Не роптать!

 

Она захотела взлететь, но обычное, столь естественное действие никак не получалось. Внутри вместо привычной легкости и света что-то начинало твердеть, сжиматься и скручиваться. Она попыталась включить хоть одно из 12 основных органов чувств. Ничего не получилось. Вокруг продолжала оставаться полная темнота. А все ощущения были настолько не знакомыми, что для них трудно было подобрать образ или ассоциацию. Она всерьез испугалась, попыталась переместиться в другое измерение, но с каждой секундой даже память о других измерениях тускнела и исчезала где-то в недрах сгущающейся материи. Да, да… Как это не ужасно, она начинала чувствовать внутри себя постоянно нарастающую плотность. Это было так неожиданно и больно, что захотелось закричать, но ни в ультра, ни в инфра диапазонах не раздалось ни звука. Зато вдруг послышались два голоса. Она не могла понять, откуда они доносятся, извне или изнутри нее самой. Голоса казались пугающими, несмотря на мягкость баритонального тембра одного и нежность тенорового шелеста другого.

- Ну, что ж все ясно, лет на шестьдесят потянет, – вздохнув, произнес баритон. – Семья будет бедной. Отец – алкоголик, мать – учительница.

Вслед его словам что-то стало попискивать и поскрипывать. После последнего слова трижды пропищало, скрипнуло и замолкло.

- Какого предмета? – уточнил тенор.

- Ну, скажем, начальных классов.

- А может, смягчить?

- В одном месте смягчишь, в другом еще хуже будет. Пусть уж лучше трудное детство.

Попискивание и поскрипывание возобновилось. Баритон продолжал, делая иногда паузы:

- Набор детских болезней по стандарту мегаполиса. Букет старческих соответственно. В среднем возрасте что-нибудь хроническое с желудком, трудные роды, слабые нервы.

- Катастрофы? Стрессы? Несчастная любовь? –спросил тенор, когда

пауза затянулась, и сопровождающее диктовку поскрипывание снова затихло.

- Это пусть вариативно… А вот особое наказание, усложняющее весь срок мытарств, будет такое: яркий актерский талант при полной невозможности его реализовать. Призвание с одной стороны, неудачи и препятствия с другой.

- Ай, бедняжечка! Тяжело-то ей как будет… – запричитал, чуть не плача шелестящий тенор.

- Дальше муж, дети… Гм… Муж – композитор, непризнанный гений. Или второй вариант – политик средней руки, для домашних тиран и деспот... Пусть выбирает.

- А с которым ей будет легче?

- Одинаково. Хрен редьки не слаще…

- А зачем же тогда варианты?

- Как же иначе, принцип свободы выбора… Не отвлекай! И сам не отвлекайся. Запись на ДНК – дело тонкое, чуть напутаешь, и у нее там все кувырком и у нас неприятности будут.

Тенор занервничал, заизвинялся, закашлялся. Баритон глубоко вздохнул, что-то пошептал про себя, настроился и продолжил:

- Дети… Дети тоже вариативно. От двух до семи. Каждый нечетный с проблемами. Трудные роды… А, это уже записали.

- Место?

- Место… Разве я не сказал? Россия.

- Что?! Она не выдержит! – тенор задохнулся от сочувствия, поскрипывание резко прервалось.

- Если до 33 лет не разу не пожалуется на судьбу, заберем досрочно.

- Не выдержит!!!

- Есть еще шанс в 37.

- Ну а если будет роптать, жаловаться?

- Брат мой, ты здесь новенький. Понимаю, тебе не легко, но… Не бери на душу чужие проблемы. Для ропщущих свои инстанции…

 

Голоса говорящих стали расплываться и отдаляться. С каждой секундой память о прошлом слабела. Сознание становилось вялым и линейным. Чувство скрюченности, плотности и темноты усиливалось. Она напрягла все силы и сосредоточилась на последних нотах отзвучавших голосов, пытаясь притянуть их к себе или приблизиться к ним, она не могла упустить этот последний шанс хоть что-то понять.

- Ах. Боже мой, Боже мой, жалко то ее как, жалко… - тоненько шелестел тенор.

- Не поминай Отца всуе! – одернул его баритон.

Отца?.. Отец! Горячая волна ускользающей памяти обожгла и отхлынула, оставив чувство тоски и невосполнимой утраты. Еще чуть-чуть и дверь захлопнется, из родного безграничного простора ее выкинут… Куда? Начнется что-то страшное… Что? В их разговоре мелькали незнакомые слова: «россия», «муж», «мытарства»… И чуть более понятное «не выдержит»… Изменить ничего уже нельзя… Там, куда она попадет, надо продержаться 33, 37 или 60 лет… Что это за цифры? Что за сроки? Абстракция? Или они что-то значат… Чувство времени перестало воспринимать объем, время стало поступательно односторонне. Вернуться и прослушать разговор еще раз уже не получается. Что же делать? Что же делать? Она понимала, что подслушанные слова для нее очень важны, и надо попытаться хоть что-то запомнить, крепко уцепиться за это «что-то» и ТАМ все приписанные ей 33, 37 или 60 лет изо всех сил держаться… За что же ухватиться? За что? Один из двоих сказал: «Если не будет роптать, заберем досрочно…»

Вот оно, нашла: не роптать, НЕ РОПТАТЬ, Н Е Р О П Т А Т Ь !