- Скользи! - судорога памяти, многократно отторгнутая стенками черепной коробки, стала единым и могучим приказом. Не исключено, что это был лишь обрывок длинной фразы, но люди очень любят хранить старье в расчете на его подорожание.

И Лабутя скользил. Годами. Там, где начинались воспоминания, он уже скользил. И все, кого он знал, тоже скользили.

Лед распластался на тысячи миль, и покуда перспектива не упразднялась до горизонта, иного над головой не предвиделось. Эпизодически попадались проруби, - тогда все начинали жадно хватать глазами солнечный свет и перекошенными ртами воздух. Наплевав на приличия, они остервенело, отпихивали друг друга, не взирая на опасность ближайшей ночью быть коварно утопленными во сне. Хотя каждый знал из личного опыта, что запас подобных вещей невозможен. Хорошо хранятся только приятные воспоминания необходимые для долгих дней, которые еще будут проведены в зеленоватых сумерках реки с посиневшими от холода и напряжения щеками.

Молодым, само собой, частенько приходило в голову, будто так жить нельзя и решительно необходимо бороться со стихией. Они презрительно поглядывали на "опустившихся" по их мнению, окружающих и наперебой колотились лбами о трескучую поверхность. Судьба потешалась над ними, и, как правило, такие обострения совпадали с сильными заморозками, когда лед достигал тридцатиметровой толщины, и на подводный мир опускалась "полярная ночь".

Старики лукаво, но с долей умиления, косились на молодежь, тихонько посмеиваясь в косматые бороды и почесывая застарелые шрамы на плоских лбах. Они уже могли позволить себе день за днем тихо мирно изучать узоры в ледяной толще и успокаивать этим свою фантазию, любопытство и волю к жизни. Они давно научились различать солнечные блики и радужные круги перед глазами от особо сильного удара.

А что вы хотели? Действие равно противодействию. Чем мощнее удар лба направленный вверх, тем глубже после него погружается тело в болезнетворную мглу.

Находились идиоты, верившие в целебную силу кровопусканий, которые долбили башками лед даже не ради кислорода. Мол, "не зря испокон веку человек головой об лед бьется. Чай древние не глупей нашего были". Народ обзывал их "маргиналами", публично поносил, но побаивался, как и всего непонятного, а потому сторонился.

Те, в свою очередь, пользуясь благостями своего особого положения, не могли не замечать и очевидных минусов. Не редки были погромы, особенно во времена социальных катаклизмов. Они не оставляли отчаянных попыток, переманивать к себе добропорядочных граждан. Но, почему-то, идеи "нетрадиционной медицины" не находили отклика в задубевших сердцах земляков, может слово "нетрадиционная" у них п(о)рочно ассоциировалось с ориентацией, может сплошь гипотоники собрались, которым кровопускание бы только повредило, доподлинно неизвестно. И если в личной беседе могли утвердительно кивнуть головой, то за спиной у сектантов лишь ехидно хихикали, укрыв лицо обмороженной ладонью. В довершение нежизнеспособности, учение маргиналов входило в коренное противоречие с верой в Ледокол.

О Ледоколе в подводном мире ходили самые невероятные слухи. История, за тысячи лет своего существования и перекочевывания из уст в уста, обросла множеством сплетен, политкорректно называемых преданиями, и была темой весьма щекотливой. Не вдаваясь в подробности: один человек смог пробить 43 метра льда, правда, не голой головой, конечно, одновременно с его ударом на поверхности прогремел мощный взрыв, и тонны сосулек медленно пошли ко дну. Но кто способен усомниться в сверхъестественной связи Ледокола и чукчей пироманов, когда уже много лет в один и тот же день, его потомки развлекали толпу бездельников и глубоко верующих очередным взрывом. Как бы то ни было, кто такой Ледокол знает теперь каждый, даже яростные противники его учения - Подонки.

Подонки выдвинули, не лишенную банальной оригинальности теорию, будто скользим мы все, на самом деле, на пузе по дну, а когда, по нашим представлениям тонем - как раз наоборот, наконец-то всплываем. Единственное чего они не могли объяснить, так это откуда у нас перед носом периодически появляются небо и солнце. Вместо ответа на подобные провокации, они обычно лишь саркастически ухмылялись.

Прошло уже тридцать лет лабутиной жизни. Он бился головой, он изучал узоры, он принимал предобморочное состояние утопленника за эйфорию, он вглядывался сквозь толщу льда в темные и светлые пятна, пытаясь понять: каков он этот мир. Он попадал в полыньи и не мог поверить в то, что видит, а через несколько минут не мог этого вспомнить.

Однажды все изменилось. Точнее поменялось только одно - не стало движения вперед. Все та же вода, те же люди вокруг и тот же лед, но теперь все замерло на месте.

Пошли пересуды. Из разных углов выползали "мудрые" и "сведущие". "Существует мнение...",- говорили они, "...ибо сказано в Писании..." - доносились обрывки душеспасительных речей.

Лабуте давно свербело познать, что же это за Писание такое, если "мудросведущие" цитаты из него употребляют чаще слов бранных. "Верно, крайне не пристойная это вещь",- поморщился Лабутя и теснее вклинился в группу покорно внимавших шалопаев.

Угрюмей прочих, были в то утро "маргиналы", не успевшие по горячим следам слепить внятное толкование происходящего.

Предпочтительней смотрелись бы "Ледокольцы", будь в их идейных лидерах больше единства. Половина считала, будто наступили "лучшие времена" - с минуты на минуту все вознесутся надо льдом; и ликовала по этому поводу. Другие соглашались, что собрали всех в одну кучу не случайно, но выводы делали менее гуманные: "настигла нас великая кара", "пробил час возмездия", "каждому воздастся по делам его", проще говоря, всех сейчас будут топить. В первое народ верил с трудом, во второе верить не хотел, и взбудораженные массы двинулись дальше.

Подонки, слегка почесав затылки и пошептавшись, вынесли свой вердикт: до этого все мы стояли на месте, а сейчас поплыли назад, но так как мы привыкли думать о своем существовании, как о движении вперед, то нам кажется, будто мы стоим на месте. Народ, и не ожидавший от этой братии ничего путного, вежливо дослушав, тяжело вздохнул и принялся ожидать своей участи.

 

Солнце окончательно вылезло из-за плотины.

- Атас, бля-я-я,- Дядя Вова сокрушительным ударом лома наконец-то добрался до воды.

- Страшенное это дело,- ухмыльнулся он себе в усы и продолжил энергично орудовать ломом, пока не образовалась внушительная прорубь. Он отложил железяку в сторону и опустился на колени. Миша присел рядом.

- О м-бля-я-я,- промычал Дядя Вова, разглядывая плавающий перед ним куриный помет,- Вот тебе, бабушка, и юрьев день.

- С птицефабрики...

- Да я понимаю, что... О м-мбля-я-я. Это вам не в пузырьки пукать... Так. И че нам теперь делать?

- Вован... Дома поплаваешь.

- Ой, волки-и, ой волки-и... Ну ладно, че нам дуракам, будем в ванной заплыв устраивать... Надо это дело как-то обкурить.