительно протянул я и выдал ему то, что от него же и узнал! - Нежнорозовый - цвет распространенный. Выходит что и у гениальных родителей вырастают обыкновенные дети? Всё как в жизни!

- Ты прав, - усмехнулся всё понимающий в душах людей, зверей, цветов, а моя душа и всё с ней связанное, были для него просто открытой книгой! - ты прав, но не в нашем случае: роза недолго носила распространённый цвет и из нежнорозовой превратилась в красную. Горный мак да и только!

- Н-да! Задали тебе, Стёпушка, задачу Глория Деи и Кирстен Паульсен.

- Не говори, подруженька! Но если б этим всё и ограничилось: роза не остановилась на красном цвете - края лепестков стали темнеть и превратили розу поначалу в ярко-красную...

- Повторяешься, Степочка! - но Степан на меня ноль внимания, фунт презрения, - угадай, раз ты такой умный?

- Да где уж тут гадаешь!

- Вот именно. Роза стала... чёрно-бархатной.

- Вот это да! А ты “угадай, угадай”! Теперь я понимаю, почему ты назвал её Поэзией.

Клименко расхохотался, как будто я пощекотал ему порепанные пятки.

- Тогда я назвал её Хамелеоном. Да, да, Хамелеоном. И ... поторопился. Ты посмотри на куст, сколько на нём одновременно красок и оттенков! Вот уж воистину, больше стихов хороших и разных!

- Поэтов, Стёпа. Больше поэтов хороших и разных.

- Поэтов здесь до чёртовой матери, а вот стихов ... Но оставим потомкам наш схоластический спор: в этом гибридном кустике отразилось всё, чем богаты розы вообще.

- А изменчивость цвета? - ехидно спросил я, примеряя к ней первозданное имя.

- Это не изменчивость, просто молодая роза ищет свой цвет, как ищет его настоящий художник, как поэт ищет единственное верное слово. Хамелеон приспосабливается к окружающей среде, а моя роза, пройдя через все цвета, ищет свой, который бы выражал её одну. Она ещё не нашла его, но роза в творческом поиске. Теперь ты понимаешь, почему я назвал её Поэзией?

Понимаю, всё понимаю, друг ты мой ситный Степан Клименко. Ты рассказал о розе, о поисках названия и, хотел ты этого или не хотел, о своём характере, о себе во всех измерениях, и, как о художнике, ищущем свой единственный неповторимый цвет.

 

7.

 

Степан Клименко, как вы успели заметить, не только выращивает деревья и цветы, но и пишет книги. Нет, не научные, как скажем Иван Мичурин, а художественные. И не только о растениях, но и о животных, жизнь которых он тоже знает не понаслышке. Он находит общий язык со многими четвероногими и летающими двуногими. Долгие годы у него жил скворец. Человек и Птица любили друг друга. И как было не любить, если с первого же дня знакомства, отбив скворца у кошки, он обратился к Птице с такими словами:

- Мне кажется, что ты толковый парень, и мы с тобой подружимся! Садись ко мне на плечо, и я уведу тебя в оранжерею. Поверь, отныне ты будешь обережён от всех кошек.

- Кр-р...кыр...

- Согласен, значит!

- А звать-величать тебя как?

- Кр-р... кыр...

- Скворушкой, что ли?..

И Скворушка довольный новым хозяином, кряхтя и пофыркивая , взобрался на плечо...

Это из другой книги Степана Клименко, в моей интерпретации...

Когда мы со Степаном открыли калитку его дома, нас встетила собака Кузьма и кошка Димка. Робко и виновато подошли они к Степану, пытаясь оттолкнуть друг от друга. Было ясно, до нашего прихода у кошки с собакой произошёл “ крупный разговор “. Димка (она, а не он) строила Кузьме устрашающие рожи, пытаясь его напугать.

- Ребята! - это он к зверью своему обратился. - Димуля! Кузик! Не конфузьте меня перед гостем, пожалуйста. А ну, немедленно помиритесь! И - поцелуйтесь!

Злющая, с моей точки зрения, кошка Димка, подошла к разгневанному псу Кузьме, который, впрочем, успел сменить гнев на милость, обняла его морду лапами и... чмокнулись, - шоб я так жил, если брешу! - поцеловались звери домашние и мир был восстановлен. Цирк! Кино сплошное!

“ Братьям нашим меньшим” Степан Клименко посвятил множество рассказов. Он, как хороший следопыт, умеет “прочитать” поступь того или иного зверя, “прочитать” характер его, что чрезвычайно трудно.Трудно потому, что характер зверя может раскрыться только в естественных условиях.

Однажды Степан проник в лисью нору, спрятался там, с одним желанием, узнать жизнь лис изнутри, чтобы только написать всё по правде о матери Лисе и её детях.

Он рассказал мне, как трудно лисятам живётся в темной норе, и как они мечтают о солнце. Как пытаются хоть краем глаза взглянуть на земную жизнь, и как хитрая Лиса-мать тотчас пресекает их робкие попытки. В душе вашей рождается гнев, против противной злой лисицы и вам становится жалко лисят.Хочется воскликнуть:”У-у, старая карга!”

Но Клименко тонко подводит к тому, что старая многоопытная Лиса любит своих чад и желает им самого наилучшего - дай лисятам волю и не быть им в живых! И уже с симпатией к хитрунье следишь, как мать Лиса выводит лисят по ночам на свет божий, как обучает их охотничьим повадкам...И, честное слово, в такие минуты она превращается в самделешнего охотника-человека.

- Степан, а как тебя в норе Лиса не обнаружила!? Ведь сам говорил, нет более чуткого зверя, чем Лиса Патрикеевна!?

- Это как раз и не главное, у меня одёжка имеется с запахом. Трудность заключалась в том, чтобы не чихнуть, когда по тебе лисята бегают и свои хвостики-свистульки в нос стараются засунуть.

Но Клименко, усмехнувшись, тонко подводит собеседника, - читателя его книг! - к пониманию: не в лисьей злости дело - дай лисятам волю и не быть им живыми! Суров закон жизни. И уже с симпатией к хитрунье отмечаешь её возросшие достоинства: ночью и только ночью выводит своих “ребятишек” на свет божий и обучает их охотничьим повадкам, - хлеб-мясо даром не даётся!...

Я упомянул о скворце, которого Степан в честном поединке отвоевал у кошки. Так этот скворец многие годы жил в оранжерее Степана Клименко. Научился говорить. Скажем, не бегло, но с десяток слов мог перековеркать. И обитатели Дома творчества этим пользовались. Привёл однажды Самуил Маршак Валентина Берестова к Скворцу Скворцовичу и говорит Валентину:

- А ну-ка , дружочек, прочти Скворушке свои стихи!

Валя молодой, необстрелянный ещё, смотрит влюбленными глазами на Маршака, - не может ни в чём ему отказать. Читает.

- Ну как, Скворушка, понравились тебе стихи моего молодого коллеги?

- Эр-рун-да! Зз-за-ра-за два рр-ра-за!..

Берестов краснеет от такой оценки, а Маршак доволен эффектом.Однако поправляет птицу:

- Ты, наверное, Скворушка, Анатолия Софронова имел в виду. А я тебе талантливого человека привёл , дружочек! Так какие стихи у моего молодого друга?

- Ха-а-ро-шие! Ха-а-ро-шие!..

- То то же! - радовался Маршак, безбожно дымя папиросой....

Скворец очень привязался к Степану, - так может привязаться только собака! Он сидел у него на плече, когда Клименко высаживал свои розы, когда обедал и даже в летний кинотеатр повадился с ним ходить. Скворец сидел на плече не шелохнувшись, подремывал и лишь изредко выкрикивал гортанно: “ Эр-рр-рун-да!”

Но выкрики никого не травмировали, поэты и писатели, набившиеся в летний зал, знали, это относится к содержанию фильма, а не к их творчеству...

Но природа есть природа, у неё свои права и законы: улетел Скворушка в теплые края, - возможно, не он сам, а его потомство находится сейчас в Израиле?! Степан не чинил ему препятствий. Лети, товарищ!..

 

8.

 

Розы и экзотические деревья. Лисы и скворцы. Рассказы и очерки. Но Клименко не был бы коктебельцем, если б знаменитые сердолики не полонили его сердце. Когда мы вошли в его дом, - а он у него у самого Черного синего моря! - Степан широким жестом распахнул шкаф:

- Любуйся!

Сердолики и яшмы, опалы и агаты, трассы и пириты, ониксы и моховики....Светло-оранжевые, кроваво-красные, жёлтые... Розовые агаты, розоватые жемчужины, чёрные, будто крыло ворона, отполированные срезы огненной яшмы - радужное многоцветье.

Клименко высыпал камни на стол и стал смешивать. С восторгом и трепетом смотрел я на эту удивительную коллекцию...

Нет, нет, я не заболел “каменной болезнью”, но разве можно не поражаться красоте, если её лик так изменчив и неповторитм! Как дважды нельзя войти в одну и ту же реку, так дважды не повторяется мозаика из коктебельских камней.

- Хороши, брат Михайло?

- Да! - только и ответил я.

- Если завтра будет сносная погода, - сказал Степан, - поведу тебя на Кара-Даг и всё это великолепие ты увидишь в естесвенном состоянии. Кузя! - это он собаке. - Проверь погоду на завтра!

Кузя метнулся за калитку и тут же возвратился назад. Завилял хвостом, да так быстро, - лопасти ассинхронного двигателя, а не хвост!

- Не лает. Хвостом работает, как товарищ Софронидзе пером. То есть, пьеса за пьесой! Значит, погода намечается преотличнейшая.

- А как твой Собакевич определяет погоду? - решил я больше ничему не удивляться. - Небось, на глазок?

- На глазок, - неожиданно подтвердил Степан. - Хочешь, и тебя научу. Думаю, ты окажешься более смышленным учеником, чем мой Кузьма Иванович Собакин...А ну-ка выйдем на минуточку... Видишь ту гору?

- Ну вижу.

- Она называется - Ай - Святая. Над ней сейчас нет ни облачка. А это значит, завтра ожидай хорошую погоду. А если её вершина в облаках, то...

- Не надейся рыбак на погоду! Так?

- Так! - подтвердил Степан. - Я всегда говорил , ты смышлённее собаки!..

 

8.

С утра начинается ещё одно знакомство с Кара-Дагом. Как говорят путеводители, по Кара-Дагу можно пройти, по крайней мере, четырьмя маршрутами. Путеводители так же советуют начинать свой путь с конца улицы Айвазовского, и дают пояснения, как добраться до этой улице, носящей имя художника Айвазовского.

Но лично мне эти советы ни к чему - дом Клименко как раз и находится на улице великого мариниста. Да и сам Степан Клименко - живой путеводитель.

Пёс Кузьма, изучивший горные тропы не хуже своего хозяина, привёл нас на Тепсень. Тот самый Тепсень, где у Максимилиана Волошина родились такие строки:

 

По картам здесь и город был и порт.

Остатки мола видны под волнами.

Соседний холм насыщен черепками

Амфор и пифосов. Но город стёрт,

Как мел с доски, разливом конных орд.

И мысль, читая смытое веками,

Подсказывает ночь, тревогу, пламя

И рдяный блик в зрачках раскосых морд.

Зубец, над городищем вознесенный,

Народ зовёт “Иссыпанной короной”,

Как знак того, что сроки истекли,

Что судьб твоих до дна испита мера,

Отроковица Эллинской земли,

В венецианских бусах - Каллиера!

 

Точнейшее описание места, где мы сейчас находимся, - находились! Чувствуется рука не только поэта, художника, философа, но и археолога.

Тепсень - начало пути. Веди, Степан Клименко, по исхоженным тобою и псом-собакою Кузьмой Ивановичем по тропам Кара- Дага.

Впрочем, и двигаться не надо - вот он перед нами знаменитый Кара-Даг - Чёрная гора!..

 

Гора - не совсем точно, - поправляет Клименко.

 

- Так во всех путеводителях сказано.

- Не во всех. В старых путеводителях “Кара-Даг” переводится как “чёрный лес”. Лес - понимаешь? Здесь когда-то был лес. Лес, который необузданная и до сих пор непокорённая стихия смела с лица земли. А земли в этих местах - вулканические. Смотри, видишь приподнятую часть Берегового хребта?

- Ну-у.

- Это Хоп-Тепе , то, что осталось от крупнейшего вулкана! А если сейчас заглянуть в горловину этого вулкана, то и невооруженным глазом видно, - жерло по самое некуда заполнено вулканической пробкой.

В далёкие геологические эпохи, когда ещё не существовало Крымского полуострова, скрытая в недрах земли расплавленная магма прорвалась наверх, и при адском грохоте, клокочущем ливне, при громах и молниях, родился новый материк, не похожий на другие земли.

Я ловлю себя на том, что изучаю мироздание по стихам Макса Волошина, гляжу на окружающий мир его глазами:

 

Из недр изверженных порывом -

Трагическим и горделивым -

Взметнулись вихри древних сил:

Так в буре складок, в свисте крыл,

В водоворотах снов и бреда,

Прорвавшись сквозь упор веков

Клубится мрамор всех ветров -

Самофракийская победа!

 

Кара-Даг называют Меккой минералов. И совершенно справедливо: в Крыму известно около двухсот названий минералов и их большая половина находится здесь. Если Природа несколько “сэкономила” на пышности растений, то в цветовой гамме пород минералов она не могла удержаться и показала широту своего характера.

Можно понять людей, кто однажды увидев это “чудо чудное”, заболевает “каменной болезнью”...

Степан Клименко рассказал мне о последствиях такой болезни...

Заболела Мариэтта Сергеевна Шагинян. Грипп жесточайший - языком еле шевелит. Температура - сорок. Врачи утверждают: простуда. И это в августе месяце, когда асфальт плавится.

Прибегают к Степану Клименко:

- Степан Алексеевич, Мариэтточка видеть тебя хочет.

Восьмидесятилетнюю писательницу, писавшую огромные тома, читаемые и не читаемые, но всеми уважаемую за правду-матку, которую она резала не взирая на лица, - старуха могла себе это позволить на старости лет! - слегка побаивались, но любили и, в глаза, и за глаза, называли Мариэтточкой,

Клименко тотчас к ней - дом её рядом. Писательница жила в Коктебеле чуть ли не постоянно, и у неё был дом собственный.

- Что случилось, Мариэтта Сергеевна?

Шагинян еле губы развела:

- Стёпушка, пару камешков...

- Будут! - ответил Степан и тут же решил подарить ей несколько камней из своей коллекции. Лучших камней, которые так нравились писательнице...

Принёс ей Клименко несколько сердоликов. При виде их даже глаза у Мариэтты Сергеевны заблестели. Но только хотел Степан положить камни возле Шагинян, как она тотчас отрицательно замотала головой:

- Не возьму твоих, Стёпочка! Ты мне с берега породу принеси, Стёпочка, с того места возьми песочек, где мы с тобой в последний раз были. Помнишь то место?..

Принесли Мариэтте Сергеевне пять вёдер песка “ с того самого места” и высыпали перед больной прямо на полу. И Шагинян, наклонившись над кучей песка, профессионально стала перебирать песчинки, в надежде отыскать сердолик.

Она выздоровела. Врачи утверждают, что от таблеток и микстур, правильно подобранных. Но Степан Клименко говорит, что причина в другом: не обошлось без вмешательства сердолика, который она нашла в пяти вёдрах породы. А сердолик, как известно всему свету, камень волшебный! Во всяком случае, маги и астрологи считают: сердолик, найденный в августе, лечит все болезни.

 

Степан Клименко неутомим. Не скажу, что мы в один день прошли-проползли по всевозможным маршрутам, но увидели, - я увидел! - многое.Облазили гору Святую, которая “подарила” хорошую погоду! Прошли по Южному перевалу и любовались седыми травами и оголёнными глыбам хребта Кок-Каи...Сфотографировали мыс Хамелеон, окаймленный белой бахромой прибоя, блуждали по “лесу” ужасов Хопе-Тепе - гора, изрытая пещерами! - и любовались “продуманным” беспорядком Карагача, удивлялись причудам природы, создавшей этот неописуемый каменный гвалт!..

Степан смотрит на меня хитрющими глазами:

- Я не спрашиваю тебя: приедешь ли ты ещё в наши края?

Ты не спрашиваешь, а я отвечаю:

- Приеду, обязательно приеду...

И спасибо тебе, друг мой навечный Степан Клименко, за эти фантастические горы, за это море сине-белопенное, и за синюю розу, которую ты обязательно вырастишь...Приеду, обязательно приеду!

 

Теперь вряд ли...Мы оба с тобой постарели. И живём с тобою в разных странах...

Но по Кара-Дагу и Коктебелю мы с тобой пройдёмся ещё ни один раз. В извилинах своей памяти.

Здесь, в Израиле, несмотря на болезни, живут до ста двадцати, обещай мне, что и ты будешь жить не меньше!.