Апрель Напечатайте это в «Правде», в любой другой газете. Оп - ля, а дальше что делать будешь? «Стану крупным заслуженным поэтом, которого люди будут слушать. Провожу спокойные вечера со своими друзьями, возможно в смокинге. Выхожу и покупаю все, что захочу, в супермаркете!» Крупнейшие Фолкнеры и Хемингуэи задумаются, подумав о тебе. Время пришло! Видишь? Он стоял распростерши руки, как симфонический дирижер. Глаза его не отрывались от меня, гипнотически безумно. «Мило, великолепно, ты более великий поэт, чем обычно, ты теперь в самом деле пошел, здорово, не останавливайся, помни, что нужно писать без остановки, не думая, просто иди, я хочу услышать, чтО на донышке твоего ума.» И читает мне длинную, сумасшедшую поэму по телефону, а я стою, опираясь на прилавок с гамбургерами, пока он вопит и читает, а я впитываю каждое слово, каждый смысл этого гения, я думаю: «Господи, как грустно! У меня друзья - поэты, которые вопят мне свои стихи в городах, совсем как я предсказывал.» Тут он вдруг видит цыплят в корзинах во внутренностях темной китайской лавочки, «Смотри, смотри, все они умрут!» Он останавливается посреди улицы. «Как мог Господь создать такой мир?» Я просыпаюсь наутро с крестиком на шее, соображаю, через какие передряги мне придется его пронести, спрашиваю себя: «Что бы сказали католики и христиане обо мне, носящему крест на гулянку и на пьянку? Что бы сказал Иисус, если б я подошел к нему и спросил: «Можно я буду носить Крест Твой в этом Мире как он есть?» Что бы не случилось, можно я буду носить крест твой? Разве не много чистилищ есть на свете? Вдруг вспомнил звяк бутылки молочника в Северной Каролине, когда лежал, мучимый, в оксфордской комнате. Хеменгуэй, вдруг увидевший осенние листья в берлинском борделе. Слезы Скотта Фитца (Фитцджеральда), навернувшиеся ему на глаза в Испании от мысли о старых башмаках его отца в проеме дверей фермы. Чувствуя его и вспоминая его, как если б он мог возникнуть, чтобы повоздействовать - хоть воздействие в одну сторону или в другую не имеет значения, это лишь история. Турист просыпается пьяный в растрескавшейся комнатенке Стамбула, плача по мороженному с содовой Воскресным Днем. «В самом деле смешно было, в пятницу снова поедем. Слушай! Я пишу по-настоящему великую новую поэму.» | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
