Цикл «Парадоксы творчества»

 

 

Искра Божия не знает

Ни заботы, ни труда.

В голове она сверкает

И мечтает о тогда,

Вдруг когда случится чудо,

И поэта из села

Все признают не оттуда,

А из общего котла.

 

***

Не живет поэзия без «ты»

-сячелетий, прожитых попарно.

…гласную в костюме безударной

я не выдам, так же, как кресты

вместо подписей в контрактах брачных

не сломаются и в самых мрачных

тауэрах бесполой духоты,

 

где уже поэзия – без «я»

-вления народу и без хлеба

из камней – возносится на небо,

руки-ноги со стыдом тая,

ибо нынче модны только крылья.

Что тебе до сора, эскадрилья

бабочек, и что до бытия,

 

где не есть поэзия без «лю»

-бой из двух десятков древних истин,

что цепляют за душу когтистей

якоря, иному кораблю

не дающего сорваться с рейда –

даже в бурю, даже в снах по Фрейду,

где на аннотациях пилюль

 

писано: поэзия без «боль»

-шого мира, где ее не надо, –

Кремль без Александровского сада

(красота без воздуха), фа-соль

в супе – и без помысла о Верди,

«Тоска» с ударением на верном

слоге, бесхарактерная роль.

 

Отпусти поэзию. Пускай

ходит кабаками, менестреля,

голой вылезает из постели,

посмотреть: не взломан ли сарай? –

а не обязательно – на Геспер.

Пусть излечит сифилис и герпес,

прежде, чем – в неизлечимый рай.

 

***

Мысль не размножается в неволе.

Но жиреет. Вот и любит нормы.

Без аркана не бывает поля-

полюшка. А наш концлагерь формы

 

не мучителен: не двинут в спину –

сам придешь в казенную квартиру

строф! Где надзиратель с гордой миной

демонстрирует порядок миру

 

во своей тюрьме и ждет награды:

воры и убийцы – что ягнята.

Улыбаются, как будто рады

тихому покою каземата.

 

Пусть под дыхом догорают штормы –

лица – статуи a-la Romania.

Показательной тюрьмою формы

мы еще и не таких заманим.

 

***

Окна критикам за Мастера выбивала Маргарита.

Одностишие

 

Для высылки Вам Вашего оплеванного фото

пришлите мне конверт с обратным адресом и деньги.

Хотите, чтоб обиделась? – платите. Отчего-то

обиду все бесплатною считают, к сожаленью.

 

Обидеться легко. Когда непрошена обида.

Обидеться легко. Когда – так походя и просто –

бросают грязи ком, теряя тут же тех из виду

в кого попали – сном ли вспомнят, духом ли?... Несносна

 

обида, если жертвуешь собой – в ответ: «Не надо».

А также, если жертвуешь другими – а не стал бы,

когда бы не был… Снайперу – особая «награда»:

обида на убитого, за то, что жив остался

 

сам. Да, еще обида бьет, что пуля в переносицу,

когда родная мать тебя не любит – генетически.

Все остальное – чушь. А потому мне не напросится

ни критик на обиду и ни целый взвод критический.

 

Хотите – конструктивно обстригайте строкам перышки.

Хотите – сыпьте грязь – хоть пятитонными повозками.

Спасибо и за это. Все полезно. Лайте, сворушки.

Молчите? Аль обиделись? Благослови вас Господи.

 

***

Все субъективно. И то, и это.

Этот – буддлив, а тот – христианен.

Я – половине! – Больших Поэтов:

«Ну, и на что ты мне, графомане!»

 

Каждый по-своему прав – и не прав же.

Всем не отдашь себя на закланье.

Мне – половина меня читавших:

«Ну, и на что ты нам, графомане!»

 

О, простота временных прелюдий

Нашему веку, и чем ты манишь?

Пушкин, сегодня япомнючудя,

Тоже услышал бы: «…графомане!»

 

Чем субъективнее, тем и чаще

Я-чневой кашей исавить станем.

Если есть Бог, человек творящий

Знает, что все мы здесь «…графомане».

 

***

…на безмузье, где и мусор – Муза…

…три шкуры с Муз драть…

Мое, из поэмы-пародии «Пиитика»

 

Муза – крохотный тюбик элитного крема,

за который зарплату – не меньше! – отдали.

 

Как еще ты выносишь любовную тему,

о, читатель? – и тискали, и выжимали

до граммулины, и ковыряли иголкой,

и пластали, как злые студенты – лягушку –

наизнанку изнанки. Кайлом и двустволкой...

И под танком давили, и матом из пушки…

 

Но из ста миллилитров не сделаешь триста,

даже дай этот тюбик в лапищи Володи

Маяковсковысоцкого. Ценно монисто –

но конечно. И Брики, и Влади… И вроде

были – МУЗИЩИ! Кончились. Даже такие

вылюбляются. Что уж о нас-то гутарить?

 

Мне хватило и года, чтоб выжать в стихи и

даже прозу всю музность твою. Как в угаре,

я писала, тебя ни на грош не жалея.

Сразу сотнею скалок ворочала тесто.

Хориямбом – по почкам, анапестом – в шею,

птеродактилем – в самое музное место.

 

И, похоже, ты труп. Хоть все так же красив: и

загляденье-глаза, и весь прочий в порядке,

и любовь не махнула мне вольною гривой

на прощание… Только мои строкогрядки

лишь на са-амую чуть плодородней асфальта –

вот, прорезалась эта поэзка, что зубик.

Не находишь, в ней что-то снятого скальпа…

С корнем выдрать чудовище! Выбросить тюбик!

 

Но... а дальше? Безмузье страшнее безмужья.

На безбричье безбрачье покажется сластью.

Остаются лишь звезды – кому-нибудь нужно?

Ну, хотя бы одна!... Да не с нашим-то счастьем.

 

***

Все, кто пишет стихи, почитают сегодня стихи.

На больницу нас много таких, – видно, замкнуто время.

А пространство разомкнуто – листья его, лопухи,

слишком застят глаза наши – карие стихотворенья,

серо-синий размер, светло-чайные рифмы, еще

эти черные жгучие образы старой цыганки…

Я мечтаю о желтом, который не жжет, не печет.

Я желаю зеленых, которым неведомы банки.

Я читаю стихи, мне кричат: ничего не понять,

слишком умно, нежизненно, сложно и сложно и сложно,

а у мальчика Васи, подумаешь, рифма на -ядь,

но зато так правдиво! …Я перелистну осторожно

душу мальчика: яди его походульней моих

фаэтических образов, он и во сне их не видел.

Просто болестно это. И ломится, ломится стих

в дверь больницы: пространство на яди и яды, и иды

и наяды, и ямы, и ямбы, и бабы-яги

раскололось, сложилось – и, кажется, снова всем шиз… нет,

все, кто пишет стихи, прочитают сегодня стихи

в мир непишущих бросят простые и сложные жизни.

 

 

***

Пусть лучше так, чем точно знать, когда

Вновь упадет туман на наши плечи,

И будет вечер вспышечен и клетчат,

И будет вечность в ожиданье «да»…

 

Пусть лучше так: все кончилось сейчас

И больше никогда не повторится.

Я справлюсь: рифмоплеточные блицы

В губах – бах-бах! – кровинками стучат…

 

Ты видишь, что творят они, когда

Я воедино с хлестким полуночьем?

Тебе, с полисестрией, многодочьем,

И тещами – такого не создать.

 

Пусть лучше так: очередной фуршет –

И – взглядов полынья во льду бокалов…

Для будущих поэм – уже немало,

Когда бы не – затасканный сюжет…

 

 

Бессонница по-достоевски

 

Сколько мыслей – и все без смысла.

Темнота норовит в окно...

Мне от книги подарок прислан

в упаковке под лентой, но

у шкатулки – замок с секретом.

Хоть об пол ее, чтоб узнать

всех загадок ночных ответы.

Да и об пол – не разгадать.

 

Бог бессонницу дал «громадам»,

«глыбам», гениям, чтоб у них

было время писать романы,

а короткий, как выстрел, стих –

не ответ на: «А вы могли бы?»,

что разгадывает душа.

Я не сплю – значит, в чем-то «глыба»?

Иль таблеткой меня – и ша?

 

…Эти толстые книги – совесть.

А не веришь – прочти: узришь

ужас деятельных бессонниц…

 

Вот, читатель, и ты не спишь.