Дорогой мой «неизвестный читатель». Ты мне дорог уж тем, что заглянул на мою страничку. Даже, если и ошибся дверью или посмотреть количество знаков, решач, стоит ли грохать свое драгоценное время. Я тебе по любому поводу рад.

И если у тебя появилась потребность хотя бы хмыкнуть на прочитанное, это можно сделать, отписав по моему адресу.

С уважением. Автор.

 

 

Иван Мазилин

Весь мир – театр…

 

...Пора чудес прошла,

И мы должны искать причин всему,

Что совершается.

В. Шекспир «Генрих V»

 

 

1.

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

И так много-много раз, на разные голоса и интонации. С посылом и без… и уже несколько часов кряду, неотвязно, как ночной кошмар. Будто закольцованная пленка на плеере, эта идиотская, из Мольера выдернутая, строчка дергается в мозгу, когда глаза закрыты, дергается и перед открытыми глазами по потолку вагона.

Дергается и сползает подо мной матрац и если бы не боковая скоба, то уже пару раз я точно летал бы сверху. Угораздило же, последний вагон, последнее купе - мотает ни к черту.

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

На верхней полке слева, деваха с крашеной рыже-оранжевой щетиной очень коротких волос. В джинсиках и в топике сиреневом парится. Лет двадцати. Худющая и костлявая, сиськи под второй размер, без лифа. Всю дорогу шуршит обертками шоколада, булькает минералкой и, с ума сойти не встать, читает. На нос свой длинный огромные колеса нацепила и читает! Дарью Дончакову «Идеальное убийство» читает! Эту «Д» в квадрате. Поветрие что ли такое на подобную макулатуру? Мне бы скинуть лет пять… да может, и не надо ничего скидывать, я бы ее… не Дончакову, конечно, а эту… не посмотрел бы, что кости да кожа, не посмотрел бы даже на соседей снизу. Уж, я бы ее «уговорил». А сейчас лень, курить хочется, и пиво кончилось… а уже выпитое, наружу просится.

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

В который уже раз, прихватив сигареты и зажигалку, ловко соскакиваю вниз. И в который раз этим своим действием привожу в легкое замешательство и трепет нижних попутчиков – замшелую супружескую пару древних пенсионеров. И каждый раз они, до этого тихонько шушукавшиеся, замолкают, отворачиваются, и с преувеличенным интересом утыкаются в окно.

На этот раз они лежат, и свое негодование от моих гимнастических экзерсисов выражают тем, что демонстративно отворачиваются, каждый к своей стенке, лежат прикрытые простынями две груды колыхающихся как студень масс.

В купе, несмотря на то, что дверь открыта, духота. С самого утра солнце прожаривает вагон со всех сторон, как на вертеле. Стоит запах какой-то «медицины», пыли и еще чего-то. Старости, наверное. Весь столик завален собственностью этих «нижних». На позавчерашнем номере «МК» гора мусора, яичная скорлупа, плохо обглоданные куриные кости, огрызки огурцов, хлебных крошек, пакетиков чая. И все это тоже начинает попахивать. К тому же, приткнуться куда-нибудь со своим харчем невозможно. Кстати, его у меня и нет. Но это неважно, главное это права на четверть столика. Хотя бы кулак положить просто так. А этим старым пердунам все по барабану, как будто они здесь одни, а то что «сверху», бесплатное и досадное приложение.

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

Я, конечно, могу вынести весь этот мусор, но боюсь, что подымится такой, хай, что лучше не делать этого. Да и есть я все равно не хочу. Весь день пью только пиво, благо запасся еще в Москве с вечера. Пиво теплое, но другого, холодненького, только из холодильничка, не предвидится, ибо сказано «ничто так не согревает душу, как холодное пиво». В ресторан топать для меня слишком, а до последнего купе, тележки с «разностями» не доползают. Ну, и черт с ними. Осталось ехать около двенадцати часов, сойдет и так. Да и с деньгами у меня не очень.

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

Дурь, какая! Вот же привязалась, зараза. Тьфу, на нее! Столько лет прошло, а тут, на тебе, выскочила и пристала. Это меня, а не «его», меня понесло к черту на рога. Может быть, на галерах было бы лучше, кто знает. А еще лучше, сидел бы себе в Москве и не рыпался, были же предложения. А теперь вот…

«Кой, черт, понес его на эти галеры?»…

Да, не на галеры, а к черту на кулички, а точнее в Засранск! Решил явить себя столичной «штучкой», повыпендриться в провинции со своей режиссурой… ни денег, ни славы, ни боже мой… тусня одна. Представляю себе…

Блин ты, как круто забирает, паразит. В дверь не вписался. А тут еще в коридоре под ногами «шнурки» шустрят с визгами – не задавить бы кого. И чего он раскочегарился, куда летит?

В тамбуре пусто и жарко как в сауне. Майка мгновенно прилипает к телу. Нужно быстренько курнуть, надышаться, отравиться… и забыться снова на ползающем под тобой матрасе. Одно радует, солнце уже цепляет за лесополосу. Еще часок продержаться и прохладней станет. Окно выбить, что ли?

- Клюшку дать?

Так, приехали. Я здесь не один. Вроде бы никого не было, когда выходил в тамбур. Оба-на! Нет, вы только поглядите, какой колорит! Такую старушенцию не заметить, совсем мозги поплыли. Это же чудо природы – в кино такой грим сделать, на «Нику» потянет, чистая баба-яга или столетняя ведьма из сказки. С виду, метр с подошвами, а если разогнуть, то может и выше меня станет, а я, между прочим, выше среднего… ею бы «шнурков» по ночам пугать чтобы писались со страху. Вот только по прикиду больше на Голливуд смахивает. Ведьма из средневековья. Таких ведьм в свое время на кострах палили. Хотя бы за то, что борода редкая как у этой на роже, и один глаз мутно-зеленый, а на другом бельмо…

- Так я спрашиваю, Пашенька, тебе клюшку дать?

- Какую клюшку, старая?

- Ты же оконце собрался высаживать. Не кулаком же. Тут клюшкою моею вдобнее.

И действительно, достает откуда-то из-за спины палку, на вид дубовую, массивную, вроде бейсбольной биты. Нет, все же только самый верх деревянный, а дальше медь, бронза или еще какой металл... Чудная трость-клюка.

- Так вот же посошок мой. Заговоренный. Им и махать не надо, только коснись, а стеклышко само и посыплется. А то, девствительно, дыхнуть нечем. Пекло оченно.

- Слышь, старая… стекла я бить не буду, потому как неправильно это. А ты мне вот чего… про имя мое. Ты что, в паспорт мой глядела? Ась? Ты же не глухая?

- Сам ты глухой, Пашенька. Обижаешь стару жанщину. Накой мне твой пачпорт? Это ж как? Тышу лет прокантоваться на свете, да чтоб имен-то не знать?

- Так уж и «тышу»?

- А то.

- Да тебе… лет девяносто завтра к обеду только.

- Срамник какой, комплимантами смущать вздумал. Не хошь лупить оконце сам, так мне это раз плюнуть.

Пошамкала ртом беззубым и плюнула на стекло. И странное дело, от этого легкого плевочка, стекло вдруг зашипело, трещинки по нему мелкие-мелкие побежали. И при очередном стыке рельс, сыпанулось, вылетело беззвучно наружу. В тамбур ворвался свежий ветер, наполненный запахами перезрелого августовского вечера.

- Вот так-то лучшее будет.

- Хулиганка ты, бабка, я смотрю.

- Сам такой! Я вот тебе чего скажу. Ты теперь в Засранск едешь, как на галеры какие…

- Тебе-то что?

- Не перебивай, а то я сама забуду… про что это я хотела… поганец ты все же, Пашка, перебил, вот ведь…

- Ты про галеры…

- Ну, да… да при чем тут галеры? Я про Засранск…

- Который Никольск.

- А говорил… ну, пусть Никольском будет. Заразницы никакой – дыра дырой супротив столицы. Про Никольск. Ты уж там, поаккуратнее со своим балаганом. Че попало не выставляй на сцене. Вон, я гляжу, пиеску немчуры представить хочешь. Не срамись. Не бывать успеху…

- Не хочу заглядывать в будущее - зачем лишний раз себя расстраивать. Не будет успеха, и что с того?

- Как что? Погоришь…

- Ну, накроюсь медным тазом, потом из него же умоюсь, да и слиняю…

- Дело конешно твое, но беды не оберешься. Сам поймешь, я тебя пердупредила. Може тебе клюку свою оставить? Ты не гляди, что она больша, она… как это… вот ведь… как его - склейроз! Тэлэскопична. Складнивается.

- Обойдусь.

- Ну, гляди сам. А то мне не жалко.

- Куда я с такой хреновиной?

- Так я, так уж и быть, тебе ее на место сама уж… че там, доставлю. А покуда прощевай. Може и не свидаемся боле.

И старуха прошла сквозь межвагонную тамбурную дверь. Я, рванулся за ней – «куда ты, бабка, вагон последний» - даже успел, что есть силы, рвануть дверь. А тут вагон с сильным толчком в очередной вираж зашел, я не удержался на ногах и полетел в угол…

 

Мне тридцать пять недавно грохнуло. Я крепкий мужик. Не «шкаф», конечно, но все же. В свое время «университеты» в ВДВ проходил, в Чечне тоже «сессия» была. Потом, правда, все больше «руками разводил» на сцене, форму потерял. Но и при этом, всякое было по жизни, но так, чтобы с одного удара в нокаут вырубиться, это уже слишком. Но вот же – вырубился.

Пришел в себя оттого, что по моим щекам лупят чем-то костисто-царапающим. Реакция у меня мгновенно сработала. Еще и глаз не открыл, а этот «ударный инструмент» все же поймал. В руке сразу хрустнуло, а рядом завизжало.

- Отпусти, паразит, пальцы сломаешь!

От такого визга я разом открыл глаза.

Вот это номер. Сидит передо мной на корточках соседка по купе, трясет своей ладонью и ругается.

- Вот же сволочь, какая! Я его в чувство привожу, а он, гад, руки ломать! Чтоб тебя… - и дальше замысловатое матерное ругательство последовало. Красивое, ничего не скажешь. Жаль, не запомнил. Отвлекся - у этого рыжего «ёжика» солнечный зайчик на секунду заблудился на голове, и голова на мгновенье огнем полыхнула и погасла. А из-за стекол очков такие огромные, злые со слезами глаза на меня так сверкнули, что я вдруг чуть снова не отключился, на самом краю несколько мгновений балансировал.

- …и еще и улыбается, гад! Знала бы, что так будет, хрена лысого тебя приводила бы в сознательность.

Вот только здесь ко мне вернулся дар речи, и я даже начал подниматься на ноги. Голова гудит, затылком крепко приложился…

- Подруга, прежде чем по мордам лупить, ногти надо обрезать.

- Вокзальная шлюха тебе подруга. А у меня ногтей нет.

- Ну, ты… ну, извини. Попутчица…

- Нет, точно, паразит! Пальцы чуть не переломал, а теперь «извини»…

- Я сказал же, извини. Ну, реакция у меня такая. А вообще я не буйный, бываю ласковый… редко, правда.

- Не буйный? А кто тогда тебя вырубил, если не буйный?

- От жары наверно башню снесло. Как хоть тебя зовут… если не «подруга»?

- Валентина. Конечно, снесет, целый день одно пиво дуть, да сигареты…

А я как пацан с грязной попкой, не могу оторвать от нее глаз. Пришлось напрячься, хоть и не хотелось. Отвел я от нее, наконец, глаза и глянул на окно.

Не понял - целое! Головой крутанул в другую сторону – и на другой стороне, тоже целое стекло. Фантастиш!

- Слушай, Валентина, меня, кажется, глючит. Здесь до тебя никого не было?

- Да кто сюда попрется, это же последний тамбур. А во всем вагоне только один придурок и курит.

Ну, «придурка» я понятно пропустил, карманы стал проверять.

- В голове открылся люк. Ты не бойся это глюк. Вот, пачку помял, нет пара сигарет еще целых.

- Куда тебе еще курить, здесь и так дышать нечем. Пошли отсюда, в коридоре и то прохладнее.

- А тебя сюда, за каким, принесло?

- За таким… не знаю. Читала себе, а тут вдруг слезла с полки и сразу прямо сюда… не знаю.

- Это судьба, не иначе. Павел.

- Кто Павел?

- Меня Павлом отец с мамкой назвали. У тебя что, тоже… с головой?

- Рядом с тобой, в такой парилке, возможно. Все, я пошла. Эй, Павел… может у тебя жрать нечего? Нельзя одним пивом… там у меня шоколаду навалом. Только он совсем мягкий.

- Вот уж не надо, спасибо. Я пива надулся – тоже калории.

- Как хочешь.

- Ты иди… я только несколько затяжек и тоже…

Только Валентина вышла, я к окнам рванулся, и давай пыльные стекла руками щупать. Со стороны, точно – придурок, как есть. Глазам своим не поверил, а тут… целехонькие стеклышки, невредимые. Значит, вывод - эта старуха и все такое, связанное с ней, только привиделась. Может, действительно, сначала в «осадок выпал», а потом, уже, будучи в отключке, старуха и… ну, и глюк. Одним словом, бредятина, чего еще сочинять?

Все. Проехали. Главное, из головы эта строчка… только не произносить… выпала. Уже хорошо. А эта… да и не такая уж она и костлявая. Сейчас докурю вот и… все… все, иду «на минное поле». Авось что-нибудь обломится. А нет, так все равно до четырех утра делать нечего.

Когда уже открыл дверь… наверно, все же почудилось, пахнет в тамбуре полевыми травами, и все тут…

 

О, праздник души! Только из тамбура вернулся, по пути заскочив в туалет, а в конце коридора долгожданная тележка никелем замаячила.

Пару бутылок холодненького пивасика и несколько бутербродов с «докторской» колбаской – пир богов! Тут же в коридоре на откидном стульчике пристроился и с такой жадностью проглотил эти бутерброды, будто сто лет не ел. А уж потом, медленно, с чувством, маленькими глоточками, поглядывая в окно на пробегающий пейзаж, забулькал... Да еще с теневой стороны… супер.

Только собрался в купе, как услышал, Валентина снова со своей полки сползла и ко мне в коридор выходит. А без своих очков она еще приглядней оказалась. Откинула сиденье по другую сторону окна, села и на меня близоруко уставилась. Так что, очень даже похоже, что, по меньшей мере, десерт из трепа мне обеспечен.

- Пожевал? Я слышала, как ты тут чавкал.

- Я никогда не чавкаю. Это удел черни.

- А ты?..

- А принадлежу к новейшему поколению рашен интелегейшен.

- Не хило. Я думала, что ты из этих…

- Из братков?

- Ну да.

- Если скажу, кто я, вообще отпадешь.

- Ты далеко?

- В Никольск. Работать. А ты?

- Я дальше. Кем работать, не секрет?

- Очередным режиссером в театр.

- Иди ты! Так я тебе и поверила.

- А ты себе режиссера представляла как? Что-то вроде рафинада в шоколаде с бабочкой? Все так и представляют. А в рваненьких джинсиках, да стебанутого, не представляешь? Слабо?

- Нет.

- Тогда гляди. Перед тобой пример нового поколения постановщиков театральных зрелищ. Сама-то на театре когда в последний раз была?

- Позавчера. В Ленкоме.

- У этих динозавров? Поздравляю. Ну и как?

- Понравилось. Жаль только Караченцова…

- Хороший мужик, ничего не скажу. Не повезло ему. Может еще оклемается.

- Хорошо бы. Ну, ладно, ты лучше расскажи, что и где уже поставил и чего дальше собираешься творить?

- Да так, брожу из театра в театр. В одном не могу долго, надоедает. Вот теперь еду в Никольск. Пригласили. Макса Фриша ставить буду. «Биографию».

- Читала.

- Ниче себе! Ты, оказывается кроме Дончаковой, в приличной литературе шаришь? Слушай, а ты случаем не библиотекарша?

- Не угадал, но очень близко.

- Ну, тогда разговор у нас пойдет классный.

- Ты всегда сленгуешь в разговоре?

- По обстановке и по случаю. А что? Ты, я смотрю, тоже «родной речью» не пренебрегаешь.

- По обстановке и по случаю. А что?

- Грамотно воспроизводишь.

- Учителя хорошие были…

 

Разговор затянулся допоздна. Начали в коридоре, потом лежа на своих полках. Пенсионеры, навострили уши, думая услышать последние молодежные сплетни. И кажется порядком охренели только от обилия имен, большую часть которых они, быть может, и не слышали вовсе. И кого мы только не «обсудачили»? Даже если кратко перечислять и то получается прилично: Манна, Пруста, Джойса, Достоевского, Толстого, Набокова, Чехова, Метерлинка, Кафку, Сартра, Камю, Борхеса, Маркеса, Платонова, Шестова, Бердяева, Добычина, Штейнера. Юнга, Фрейда, Ортега-и-Гассет, Кьеркьегора, Хайдеггера, Сведенборга, Хаксли, Орвелла, Гессе, Во, Хемингуэя... Фу-у. И это только старички-классики. Драматургов вообще не буду перечислять – от Софокла до Беккета. В общем, оторвались по полной, пришли к полному взаимному удовлетворению.

И не только лишь на духовном и интеллектуальном уровне… Само собой, совершенно естественно, за взаимным притяжением душ, потянулись друг другу навстречу и наши тела. В час ночи мы были в тамбуре… потом еще и в туалете. У меня нашелся один «презик» и у нее тоже один. Это было нечто! Мы трахались и одновременно читали стихи. В тамбуре начала она. Я не знаю, чьи стихи это были… спросить забыл, но этих вирш хватило… на дружное «окончание»… Но запомнил же.

 

Ямбы, зомби, линий стаи, мягкий почерк звонче стали,

самбо, ноты, пишем, таем, над стокатто восклицаем,

Под вопросом знанье темы, девы, демон, вкус удачи,

На охоте в малой Охте на кровати в той палате

Где над стенами - планеты, под столом - пустые рифмы,

На столе бутылка водки, сводки, цифры, диаграммы,

Кредит, сальные убытки, томный крик, цепочка, нитки

Вен, нейронов, децибелы и октавы криков, звона

Журавлей, и под вуалью смеха только после плача,

Палачей икота, рвота, клип "Негоды", сверхзадача-

Указать планете эллипс, отвернуть луну и солнце

С потолка у самой люстры и прибить их над кроватью

Вместо крестика и жути пустоты желаний, сути,

Вольной жизни, пьяной смерти, и на черной беглой точке

Синих глаз пятнистой лани замереть.

Лежать в тумане, освежая чью-то память...

 

Потом, в туалете, уже меня понесло. В зеркале над умывальником мелькали проносящиеся за окном огни, глаза ее, в темноте дико расширенные, открытый в судорожной истоме рот, и шепот мой толчками…

 

Поэзия, я буду клясться

Тобой, и кончу, прохрипев:

Ты не осанка сладкогласца,

Ты лето с местом в третьем классе,

Ты пригород, а не припев.

Ты душная, как май, ямская,

Шевардина ночной редут,

Где тучи стоны испускают

И врозь по роспуске идут.

И в рельсовом витье двояся,

Предместье, а не перепев

Ползут с вокзалов восвояси

Не с песней, а оторопев.

Отростки ливня грязнут в гроздьях

И долго, долго до зари

Кропают с кровель свой акростих,

Пуская в рифму пузыри.

Поэзия, когда под краном

Пустой, как цинк ведра, трюизм,

То и тогда струя сохранна,

Тетрадь подставлена, струись!

 

В моей жизни было по-всякому,

Но вот так, завидуйте все,

Я девчонку

В клозете вагонном трахал,

С Пастернаком на языке…

 

Последнее уже потом само сочинилось. Не Пастернак, зато правда.

В купе вернулись усталые и опустошенные. Старики притворялись спящими, но по напряженной атмосфере, чувствовалось, что они не только знают, чем мы занимались, но мысленно меж нами были там.

Валентина хотела меня проводить, но не выдержала и уснула, тихонько засопев. Я тоже задремал, проснулся только тогда, когда проводнк меня за ногу потрогал.

- Эй, мужик, через двадцать минут Никольск. Стоянка две минуты. Тебе нужен талон на белье?

- Неплохо было бы. Пригодится.

Я взглянул на часы. Было без четверти четыре. Валентину будить не стал, захватил свою дорожную сумку, и вышел из купе.

- Хорошо оттянулся? Надо же, со стихами! Такого еще не было на моей памяти.

- А что, здорово было слышно?

- Да весь вагон слушал… а девка ничего.

- Дарю.

- Да, ладно, куда мне. Моя тут рядом в купе, зубами мается. Вас наслушался, так хоть дрочи… держи квитанцию. Все. Бывай.

- И вам добраться…

- А куды мы с рельсов денемся…

Только вышел из вагона на низкую платформу железнодорожной станции города Никольска, проводник махнул рукой, на прощание и дверь закрыл. Не успел я поставить сумку, чтобы достать последнюю сигарету, состав медленно тронулся. В последнем купе дернулась занавеска, выглянуло на секунду растерянное лицо Валентины. Я успел изобразить ей улыбку, махнуть рукой… и все. «Окончен бал, погасли свечи…», состав унесся вдаль...

А на пустом перроне впору вздохнуть свежего ночного, бодрящего… и закурить последнюю сигарету.

Что я сделал без промедления. Только вытаскивая из кармана зажигалку… снова поймал «вирус».

И кой, черт, понес меня на эти галеры?..

С прибытием…

 

 

2.

В дебрях Амазонки, по брегам потока,

Его водам нет конца и нет истока.

Сколько раз над этой быстриной.

Бился он с неверною судьбой.

Со старателями воевал победно,

И попав в Нью-Йорк, пропал бесследно…

 

Томас Эдисон пропал там бесследно, а я вот здесь появился. Взаимозаменяемость, однако. Законы физики никто не отменял.

Я тоже пошлялся немало, но такого еще не встречал. Протащился со своей сумкой до здания вокзала, прошел сквозь полупустой, а потому гулкий, как барабан, зал и вышел на привокзальную площадь. И сразу попал на набережную!

От Киевского вокзала до берега Москвы-реки, еще вон сколько идти нужно, через всю площадь «Европы». Метров триста или около. А тут, она - «Амазонка» эта, в тридцати метрах, за парапетом. На площади, три машины такси ночуют и никого больше не видно. Направо и налево, дорога вдоль берега. Сзади – «Будьте осторожны, по первому пути подается маневровый электровоз. Будьте осторожны»… Зато, на том берегу, невидимой пока реки, забираясь куда-то вверх, роятся множество городских огней! Их, кажется гораздо больше, чем звезд в ночном августовском небе. Невольно подумал, что совсем неплохо было бы в такой декорации «Кольцо Нибелунга» Вагнера сбацать – такое, нечто холодно-торжественное…

А до рассвета еще, как минимум, часа три.

Не люблю приезжать куда-нибудь ночью. Не люблю встречать помятые, заспанные, а потому ничего не понимающие рожи. Не люблю… да много чего я еще не люблю.

Вот еще. Не люблю спать сидя. Но здесь уж ничего не поделаешь – предлагаемые обстоятельства таковы, что просто деваться некуда, придется в зале ожидания перекантоваться как-нибудь.

Постоял еще немного на ступеньках вокзала, и, бу-бу-бу про себя нечто, очень отдаленно напоминающее Вагнера, пошел в зал ожидания. Сел поудобнее, сумку поставил так, чтобы можно было на нее ноги положить. Двойная польза, ногам удобнее и никому не стоит даже пробовать спереть мое добро. Про реакцию… это я уже демонстрировал. Так что, никому не советую.

Конечно, народу в зале ожидания мало, можно было бы, и лечь на лавочку, так вот же, на тебе, получи фашист гранату – лавочка разделена переборками подлокотников. Сволочи, я думаю, специально так сделали, чтобы нельзя было лечь. Ну и хрен с вами, я могу и по-походному… три часа, не более. Команда – «Проснуться в семь. От-бой!».

Проснулся поздно. Глянул на часы – начало десятого. Прямо в лицо солнце лупит, народ у пригородных касс колготится, электрички одна за другой, по залу уборщица грязную швабру гоняет… Жизнь!

Я сам бы не проснулся, еще неизвестно, сколько бы проспал, если бы родная милиция «побудку» не сыграла. Не очень хороший знак. Если первое, что ты видишь, когда, просыпаясь, открываешь глаза, мент, значит, ждут тебя в этот день неприятности. Большие они или маленькие, зависит от того, в каком звании мент тебя разбудил. Если старше кэпа, ходить к гадалке не надо – КПЗ. Если летеха – «обезьянник». Что почти одно и тоже. А если…

Меня разбудил старший сержант. Что сие означает, не знаю, проверим на практике.

- Гражданин, просыпайтесь, проверка документов.

- С моим превеликим удовольствием и с полным расположением к местным властям – с такой витиеватой фразой я полез доставать паспорт.

Сержант долго его листал, долго разглядывал фотографию и…

- Извините, я на секунду отойду…

- Эй, сержант, так нехорошо поступать. Я повторяю, что я к вам с полным расположением, а вы даже не представились… и ксиву мою хотите заныкать.

Лучше бы не говорил я этих слов. «Язык мой – враг мой». Сержант отошел на пару метров и сразу за «говорилку» свою схватился. Не прошло и минуты, как откуда-то вынырнули «два бойца из ларца» со стволами и в бронниках.

- Так, гражданин… Левитинов Павел Михайлович, придется вам пройти с нами.

- Надеюсь, прямо сейчас мордой в грязный пол не положишь, командир? У меня маечка чистенькая.

- Шуметь не будешь, обойдется.

- Тогда пошли. Мне самому свой багаж… или бойцы твои прихватят?

- Сам тащи.

- Без базара. Ну, потопали, орлы на разборку.

 

В «обезьяннике» уже метался и матерился сильно датый мужик с окровавленным лицом. Чтобы немного подумать в тишине, пришлось его утихомирить, добавить ему слегка. Ничего – утих. Но продолжал что-то бурчать себе под нос по-хохляцки. Я только разобрал - «Як що людина не пье, вона або хвора, або падлюка…».

Я сидел, рассматривал и запоминал умные надписи на стенах, вроде - «Лежачего не бьют! Его топчут!», «Курить вредно, пить противно, а умирать здоровым жалко». Удивлялся мудрости народной и думал.

«Так, что получается? Ну, ладно бы в Москве, там к моим приколам привыкли, а здесь так начинать свою деятельность на ниве искусства нихт правильно. Реноме нужно было все же держать. Интересно, за кого они меня…».

- Левитинов, на выход.

- Оперативно вы разобрались. Благодарю за службу.

- Тормози. Топай.

«Два взаимоисключающих указания… выполняем последнее. Урок номер раз - «Со своим уставом - не трави гусей». В кого с ними сыграем на этот раз, в интеллигента или педика? Что им более доступно? Может предложить им симбиоз из интеллигента и педика? Или…».

- Капитан Строев, дежурный по вокзалу. Присаживайтесь. Гражданин Левитинов, мы приносим вам свои извинения за невольную задержку. Документы у вас в порядке. Вы свободны. Распишитесь в получении ваших вещей и багажа.

Официальная фраза из уст капитана, как рижский бальзам на голодный желудок – почти оскорбляет.

- Чего уж, там… - сказал я, расписываясь в предложенной бумаге и рассовывая по карманам свое барахло - …я понимаю, служба такая. Если не секрет, кого ловим?

- Не секрет. Трое ночью из СИЗО бежали. Нас всех на уши поставили.

- Выходит, что я на одного из бежавших похож? Печальное совпадение.

- Куда уж дальше. Все сходится… к сожалению. Между прочим, если бы вы догадались еще на вокзале предъявить вместе с паспортом проездной билет, то проблем бы не было.

- Ну… тогда бы я не имел чести познакомится с вами, товарищ капитан. Простите, не расслышал вашего имени…

- Василий Иванович Строев.

- Очень приятно было познакомиться.

- Взаимно.

- Ну-с… я пошел?

- Последний вопрос.

- А это сколько вам будет угодно… - чуть не добавил, «господин офицер», все же сказал - …Василий Иванович.

- С какой целью к нам из столицы?

- Работать.

- ???

- В вашем театре хочу поставить один или два спектакля. Штрайн пригласил.

- Так вы?!

- Увы… я, всего-навсего режиссер театра и кино. Не привлекался, не судим, не сидел, и не собираюсь.

- А-а-а…

- Что вас так?..

- Да нет, так, ничего. Передавайте Марку Яковлевичу от меня привет.

- Всенеприменейше!

 

Вышел я из отделения со своим скарбом. Ну, а дальше-то что? Чуть было назад не повернул, спросить у Строева, как мне добраться до театра. Нет, по своей воле, в ментуру? Это было бы слишком. Сообразим сами.

Тэк-с… Все эти города имеют общую инфраструктурную направленность. Все очаги власти, культуры… просто обязаны находиться в центре. Значит, стоит только определить направление и топать. Можно, конечно, воспользоваться общественным транспортом, но в этом случае никакого первого впечатления не получишь. А без первого впечатления, как поймешь, что этому заштатному городишке надо. Какое зрелище им втюрить, чтобы значит… по самые уши. Схавают здешние аборигены Фриша? Или им чего попроще… с полуголыми девочками... и мальчиками, что предпочтительней? Так что, пока пешечком до центра, до театра добреду, чего-нибудь в моей светлой и свободной от любых догм голове, да и проклюнется.

Рядом, с визгом припадочного, такси тормознуло. Водила с чумной, заспанной рожей, заросшей до самых глаз недельной щетиной, чуть не по пояс высунулся.

- Эй, ты… ептать… браток, тебя подвезти?

«Это что же, я на самом деле под блатного кошу? Круто».

- Шеф, не надо, прогуляться хочу. Покажи только азимут к центру, а то компас барахлит, лоцман дрыхнет.

- Ептать… так тута куда не пойдешь, все одно в центр попадешь. Только куда ты со своим баулом? Зачухаешься по нашим принтуарам, да горочкам елозить. А то садись, за полтинник в лучшем виде… хоть на Канары.

- Да, я только что с этих самых Канар.

- Ептать! А я думал, прямо с нар, – и ржет, зараза - видел, как тебя замели.

- Обознались менты.

- Ептать, надо же! Ну, ладно, пехом, так пехом. В ту сторону лучше шлепай, через мост. Там ближе будет. Бывай…

- Сам не кашляй!.. ёпересете...

Таксист газанул и отъехал, а я вдруг почувствовал лютый голод. В самом деле, со вчерашнего вечера ни крошки во рту. Надо по дороге чего-нибудь перехватить. А вон и «табачка». Сигарет возьмем для начала и вперед.

Река, с пока неизвестным названием, оказалась гораздо больше, чем я думал. Раза в два шире Москвы-реки. Мост вполне приличный, в четыре полосы и трамвайной линии. Пока переходил на другой берег, ни одного трамвая не попалось.

На улице Алексея Пешкова… (почему не Горького, надо узнать), зашел в небольшое кафе. В углу за столиком сидят алкаши и пьют с утра «за хороших людей - нас так мало осталось». Звучит как пароль. А отзыв? И отзыв имеется – «сколько ни осталось, все равно пропьем». Мне этот тост пришелся по душе, и я пристроился за соседним столиком в надежде что-нибудь еще этакое, подслушать.

Выбор был невелик – солянка с разваренными сардельками, салат из помидор и бурда, под названием «какао с молоком». Пиво, а тем более водку заказывать не стал, еще сегодня на глаза руководства попасть надо. Попробовал «какао». Этот напиток пить было невозможно, он давно уже «дал дуба», можно свободно травануться. Взял стакан и понес на раздачу. Там привыкли уже «встречать какаву», а потому встретили готовым стаканом компота, крутыми бедрами и другими необъятными выпуклостями.

- Вы сами это пробовали?

- Нам это ни к чему.

- А совесть у вас есть?

- А как же, только мы ею не пользуемся, она в калькуляцию не входит.

Возражать нечего. Но ответом я остался доволен… компотом тоже. Более того, когда я вышел из кафе-забегаловки, то, напротив, через улицу, за оградой увидел здание больницы. Судя по нескольким лицам мужского пола, тоскливо взиравших на окна, понял, что это роддом. Потрясло меня до экстатического состояния, другое. Потрясла большая аэрозольная надпись во всю стену роддома - «Эге-гей, залетные!!!»

Я понял, что в этом городе с юмором все в порядке и здесь можно идти на любые рискованные эксперименты в области «достижения сценической правды».

Пара сарделек с капустой, пачка хороших сигарет, а самое главное, жизнеутверждающая энергия народного творчества, привела меня в прекрасное расположение духа. Подхватив свою сумку, я отправился навстречу новым подвигам.

Буквально через десять минут я свернул на улицу имени ХХ11–го партсъезда, конец которой упирался в нарисовавшееся здание театра. Это мог быть только театр – ни с чем не перепутаешь. Типичное здание пятидесятых, с колонами, портиком и какой-то фигурой наверху. Уже ближе подходя, рассмотрел греко-римскую бабу с лирой. Нормально. Еще нормальнее – на фронтоне сохранился Триэсэровский герб с Серпом и Молотом. Интересно, местные сообразили, что это теперь символ наркоманов - «Коси и Забивай»?

Единственный афишный стенд гласил «Открытие сезона 15 сентября. То бишь, через месяц. А теперь, стал быть, все в отпусках. И какого тогда черта я приперся? Но Матвиевский в Москве клятвенно заверил, что меня ждут в середине августа. Проверим…

Пока нашел служебный вход, обошел вокруг театра. Вход, как вход, все, как обычно. Из-под лестницы проход по ступенькам. Доска «ревизок». На ней объява – «Сбор труппы 15 августа, в 16.00. То бишь, завтра. Тоже нормально.

За конторкой нарисовался «пенек» с усами.

- Товарищ, вы кто? Зачем? К кому? Откуда?

- Вам сразу на все вопросы ответить, или по отдельности? Из Москвы я. Что не ждали? К вам как обращаться?

«Пенек», вдруг почему-то стал испуганно озираться. Я подумал – сейчас «стучать» начнет. Надо только додавить немного. Костюм мой для начальства не очень, так мы его одним тончиком, на гоп-стоп…

- Матвеич я. Стало быть, на службе при входе… с весны.

- Ну что ж, Матвеич, докладывай, как вы тут дошли до такой жизни?

- Да какая у нас жизнь? В отпуске все. Никого, почитай и нет.

- Как это нет? Что, ни директора, ни бухгалтера, ни Главного? Марк Яковлевич где? Как может оставаться театр без Главного?

- С утра… с утра все были на рабочих местах. И Марк Яковлевич заходил, как же. Хоть и он тоже в отпуску. Потом, Геннадий Петрович с Ольгой Ивановной в мэрию… кажется. А Марк Яковлевич на обед домой ушел. Давно уж. Он тут рядом живет, так уже и обратно должон быть. Это он, наверно, вас утром ждал? С девяти утра в своем кабинете был. А вы, стало быть, к нам, из столицы? С проверкой, али как?

- А есть что проверять?

- Так вам виднее… если по какой жалобе, то…

«Дипломат, ядрена вошь...».

- Не волнуйтесь, напрасно никого обижать не будем.

- Ну, правильно, правильно – «доверяй, но проверяй». Порядок, он всему следует быть. Я завпосту, Владимиру Васильевичу, давно говорю, что строительный мусор от ремонта с прошлого года со двора вывезти бы надо. Не ровен час, загорится… или вот, электрик. Должен постоянно находиться, следить должен, чтобы. А он в запое уже четвертый день. Вот какие дела.

- А как артисты? Шибко водку пьянствуют?

- Я почти никого еще и не узнал. Я-то с весны, с мая. Третий месяц только. Говорят о них разное…

- Так все люди разные. Вот вы, Матвеич, хороший человек?

- Я то? А что я?- даже с какой-то обидой в голосе - Я на пенсии, какой с меня спрос? Может, когда по праздникам рюмку, другую… а на работе ни-ни, ни боже мой. И потом… моя старуха здесь билетером двадцать лет. Так что сами понимаете, ни-ни. Я ж понимаю, ответственность-то какая на мне.

- Ну, да. Чтобы враг не просочился на вверенную территорию. Это правильно.

- Это теперь я вот здесь, а двадцать пять лет в охране горкома партии работал. Еще при Белове. Вот там было все строго. А здесь шалтай-болтай, никакого порядка. Приходи, кто, когда… уходи, непонятно… среди ночи могут. Нет порядка, одним словом.

- А вот, Матвеич, мы тебя самым главным по охране и сделаем. Наведешь порядок?

Прокололся я, не слышал и не заметил, как вошел кто-то, и еще от дверей, могучим баритоном поставил точку в разговоре.

- Марк Яковлевич, тут к вам товарищ с Москвы…

- Да я его еще с окна своей квартиры наблюдал, как он вокруг театра круг описывал с сумой свой. Здравствуйте… Павел?..

- Просто Павел.

- Нет. У нас вы будете Павлом…

- Михайлович.

- Извините, дома задержался, Павел Михайлович. С утра вас ждал-с. Вы, вроде бы ночным прибыли?

- Задержка вышла.

- Понятно. А я как в окно увидел, так и пошел. Да только, это молодость пташкой, а старость, ха-ха, - нинзя-черепашкой. Матвеич, ты пока присмотри за багажом, а мы пройдем ко мне в кабинет. Проходите, Павел Михайлович. Знакомиться будем.

Все театры одинаковы по расположению. Можно в кабинет художественного руководителя попасть коротким путем, через сцену. Марк же меня потащил вокруг, через фойе. Ну, конечно же, я сразу сообразил, что он хочет показать «паноптикум» - галерею портретов артистов труппы. Шел он медленно, каждому портрету давал короткую, исчерпывающую характеристику. В середине же галереи висел и его портрет, снятый лет двадцать назад. В гриме.

- А этому типу, история в свое время даст характеристику, не взирая на звания и регалии. Двадцать девять лет отдал я этому театру… как худрук. До сих пор еще чего-то ставлю, и сам выхожу еще… на сцене-то полвека. Но недолго осталось «до истории». Так что, пока… находясь в здравом уме и некоторой памяти... подыскиваю замену. Среди аборигенов и приглашенных очередников. Мне о вас Матвиевский такие дифирамбы… не смущает?

- Не институтка, вроде.

- Вот и славно. Входите в кабинет, располагайтесь. Лучше на диване. Коньячком балуетесь? Жарковато, правда, но я еще себе позволяю. Для голоса и для тонуса.

- Пожалуй.

- Сейчас изобразим…

Меня немного «заклинило». Пока шли к кабинету, я все пытался кратко определить для себя внешность Штрайна. И только в кабинете, когда он предложил мне бокал и сам как-то очень уж элегантно сделал глоток из своего…

«Светский лев». Наиболее близкое определение. Несмотря на свои, скорее всего под восемьдесят, держится блестяще. Этакий, матерый актерище из старой гвардии начала шестидесятых. Таких теперь не делают. Да и осталось-то их в живых… кроме Кторова, пожалуй, никого и не вспомню. Кстати, очень чем-то похожи.

Кабинет у него что надо. «Ретро», конечно, но обилием актерско-режиссерских «фишек», впечатляет. И уютно в нем, располагает к раздумью, к разговорам…

- Ну-с, прочитал я «Биографию». Занятная вещица, тонкая. Чего греха таить, на себя примерил… только не надо делать удивленных движений руками, примерил только. Понимаю, что стар я для вашего героя. Кое-кого помоложе, могу сосватать. Видели фото Андрея Алексеевича Ильина? Шестидесяти еще нет. Капризен, ворчлив, но талант. М-да… ему это близко. Может быть, чересчур… печень, понимаете? Впрочем, не настаиваю, и вмешиваться в вашу работу не буду, обещаю. Только исключительно из профессионального любопытства, хотелось бы услышать первому, так сказать, экспликацию будущего спектакля.

- Как я это себе представляю? Охотно.

- Вы, Павел Михайлович, пейте, пейте. Спешить нам пока некуда. До вечера еще далеко. Вас волнует ваше новое пристанище? Так это просто. Мы позаботились. Жить вы будете прямо в театре. На третьем этаже, прямо над этим кабинетом, у нас есть гримерка, специально переоборудованная для проживания. Со всеми удобствами. Не «люкс», конечно, но все необходимое имеется. Вчера я лично побывал, так что могу свидетельствовать о готовности. За углом, недалеко, очень приличная столовая в мэрии, Я там договорился. Дешево и вкусно. Насчет договора – стандартный договор, стандартные деньги, двадцать точек…

- Тридцать.

- Не много ли? У нас график жесткий. Двадцать пять.

- Двадцать восемь.

- Поторговались, и хватит. Так и быть, двадцать шесть репетиций и выход.

- Договорились.

- Но… есть у меня к вам предложение… - он допил свой коньяк, плеснул еще, и с бокалом погрузился в огромное кресло - …вы курите, курите. Пепельница справа от вас. Так вот, предложение… Я полагаю для себя, что последний мой сезон пришел. «Последний и решительный». Так вот. Бенефис нужен на окончание деятельности. Да и даты круглые у меня грядут – 75-50-30. Полвека на сцене, тридцать художественным. Сам не хочу ничего ставить, а вот сыграть напоследок… уважьте, старика. Подумайте, что можно этакого… по отдельному трудовому соглашению, разумеется. Но тоже сидеть долго не дам. Идет?

- Надо подумать. Вот так, сразу, с бухты-барахты… трудновато

- С «бухты-барахты» не нужно. Я понимаю. Но человек - сам кузнец своих трудностей. Куйте, пока есть такая возможность. Я не тороплю с ответом. А пока давайте займемся Максом Фришем. Чем же хочет удивить провинцию столичная режиссура? Грешен, ничего не понимаю, в этих концептуальных придумках. Но если это зрителю нравится, то… кстати, Павел Михайлович, вы у кого учились?

- У Зайковского.

- У Юры… царство ему небесное. Ну, хорошо, я весь во внимании. Персонаж Регистратор - это, я так понимаю, у Макса Фриша, Бог… или дьявол, или… Нечто?

- Ни то, ни другое и не третье…

Это Марк явно прибеднялся, что ни черта не смыслит в концептуализме и прочих «измах». Хитрит, старик. Очень даже смыслит. Часа три мы с ним бодались. Кое в чем он меня убедил, полезный разговор был. Поймал себя на мысли, что вот она культура настоящая. Ведь мог бы он то же самое мне «вкладывать» при всей труппе. Запросто. Пожалел? Не думаю. Просто он по-другому не может, не воспитан «опускать» другого прилюдно. Келейное это дело – режиссура.

Спохватился, когда на настенных часах пять брякнуло.

- Жена меня уже хватилась, наверно. Извините. Не предупредил ее. Да и вас голодом заморил. А может, ко мне в гости, поужинаем? Я у вас еще несколько свежих мыслей слямзю. Полезный, по крайней мере, для меня разговор у нас вышел.

- Спасибо за приглашение, Марк Яковлевич, но лучше как-нибудь в другой раз. Ночь почти не спал, отдохнуть надо.

- Перед завтрашним боем? Не бойтесь, «зверинец» у нас славный. Не без грызни, конечно, всякое бывает. Как в любом коллективе, кто-то, с кем-то, против кого-то… да что мне вам объяснять, сами знаете. Но я вас не дам на растерзание.

- Марк Яковлевич, небольшая просьба… если не трудно, конечно.

- Во внимании.

- Я попрошу вас, завтра оставить меня с труппой наедине. Конечно, после вашего меня представления труппе. Не затруднит?

- Хотите силами помериться? Ну, что ж, «укротителем» надо себя показывать сразу, на следующий день уже поздно будет, слопают. Хорошо, если такое пожелание есть, то… я согласен. И даже несколько завидую – у меня таких «атак» больше не предвидится. Как говорится, Бог в помощь.

 

Гримерка оказалась действительно весьма уютным гнездышком. По крайней мере, лучше, чем номер в любой гостинице. Душ, сортир, холодильник, телевизор, небольшая электроплита, посуда, шкаф бельевой. Постельное белье чистое… и, главное, экономия средств, что немаловажно.

И только когда я заканчивал распихивать свое барахло, до меня вдруг дошло, что я пролетел, как лист фанеры над Парижем. Я же теперь нахожусь под неусыпным наблюдением и соответственно «закладом» по самые «не балуй»… Черт, да в таком случае, любая, самая задрыпанная гостиница может раем показаться. Кроме этого, здесь мне обеспечена «психическая атака» со стороны артистов. Никакой личной жизни – никого не приведешь, никого не… Да, еще проще - как следует просто отдохнуть от театра в театре будет затруднительно. Ну, попал!

Выбирать не приходится, пусть будет, как есть. Осталось сходить на разведку по магазинам, затариться на первое время… а вечерком, на досуге еще раз подумать о будущем спектакле и о завтрашней экзекуции. Да, еще это новое предложение из ума не идет. Тоже надо подумать – а вдруг, что-нибудь дельное выйдет. Мужик вроде славный. Вот ведь, гад какой, умеет влюблять в себя. Даже я, кажется купился на его обаяние. Учись, пацан – это искусство.

Ну, все вроде бы на местах. А не расслабиться ли нам? Без рефлексии «быть или не быть». А так – «сказано – выпито».

Матвеич уже въехал, кто есть ху, а потому теперь «стойку» за стойкой на меня не сделал. Толково объяснил, что, где и почем. И даже… видать тоже решил расслабиться, попросил купить ему «мерзавчик», чтобы ночью не так скучно было. Смена только в восемь утра.

Кончилось тем, что мы с ним выпили под приличный закусон. Он, предположительно грамм двести, остальное от 0,7 L «Ржаной», на суперродниковой воде, легло на дно моей души. Если учесть, что перед этим, пока я ходил по магазинам, я выпил три кружки «арсенального»… но я держался.

Я узнал от Матвеича все последние «новости» по всей портретной галерее. Увы, они сильно не совпадали с характеристиками Марка. Молва народная… тропы не топчет, а прет по буеракам…

Матвеич заснул как-то неожиданно быстро. Я проверил запоры на дверях и «твердой» походкой отправился в свою ночлежку. По дороге, заглянул на сцену. Слава Богу, хотя электрик был и в запое, дежурный свет все же на сцене горел. Я долго сидел на авансцене между софитами, свесив ноги в зал, и тупо глядел в черную пустоту зала.

Потом представил декорацию будущего спектакля. Что-то среднее между хирургическим кабинетом и фотолабораторией. А на заднике большая шахматная доска, где вместо фигур фотографии действующих лиц. Эндшпиль… Компьютерная графика с анимацией. Свет красноватых тонов в палате-лаборатории, при «повторах» резкий белый. Звуковой ряд «нарезать» у Шнитке. В финале, дать «по шарам» зрителю яркой вспышкой и закрыть занавес. Аллес…

 

«Было что-то здесь, что превращает в прах,

Перед жизнью страх, и смерти страх…»

 

День начался чешским поэтом, им он и завершается. Может быть так и надо. Хорошо бы вспомнить всю поэму целиком…

Две ночи, проведенные в поездном «миксере» дали себя знать. Не успел коснуться головой подушки, как «от Тихорецкой состав отправился»… застучали стыки рельс, завертелся перед глазами калейдоскоп огней, все «побежало, полетело и помчалось кувырком»…

Ночью мне приснилась «вагонная» старуха. Она мне что-то говорила, грозила костлявым пальцем, показывая на свою «клюшку», Но я ничего так и не понял, только делал «удивленные движения руками».

Потом мне приснилась Валентина. Бабы мне с отрочества не снились…

 

 

3.

Проснулся я от рычания работающего на холостых оборотах мотоцикла. Открыл глаза. Рядом с моим лицом лежало нечто черное мохнатое и урчащее. Как я оказался на ногах посреди комнаты – не помню. Каюсь, испугался, чуть не обделался. На моей кровати у стены, вытянувшись во весь свой рост, спал здоровенный черный котяра. Мое поспешное бегство, кажется, не произвело на него ровно никакого впечатления.

Я не люблю кошек, особенно котов. Не люблю потому, что я считаю себя сильной, независимой личностью. Кошки тоже этим страдают.

Первое мое желание было схватить за шкирман этого кота и вышвырнуть его в открытое окно. Но он вдруг так сладко потянулся, при этом широко зевнув во всю свою зубастую пасть, и только потом… потом только, отрыл один глаз и, вот же, паразит, подмигнул им мне. Ничего мне не осталось кроме как рассмеяться, взять со стула сигарету и сесть рядом на кровать.

- Слышь, ты… кот-Бегемот, вообще-то по-хорошему, надо хотя бы проситься на ночлег. Чуть заикой не сделал. Надеюсь, ты не собираешься здесь у меня обосноваться? Я в подобной компании не нуждаюсь. Мне только блох не хватало. И потом, не каждую же ночь, я собираюсь тут один… сегодня, так и быть, тебе это сошло, но дальше ищи себе другое пристанище.

Никакой реакции, только одним ухом дернул. Я закурил и подошел в одних трусах к открытому окну. Проехавший мимо троллейбус сыпанул искрами. Солнце било с другой стороны, отражалось в стеклах большого кирпичного пятиэтажного дома напротив, через улицу, примерно в метрах пятидесяти от театра. Чуть наискось, на балконе четвертого этажа заметил дамочку в бикини с недурной фигуркой, лежащую в шезлонге.

- Слышь, котяра. Вон с той «киской» я бы не испугался проснуться.

Кот успел уже спрыгнуть с кровати и теперь, подняв хвост трубой, терся о мои ноги. Видя, что я никак не реагирую, резко и коротко мяукнул.

– Что, так ты и столоваться у меня собрался? Во, блин, прохиндей! А если я тебя сейчас в окно выброшу, это как тебе? Третий этаж, по стандарте почти четвертый, учти это.

Тем не менее, я полез в холодильник, отрезал от палки «Краковской» кружок и бросил его коту.

- Я сегодня добрый, жри.

Кот медленно, с достоинством, подошел и понюхал колбасу. Потом зацепил лапой кружок и брезгливо отбросил его под стол. Снова коротко недовольно мявкнул и пошел в туалет.

- Вот ведь, гад какой! Я ему, можно сказать, от себя отрываю, делюсь с ним, а он брегует. Если думаешь, еще и в сортире моем нагадить, то…

В туалете кота не было. Пришлось все внимательно обследовать, пока я не нашел за поддоном душа «техническое отверстие», проще говоря, дыру. Оттуда, вероятно, кот пришел ко мне, туда и ушел.

- Ну, тут-то я тебе кислород перекрою. Надо будет, пару кирпичей, а еще лучше, со сцены «грузик» притараканить, и все, копец непрошенным гостям.

Уже стоя под душем, вспомнил вчерашнее и что-то такое изобразил на мотив из мультяшки про кота Леопольда - «Если мало пил – утром хорошо. Если все наоборот – пло-хо…». Я чувствовал себя на полпути от «плохо» к «хорошо». А потому душ закончил самой холодной, какая была, водой.

Приготовил завтрак - яичницу из трех яиц с колбасой, большую кружку кофе и несколько бутербродов с сыром. Мигом проглотил яичницу с бутербродами, под кофе закурил сигарету и… да именно в этом месте услышал разговор снизу, разговор на очень повышенных тонах. Вспомнил, что как раз подо мной кабинет Марка и, стало быть, это его баритон сейчас распекает кого-то. В ответ еле слышно только недовольное бухтение.

Я захватил кружку с кофе и подошел к окну. Конец разговора… точнее «разноса» я уже лучше слышал. Но привлекли меня не гневные слова Главного, а дамочка на балконе. «У этой «Киски», оказывается, появился биноклик в лапках! Это, значит, чтобы лучше видеть. И в данный момент, мы внимательно в него рассматриваем... Непонятно, что она в него видит? То ли мою, оголенную фигуру в окне, то ли ругающихся ниже этажом? Если предположить, что слышать она не может, то вид молодого обнаженного тела был бы для меня, в рекламных целях, предпочтительней».

Я немного покрасовался в окне, изображая мужской стриптиз, поиграл остатками армейской мускулатуры, и спрятался. Но в стекло створки открытого окна, поймал ее изображение. Точно, она наблюдала за мной. Как только меня не стало видно, она отложила бинокль. «И… так это мы мечтательно и томно закидываем лапки за пушистенькую свою головку... хоть беги на этот самый балкон и просись в плен сдаться».

А внизу в это время Марк уже «на форсаже» работает.

- Да, я тебя, как облупленного знаю! За эти годы, ты мне вот уже где!.. И артистов не подбивай у меня! Я сказал, что пока я жив, не дам храм искусства превращать в барахолку… и стоянку не дам делать, был сквер и будет! Да мне насрать на выгоды… Мы не торгаши!.. Да, если угодно, то и Христос… и буду… сам буду метлой гнать… да пошел ты к такой-то матери. И чтобы ноги твоей в театре… Жалуйся, жалуйся!!! Хоть Путину… Все! Пошел вон! Устал я от тебя… все, я сказал… и закрой дверь с той стороны… Уф-ф!.. Чего развоевался? Все равно сделают по-своему. Как только закопают, так и… уф-ф… говнюки… и артисты туда же лезут, господи ж ты мой… купцы Зуевы.

Долго еще ворчал, постепенно «остывая». Стеклом звякнул, верно, к коньячку припал. Да, достается Главному, не позавидуешь. Что-то нужно для старика придумать. Уход должен быть красивым, чтобы… да чего там, все равно через несколько лет и не вспомнят. Но… надо подумать. Но это позже. А теперь не пойти ли нам прогуляться, размяться, собраться перед сегодняшней битвой. Вот, пожалуй, этим мы сейчас и займемся.

А «Киска» с балкона ушла. Жаль.

 

К Марку не зашел, пусть старик успокоится. На месте Матвеича, сидела, и пила чай с сухариками бабка… я сразу догадался, что это его половина, очень уж похожи. Так сказать, «семейный подряд». Увидела меня и тут же затараторила.

- Доброго утречка, Пал Михалыч. Как вам на новом месте спалось? Седня вещие сны должны были сниться. Меня Семеновной зовут. Клавдия Семеновна я. Мужика своего сменщица. Утром-то, еле достучалась, дрыхнул, старый черт. Вы уж, Павел Михайлович, не наливайте ему. Ну, там вышло «с приездом, да со знакомством» и будет. Нельзя ему, серчишко-то не то уже.

- Извините, Клавдия Семеновна, больше не буду. Обещаю. А скажите мне, кого это с полчаса назад Марк Яковлевич распекал так?

- Мне отсель не слыхать было, может директора нашего, Геннадия Петровича. Да он вроде не приходил еще. А может, не заметила. Всех разве упомнишь. С утречка много уже у Марка Яковлевича народу было. Артисты начинают приходить, службы. А может, и впрямь директора ругал. Кого же еще? Да, его, наверное. Они постоянно меж собой… поделом ему досталось.

- Что так?

- Ворюга он. Все знают, а поймать за руку не могут. Недавно кила три гроздей со склада… на дачу себе потащил. Матвеич мне сказал. Я ему говорю, «что ж, ты, как старый чекист не доложил?». А он – «кушать хочется»… И с бандюгами местными, говорят, якшается. Нехороший человек. Промеж имя давно уж война идет, уж и не припомню, когда началась. Только я вам ничего не говорила. Мы на пенсии, нас ведь в любой день под зад коленкой можно…

- Все хорошо будет. У вас парк в городе есть?

- А то, как же. Прямо за театром улица Матросова. По ней все вверх, да вверх. Прямо в парк и попадете. На самом верхе он, оттеда вид больно хорош, город как на ладошке, и воздух такой духмяный – хоть ложкой хлебай.

- Ну, спасибо. Пойду, прогуляюсь до собрания коллектива.

- Пойди, милок, пойди, погуляй. – И спохватилась вдруг - Извиняйте, Пал Михалыч, не привыкшая я «выкать».

- Ничего. Я вам во внуки гожусь, так что можно по-всякому.

 

В театр я вернулся с фингалом. Левый глаз почти закрылся. Маскировать гримом бессмысленно. Рубашка в грязи и с оторванным карманом. Мимо Семеновны удалось проскочить незамеченным, дальше скрываться возможности не будет, через час тусовка в театре. Говорила тебе мамка – «Пашка, бей всегда первым. Потеря преимущества в драке наказуема». Ты, как всегда была права, мамуля. Урок № 8 – на ходу, да где попало, не решай художественных задач… все равно с ответом не сойдутся. Смотри, куда прешь.

Сон оказался в руку. Предлагала же мне ведьма старая клюку свою, предупреждала, что пригодится. Знать бы, соломку подстелил. Спасибо Строеву… вот, блин, провинция. В Москве, соседей по подъезду может, раз в неделю вижу, а тут за сутки второй раз с одним и тем же ментом встретились. Один раз отпустил, и теперь выручил. Без него бы не отмахался.

В парке культуры сидел в тентовом шалмане, пластмассовой вилкой по такой же тарелке елозил. Обедал… и даже без пива. Сижу, жую, «творю». А тут ко мне подсаживаются четверо пацанов. Качки. Стульчики недостающие у соседних столиков подхватили и вокруг меня пристроились. Думаю, вот разборка сейчас пойдет, а под руками-то ничего, кругом один пластик, рассчитывать не на что. Надо, думаю «на ля-ля» проскочить, а потому пока продолжаю сидеть и жевать молча, оцениваю обстановку.

- Ну, че, «Скрипач», со шконок схилял, так думал, что не достанем? Глянь, поца, даже на дно не залег, фейсом светит среди города. Я бы на его месте уже за бугром где-нибудь отдыхал, капусту на лугу щипал… ко-зел!

Я понял, за кого они меня приняли. Надо брать инициативу… и за «козла» ответ дать. Последнюю попытку все же предпринял, чтобы разойтись.

- Ну, вот что, сынки, вы меня с кем-то спутали, я в ваши игры не играю и вообще, я только второй день в городе.

- Пой, пташка, пой, пока клювик не начистили. Ты эту бодягу, «Квачику» будешь петь, когда он струны для твоей балалайки из тебя же тянуть будет. Ты, говорят, ссучился в сизухе, так пахан, велел тебя доставить… можно и трупом, как выйдет. Пошли отсюда. Не будем портить здесь воздух.

Надо, думаю, из шалмана-то выйти, внутри оперативного простора нет, не развернешься, не попрыгаешь.

- Ладно, - говорю, - пошли. Только вот кофе допью. Вообще-то, надо вам мне сказать – по-крупному вы попали, сынки. Лучше бы вы своего «Скрипача» в другом месте поискали, в филармонии, например. Но, если вы не видите разницы, то придется мне показать вам эту разницу. У меня сегодня с утра настроение хорошее, так что, извиняйте, «Если у кого-то есть, то у другого этого не должно быть». Это из школьной физики. У кого-то из вас, если не у всех, сегодня будет больничное настроение… Это видели? – Как последний довод короткий рукав рубашки на правой руке завернул вверх. На предплечье «татушка» - «крылышки с парашютом и ВДВ» - у вашего «Скрипача» такое имеется?

- Слушай, «Горшок», а может, это действительно… а?

- Не гони в натуре, братан. Я этого, «Скрипача» зимой еще видел, бухали вместе на одной хазе. Это он, другого быть не может. Говорю верняком – он.

- Ну, что, сынки, пошли. Покажу вам, чему нас в Чечне научили.

Старался взять на испуг, и двое, кажется, дрогнули. Отошел я к стойке расплатиться, думал, сейчас только выйдем, сразу двоих надо будет класть, иначе труба мне будет. Не успел. Только сдачу положил в карман, повернулся от стойки и сразу на кулак налетел. Хотели, видать, сразу вырубить, а потом уж в тачку и… не хочется даже думать, что было бы потом. Только не вышло. Я все же успел одному в пах ногой заехать, и, уклоняясь от следующего удара, на встречном, врезал другому ребром ладони по шее. И понеслось… почти в слепую.

Дальше, как в кино. «Моя милиция меня бережет». Наряд прибыл. Официантка успела по мобильнику «настучать». Вовремя менты подрулили. Двоих повязали, двое успели слинять. Главное, этот, который меня приложил, «Горшок», успел… жаль. Хотелось вернуть ему… и «козла» тоже.

И тут капитан Строев оказался, будто решил меня в этом городе опекать.

- Надо лед приложить к глазу, легче будет. Девочки, просто лед у вас есть? Как нет? Тогда давайте банку пива… самую холодную.

- Да, ладно, все равно заплыл глаз.

- Не ладно. Держи банку. Теперь всех режиссеров учат руками махать?

- На другой сцене учат. В Грозненском театре.

- Тоже ничего. Поехали в отделение «оперу» сочинять. Приходилось?

- Капитан, как хоть тебя… забыл, извини.

- Василий Иванович я. Строев. Опер. Вот ты мне и напишешь, как все тут… и свободен.

- Спасибо, выручил.

- Девочкам спасибо говори. Звякнули.

- Могли бы и не успеть…

- Так успели же. Поехали.

И уже в машине.

- Пахан у них кто?

- Пахан у них крутой, Круглов – рынок, магазинов куча, игровые автоматы, ресторан, автостоянки. Еще много чего. Все официально, чисто, не подкопаешься. Никак не можем посадить, но…

- Но, сколько веревочке не виться… а я, что, действительно, на этого «Скрипача»…

- Да, одно лицо. Он, похлипче, правда, будет. Больше ножичками балуется. К нему особый у нас счет. Участкового зарезал… такие дела.

- Да… весело вы тут…

- А у тебя… как в театре?

- Нормально. Сейчас сколько на твоих?

- Второй час.

- В четыре Марк Яковлевич, представлять меня артистам будет.

- Ни че, картинка. Из столицы только и уже с фингалом, представляю себе…

- Переживем.

- Ну-ну… я потом тебя до театра подброшу, а то у тебя видок, надо признаться, не артистичный, всех собак в городе распугаешь…

- И на том спасибо.

- А Штрайну позвоню, объясню твои героические действия, а то, мало ли что подумают… для информации - с Яковлевичем мы соседи по дачным участкам. Ну и еще кое-что связывает…

- За это отдельное спасибо.

- Контрамарку на свою премьеру – вот тогда будет «спасибо».

- Заметано.

 

Строев слово свое сдержал. Без пяти четыре ко мне в «номер», деликатно постучав, зашел Марк Яковлевич. С самого порога начал суетится. Волнуется, не иначе, старик. А чего?

- Ну, что, молодой человек, готовы на выход? Третий звонок! Ну-ка, ну-ка, дайте-ка, я на вас гляну. Сам глаз-то цел? Ну, что, терпимо. Я представлял себе гораздо хуже. Не надо ничего объяснять, мне звонил Василий. Тоже вот… в родственники напрашивается. Рассказал, как вы в конной атаке, с шашками наголо, разгромили целую банду. Не ожидал, признаюсь от вас! Хотя, что я такое говорю – очень я рад, что у нас есть режиссеры, умеющие не только на словах, но и на деле. И даже не возражайте мне, Павел Михайлович, и это тоже весьма необходимо бывает в наше время. «Добро должно быть с кулаками», не помню, кто изрек, но солидарен. Я вот так не умею.

- Ну, что вы, Марк Яковлевич. Извините, но утром я случайно слышал, как вы умеете защищать…

- Так то защищать Театр! Это же понимать надо. Это же общее, коллективное творчество! Оно нуждается в защите. Я не про театр. Я вот себя не умею… тухтей таким иногда становлюсь, сам себе удивляюсь. А это просто необходимо бывает порой, защитить себя самому, не ждать со стороны. Понимаете?

- Понимаю, Марк Яковлевич, хорошо понимаю.

- Вот и отлично! Вот и отлично! Я рад, что у вас бойцовский характер. Ну, что, волнуетесь?

- Да не особенно…

- А я вот всегда. Понимаю, что это еще не начало сезона, понимаю, что еще работать сколько, а вот… всегда после перерыва волнуюсь… пятьдесят лет подряд. Пора бы и привыкнуть.

- Не нужно к этому привыкать. Это так и должно быть, иначе не стоит заниматься театром.

- Хорошо сказал. Ф-уу… ну, что? Вперед?

- Я за вами, как за стеной. С прикрытием.

- Ну, ну… а может все наврал «Чапаев», а? Насчет «шашки наголо»?

- Может. Свидание с фонарем состоялось и только.

- Кстати, не спросил, Мортон сегодня у вас ночевал?

- Мортон?

- Кот черный. Я его Мортоном обозвал. Это мой кот… вернее театра. Общий и ничей. Сам по себе – кот Мортон.

- Морт… это что-то такое…

- Со смертью ассоциируется? Правильно. Ходит Мортон по театру и отрицательные флюиды все… отрицательную энергетику уничтожает. Нужный кот. Так ночевал?

- Ночевал.

- Хороший знак. Он, у кого попадя, не спит, уж поверьте мне. Он в людях разбирается.

- Будем надеяться.

 

Честно говоря, я завидовал его непосредственности чувств, его нескрываемому волнению. У меня такое проявляется очень редко. Разве что, в день премьеры, да и то не всякой. Бывают, премьеры, когда знаешь, что не сделал того-то и того-то, не добился от актера чего-то самого главного, что начни делать спектакль сначала, то совсем и не так нужно было бы… но он готов уже, и сейчас начнет жить своей собственной, совершенно от тебя, да и вообще ни от кого, независимой жизнью. Вот тогда – да. На стены, правда, не прыгаю, но… по-разному бывает. Иногда даже успеваю напиться во время спектакля, так что на поклон под руки выводят. Но это уже из ряда… а так, сижу себе где-нибудь в темноте и одиночестве и такая тоска… хоть удавись. Но это только на премьерах. А вот так, чтобы идти на встречу с людьми, с которыми предстоит работать, такого нет. Правило № 3. Три «С» - Собран, Сдержан и Спокоен. Как перед боем. Правда перед боем есть еще… чего греха таить, Страх, Четвертое «С», но без него нельзя – только полный дебил не знает страха перед боем.

 

Само собой разумеется, что собрание всего коллектива проходило в зрительном зале. Я устроился на третьем ряду с краю так, чтобы по возможности видеть всех присутствующих. Все пошло по сценарию, который в этом театре выработался за много лет. Были восторги, поцелуи, смех… как положено, все самую капельку утрированное. Но это же актеры, это же надо понимать. И прощать, как малым детям прощаются их шалости. Ну, Марк Яковлевич, соответственно тоже слегка подсюсюкивал, только что «бяшу» не показывал.

- Кого-то я здесь не вижу. Так, так, так... Галину, Машу-Аню, то есть Марианну, Сергей Ивановича, Макса... его уже, правда, я видел, а где же остальные?

- Галина...

- В очередном декрете? Хвалю, но для театра это не очень здорово. А Марианна?

- Я здесь, Марк Яковлевич, я просто спряталась.

- Все ждала, буду ли искать? Ах ты, мышка норушка.

- Сергей Иванович звонил, что-то у него с транспортом, приедет завтра, а Макс в аппаратной у себя, уже колдует с фонограммами... его отсюда видно.

Конечно же, они уже знали, кого приведет к ним Главный. Но на меня они все же преувеличенно не обращали внимания. Это тоже было одним из условий игры. «Мы не знаем, что за подбитый жлоб сидит на третьем ряду, мы не хотим знать, но посмотрите, какие мы хорошие, красивые, талантливые, сексапильные… возьмите нас прямо здесь, сейчас, при всех. Если не сможете, прямо сейчас, то хотя бы дайте рольку в вашем, наперед будет сказано, гениальном спектакле». Марк Яковлевич, только ухмылялся, видя эти поползновения в мою сторону, а мне оставалось делать кирпичную морду с одним вдруг «остекленевшим» здоровым глазом…

Марк поделился планами на этот сезон, успел слегка, не без сарказма, пройтись по работе служб театра, обсудить семейные новости почти всех, чем привел в «стыдливое смущение» всех молоденьких актрис, предпочитавших в данный момент, перед новым режиссером, оставаться ангелочками… с невинными и непорочными помыслами.

Вдруг!!! Я не знаю, откуда прилетело это «яблоко», с какой ветки из нанизанных слов сорвалось. Но я, именно вдруг, понял! Я понял, что нужно поставить с этими людьми, просто необходимо поставить. И как же я раньше не понял этого?

Шекспир! Вот уровень… для бенефиса Марка. Это же ясно, как белый день!

Это открытие так шандарахнуло меня по мозгам, что я поспешил вжаться в кресло и спрятать за спинкой переднего ряда свое лицо, чтобы этот восторг раньше времени не захлестнул этот зал.

Да! Да! Да! Я это сделаю… да.

- Тебе чего, Семеновна? И почему мы не на посту? А если враг проникнет в наши ряды?

Вероятно, Клавдия Семеновна давно уже топталась в дверях, теребя руками портьеру.

- Да, как же я могу встрять в разговор?

- Ну, хорошо. Так что там у тебя?

- Марк Яковлевич, сейчас на вахту какой-то сердитый звонил. Вас требовал к телефону. Сказал, что через десять минут в кабинет вам будет звонить. Вот я и пришла, передать это хотела. И все тут. А теперь я на пост пойду. А двери-то я, уходя, закрыла…

Я подумал, что вот как все сошлось вовремя…

- Ну, спасибо, Семеновна. Ну, что, господа мои артисты, я ненадолго вас покину. Но скучать вам не придется. В мое отсутствие с вами будет знакомиться уже ставший героем в борьбе с местным криминалом, очередной режиссер из Москвы. Не вздумайте его клевать, он всякие приемчики силовые знает. Это вам не сценические драки. Представляю вам, известного нам пока по прессе да телевидению, режиссера Левитинова Павла Михайловича. Как говорится, прошу любить и жаловать. Павел Михайлович прошу. А я, извините, оставлю вас ненадолго, с «Сердитым» хочу пообщаться…

И вышел. Мне ничего другого не оставалось, как стать перед первым рядом и начать свою речь.

- Приветствую вас, господа. Не обращайте внимания на мой вид, это всего лишь грим, так сказать «боевая раскраска». Давайте так. Я для вас просто режиссер и более никто, как и вы для меня – просто артисты. И на этом уровне мы начнем общаться. Меня пригласили постановщиком. Марк Яковлевич пригласил, за что я ему благодарен. Благодарен я ему и за возможность выбора материала. Я хочу поставить две пьесы. О первый, вы уже вероятно слышали.

- Впервые слышим…

- Да, ну? Быть не может, чтобы Марк Яковлевич, удержал в секрете? По-моему это не правильно. А если это так, разговор у нас будет весьма короткий. Нет предмета для общего разговора.

- Мы все-таки хотели бы знать от вас… и о вас, тоже... от вас.

- Извините, давайте все-таки будем представляться.

- Екатерина Зайцева. Возраст говорить?

- Пока не надо. Что я за режиссер? Надеюсь, работа покажет. Словоблудить о творческих взглядах, направлениях и прочих абстрактных понятиях мне бы не хотелось. Поэтому мы с вами поступим так. Разумеется, кому интересно будет со мной работать, обязаны до завтрашнего утра перечесть или прочесть… если не читали, пьесу Макса Фриша «Биография». Три главных роли, одна из них только женская, и быть может, как раз ваша, Катерина… по возрасту. И пять проходных. Будут дубли. Что еще?

- Ну-ууу… мы то думали… э… Лариса Астахова.

- Что я здесь варьете устрою, Лариса? Или «Войну и мир», чтоб всем сестрам по серьгам?

- Представляюсь. Николай Лавров. Это не интересно. По крайней мере, мне. Я читал эту… лобудень. И я пошел курить, извините.

- Но я попросил бы… - Лавров уже вышел в фойе, еще несколько человек стали подниматься с мест - …так. Картина Репина, «приплыли» - всю ночь гребли, а лодку отвязать забыли! Может быть, еще кто хочет выйти? Можете, пожалуйста. Но только тогда вы не услышите, так сказать из первых уст, что за пьеса будет работаться параллельно. Ну, вот видите, как все просто, пряник покажи… и все в реверансах, да на цирлах. В проходе стоять не надо, меня это нервирует.

- Ой, мужчины, ну, хватит вам… садитесь. Павел Михайлович, я просто сгораю от любопытства – какой же еще будет… простите, Раиса Рябова.

- Зайка моя, да тебе, не все ли равно? Травести там не будет. Это тебе не сказочки играть.

- Заткнись, любимый, пломбы выпадут. Так, Павел Михайлович… мы ждем.

- Травести там, как раз и будет. Все успокоились? Отлично. Надеюсь на этот раз, новостью для вас не окажется, что это будет бенефисный спектакль Марка Яковлевича. Юбилей - 75-50-30. Я думаю, что и расшифровывать этих цифр не надо. Это не сэксэпил.

- Представляю, какая была бы уродина с такими размерами!

- О вкусах не спорят, Славик. «Нравится, не нравится, терпи моя красавица»…

- Так. Все. Я тоже могу пошлить и материться. При случае, услышите. Но для того, чтобы мне сообщить название пьесы, о которой идет речь, нам нужно дождаться…

В это время из фойе в зал, как сильно пьяный, шатаясь и натыкаясь на ряды, влетел Николай.

- Господа… товарищи дорогие. У нас несчастье. Я не могу… - Все повскакали с мест и заслонили его от меня. – Товарищи… Марк… Марк… Марка Яковлевича не стало. В кабинете. Он мертв! Он умер! Господи, его убили-и-и!!!

Я не знаю, откуда у меня что взялось. Я только понял, случилось что-то страшное, и мгновенно решил взять на себя инициативу. А потому, одним махом вскочил на авансцену, и заорал.

- Всем молчать! Сесть!!! Я сказал, сесть и всем заткнуться. Никуда с мест не вставать. Где директор?

В почти полной темноте последнего ряда поднялся человек с небольшой бородкой

- Геннадий… если не ошибаюсь, Петрович. С вахты звоните в милицию и скорую помощь. Организуйте охрану. Все остаются на своих местах до прибытия милиции. Никто из работников не покидает здания театра. В кабинет не входить, ничего не трогать. Все понятно? Исполняйте! – а через паузу, бабахнул.

- МЫ БУДЕМ ИГРАТЬ ШЕКСПИРА. Трагедию «МАКБЕТ»!

Сам себя оглушил. И пошел в кабинет.

 

 

4.

 

МАЛЬКОЛЬМ

Не будем тратить время. Всем

Спасибо за любовь и помощь. Таны

И родственники, я решил ввести

В Шотландии впервые графский титул

И вам его даю. Нам надлежит

Вернуть друзей, бежавших от гонений,

К себе на родину. Переловить

Пособников и близких кровопийцы

И дьявола в венце, его жены,

Которая сама, как полагают,

Покончила с собой. Хоть дел не счесть,

Надежда есть, что лишь найдется время,

Мы с божьей помощью займемся всеми.

Друзья, еще раз низкий вам поклон,

Всех просим на коронованье в Скон.

Трубы.

- Занавес… если он будет. Артисты собирают - аплодисменты, поздравления и цветы, а режиссер собирает все шишки, все пинки, свои манатки и возвращается туда, откуда пришел. Если не пошлют куда-нибудь подальше, с точным адресом. Все…

Большой репетиционный зал на третьем этаже, прямо над фойе. Сейчас здесь стоит, ничем не покрытый длинный стол и, собранные из разных спектаклей, разнокалиберные стулья и кресла. Потом этот стол перенесут в угол и здесь начнутся репетиции. Это все потом будет. А пока…

Послеобеденное солнце косо заглядывает в открытые окна, играет золотистыми пылинками вперемешку с сизым табачным дымом. Читка пьесы. Полный сбор труппы.

Закрыв папку с текстом трагедии, я молча обвожу всех взглядом. Не считая меня, в зале восемнадцать мужчин и семь женщин. Для провинциального театра идеальный разновозрастной состав… Настроение у всех мрачное – завтра похороны, радоваться нечему.

После тягучей паузы, я, наконец, говорю.

- Ну, вот… освежили в памяти текст. Теперь будем думать, что нам с ним делать.

- А чего тут думать, раскидать роли и начинать работать. – Это Сергей Рябов, молодой актер, муж Раисы. Раиса, травести, пацанка со светлыми кудряшками, в это время дергает его за рукав – Да, зайка моя? Сейчас спрошу. Павел Михайлович, тут некоторые граждане интересуются…

- Павел Михайлович, я сама могу спросить.

- Спрашивай, Рая.

- Вот тогда… вы понимаете меня… когда еще был жив Марк Яковлевич… вы уже тогда хотели предложить «Макбета»?

- Нет, дорогая. Я хотел предложить «Короля Лира». А тебе роль Шута.

- Ух, ты!.. всегда мечтала… жаль.

- Еще сыграешь. Да, Екатерина Леонидовна, вы что-то хотели?

- Просто, Катерина.

- Хорошо. Катя, вы хотите что-то спросить?

- Да. Получается, что когда вы узнали... Господь Бог вам тут же подсказал взять именно «Макбета»? Вам не страшно?

- Бог? Может быть, если вам так нравится. Только почему-то, когда ты разговариваешь с Богом - это называется молитвой, а когда Бог с тобой - шизофренией? Не находите? Я еще в своем уме. Еще вопросы?

- У меня вопрос. Славка. Вячеслав Соколов… - Соколов. Около сорока, красавец, «герой-любовник» - …у вас уже роли распределены? Если да, то не томите людей.

- Думаете, пора колоться? – в воздухе зазвенело напряжение в пару тысяч вольт. Я не спеша, взял сигарету. Сбоку Николай Лавров щелкнул зажигалкой. – Благодарю. У меня другое предложение. Сейчас мы закончим репетицию, встретимся здесь же на следующий день после похорон, послезавтра. Но… я еще недостаточно хорошо знаю ваши возможности и желания, а потому предлагаю до завтрашнего вечера вам самим… каждому, на листочке, с указанием, естественно, своих имен, сделать свое распределение ролей. Себя, любимого… любимую, не забыть. Листочки можно оставить на вахте. Я просмотрю и тогда…

- Все ясно. Не сомневайтесь, мы напишем… представляю себе - с большой долей сарказма в голосе, выдала Астахова. Встала, грохнула стулом и пошла к дверям. Уже держась за дверную ручку, спросила – Павел Михайлович, так вы теперь у нас будете Главным? «Колитесь».

- Пока только и.о. Управление культуры просило подумать. Что до меня, то скорее «нет», чем «да». Устраивает, Лариса Дмитриевна?

- Слава Аллаху!

- Лариска, кончай хамить! Не будь базарной бабой! – заступился Борис Парфеныч Ежов, пенсионного возраста актер, с солидным брюшком.

- А ты, Боря, вообще помолчал бы. То, что ты писаешь стоя, еще ничего не значит – и хлопнула дверью.

Я не стал комментировать этот демарш. Взглянул на часы. У меня было еще сорок минут свободного времени.

- Свободны. Всем спасибо. До завтрашней панихиды. М-д-а-а…

Почесал большим пальцем затылок, собрал листы пьесы, сунул пачку сигарет в карман и пошел к себе - Пусть между собой хоть передерутся, «что мне Гекуба?».

 

Марка убили в пятницу. А сегодня, то есть в понедельник, еще до читки трагедии, меня пригласили в городское Управление культуры. Ненавижу я эти казенные учреждения до зубного скрежета. В «управленцы культуры», как правило, попадают после разных «кульков» и «самоделок», обиженные талантом, но с запросами на оный, а потому с большим самомнением и гонором. Как из режиссера-неудачника получается театральный критик, так и здесь. Правда, бывает, что неплохой критик получается из режиссера, знающего театр, а это уже немало...

Делать нечего, пришлось идти – «назвался груздем – сыроежек не сношай». Одним словом, пошел.

Признаюсь на все сто – ошибся. Оказалось, исключение из правил и в Управлениях культуры бывают.

На двери кабинета табличка – Богатова Галина Владимировна.

Встречает меня на пороге кабинета этакая типичная «бизнес-вумэн», в деловом костюме. Очень даже симпатичная мадам, годков за сорок пять… скромно. Высокая без каблуков, не накрашенная, волосы с проседью, все, как говорится, на месте и все свое. Выражает озабоченность. На мой фингал ноль, будто и нет его. И самое главное, на рукаве черная траурная полоска. Потрясла она меня сразу, эта полоска. Я-то до такого не додумался даже.

- Ну, здравствуй, Павел. Проходи, располагайся. Разговор есть. Извини, я сразу «на ты» со всеми. Доверительнее это. А поскольку разговор у нас пойдет доверительный, то… сам понимаешь.

- Попытаюсь, по крайней мере.

- Приношу свои соболезнования. Поклонницей была Марка Яковлевича.

- Это мне вам нужно соболезновать. Я здесь гость и со Штрайном всего только пару раз поговорить пришлось. Но все равно…

- О криминальной стороне этой смерти мы не будем говорить, милиция разберется, что к чему, мы говорить будем о театре.

- И здесь я не советчик вам. Недели еще нет, как приехал.

- Паша… - Галина Владимировна замолчала надолго, а потом -…Паша. Я, кажется, понимаю, что номенклатурные работники вызывают у тебя изжогу. Думаю, что в твоей судьбе они приложили свою лапу, но теперь не время пузыри пускать. Дело есть дело, должен сам понимать. Театр без хозяина, что дом без крыши.

- Вы меня этой «крышей» хотите?.. Сразу говорю, нет.

- Не надо так категорично. Я еще ничего не предложила. Кури, если хочешь, я кондишен включу. Кофе будешь?

- Пожалуй.

- Я ведь к тебе не с бирюльками – достала откуда-то снизу здоровенную пачку журналов «Театр», газет. И на стол это все «добро» бахнула - Вчера, весь свой законный выходной прессу собирала о тебе, за последние десять лет. Включая «желтую» - все скандальные хроники перелопатила. Составила свое мнение. Молодой, талантливый, ищущий, эпотажный, неустроенный бродяга… продолжать?

- Не вижу пока смысла. Я, скорее всего, уезжаю скоро.

- А как же «Макбет»? Неужели и на этот раз откажешься от постановки?

- Так вы и это знаете?

- Знаю. Как знаю и то, что вокруг этой трагедии много всего темного в истории. Три года назад…

- Да, у меня актриса покончила с собой. Что с того? Не из-за роли же.

- Знаю, что она не леди Макбет играла, а всего лишь одну из колдуний. Знаю, что этой трагедии сопутствуют несчастья.

- Я не верю в этот бред.

- Кто знает… но я не о том. Здесь трагедия случилась раньше. Марк Яковлевич знал, что ты хочешь?

- Нет, я сам этого тогда еще не знал.

- Тем более. Видишь. Трагедия произошла до, а значит… да ничего это не значит. Во имя памяти Штрайна ты просто обязан поставить «Макбета». Со своей стороны поддержку гарантирую. Буду ходатайствовать о твоем назначении на пост художественного руководителя театра. И этого хотел Штрайн, он мне звонил в четверг вечером. Хватит, может быть, бегать по стране?

- Нет! Не хочу.

- Не хочешь или боишься?

- Какая разница?

- Слушай меня. Никуда ты не уедешь, пока не поставишь «Макбета». Если захочешь, то и «Биографию». Временем не ограничиваю. Пока назначаешься «временно исполняющим обязанности». Приказ сегодня будет. Я тебя из города не выпущу, понял? Надо будет, губернатору позвоню, кордоны на всех дорогах поставлю. А после премьеры еще поговорим. Давай пить кофе. А лучше, пошли-ка обедать в нашу столовую. Пропуск для тебя заказан постоянный. Денег если нет, в долг кормить будут, после рассчитаемся. Я позвоню Ольге Ивановне, чтобы она аванс тебе выдала. Смотри у меня, я баба цепкая. Еще и женим тебя здесь, по всем статьям захомутаем…

- Я еще не сказал да.

- А мне оно нужно, твое «да»? Мне нужно, чтобы у города оставался хороший театр. И он будет!

 

Под окном три коротких автомобильных сигнала. Из кабины древней «шестерки» рука, большим пальцем показывает в землю, спускайся, мол. На часах шесть ровно. Точен, как… прогноз погоды на Луне.

- Куда едем?

- А куда хочешь?

- Я никуда не хочу.

- Тогда поехали ко мне. Водку пьешь?

- Теплую? Из мыльницы? Наливай!

- Не спеши. Сейчас затаримся сперва. А потом...

- Работа закончилась на сегодня?

- Я знаешь, как определяю «счастье»? Счастье - это когда утром очень хочется на работу, а вечером очень хочется домой. Я домой хочу. Хоть он и пуст. Год назад маму похоронил. Так что, пока… пуст.

- Ладно, Иваныч, гони. В школе тебя, небось, Чапаем звали?

- А то. И сейчас тоже… горжусь тем, что плавать умею.

- Я на твоем месте, еще усы бы отпустил.

- Не растут, зараза. Так, перья какие-то…

- А чего тебя в ментуру понесло?

- Гены. Еще мой прапрадед был жандармом, стачки всякие разгонял. Ну, и остальные предки тоже…

- Надо же. А я не знаю толком, кто мои деды…

- Тоже, верно, не лыком были прошиты.

- Может быть. Так что ты от меня хочешь узнать?

- Не спеши о деле.

- Дело у нас одно – найти эту сволочь, что Штрайна грохнула. Есть что-нибудь новое?

Возле универсама, на стоянке затормозили.

- Потом. Все. Приехали. Сиди в машине, я быстро.

- Я с тобой.

- Сиди. Я угощаю на правах хозяина. В следующий раз твоя очередь, понял? Сиди.

Строев зашел в магазин, а я открыл дверцу, в машине было душновато, и закурил, поставив одну ногу на тротуар. И только проводил взглядом, проходивших мимо двух девчушек-щебетушек, они, увидев мой синяк, захихикали и бросились бежать, как к машине подкатил на роликовой доске пацан лет четырнадцати, худой и черный от загара.

- Дядь!

- Чего тебе? Отвали, закурить не дам, не проси!

- Да и не надо. У самого есть. Тут тебе записку просили передать, вот и все.

- Кто?

- Да, один тут пидор… только что вон там, у киоска стоял. Сказал, что червонец дашь.

- С чего ты взял, что он голубой?

- Он меня за задницу ущипнул, гад.

- Стало быть, педофил, говоришь… ну, давай записку.

- Короче, мужик, червонец однако давай!

- «Примус покупать надо»? Не дам. Подотрись своей запиской.

- Какой примус? А... это из кина. Да, ладно, не моя она. Держи. Не получилось. С него я все равно червонец содрал. За сервис…

- Коммерсант хренов.

- Да, ладно…

Встал на свою доску и укатил. А я развернул косо оторванный из ученической тетрадки листок и прочел корявые буквы. Левой рукой писали, точно.

«Убийца!!! Убирайся, сволочь, из города. Иначе здесь и похороним!». И знаки препинания все соблюдены. Грамотный. Точно, не «братки», у них в слове «еще» были бы четыре ошибки…

Свернул я маленький, длинный кулёк из этой бумажки, Надел этот «кулек» на средний палец, поджег и высоко над машиной поднял палец. Держал, пока не стало обжигать. Если подонок этот где-то рядом, должен был видеть эту… да хрен с ним, мальчишескую выходку. А тут и Строев появился.

- Спички детям не игрушка. Ты решил машину спалить?

- Развлекаюсь немного. Проверяю, с какой стороны ветер дует. Похоже, что из чьей-то задницы.

- Держи пакет, юморист. Я литр взял, хватит? Тогда, поехали.

Литруху, опять таки «Ржаной» засунули в морозилку. И пока Строев резал огурчики, помидорчики, ветчину и селедочку из вакуумной упаковки, я немного огляделся. Обычная холостяцкая однокомнатная «хрущоба» средней тяжести сохранности. Все рационально, ничего лишнего. Крутой только видешник и музыкальный ящик.

- По вечерам бардов слушаю – как-то даже застенчиво, с улыбкой выглянул из кухни Строев. – Если хочешь, поставь чего ни то. Визбора, быть может.

- Да ну, их к лешему. Душа горит, четыре дня уже сухой.

- Во, блин, богема! Четыре дня… х-мм… да у меня уже все готово. Стул бери и топай сюда. На кухне только одна табуретка. Я наливаю.

- Валяй.

- Давай старика помянем. Я буду стоя.

- Давай. Ну, пусть земля ему будет пухом.

- Так еще рано говорить, не похоронили же еще.

- Все равно. За старика.

Выпили, черняшкой с селедочкой закусили и по второй налили

- Давай, Иваныч, теперь за то, чтоб они на говно изошли, все те, кто…

- Это потом. Они мне живые нужны. Я пока им яйца не поотрываю, пить за них не буду. Давай за нас. За знакомство. За встречу.

- Хороший ты мужик… хоть и мент. Поехали.

- Тебе это дело дали?

- Нет, «Карандашу». Майор есть у нас, следователь Славка Карандашин. Но и я это дело держу в прицеле. У нас один кабинет на двоих. Он не жмется, делится. Мне «Скрипача» оставили и еще кой чего. Остальных двоих мы уже взяли, а этот где-то залег… если только свои не грохнули. Но… найду и, вот те крест, завалю. Рука не дрогнет. За Николая…

- Что там нового по Марку Яковлевичу?

- Вопросов до хрена, а ответов ни хрена. Давай по третьей, а после об этом деле потолкуем. Дежурный тост...

- Заводи. Только Иваныч... за баб мы пить не будем.

- Что так? Моя подруга завтра приезжает. Она здесь постоянно не живет, мне приходится к ней мотаться, аж за триста км. Хочу жениться, да только пока она об этом не знает. Познакомлю.

- Я это дело уже проходил… даже дважды. Хватит. Тебя мой принцип не оскорбит, если скажу?

- Валяй.

- «Весь мир – театр, все бабы – бляди». Принципу следую, только когда пью, а в остальное время… так, ничего, отношусь, сдержано.

- Я пока не дозрел до такого…

- Тогда, давай еще раз помянем Яковлевича… молча. А дальше без тостов погоним, сделаем отмашку и-и-и… и ну их… в Красную Армию.

После третьей основательно закусили. Долго, задумчиво жевали. Каждый о своем думал… потом закурили.

- Ты че, Михалыч, лыбишься? Захорошел, что ли?

- «Мои мысли - мои скакуны... пристрелить не поднялась рука!».

- Нормально сказано. Еще чего-нибудь такое накати.

- А это уже по делу. «Человека охотнее всего съедают те, кто его не переваривает». Надо нам выяснить, кто его не переваривал, определить круг подозреваемых.

- Это по нашим правилам. Иди ко мне напарником.

- Обойдешься. Ты лучше доложи, что уже выяснили.

- Там сразу все непонятно. Вроде двойной смерти.

- Как это?

- Баллистики мудрят, точно не говорят, откуда киллер бил. Только есть еще одна рана. Сзади по затылку, тупым предметом. А потом был выстрел. Выходит, не один был мокрушник, скорее всего, что было двое. Один, скорее всего из соседнего дома… а другой сзади, чем-то тяжелым по затылку…

- А не мог он, скажем, сам после пули удариться затылком?

- В том-то и дело, что не мог. «Карандаш» говорит, что сам по кабинету минут пятнадцать кувыркался, падал… невозможно там так удариться. Тем более, затылком. Получается, что кто-то страховал, контрольный выстрел сделал, на всякий случай.

- Я тоже так подумал. Вопрос кто? Кто заказал? Кому его смерть была нужна? Старику семьдесят пять, и так немного осталось. Кому выгодно, чтобы именно теперь? Ну, и кто исполнитель, конечно?

- Какой ты режиссер не знаю, но дело крутишь нормально. Давай, трави дальше. Я потом тебе свой взгляд…

- Дальше… я тебе один балкончик покажу. В тот день с него одна дамочка, окуляры на окно его кабинета наводила. Я, грешным делом, на свой счет подумал тогда, а теперь… проверишь?

- Пойдет. Еще.

- Можно еще. Плесни. Еще… ты показания Лаврова читал?

- Да там одни «ахи» и «охи»… одни эмоции.

- Мне просто так по театру бродить не след. Попроси своего майора, поэтажку театра добыть. Если кто в кабинете был, а Лавров никого не видел…

- То как ушел среди бела дня? «Карандаш» пусть сам лазит, его это проблемы.

- Точно. Опрокинули.

- Давай. У тебя все?

- Нет. Я кое-что затеял. Делюсь - старый режиссерский психологический прием. Завтра к вечеру, артистов встряхну. Узнаю, кто и как к кому относится. Кто чего хочет и… может, кто и «стукнет», ну и т.д. А ты… или твой «Карандаш» службами и администрацией займитесь. Судя по разговорам, имущественные интересы чьи-то были затронуты. Кто-то хотел… не знаю, казино, кафе или еще что в стенах театра открыть, а Марк был против.

- «Карандаш» в курсе. Мне, выходит, тебе и рассказывать нечего, сам до всего допер. Добавлю только, что вы «на верном пути, товарищи!» Как получилось?

- За Ильича-то? Ничего, для самоделки сойдет. За «Жирика» можешь?

- «Однозначно. Я свои штиблеты собираюсь полоскать в Индийском океане. Однозначно»…

- Ничего, в труппу на «кушать подано», возьму.

- Не пойду. Так, отвлеклись. Я о деле. Я со своим «Скрипачом», да с Кругловым, кажется, с другой стороны к этому делу подбираюсь. Очень похоже…

- За это мы и выпьем.

- Не части. Времени еще навалом.

- Если его навалом, давай его мочить.

Короче, к девяти часам все дела мы свои порешали и бутылка была пуста. Мы твердо решили не продолжать, потому, как впереди нас ждали, завтра печальные, а потом героические дела. Одним словом, завязали. Иваныч, хотел меня отвезти до театра, но я за руль не дал ему сесть. И отправились мы пешком, тем более что жара спала.

Темнело, на бульваре, которым мы продвигались к театру, мелькало много хорошеньких девушек, так что было на что посмотреть. По дороге трепались ни о чем. А тут еще и луна огромная, кряхтя от старости, вылезла на крыши – красота. По этому случаю, я напряг свою память и… не знаю, насколько точно вспомнил, но все же процитировал стиш… одного китайца. Не то Мэн Хао Жаня, не то Ли Бо. И было это уже у здания театра… я для этого даже специально поперся на ступеньки, под колонами у центрального входа... чтобы уж совсем.

 

Среди цветов поставил я кувшин в тиши ночной

И одиноко пью вино, и друга нет со мной.

Но в собутыльники луну позвал я в добрый час,

И тень свою я пригласил - и трое стало нас.

«Но разве, - спрашиваю я, - умеет пить луна?

И тень, хотя всегда за мной последует она?»

А тень с луной не разделить, и я в тиши ночной

Согласен с ними пировать, хоть до весны самой.

Я начинаю петь – и в такт колышется луна,

Пляшу - и пляшет тень моя, бесшумна и длинна.

Нам было весело, пока хмелели мы втроем.

А захмелели - разошлись, кто как - своим путем.

И снова в жизни одному мне предстоит брести

До встречи - той, что среди звезд, у Млечного Пути.

 

- Хорошо. Ей-бо, хорошо. Ты смотри, Михалыч, оказывается и про пьянку можно без мата. С философией даже… надо же! Потом запишу.

- Стихи, Иваныч, это стихия… с ними все можно. И водку жрать, и трахаться… а иногда, если приспичит очень, то и… ладно, это уж совсем высоко.

- Понимаю. Интимное это дело – поэзия. Спасибо.

- За что?

- Да, иногда, хоть на минуту из грязи жизни выбраться на свет.

- И как сказал папаша-червяк своему сыну, тоже червячку, выглядывая из дерьма на свет – «Зато это наша Родина, сынок!». Все. До завтра. На панихиду придешь?

- Не получится. На кладбище подъеду. Спокойной ночи. Хотя, погоди… покажи балкон.

- Какой? А, ну да. Гляди – вон тот на четвертом, второй с того края.

- Отпадает

- Что отпадает?

- Это квартира Марка Яковлевича. А видел ты, между прочим, его жену. Зовут ее Ирина Борисовна, сорок два года. Женаты… черт, были… больше двадцати лет. Это все. В бинокль наблюдала… ревновала даже к столбам, несмотря на его семьдесят пять. А сама между тем…

- Объяснил. Значит, отпадает эта версия. Будем думать… все. Пока.

- Пока.

 

На этом этот день не закончился. На «боевом посту» снова был Матвеич. Разговаривали почему-то шепотом. Только через минуту я врубился, что гроб уже в театре.

Прошел на сцену. Непривычно пахло хвоей. На задекорированном высоком постаменте стоял закрытый гроб. На заднике большая фотография Марка с траурным углом. Та же фотография, что и в фойе – двадцатилетней давности и в гриме. Другой фотки не нашлось, что ли? Я подошел и лбом уперся в гроб.

- Вот такие дела, старик. Думал я, что из тебя неплохой Лир мог бы получиться, а теперь вот приходится тебе короля Дункана «репетировать». И завтра «премьера»… «Далее – тишина», и пусть история тобой занимается. Прощай старик, я успел тебя полюбить. Завтра от меня слов не жди, потому вот сейчас…

Все! Прощай!

Подходя уже к двери, услышал какое-то шкрябанье в комнате. На всякий случай, тихо ключ в замке провернул и резко открыл дверь. Возле одежного шкафа в длинном пятне лунного света сидел Мортон. Он ничуть не испугался внезапного моего появления, только из темноты сверкнул на меня своими желтыми фарами.

Я включил свет и подошел к нему.

- Ну-с, Мортон, чем мы тут занимаемся? – спросил и тут же заметил, что лаковая поверхность дверцы шкафа очень сильно поцарапана его когтями – Ты чего? Казенное имущество портишь?

Мортон даже ухом не повел. Медленно прошел по комнате, вскочил на кресло и тут же на нем развалился, словно говоря – «я свое дело сделал – твоя очередь».

Я открыл дверцу. Вроде все, как и было. Присел на корточки и заглянул в нижнюю полку.

На нижней полке, в самой глубине, в невзрачном пакете лежал какой-то непонятный предмет. Как только я взял эту тяжеловатую штуку в руки, что-то в нем щелкнуло, и, прорвав пакет, он превратился в «клюшку» вагонной старухи!

Значит, говоришь «Тэлэскопична. Складнивается». Только мистики еще мне не хватало. Я же трезвый… почти. Откуда сия хреновина взялась? Когда въезжал... не помню, не смотрел я в нижнюю полку, мне полок верхних для вещей хватило.

Я стал внимательно ее разглядывать. На первый взгляд, вроде зонта-автомата. В два раза толще только. Из дерева только ручка, дальше еще четыре секции, металл. Скорее всего медь или бронза... а может, латунь – не шарю я в этом.

На самом конце этой увесистой «тросточки» вдруг увидел темно-бурое пятно. Что это такое, даже догадываться нужды не было – кровь. Засохшая кровь? Или все-таки ржавчина? Не этой ли хреновиной Марка?.. И зачем тогда мне подкинули? И эта дурацкая записка? Все к одному. Думать будем завтра. А пока…

Я попробовал ее сложить, как зонтик. Получилось. «Клюшка» снова стала короткой, что-то около сорока сантиметров. Положил ее обратно на нижнюю полку, дверцу плотно прикрыл. Потушил свет, быстро разделся и, скинув покрывало, бухнулся на кровать.

- Все, Мортон, спим. Не вздумай лезть ко мне в постель – удавлю.

 

 

5.

Ночью пошел дождь. Крупные капли выстукивали по жестянке за окном барабанную дробь, наполняя и без того неспокойный сон, тревожными ритмами. Когда уже рассвело, дробь сменилась шорохом листвы, автомобильных шин по асфальту, гулкими шагами прохожих.

Я проснулся от ругани водителя остановившегося под окном троллейбуса, у которого соскочила дуга, и он долго ставил ее на место - «Работнички, мать их, не могут ничего до конца доделать, каждый раз приходится искру ловить»… - утром слышимость идеальная.

Кота в комнате не было. Если бы не печальные сегодняшние дела, то еще пару-тройку часов придавил бы. Но надо вставать, доставать единственный темно-синий костюм, рубашку, галстук. Нет, пожалуй, рубашку и галстук не надо. Есть черная безрукавка – пойдет. Хорошо, что после дождя стало намного прохладней, да и теперь небо заклеено серой облачностью, представляю, как в жару в костюме было бы…

В дверь постучали.

- Минуту – подал я голос. Не торопясь, встал, натянул спортивные штаны, подошел и открыл дверь – входите.

Вошел директор театра Геннадий Петрович. А я вдруг подумал, что если бы ему, скажем, пенсне на нос, волосики начесать, то стал бы он отчаянно похож на Булгаковского профессора Преображенского, каким его в фильме Евстигнеев играет. Разве что несколько моложе, но здесь уже время поправит.

- Прошу прощения за ранний визит, простите, что разбудил.

- Ничего, я уже проснулся и думал вставать. Проходите. Стул один. На кресло не советую, кот ночевал.

- Мортон? Надо же... Я-то уже давно на ногах… точнее и не ложился вовсе. Забот с похоронами очень много, венки, музыка… хорошо еще, что город много на себя переложил.

- Я понимаю.

- Павел Михайлович… я, собственно, вот по какому вопросу...

- Извините, я закурю.

- Да-да, конечно…

- Слушаю внимательно.

- Да-да, сейчас… я принес повязку для вас, и если вы вдруг захотите у гроба в карауле…

- Захочу, спасибо. Только прошу, на митинге мне слова не давать, не смогу.

- Я понимаю… ну, вот… вот, собственно, и все. - И что-то медлил с уходом.

- Геннадий Петрович, мне кажется, что вы шли ко мне не только для того, чтобы повязку… сказать еще что-то хотели? Или я ошибаюсь?

- Да-да, хотя, простите, нет. Не знаю, может быть после… только…

- Только, что?

- Моей вины…

- Геннадий Петрович, никто вас и ни в чем не обвиняет, с чего вы?

- Как? А как тогда вот это?

Чуть дрожащей рукой протянул мне бумажный комок, до этого зажатый в кулаке. Я развернул, расправил узкую, в восьмую листа, полоску и прочел - «Убийца!!! Убирайся, сволочь, из города. Иначе здесь и похороним!». Знакомые «посылы». Бумага другая, с компьютера на принтере сбацано… остальное, все, тоже самое, слово в слово, даже запятые.

- Откуда это у вас?

- Вчера, вот… в собственном кармане обнаружил. Я понимаю, что мы в театре и…

- Не понял, при чем тут…

- Артисты, понимаете, они… но это безобразная и злая шутка… и непростительная… не понимаю, как так можно…

- Вот и не будем прощать… найдем.

- Да, мы с Марком Яковлевичем не ладили порой, но это работа, я администратор, он творец… но чтобы вот так вот… как так можно?!

- Геннадий Петрович, успокойтесь, на сколько это, действительно возможно, и после похорон завтра, а лучше послезавтра мы с вами посидим, подумаем, что к чему. Нам надо поближе познакомиться. Вопросов у меня к вам много по работе. Договорились? А прокламацию оставьте мне, хорошо?

- Да-да, хорошо… послезавтра. Утром я буду у себя. А панихида будет через два часа, в одиннадцать начало.

- Спасибо, я помню.

Он ушел, а я, уже бреясь, почему-то из «Лира» строчку вспомнил - «бедное, голое двуногое животное»… Относилось ли это к Геннадию Петровичу или же к моей помятой со сна роже, с начинающим сходить синяком, не понял.

 

В наше время даже режиссеру приходится считать. Правда, арифметика простая. Социологические исследования говорят нам, что количество потенциального театрального зрителя, в зависимости от региона, колеблется от 2 до 3 процентов от общего количества населения. À propos, маловато. В совковое время было от 5 до 7. В городе Никольске, с ближайшими «поселениями», по последней переписи около 250-ти тысяч жителей. По самым радужным меркам, театрального зрителя здесь наберется что-нибудь возле восьми тысяч человек. Зал вмещает 450. При хорошей рекламной раскрутке, спектакль может выдержать до двадцати представлений, т.е. два представления в месяц в течение сезона. Дальше его нужно снимать с репертуара. Для «более-менее» нищего существования, театр должен иметь в репертуаре не менее 20 постановок и каждый год обновлять репертуар на треть. Печальная арифметика. Работа, прямо сказать, на износ. И все имеет тенденцию снашиваться, приходить в негодность. В том числе и театр… металл снашивается, а здесь живые люди…

Смерть Марка - самое громкое убийство в городе за несколько последних лет. В этом городе, как и везде по стране идет передел власти, как и везде, взрываются автомобили, а предприниматель является хорошей мишенью. Но я, честно говоря, не предполагал, что убийство работника театра вызовет такой резонанс, и на прощание со Штрайном придет столько людей. Неприятная мысль, но смерть его, увы, рекламой мне послужит, как ни горька сама эта мысль… да еще при гробе.

Я стою с черной повязкой у гроба, а мимо по сцене, из кулисы в кулису проходят люди. Зрители, поклонники, знакомые и незнакомые. И уже второй час подряд. Десять минут назад, перед тем как встать на эту печальную «вахту», я выходил на крыльцо театра – конец очереди терялся где-то на улице ХХ11-го Партсъезда.

От этой «арифметики» и размышлений меня отвлекает знакомое лицо в очереди пришедших проститься с покойником. Первым моим желание было сейчас же кинуться вслед за уходящим. Он просто обязан получить обратно мой синяк с хорошим «приложением». Не знаю, что меня удержало на месте. Скорее всего, нежелание шумного, скандала с дракой. Вероятно, в лице я здорово переменился. Тут же подошел ко мне кто-то из актеров... кажется, Соколов, и деликатно сменил меня на посту. Я выскочил из театра и долго искал глазами этого ублюдка. Какого… ему здесь-то понадобилось? На меня хотел еще раз глянуть? Ничего, еще увидимся, я такие «штучки» не забываю…

Очередь заметно поубавилась, уже был виден конец. Еще минут тридцать-сорок и все. Я покурил и вернулся на сцену. Пристроился где-то в углу и стал наблюдать. Если вначале на установленных стульях для родственников сидело, кроме вдовы, пять человек, то теперь прибавилось еще трое. К Ирине Борисовне я уже подходил с соболезнованием. Тогда меня неприятно поразило, что скорби на лице этой дамочки, той самой «балконной киски с биноклем» я не обнаружил. Более того, бледность на лице с темными кругами вокруг глаз, оказались лишь тщательным макияжем, меня этим не обманешь. Она, томно протянула мне руку в знак благодарности и так при этом на меня сверкнула глазами… правда, тут же и опустила, что я сразу не поверил ее «вдовьей роли». Я всегда безошибочно угадываю значение такого взгляда. И это рядом с гробом мужа. Стерва. Выходит – «в сорок пять – ягодка опять»? Меня подмывало шепнуть ей на ухо, что «сухофрукты» лишь в компоте употребляю. Сдержался еле.

И вот теперь я решил еще понаблюдать со стороны. Причем не только за вдовой, но за ближайшим к ней окружением. Эти наблюдения наводили на кое-какие мысли, и я их тщательно «записывал на страницах своего сердца»… откуда выскочила цитата, сейчас не вспомню. Точно, шекспировская, из «Гамлета» быть может.

Все три новых родственника оказались молодыми людьми, явно студенческого возраста. Нет, один парился в солдатской гимнастерке, явно «салага». Второй, постарше. И где-то его уже я видел... не помню. А вот девица… в черном закрытом платье и с черной же косынкой сидит низко, чуть не до колен наклонив голову, лица не видно, темненькая…

Сзади у меня над ухом задышали шумно. Я оглянулся. Геннадий Петрович. За эти несколько часов он появлялся тихо то здесь, то там, давая какие-то распоряжения, после которых «мизансцена» непременно менялась. Действительно, неплохой администратор.

- Павел Михайлович, у меня, кажется, появилось предположение, насчет той записки…

- Все потом, Геннадий Петрович. Вы думаете на кого-то из актеров, я тоже, после все обсудим. Теперь же мне скажите, кого из родственников вы знаете здесь?

- Всех. Значит так. Начнем с вдовы. Справа, теща, т.е. ее мать. Далее тесть… Им обоим по шестьдесят пять, вы понимаете, моложе зятя? Далее… две младшие сестры Марка Яковлевича. По другую сторону - двоюродная сестра Ирины Борисовны с мужем, и двое молодых людей это их дети, Максим и Александр. Та девушка, что с краю, это… единственная дочь Марка Яковлевича. Учится в Москве, с ними не живет, приезжает редко. Так вот я и думаю...

- Так сколько же лет Ирине Борисовне?

- Возле сорока трех-четырех… вот так. Соответственно, дочери двадцать один.

- Муж двоюродной сестры… свояк или как там… он кем и где?

- Александр Сергеевич Еремин. Один из первых кооператоров, еще в начале перестройки появился, цеховик. Ну, теперь-то у него, офсетная фабрика, цех стиральных порошков на химкомбинате, еще что, я не знаю… много. На похороны лично мне в руки выдал пять тысяч долларов, без расписки. Но я провел всю сумму, как полагается. Полный отчет по затратам, если потребуется, у меня завтра будет на столе…

- Спасибо вам, Геннадий Петрович.

- Так, похоже, пора заканчивать панихиду и ехать на кладбище. Ваше место в служебной «Волге» театра.

- Я, пожалуй, лучше с артистами в автобусе поеду.

- Понимаю… может так и надо. Да, Ирина Борисовна пригласила вас после кладбища к ней на квартиру. Помянуть Марка Яковлевича.

- Вас пригласила?

- Меня, нет. Не удостоился. Да я бы отказался и сам. Мы уж здесь сами, в театре помянем.

- Тогда и я с вами.

- Павел Михайлович… конечно, дело ваше, но на вашем месте… извините, зарапортовался…

- Я подумаю.

- Подумайте, подумайте… – и зашептал вдруг. – Я догадываюсь, кто записку подкинул… ах, да-да, я помню, помню… потом, конечно, все потом.

Еще один интриган нашелся.

 

Я напрасно сел в автобус с артистами. Как только я вошел, разговоры все смолкли и вокруг меня, сам собой образовался вакуум. Причем не только физический – спереди, сзади и сбоку свободные места, хотя на последних сиденьях явно было тесно. За всю дорогу до кладбища, только совсем молоденькая актриска - «снегурочка», Женечка Круглова робко, по-ученически, спросила.

- Павел Михайлович, вы уже смотрели мой листочек, я сдала на вахту, как вы просили?

- Нет, Женечка, не успел пока. Ночью посмотрю. Спасибо.

- Не за что. Вы же просили, вот я и…

- Все равно спасибо. Ты сколько лет уже «Снегурочек» играешь?

- Со школы еще, а откуда вы?..

- Глаза имею.

И все. Стена отчуждения между мной и труппой. Конечно же, я был для них чужаком, я не был из их стаи – бандерлоги не приняли меня... пока принюхиваются. Я по своей глупости надеялся, что смерть Марка, наоборот, даст возможность каким-то образом собрать коллектив, не подчиняя силой и властью, но на волне общего несчастья, добиться единодушия… или хотя бы сочувствия. Но это было их горе. И только их. И они тщательно лелеяли его, отгораживаясь от меня плотной стеной. Может быть, я преувеличиваю, но мне так казалось. Еще я догадывался, что между ними тоже нет единодушия, тоже «каждый сам за себя», и в этой новой ситуации, идет меж ними молчаливая война за место под светилом. Так и хотелось сказать - «господа, мест под солнцем хватит всем, но у каждого ли из вас есть средство от солнечных ожогов? Жаль, что вы не понимаете того, что на сегодня я для вас это самое средство». Глупо конечно бы прозвучало… «самоуверенный щенок» и «Акелла промахнулся» - вот что бы они подумали и больше ничего…

Одним словом, всю дорогу, я в таком же духе «разговаривал» с ними. Может быть, каждый из них тоже что-то «говорил» мне, но мы еще не научились слышать друг друга. Наверное, рано еще. И пока у меня есть в душе бездоказательные подозрения, что кто-то здесь, в этом автобусе сидящий, если не сам, то каким-то образом способствовал гибели Штрайна… лучше помолчать.

 

Подъезжая к кладбищу, заметил машину Василия. И пока все выгружались, снимали с машины гроб, разбирали венки, составляли процессию, я подсел к нему.

- Привет, Чапай. Не раскисай, ты же мужик – все мы там будем.

- Привет. Я не раскисаю. Подруга приехала, успел поссориться. Баллистики странный вывод сделали, и вообще… хреново на душе.

- Мы вроде бы вчера не перебрали.

- Да все едино, хрен редьки не слаще.

- Зато длиннее. А с подругой… здесь тебе я не советчик. Как поссорились, так и помиритесь… ночка темная, страстная все выровняет. Дальше еще круче пойдет.

- Да я с ней пока не…

- Надо же? Извини, друг, промашку допустил. И чего ждешь?

- Пока не получается.

- Нет контакта? Бывает и такое. Не унывай, первая ночь всегда только одна бывает, дальше одни повторы. Так что можно и не спешить. Не будем на кладбище ударяться в такие материи. Так что там баллистики твои?

- Заключение. Стреляли не из винта, а из ствола с глушаком с 2-2,5 метров. А это означает, что все-таки сначала ударили, а потом сделали контрольный выстрел. Но гильзы нет. Такие вот дела. Да, вот еще. Поэтажка театра, я копию снял в БТИ. Держи.

- Давай, посмотрю на месте. Значит, думаешь, все-таки, в кабинете ждали?

- Выходит так. Только как потом незамеченными ушли… или ушел? Если все-таки, был один? В фойе недалеко, рядом с кабинетом Лавров болтался. Может быть, его рук дело?

- Кишка тонка. Это не он.

- Будем искать.

- Все. Пошли прощаться.

- Извини, Михалыч, не пойду.

- Что так?

- Понимаешь… здесь она.

- Кто?

- Подруга моя. У нее горе, а я тут со своими…

- У всех горе. Надо идти – нехорошо.

- У нее, особое – она дочь.

- Чья?

- Марка Яковлевича дочь.

- Ни… т-а-к… связал теперь. Вспоминаю, что-то он такое говорил… ты у него что, благословения просил? Ё-мое... Иваныч, надо идти все же. Потом будешь жалеть всю жизнь, что не простился…

- Я лучше в церкви панихиду закажу. И сам постою.

- Вот новости еще… с тобой скучно не бывает, чем дальше, тем... Ладно, сиди, пошел я. Подождешь?

- Дождусь.

Я уже вышел из машины, когда вдруг вспомнил, что забыл рассказать «Чапаю» про «клюшку». Хотел, было вернуться, но тут же и передумал. Орудие убийства, как улика, пока не известен хотя бы один подозреваемый, ничего не даст следствию. Для них она пока бесполезная штука, а мне может пригодиться. По крайней мере, попробую сам разобраться в этой «мистике».

Когда я, двигаясь навстречу звукам похоронного марша, нашел могилу, гроб уже успели опустить. Родственники стояли отдельной группой. Дочь Марка Яковлевича стояла отдельно по другую сторону от могилы. Присутствующие брали по горсти земли и, бросая на гроб, отходили в сторону. Я, кажется, одновременно с дочерью Марка нагнулся и взял комок сыроватой глины. И бросили мы тоже одновременно. И в то же самое мгновенье, я, наконец, увидел ее в лицо. Сказать, что я «остолбенел», означало бы вообще ничего не сказать – я… слов не подберу, да черт с ними - это была Валентина! Вот как не верить после этого романам, в которых такие встречи на каждой странице?

Я понял, почему не узнал ее в театре. Мало того, что видел только ее согбенную фигуру, но и «ёжик» ее теперь был черный. Из «солнечного» в «траур» успела перекраситься.

Она тоже увидела меня. Со стороны, должно быть, выглядела странной эта возникшая «немая сцена». Неизвестно, сколько секунд она смотрела на меня со странным удивлением. А у меня в голове лихорадочно пронеслось, что тогда в вагоне я говорил ей, что еду в Никольск, работать в театре… точно помню… она тогда уже знала…

Валентина перевела взгляд куда-то мне за спину, и как-то странно дернув подбородком, по всей вероятности, за сегодняшний день впервые, заплакала, уткнувшись в носовой платок.

Я оглянулся. В полушаге от меня стоял растерянный Василий и во все глаза смотрел на Валентину. Не выдержал, все же пришел. Я взял его за локоть.

- Давай, Иваныч, заканчивай дело и пошли. Больше нам здесь делать нечего.

Обратно в машине мы ехали втроем. Молчали всю дорогу.

Уже у подъезда дома, Валентина, открывая дверцу, сказала

- Спасибо, Вася. Паша, я знаю, что мать пригласила тебя зайти к нам… зайдешь?

- Нет, Валюша, я не пойду. У вас там семейные дела, а я… мы лучше с Иванычем сами.

- Как хочешь. – Сказала тихо и вышла. А мы выехали со двора.

- Иваныч, ты тормозни где-нибудь. У меня сигареты кончились, да и литруху взять нужно, моя очередь.

- Вы знакомы оказывается? – Я ждал этого вопроса, совесть моя была чиста, (кто ж мог знать), потому ответил спокойно.

- Из Москвы в одном купе ехали. Познакомились. Но она ничего ни об отце, ни о тебе не говорила. Так что сегодня для меня чуть столбняком не обернулась эта встреча.

- Ну и…

- Что и? Я о ней не узнаю ничего. Ни где живет, работает, где учится, словом, ничего. Так, в дороге трепались ни о чем... стихи читали.

- Она на литфаке в МГУ. Живет у теток, в Малых Горках. Это триста километров отсюда. С ними на похороны приехала.

- А что ж не с родителями?

- Не ладит с матерью… не знаю, не говорила.

- Понятно.

- Понятно! Что понятно? Что тебе может быть понятно?!

- Не ори! Чего вдруг разорался? Совсем охренел мужик. Ревновать надумал.

«Чапай» резко затормозил и остановил машину. Точно в том же месте, у того же магазина, что и вчера. «Ревность ревностью, а дело глухо знает», подумал я. Вслух же сказал

- Если ты думаешь, что за полторы ночи в купе, со старыми пердунами в попутчиках, что-то…

- Ничего я не думаю. Извини, сорвался. Просто видел, как на тебя она …

- Дурак, ты, все-таки, «Чапай». Это она тебя увидела. Меня же просто не ожидала здесь еще раз встретить. Вот и все. Короче, кроме пузыря, что брать? У нас закуска осталась или еще добрать?

- Что-то есть еще. Смотри сам.

- Сегодня бардов твоих мы будем слушать. У тебя «Трофим» есть? У него про гаишников есть клевая вещица…

 

Посидеть толком не получилось. Только помянули, звонок. Вызвали на службу капитана Строева. Он уехал, а я до самой темноты бесцельно шатался по городу, пока ноги не загудели. На душе погано было, но больше я не пил.

Служебный вход был закрыт и я долго жал на звонок. Потом начал барабанить в дверь. Мне открыл молодой парнишка.

- Вас, Павел Михайлович, я уже и не ждал сегодня. Извините, звонок не работает, завтра займусь. – Закрыл за мной дверь и пошел за конторку, тут же взял в руки раскрытую книгу.

- А ты кто?

- Я Константин. В театре художник по свету, а еще вот здесь подрабатываю. Сутки через двое. Здесь артисты для вас листочки оставили, было велено вам передать.

- Спасибо, давай. Где шнуровался? – спросил, увидев у него на руке наколотую группу крови.

- ВМФ. Мурманск. Подлодка «Тайфун». Электриком.

- Ясно. Значит, ты у нас по свету? Понадобишься скоро.

- Жду. Недавно, в мае, аппаратуру новую купили, пока не вешал.

- На днях решим, что куда… дыммашина есть?

- Только с легким дымом.

- Тяжелый нужен будет, чтоб стелился.

- Достанем, не проблема. Есть ребята в городе по дискотекам. Партитура сложной будет?

- Упаришься. Готовься, ты – в спектакле главный.

- Это хорошо. А то я что-то заскучал тут.

- Как здесь прошли поминки?

- Да так… нормально. Директору стало плохо, «скорая» увезла. После этого почти все сразу разошлись.

- А ты говоришь, нормально. Перепил?

- Вроде нет, не знаю.

- Спокойной ночи.

- И вам спокойной…

 

Мортон сидел на подоконнике. Я знал, что он сегодня будет меня ждать и отоварился в ночном магазине.

- Привет, бродяга. Ждешь? Правильно. Все тебя забыли. Треску трескать будешь? Ну, еще бы… погоди, дай хоть пакет развернуть.

Листочки положил на стол, для верности солонкой придавив. Потом достал из пакета большую свежую рыбину, отрезал приличный шмат от хвоста, остальное, кинул в морозильник. Положил порцию на чистое блюдечко и поставил на пол.

- Извольте, граф. Жрать подано.

Кот неторопливо, без суеты, подошел и понюхал. Осторожно взял зубами рыбину и стащил с тарелки на пол.

- Нет, Мортон, ты не граф. Так – подзаборник, помоечник. Ладно, жри.

Я решил «творчество» артистов отложить до утра, и пока закипал электрический чайник, достал из шкафа «клюшку». Сначала сделал себе кофе, а потом стал внимательно исследовать орудие убийства. Теперь-то я без особого труда нашел кнопку, с помощью которой, эта штука удлинялась. На первой после ручки секции обнаружил круглое клеймо «Scotland 1607». Шотландия, аж семнадцатого века. Век Шекспира. Не хило. Антиквариат. Уже зацепка. Остается только справки навести - что это, и откуда. И, главное, кто мне эту «свинью» подложил. Ну, не старуха же, в самом деле. В вагоне от духоты могло померекаться… но всему должно быть объяснение…

Пока я занимался исследованиями, Мортон прикончил рыбину, и, задрав хвост, отправился к двери туалета. На пороге он мявкнул, не то в знак благодарности за угощение, не то, предупреждая меня о чем-то.

И, действительно, не успел я убрать на место «клюшку» и бросить рыбьи кости в пакет с мусором, как в дверь раздался мелкий дробный стук... ногтями. Я дверь не закрывал, а потому сказал негромко.

- Валя, там открыто.

Не зная, сразу угадал. На пороге стояла Валентина. Все, что успел подумать - что завтра это здание превратится в улей, жужжащий, жалящий. Еще «Чапай» возник… еще, что это не совсем, о, Господи, прилично… «и башмаков не истоптав, в которых шла за гробом»... отца, но все же... - и дальше ничего с собой не мог поделать.

Я целовал ее, одновременно раздевая. Она нашарила рукою выключатель. Дальше…

- Нам этот свет не нужен.

- Да, конечно, да, да, да…

- Пусть ложе освещает нам Луна.

- Да, пусть сводница ночная светит.

- Еще. Целуй вот здесь… стихи Бодлера помнишь?

- Немного, строчек пять не более того…

- Припомнинай быстрее, пока я не готова.

- Сейчас рискну.

- Потом твою постель...

- Сказать хотела, нашу?

- Нашу, «Цветами зла» я до краев наполню этой ночью.

- Уже припомнил я…

- Иди ко мне скорее… я поплыла…

Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,

Тебя, великую молчальницу мою!

Ты - урна горести; ты сердце услаждаешь,

Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,

И недоступнее мне кажется в тот миг

Бездонная лазурь, краса ночей моих!

Я как на приступ рвусь тогда к тебе, бессильный,

Ползу, как клубь червей, почуя труп могильный.

Как ты, холодная, желанна мне! Поверь, -

Неумолимая, как беспощадный зверь!

 

Утро… место действия все то же.

- Что будет дальше?

- Дальше?

- Да. Что с нами дальше будет?

- С нами?

- Черт возьми… прости. Вопросом на вопрос всегда привыкла утро начинать?

- А разве утро?

- Ну, вот, опять…

- Ну, хорошо. А дальше… с нами… ни-че-го. «Далее – молчанье» - я правильно из «Гамлета» цитату привела? Не будет продолжения, мой милый. Ни к чему. Спасибо за ночлег, все было очень мило. И даже чашка кофе на столе. Давай ее сюда. Спасибо. Ты был неотразимый этой ночью. Но на love story даже не надейся… это не роман сентиментальный, бабский, это – жизнь. Она груба. Через неделю в Москве уже я буду. А тебе… здесь предстоит еще в дерьме копаться.

- Театр называешь ты…

- Помойкой тухлой. Я вышла из нее. Я здесь росла и знаю.

- Но твой отец считал театр…

- Храмом. Отца не трогай. До сих пор я не могу поверить… увы, за наивность свою так пострадал жестоко.

- За наивность?

- Ну, вот теперь и ты – вопросом на вопрос… отец чудак, и абсолютно непрактичный… был. Хоть и немец

- Он немец? Я думал, что он еврей. Мне, впрочем, все равно.

- Поволжский немец. Но лучше уж был бы он евреем и мог бы все иметь... он не говорил с тобою о...

- О тебе? Нет. Я только возле гроба узнал, что у него есть дочь...

- Странно. А эта стерва мне...

- За что свою ты мать так ненавидишь?

- Откуда взял?..

- У меня глаза на это есть…

- Наверно, потому, что я… так на нее похожа, как ни странно. А она, себя я, сколько помню, постоянно рога отцу ветвистые растила. Я даже, тебе смешным покажется, быть может, учась наверно в классе во втором, своею детскою рукой, ему писала анонимки. Где, с кем, когда… тебе понятно это? Я не знаю, кто у нее теперь, но думаю, что в смерти отца ее вина не на сто, на двести тянет… и если, сегодня же я не уеду, ее я за отца, урою, точно.

- Да…

- Вот тебе и да. Я в туалет хочу, ты отвернись, я не одета.

- Да…

- Задакал… отвернись, прошу, как человека. И окно закрой, не сцена здесь.

- Но этой ночь ты была…

- Твоею музой. Не более того. Уже благодарила...

- Тебе я тоже благодарен за эту ночь.

- Была Луна, теперь же солнце светит. И что казалось поэзией, теперь порок и похоть.

- А может, то была сама Любовь?

- Смешить меня не надо. Давно я в этот бред не верю. Я твой шампунь беру.

- Бери. Теперь я понимаю, кажется, «Чапая».

- Плохо слышу. Василия? Не знает даже вкуса поцелуя он. Но, впрочем, говорят, он мент хороший. И вероятно, друг он неплохой. Не для меня, конечно, для тебя. На него ты положиться можешь, как на себя, он если захотел, то своего достигнет... только не меня. Здесь кран у душа подтекает, знаешь?

- Видел. Скажи… ты выросла здесь, в этом зданье.

- Во второй кулисе, коляска моя еще стояла.

- Тогда скажи, из кабинета Главного, как можно невидимкою театр покинуть.

- Запросто. Короче, покажу.

- На этом плане покажи.

- Вот так. По лестнице за сценою в подвал. Потом служебный въезд, склад декораций старых во дворе. А там, в углу на складе есть лесенка наверх и через крышу склада вниз, в соседний двор. Элементарно, Ватсон. Ты решил поймать убийцу? Браво! Отца ты этим не вернешь, а сам нарваться можешь…

- Мне не впервой со злом... И мы еще посмотрим. Я уже завелся…

- Ты лучше «Макбета» поставь и здризни поскорей отсюда, пусть прахом все идет здесь. Где сумочка моя? Духи?

- Ты и без духов…

- Не надо мне «ля-ля» травить. Я побежала. Пора, автобус ждать не будет.

- Когда теперь мы?..

- Я сказала, не надейся даже. Но на всякий случай… Китса Джона стихи зубри… посмотрим.

- Я Китса Джона не люблю. Слащав, сентиментален.

- Тогда на выбор – Франсуа Вийон или Федерико Лорка... Верлен пойдет...

- Куда не шло...

- Пока.

- Пока… пока… пока…

 

Этой же ночью в больнице умер Геннадий Петрович. Обширный инфаркт и… сильнейшее пищевое отравление, несовместимое с жизнью. Ничего в этом не понимаю…

Две смерти вокруг меня и этого несчастного театра всего за одну неделю? Не много ли? Но в это утро, об этом я тогда еще не знал.

 

 

6.

И двух минут не прошло, как Валентина ушла, я только успел просмотреть два листочка с распределением ролей, как новый визитер нагрянул. На часах 7.30 было.

- Можно?

- Вошли уже.

- Майор Карандашин. Вячеслав. Я это дело взвалил на себя…

Этот может. Плотный мужик, лет сорока. Залысины еще больше открывают и без того мощный лоб. Какой он «Карандаш», я думаю, «Сократ», не меньше,

- Я в курсе, майор.

- Можно просто Слава. Духами тянет. Я встретил на выходе. Ничего… это дочь?

- Ты куришь, Слава? У меня закончились.

- Бери. И сразу к делу. Мне Строев передал, что я могу рассчитывать на помощь с вашей стороны.

- Павел. Можно просто – Паша.

- Паша. Так я могу?

- Пойдем. Вот поэтажка, «Чапай» мне передал. Пойдем, посмотрим.

Это только непосвященному, кажется, что театр полон лабиринтов. Все гораздо проще и рациональней. Уже через три минуты мы, взяв ключи на вахте, спустились вниз за сценой, и вышли в небольшой двор театра. Открыли склад и долго в темноте шарахались, пока нашли выключатель. Вот здесь действительно был «лабиринт из веков и народов», в виде наваленных декораций от разных старых спектаклей. В конце концов, нам удалось добраться до самого дальнего угла склада. Лесенки на крышу не было. Вернее, от нее остались лишь следы от газосварки – обрезана. Наверху, под потолком дверка под крышей тоже хорошо заварена. Тупик. Нет выхода. Для верности еще походили по двору, попробовали через стену и ворота. Нулевой результат, да и стена с воротами выходит на проезжую часть, мог кто-нибудь видеть. Походили еще по театру, благо, что рано еще было, никого не встретили. Проверили все входы и замки на чердак и крышу. Все было закрыто и даже успело, паутиной зарасти. Нам ничего не оставалось делать, как вернуться ко мне в комнату.

- Слава, ты завтракал?

- От кофе не откажусь.

- Тогда сам наливай, как нравится. Что будем делать?

- Паша, самое главное, ты сам в это дело не лезь. Серьезно советую. Если какие соображения появятся, звони, вот номер. Я наслышан, что ты боевой, но лучше не надо. Мы сами. Ты своим делом занимайся.

Я неожиданно легко согласился.

- Мне что? Своих дел по горло. К двадцатым числам сентября спектакль должен выпустить, а что тут осталось – ничего, считай.

- Вот и хорошо. Договорились.

- Только… если можно только… в курсах меня держите. И еще совет, если можно?

- Валяй.

- Короче. Не мешает установить наблюдение за вдовой, за… позже скажу, кто у нее в хахилях ходит, и еще за телодвижениями Еремина.

- Все-то ты, Паша… ты такой умный, тебе череп не жмет?

- Сам такой.

- Спасибо, что напомнил. У меня иногда случается, от скромности не сдохнем. Извини, мы свои гроши не рисуем, а за дело получаем. Все равно, спасибо. За кофе. Побежал, кому-нибудь на хвост садиться. Успехов, Паша.

- И тебе тоже. Пока.

Он ушел, а я подумал. Ты опер, конечно, свое дело глухо знаешь, и твоя «черепушка» много и даже не по размеру думает, но и нам… дилетантам тоже не гоже сидеть в сторонке… и прежде всего заняться «клюшкой» нужно.

А в 16.00 – репетиция. Подготовиться нужно. Итак, посмотрим, что тут артисты наваяли… посмотрим, насколько они себя реалистично оценивают и как на товарищей своих… думают. А мы, соответственно, будем делать выводы.

 

К обеду вылез в столовую мэрии. Когда возвращался, Матвеич мне и сообщил печальную новость. Репетицию пришлось отменить в связи с кончиной директора.

Снова в театре траур… вернее, траур не кончался. Как-то у меня все не укладывалась в голове смерть Геннадия Петровича. Нехорошие мысли по этому поводу. Уж, не отравил ли кто? Кто мог, тот был бы тогда рядом, а это значит… значит, меж нами он сейчас. Нужно бдительность усилить и никого за своей спиною не держать.

Собрались только на пару минут. Поблагодарил за проделанную работу и обещал, что к вечеру распределение ролей будет вывешено.

Признаюсь, что был о труппе худшего мнения. Никто из актеров на роль Дункана никого не проставил, кто-то писал Штрайн, кто-то подразумевал его же. Я согласился. Дункана в спектакле не будет. Будет, но… пока не знаю, но придумаю как. Правда, был один листок анонимный, в котором против Дункан стояло Левитинов, то есть я. Это из серии все тех же записок – ну, точно, свои. Мне было не до шуток, я просто его порвал.

Вот, что у меня вышло в конечном итоге. Кратко, только основных «игроков» перечислю, хотя бы для того, чтобы самому привыкнуть.

Дункан, король шотландский – прочерк единодушно

Макбет - Лавров единодушно

Леди Макбет. – Астахова кроме самой Астаховой - все

Макдуф - Ильин

Леди Макдуф. - Зайцева

Банко - Соколов

Сивард – Ежов

Молодой Сивард - Рябов

Сейтон, оруженосец Макбета. - Борисов

Геката. - Рябова

Три ведьмы. - Круглова

- Марченко

- Шайхет

По-моему, при деле все и все должны быть довольны.

Не вышло. То, на что я рассчитывал, давая им «домашнее задание», не вышло. Никаких «прозрений» не наступило. Нормально, профессионально, адекватно… и все.

Проехали.

 

В шестом часу уже сидел в «Интернет-клубе», гулял по «нету». Интересовался всем, что связано с Шотландией. Прикрытие у меня было, лучше не придумаешь - Шекспир, Шотландия. На нашем языке это означает изучать «иконографию» для создания наиболее реалистичного приближения к эпохе… и т.д.

Черта с два! Я не собираюсь ставить «Макбета» в духе МХТ. У меня будет… а правда, что у меня будет? Хорошо бы узнать об этом первому. Пока кроме определенной атмосферы и цветосветовой гаммы ничего. Подождем. А пока посмотрим, поищем что-нибудь похожее на «клюшку»… «клюшечку»... «клюшенцию». Какие там были палки-трости у знати? А почему именно у знати? Может, как раз у… кого бы… нет, не знаю… надо смотреть все подряд. И вылезти, наконец, из «точки RU», хотя в «EN» или «SC». Вот возьмем и попробуем.

Бился я часа три и… обескуражился, ничего путного не обнаружил.

 

Кажется Гете сказал - «Я не создан для этого мира, где стоит только выйти из дому, как попадаешь в сплошное дерьмо». Это про меня. Вход в этот «Интернет-клуб» со двора большого дома. Выход, естественно там же. Во дворе детская площадка. Вот на этой детской площадке меня и ждали. Не думаю, что это случайность, так не бывает.

На этот раз их было шестеро. И еще двое сидели в «джипе» у выезда на улицу. Итого восемь, это уже даже для меня, много, я не Джеки Чан. Со стороны, нормальная компания, пьющая пиво во дворе. «Горшка» я узнал сразу. Остальных не видел раньше. Я... признаюсь, струхнул слегка.

- Эй, театрал, топай сюда. Не бзди, разборки и ментов не будет.

Деваться некуда, в самом прямом смысле. Обратно в клуб дорогу мне уже перекрыли.

- Давай один на один…

- В натуре, пацаны, смелый. Вчерась в театре, представление с гробом смотрел, так заметил, что ты хотел мне должок вернуть. Нема, базара, но не здесь. Короче, приходи в клубешник наш, на ринге потолкаемся. Только я тебя ждал по-другому. Мне хозяин приказ отвесил, извиниться, мать твою… за «Скрипача» перед тобой. Пацаны, слыхали все, я извиняюсь. И еще… дело у него к тебе. Ты там теперь заглавный, так…

- Перебьется.

- Он-то, может и перебьется… а вот…

- Как тебя? «Горшок», в сторонку отойдем…

- Мона… если нуна.

Мы отошли с ним за детские качели.

- Трави, в натуре.

- Короче, я не знаю, что от меня Круглову нужно. Мне же нужно знать – кто Штрайна заказал и кто исполнил? Усек?

- Так и передать?

- Это условие.

- Заметано. Наказывать сам будешь? Или ментам сдашь?

- Гонишь лишнее.

- Слюшай, маладэц какой, а? Какой карошый малшик, вах…

- Не понти. Твоему хозяину это может не понравиться. А задницу, тебе я по любому надеру. Я не «Скрипач» тебе.

- На ходе фишку бреешь. «Скрипач» давно на проводах уж сохнет. Схавал? Теперь не перепутаю. Все, пацаны, сваливаем, пока Абвер не наехал. Погнали в бар к «Штопаному». Оторвемся. Может, с нами, на халявку?

- Пошел ты!..

Обошлось без дополнительных осложнений. Пошел в театр. По дороге хотел позвонить «Чапаю», но почему-то сразу Валентину вспомнил. Не позвонил. Нельзя, чтобы меж мужиками баба… пусть теперь даже в мыслях только. Нельзя, отстой нужен.

Уже темнело, когда я подошел к театру. Флаги с траурными лентами с фасада сняли. Я подумал, что совершенно напрасно. Геннадий Петрович заслужил уважения.

У служебного входа стояла и курила Лариса Астахова. Уже подходя к ней, я почувствовал, что ждет меня очередная «разборка» и глубоко вздохнул.

- Не вздыхайте так, Павел Михайлович. Я долго вас не задержу. К вам подняться можно?

- Долго ждете?

- Это неважно. – Судя по окуркам тонких дамских «Slims», брошенных мимо урны, ждала она меня долго.

- Хорошо. Пойдемте. Прошу.

Проходя мимо Матвеича, спросил его

- Кто распорядился флаги снять?

- Ольга Ивановна. Бухгалтерша. Я говорил ей…

- С коих пор?.. Завтра с утра обратно повесить.

- Запомнил.

Пока шли к моей комнате, странное ощущение у меня возникло. Будто все это я уже видел. И только когда открывал дверь, пропуская вперед Ларису Ивановну, вспомнил. Старый фильм. Провинция. Театр. Конфликт - «Очередник» и примадонна. И «Чайка». Точно – «Аплодисменты». Алиса Фрейндлих и…

- А у вас здесь мило.

...точно и Леонид Филатов.

- Куда уж хуже. Устраивайтесь, где хотите. Я поставлю чайник. И слушаю внимательно.

- Вот так вот сразу?

- А вы, Лариса Ивановна, предпочитаете с прелюдии начать?

- Я думала, что только я грубить умею режиссерам.

- А вы грубить пришли?

- Ну, что вы? – Господи, «ужимки» Алисы Фрейндлих. Уже не интересно. Мы тоже так умеем. Но я не Леня, с рефлексией интеллигента.

- Я вам не предлагаю сразу лечь в постель.

- А что, могли бы предложить? Или вы предпочитаете молоденьких.

- И не актрисок. Точно. Уже все знаете…

- А как же? Это же театр… но все же, я не за тем пришла.

- Придти к мужчине ночью и цену набивать, сказав «я не за тем»?

- Все! Хватит этот бред нести. Я уже стара для…

- Сладостных утех? Напрасно себя без времени хороните.

- Я похоронила себя пятнадцать лет назад. Когда убила свое дитя во чреве. Довольно.

- Это точно меняет дело.

- Я пришла сказать, что я отказываюсь от роли леди Макбет. Категорически. Я не могу.

- А если больше некому? И почему не можете?

- Вам самому не страшно?

- Страшно. Очень. Разве этого по мне не видно? Я весь дрожу и бледен...

- Подряд две смерти, еще не и начав работать. Что дальше ждать? Ужели, третьих похорон?

- Не верю я в эту чертовщину.

- Но это ваше дело. Мы-то, верим.

- Кто – мы? Вы - это труппа вся?

- Нет… пока что я одна.

- Я не стану вас переубеждать. И если нужно будет, то сам, один сыграю «Макбета» за всех.

- Вы мужчина, и прете напролом как танк по бездорожью.

- А вы не женщина. Актриса вы, понятно? И мне, как режиссеру, наплевать, что вы за завтраком сегодня кушали, и когда бывают у вас «критические дни. Мы либо вместе создаем сценический шедевр из собственных жил, нервов и мозгов, либо, вы все пошли к такой-то матери и я один… с вами иль без вас, но «Макбет» будет. Или я сдохну.

- Последнее, скорее. Тьфу, тьфу, тьфу… жаль, не получилось разговора по душам.

- Я всего лишь ремесленник в театре. Свое я дело знаю и требую того же от артистов. Не более… но и не меньше. На пределе. Это наше ремесло.

- Да… напора вам не занимать. Завидую немного. Зажигалку попрошу и если можно сигарету вашу – она покрепче будет.

- У меня «ЛМ». Я кофе наливаю. Все равно, чая нет.

- Благодарю, не нужно. Мне пора домой плестись, как старой кляче.

- Я вас провожу.

- Будет очень мило. Я далеко живу, не страшно?

- Мне не привыкать.

- Надеюсь, что это так и есть. Простите… давно смотрю, откуда у вас вон та вещица? Я у кого-то видела ее. Или такую же… позвольте посмотреть?

Я помню, что вчера я «клюшку» точно прятал в шкаф. И днем, когда я уходил… как она могла появиться? И прямо на столе? Кто-то побывал здесь без меня. А вот это уже совсем хреново.

- Лариса Ивановна…

- Лариса просто.

- Хорошо, Лариса. Припомните, пожалуйста, где, у кого, и при каких… вы видели сей предмет?

- Попробую… нет, сразу так не вспомню. Но если это важно, если вспомню, тут же дам вам непременно знать. И все же, что это за предмет?

- Хотел бы это сам узнать. Вроде трости складной, как зонтик. Он был здесь до меня. Скорее всего, еще до моего приезда. Кто жил здесь?

- Ну, это как раз просто. До вас… в конце сезона прошлого… здесь жил. Надо же, не помню. Знакомый чей-то, временно бездомный. Лысый череп, бритый. Лет тридцать, может меньше… и все. Не помню больше ничего. Недолго жил, недели две-три. Матвеич должен знать. Он уже работал. Говорите... трость? У Марка было хобби, кажется, и трости… нет, не буду врать, не знаю. Матвеич...

- У него и спросим. Пока я эту штуку уберу подальше, чтобы поближе взять…

- Логично. Я докурила. Спасибо за откровенную беседу. Убедили.

- Вот и славно. Пойдемте, я вас провожу.

- Всего лишь до трамвая. Дальше я сама.

- Воля ваша.

Храп Матвеича слышно было со второго этажа. Я подумал, что при такой охране, все, что угодно может быть.

- Матвеич!.. Проснись, старик.

- Я задремал всего лишь.

- Хорошо. Хотя не очень. Припомни, кто в моей каморке жил? Ну, скажем, в мае?

- Борис жил. Совсем недолго.

- Кто такой?

- Фамилию не знаю. Геннадия Петровича знакомый… или родственник скорее. Он только ночевать и приходил. Раза два и видел.

- Хорошо. Спасибо. Я Ларису Ивановну провожу и возвернусь. Не засни, а то не достучишься до тебя.

- Так Костя еще утром звонок исправил. Громко верещит, зараза.

- Мешает спать? Так снова испортим мы его.

- Шуткуете? Спокойной ночи, Лариса вам.

- И тебе, Матвеич, не храпеть так громко. Всех призраков в театре всполошил.

- Ну, тоже… скажете…

- Спокойной ночи.

- Я скоро. На посту не спи.

 

«Скоро» превратилось в два часа. Мы медленно пошли через весь город пешком. Ночь была теплая, яснозвездная. И хотя было не очень поздно, трамваи не ходили. Кажется, за всю эту неделю, я трамвая ни одного не видел вообще.

Разговаривали много о Шекспире. Я что-то плел прямо по Аниксту из его комментариев к «Макбету», на ходу фантазировал о своем «видении» этого спектакля. Потом как-то просто узнал от Ларисы о ней самой. Сорок пять. В разводе, не сложилось. Детей не может быть. Мать больная. Дом свой на окраине, готовый развалиться от старости и отсутствия мужского начала в доме. Одним словом, проблем хватает.

Уже прощаясь, сказала

- Леди Макбет сыграть теперь уже хочу. Но… лучше было б на эту роль другую актрису.

- Например?

- Борзову.

- Не знаю такой…

- Ирину. Вдову Марка Яковлевича.

- Что и она?..

- Да. Мы с ней учились вместе. На свою голову, я перетащила ее в этот театр из Ярославля. Уже через два года она стала женой Марка. Еще через год ушла в декретный отпуск, да так и не вернулась на сцену. Правда, до сих пор числится в театре завлитчастью. Стервой той еще стала. Разве что только сам Марк не знал, что она ему со всеми молодыми актерами в театре изменяла. Извините, если вас задену невзначай… дочь по ее стопам. Ходят… правда только, слухи, что в Москве она…

- Лариса, сказать хотите, Валентина - проститутка?

- Путана валютная. Быть может, только слухи. А была очень умненькой девочкой, выросла за кулисами. Ее мать… вот, пожалуй, это ее роль. Тем более, что Макбет… Лавров последние года полтора…

- В фаворе у нее? Я так и думал почему-то.

- Вот и все, пожалуй. Насплетничала вам… но то, что думаю, то и плету, как баба, Извините. Все, вот моя калитка, вот мой дом родной.

- Спасибо. И спокойной ночи.

- Обратную дорогу найдете?

- Найду.

- Тогда и вам спокойной…

Как в лесу дремучем. Чем дальше, тем сумрачнее… чуть не сказал, страшнее. В лесу не страшно, зверь просто так не бросится. Человек - вот самый страшный зверь. Что в чаще, то и на опушке.

 

Прямо посреди кровати спал Мортон, свернувшись пушистым черным ежиком. Я аккуратно взял его и переложил в кресло. Этот паразит, даже глаз не открыл, только что-то проурчал во сне. Как будто, так и должно быть всегда. Я долго не мог заснуть. Часу в третьем вскочил, сунулся в шкаф. «Хреновина» на месте, как туда ее я и положил. Я взял ее, завернул в пакет. Потом пошел в туалет и засунул под душевой поддон, проверив, конечно, чтобы там оставалось место для «шествия котов». И только после провалился в сон.

 

 

7.

- Откуда взяли вы, что это древние и страшные старухи? То были, три вещие сестры, то есть судьбы богини. В тексте Макбет с Банко говорят как о «вещих сестрах». В древнескандинавской религии «вещими сестрами» назывались властвовавшие над судьбами людей три нормы, соответствующие трем паркам древнегреческой религии. Помните, «парки нежной лепетанье»… Так что, девоньки, комплексовать не надо, вы у меня будете супергерл с панели номер пять. Я вас раздену до неприличности, но в рамках рашен морали. Да на вас смотреть все мужики сбегутся. Я вас летать заставлю над залом, почище Коперфильда. Ну, теперь-то успокоил вас? Не надо немощи. Какая немощь? Эротика и сила вот что нужно, Макбет и Банко - мужики, так совращайте. Для начала мечтами… непомерными о власти. Работаем. Пошли.

Степь. В отдалении гром.

Громов из жести не будет, Эй, на клотике? Макс, ты меня слышишь? Если да, ответь мне с «ревербератором».

- Слышу-шу-шу-шу-у

- Здесь из «Стены» кусок возьмем. Записал?

- Записал-исал-исал-ал...

- Хорошо, хоть почки работают нормально

- Ха-ха ха-ха ха-ха ха...

- Ну, все, довольно. Продолжаем. Три ведьмы… очень молодые, входят… нет, влетают. Полетели.

ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

Где ты была, сестрица?

ВТОРАЯ ВЕДЬМА

Мор насылала на свиней.

ТРЕТЬЯ ВЕДЬМА

А ты, сестра?

ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

Со шкипершей сидела.

У той каштанов полон был подол.

Сама знай щелк себе да щелк!

«Дай погрызу», - я попросила.

А эта тварь как гаркнет: «Вон отсюда,

Проклятая карга!»

- «Каргу» убрать, не надо… дальше, дальше!

Плывет на «Тигре» муж ее в Алеппо,

А я на днище решета

Пущусь, как крыса без хвоста,

За ним, за ним, за ним в погоню.

ВТОРАЯ ВЕДЬМА

А я подую в решето.

ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

Благодарю тебя за то.

ТРЕТЬЯ ВЕДЬМА

Я тоже ветров напущу.

- К сведению, у Шекспира в подстрочнике - … напущу из зада». Дальше.

ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

А я своими угощу.

- Женя, какой тут смех?...

- Ну, Пал Михалыч…

- Дальше, дальше!

Дуновеньем их задеты

Все края и страны света,

Как по компасу штурвал

Направленье б ни держал.

Я в дорогу моряку

Дам в подруги грусть-тоску,

Чтоб, скучая, ни на час

Не смыкал он ночью глаз,

Чтоб забыл покой и сон

Девяносто девять дён,

Чтобы таял он и сох,

Торопя последний вздох.

Но ни бурям, ни волнам

Потопить его не дам.

Гляди, что у меня.

ВТОРАЯ ВЕДЬМА

Дай я взгляну.

ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

Это палец морехода:

Близ земли свалился в воду.

Бой барабана за сценой.

- Дробь барабанная тоже из «Стены», помечай, Макс...

- Да, да. Уже… «Стена» «Пинк Флойдов»... Кхх...

ТРЕТЬЯ ВЕДЬМА

Слышишь, слышишь - барабанят!

Скоро нам Макбет предстанет.

ВСЕ

Взявшись за руки, бегом

Вкруговую в пляс пойдем.

Замелькает хоровод,

Из-под ног земля уйдет.

Девять раз кругом, кругом

Обежим и круг замкнем.

Круг заклят, и слово наше крепко!

Входят Макбет и Банко.

- Где Николай и Славка? На выход!

- Они в курилке.

- Пулей сюда. Живее, девочки, живее, сексуальней. Сейчас подкину мужиков вам, потерпите. Затрахайте как следует мозги им.

- Пал Михалыч, мы устали. Уж, третий час и кушать хочется.

- Простите. Всем перерыв на час, нет, полчаса даю. Костя, после перерыва, мне будешь нужен. И завпоста, Васильича найди. Он тоже нужен.

- Хорошо. Мы будем.

 

Я, наконец, позволил себе перебраться в кабинет Марка. Сплю только наверху. Девять дней прошло, как и Геннадия Петровича похоронили скромно. По просьбе его вдовы и детей не «митинговали».

Кабинет и сцена рядом. Мортону привычней здесь валяться на диване. Он уже неделю за мною по пятам… куда бы я ни шел. Пес сторожевой. Засранец, в зрительном зале облюбовал себе местечко – ряд 13, 13-ое место. Вот после этого не верь в приметы.

Валентина уехала, мне даже не позвонив. «Чапай» пропал, нос не кажет и не звонит, подозреваю, что «настучали» ему…

Вообще, меня оставили в покое все, кто вне театра. И этому я несказанно рад. Погружаюсь в «Макбета». Все идет… тьфу, тьфу, по плану. Ну, вот, и сразу сглазил. Телефон проснулся.

- Ливитинов.

- Богатова. Культура. Паша, слушай. Я, кажется, нашла кандидатуру на пост директора театра. Энергичный, молодой… чуть больше сорока. В театре понимает, «кулек» закончил, там же, где и я учился, на «режмасс». Александром Сергеичем зовут. Пряхин. Что ты молчишь? Не слышу я восторга.

- Вас слушаю, Галина… Владимировна.

- А не пойти ль тебе… с «Владимировной»? Паша, скажи хоть, ты доволен?

- Присылайте.

- Тебе полегче будет. Остаться не надумал? С ответом я не тороплю, но знать хотела бы.

- Пока не знаю. Фриша отложил. Все силы на Шекспира бросил.

- Все правильно решил.

- Галина… скажи. Вот если не было б меня, кого б на этом месте ты б хотела видеть?

- Не думала, и не буду даже думать. Вот еще что… здесь объявился местный меценат. Театру помощь предлагает. Любую сумму на постановку «Макбета» и дальше задружиться с тобою мечтает. Круглов. Ты, может быть, слыхал…

- Я сыр не ем. Тем боле, на халяву. Изжога у меня от сыра для мышей.

- Но он мечтает облагодетельствовать театр.

- Пусть себе мечтает в сортире, когда присядет… с бандитами, я в Грозном разбирался, и здесь на одном гектаре с ними не стану…

- Жаль. Конечно, мне до лампочки… но от бабок отказываться в наше время… послушай, я помочь хочу. Могу через мэрию сумму провести.

- У меня об этом «Макбет»… Галя, извини, я на репетицию спешу.

- Ладно. Звони случай чего. Чао.

- Чао.

Только трубку положить успел, опять звонок. Будто сговорились.

- Ливитинов. Театр.

- Олег Степанович Круглов. Ну, здравствуй, главный режиссер театра. Вот хочу с тобой познакомиться поближе. И быть может, просьбу твою исполнить или любое пожелание. Твою же просьбу, например, что чрез моих ребят… или условие, как проще. Припомнил? Что, заинтриговал?

- Когда и где?

- Когда тебе удобно. А встретимся мы там же, где инцидент по недоразумению вышел. Только тет-а-тет. Свидетелей нужно. Я тоже буду там один… и без охраны даже.

- Я буду в 19. Нет, лучше в 20.

- Все. О.К. До встречи.

Все к одному. Что будем делать? Звонить «Чапаю»? Пожалуй, уже пора. Нет, лучше после встречи. Не думаю, что ждет меня облом.

В дверях возникла Света.

- Что, Света?

- Собрались все.

- Уже иду.

 

К «шалману» в парке опоздал минут на пять. Вечер. Столики все заняты. Глазами пошарил, думал по роже определю Круглова. Нет, никого такого, кто мог бы…

Один наполовину свободный столик. За этим же столиком сидит… по виду «профессор», пиво попивает разливное и в тощей папочке со старомодными завязками, листы перебирает. Одни листки тут же, откладывает, иные же, бегло из-под очков в тонкой золотой оправе, глазами пробегает. Подумал - придется ждать, пусть Круглов сам меня узнает. Взял холодненькую бутылку «Пилзнера». А «Профессор» за столом, себе под нос бормочет. Как будто, на написанное, в очередном листе, ворчит.

- Нет-с, молодой человек, так не годится. Я говорю, что не годится опаздывать на целых шесть минут… - очки на кончик носа сползли, а поверх них лукавый взгляд на меня. И ничего в этом взгляде «звериного», напротив, много добродушного.

Я немного ошалел, но виду не подал, и тут же бутылку пива залпом ополовинел.

- Я с репетиции. Много дел. – Не хватало еще оправдываться. Очередной прокол.

- Когда-то надо и отдыхать.

- Я не умею.

- Вижу. Круглов. Олег Степанович. Заочно мы почти знакомы. Может быть, пройдемся? Мне пиво здесь не нравится – помои. И воняет тут. Мне для вечернего моциона полезней походить, вам тоже после многотрудных дел, пройтись не помешает.

- Хорошо, пойдемте. Я только сигарет возьму.

- Я подожду на воздухе.

И пошли мы вышагивать по аллеям парка. Со стороны – профессор со своим любимым студентом. Я занял выжидательную позицию и терпеливо выслушивал его монолог, о погоде, о природе, о последних городских сплетнях. Пару раз показалось, что за нами наблюдают. Подумал, что, скорее всего, его же охрана. Меня это не волновало. Я ждал. Ждал, когда ему надоесть трепаться ни о чем…

- Вот вы, Павел Михайлович, слушаете меня внимательно. Умеете слушать и ждать. Приятное впечатление производите. Я еще раз убеждаюсь, что имею дело не с одноклеточной инфузорией, а, так сказать, с хомо незауряднус. Не тварь дрожащая – личность. Это меня радует. Сами откуда родом?

- Сибиряк.

- Я так почему-то и подумал – ни одного лишнего слова от вас не вытянешь. Это я по своей старческой импотенции словами играю. Да, как наверно, заметили, все равно, что молчу. Словеса-то ни о чем – пустое все… а вы ждете… терпеливо ждете. Ну, это хорошо. Я еще немного потреплюсь, глядишь, и к делу выйдем...

Я теперь про себя немного расскажу, чтобы вы не думали обо мне, как об «авторитете», рецидивисте каком, или пахане, ходившем не раз на зону. На «нового русского» тоже не похож, распальцовку делать не умею, не научился и малиновые пиджаки не понимаю, по-моему, так мерзость. Ни в какую криминальную классификацию не укладываюсь. Вот так. Теперь вы меня… мысленно, конечно, спрашиваете: «А кто же ты такой тогда, старый сукин сын? Как же тебя тогда называть, если половина города тебе должна в ноги кланяться, а другая половина, завидовать и ненавидеть? Это чтобы пополам – и хорошего и плохого. Как?».

Сам и отвечаю – Я старый русский. По мне, да по моим предкам, можно Историю государства Российского сличать. Это только с 38-го года, когда весь мой род, всех предков к стенке поставили, Кругловым стал. Чудом… чудом уцелел. Добрые люди спрятали, да имя другое дали… Боратынские мы… если вам еще что-нибудь говорит эта фамилия. С Рюриковичами рядом постоянно в истории. Мыслящие были бояре, толковые советчики царям. Вот и мне от них чуть-чуть досталось по наследству. А потому считаю себя человеком мыслящим. Дождался своего времени, когда мыслящий человек, да к тому же чтящий Заповеди Господни, может встать во весь рост, развернуть свои способности. Поздновато, правда, годы уж не те, да и то ничего. А то что, вокруг моего имени действительно много криминальных слухов да домыслов, много всякой дряни вблизи подкармливается, так я сам же в большей степени в этом заинтересован, в распускании слухов. А иначе другие, кто «в законе», сожрут и не поперхнутся.

Но я… цитирую из ваших же книжонок – «Нет, и не может быть никакого оправдания стремлению человека возвыситься над другими посредством кровавых злодейств; никакое мнимое величие не в состоянии перекрыть того, что, действуя так, человек противопоставляет себя всему человечеству и приходит к полной нравственной гибели». Это о вашем «Макбете». Я интересовался, а потому и помощь предложил. Предложенье в силе. Я Кодекс чту. Перед законом и людьми я чист.

- И как же тогда все эти ваши «пацаны», «музыканты со скрипками»? Не стыкуется.

- Я только владелец спортклуба. А они в этом клубе сами по себе. Я к ним никакого отношения не имею. И в их темные делишки не лезу, хоть с ними капитально и не согласен. Они считают меня «крышей» или наоборот, меня «крышуют» черт их разберет. Кроме «моих», как вы сказали, в городе еще много всякого дерьма. Ими пусть милиция занимается. Для того и волки в лесу, чтобы зайцы не дремали. Игра все это, Павел Михайлович, игра. Весь этот мир – один большущий театр. И надо в нем быть, если не режиссером, то, по крайней мере, на первых ролях. И то, что вы, Павел Михайлович, не можете приседать на одном гектаре с бандитами, я только приветствую. А что так встрепенулись, вдруг? В кабинете у Галины Владимировны сидел я в тот самый момент, когда она с вами по телефону… по громкой связи все слышал. Не взятку же, на самом деле, я вам собирался дать, не купить хотел вас, а действительно хотел помочь театру. И, повторяю настойчиво, предложение помощи в силе остается…

В этот самый момент вышли мы на самую высшую точку в парке, да и в городе. Вышли к комплексу «защитников отечества», всех войн и конфликтов, с обелиском, вечным огнем и прочими атрибутами. Сверху весь город рекой огибаемый с трех почти сторон, как на ладони, далеко все видно. Увидел на повороте реки и старый кремль, до которого пока не добрался и собор пятиглавый, на крестах которого заходящее солнце с днем прощалось, и...

- И еще немного истории. Все, что вы видите вокруг, Павел Михайлович, все это когда-то принадлежало Боратынским. И старое название города, да и реки – «Бороть». Я подозреваю, что от «бороться», «сражаться» пошла фамилия и все остальное. Вот так. Вот я и борюсь… головой своей, умом. Теперь-то я уж много возвернул. Одними мозгами, никакого криминала, все законным путем, с налогами и прочим, сплю спокойно, как агнец. И состояние мое при этом… может быть, на порядок больше бюджета годового всего этого района. Так что я могу себе позволить меценатство. Хотите, новый театр построю? Какой закажете?

Почему я все это вам рассказываю? Тоже скажу. Стар стал, помирать скоро, а передать кому все это… только и остается, что на церковь все отдать, да на монастырь… на помин лет на сто.

Я не выдержал.

- Странно все как-то получается, Олег Степанович. То мне «главного» в театре пророчат, хоть сейчас соглашайся, то, сейчас вот, весь район под ноги постелить предлагаете. А в губернаторы слабо?

- Конечно, можно и в губернаторы.

- Но губернатор же с подачи президента только.

- Будет и подача. Что появилось желанье?

- А я только одного хочу – наказать убийцу Штрайна, поставить «Макбета», уехать отсюда и забыть, как страшный сон…

- И куда же вы от этого театра денетесь? Если весь мир…

- Да какая разница, куда? На век мой площадок хватит. Я художник свободный и свободой своею дорожу.

- Приятно слышать, что еще не перевелись свободные художники. Я, грешным делом подумал, что смогу уговорить вас стать моим приемником. Я бы вас во власть провел, а сам… да хоть в монастырь подался бы… на «старчество»…

- Меня это, я уже сказал, не интересует. Вы мне обещали сказать, кто заказал Марка Яковлевича?

- Пока не знаю. Но узнаю. Это ведь только такая «заманушка» у меня была, чтобы вас на простор, на свежий воздух вытащить. Замечаете, какой здесь воздух духмяный – ложкой хлебать можно. Дышите.

Где-то я уже это слышал. Кто мне это говорил… про «духмяный с ложкой»?.. Вот, сука, старая, столько времени динамил. Но вслух сказал.

- Поздно уже. Мне пора, Олег Степанович. Завтра работы много.

- Да, я вас и не держу, Павел Михайлович. Идите, я еще здесь постою немного. Жаль, что у нас с вами разговора не вышло. Да… вот еще… возьмите. - Протягивает мне мобильный телефон.- Возьмите, возьмите. Пригодится. Не взятка. Если что надумаете, так по нему мне и позвоните… ну, и я тоже, со своей стороны. Так сказать на прямой связи будем, глядишь, и одной ниточкой… повяжемся.

 

У выхода из парка, полез в карман за сигаретой. Наткнулся на этот мобильник. Было у меня желание шарахнуть этим мобильником об асфальт.

- Тест прошел. Не надо портить мобилу, еще сгодится. – «Чапай» прямо из-под земли появился. – Привет. Как тебе наш, сладкоголосец? Поет красиво? Многие лохи на это дело покупаются.

- Иваныч, ты давно невидимкой устроился работать?

- Да уже больше часа по кустам шерстю… и не один к тому же, с прикрытием и с техническими наворотами. Весь разговор записан. Давай сюда агрегат. Проверим и вернем. Да, не здесь. Налево в переулок сворачиваем.

За углом стоял уазик. Мобильник тут же исчез в приоткрывшееся окно.

- Пойдем, пройдемся. Нас догонят.

- Пошли. Давно не виделись, что не показывался?

- Неделя выдалась боевая. Труп «Скрипача» нашли. Удавили проволокой. По времени, на следующий день после убийства Штрайна. Жаль, что удавил не сам.

- Я знаю.

- Откуда?

- «Горшок» стукнул.

- У тебя с ним?

- Любовь до гроба. «Если волки съели твоего врага, это не значит, что они твои друзья». Ты, Иваныч, вот что мне скажи, весь разговор ты слышал. Что от меня хотел Круглов? Я так и не понял. Все эти рассуждения красивы, но за ними что? Тебе как со стороны показалось?

- На вшивость просто проверял. Забудь пока. Вот что, Михалыч… я не хочу, чтобы меж нами… одним словом, Валентина мне перед отъездом рассказала… сама, я не давил.

- Извини, так вышло.

- Ладно, из-за бабы стреляться не будем. Но лучше было бы, если бы ты сам сказал, я бы понял.

- Хотел, но не успел.

- Не свисти. Скажи, что сдрейфил.

- Сдрейфил.

- Ну и правильно, что сдрейфил. Я бы тогда тебя точно уделал… сейчас перегорел я… все нормально.

- Пойдем, нажремся.

- Я на дежурство заступаю через час. Работать некому, нас тоже припрягают. Вот только форму надену и до утра. В театре что?

- Тоже нормально. Хочу на сороковину Марка «Макбета» сыграть. Афишу уже в печать подписал.

- Успеешь? Меньше месяца…

- Надо успеть. По десять часов репетируем… каждый день. Все остальное забросили.

- Артисты не ропщут?

- Завелись тоже. У «Карандаша» что?

- По нолям пока. Но он упертый.

- Я заметил. Приходил он… Иваныч, это правда, что Круглов из Боратынских?

- С лопухов пыль стряхни. Как я – Сергей Есенин. Удовлетворил? Он даже грамоту старинную купил, в которой царь-дружбан, ему пожаловал все эти земли во владенье.

В это время уазик сзади нас догнал. Из окна мобильник возник.

- Все нормально. Владей. Номерок сняли, поставим на прослушку.

- А разве можно?..

- Если очень хочется. Все, извини, Михалыч, мне в другую сторону. Бывай.

- До встречи.

И эта щекотливая ситуация разрешилась. Забыл спросить «Чапая» еще про Валентину. А может быть и правильно, что не спросил. Уехала, так уехала. И все – забыл. Нормально.

 

Стало совсем темно, зажглись фонари, гуляющих, заметно поубавилось. Только теперь я почувствовал, что устал за сегодняшний день. Решил быстрее добраться до театра, нырнуть под душ и спать. Прибавил шаг, тем более что дорога почти все время шла под гору, чуть не побежал. По пути заглянул в Универсам. Купил себе к завтраку яиц, хлеб, сыр. Мортона решил побаловать сухим кормом. Уже выходя из магазина, неожиданно увидел знакомую спину. Впереди меня шел Славка Соколов за руку с подростком лет четырнадцати. Они о чем-то оживленно болтали. И что-то мне показалось странным. Дальше больше – фантазия разыгралась, соединила какие-то отрывки… и…

Черт, неужели это Славка? Этого еще не хватало. Но вот же, все сходится. Тот малый говорил – «педофил»… и он сейчас с ребенком. И есть в нем что-то такое. Неужели эти записки его «творчество»? Конечно, не мешало бы проверить, но как? Надо спровоцировать.

Догоняю, эту, как мне казалось, «сладкую парочку». И с ходу

- Добрый вечер.

- Павел Михайлович? Добрый и вам.

- Слава, я совсем забыл, ты уж извини меня великодушно…

- Вы о чем, не понимаю?

Я достал бумажник, вытащил червонец – Вот, возьми. Должок мой.

- Не помню такого, чтобы вы одалживались. Когда?

- Ну, как же! А пацану на скейборде червонец за послание в мой адрес давали. Забыли? Нехорошо.

- Да, у моего пацана и доски-то нет. Все обещаю купить, да пока не получается. Кстати, познакомьтесь, мой сын. Колей зовут. Колька, тебя здороваться не научили? Это наш режиссер, Павел Михайлович.

- Здравствуйте, Павел Михайлович.

- Сын говоришь?

- Ну, да. Вышли перед сном свежим воздухом подышать. Мы вон в том доме живем. Не зайдете в гости? Правда, у нас бардак, не прибрано, все никак не соберемся генеральную уборку сделать. Запустили квартиру.

- А жена где?

- Коль, ты вперед ступай… нам поговорить нужно.

- Па, мы еще хлеба не купили.

- Вот, кстати и возьми. В этом магазине, а мы пока здесь подождем тебя.

- Деньги давай.

- Я ж тебе давал.

- А за квас кто час назад платил?

- На. Все, иди. Павел Михайлович, не хотел при сыне говорить, лишний раз. Ушла от нас жена и мамка. Такие вот дела. Вдвоем живем. А с червонцем вы что-то…

- Черт… наверно уже крыша отъезжает.

- Это вы так себя загоните. А с загнанными лошадьми поступают не очень-то красиво… хоть один выходной нам, да и себе дайте.

- Не дам. Очень хотелось бы, но не дам. После премьеры, сразу неделю отгулов.

- Первое сентября на носу. В школу надо парня подготовить, а мы даже в магазин выбраться не можем, с утра до вечера в театре.

- Слава… я понимаю… не могу, хоть тресни. Ну, хорошо. Послезавтра с утра до вечера только Макбетов чета. Не забудь завтра напомнить.

- Этого уж точно не забуду. Колька, ты чего взял?

- Нарезной.

- С отрубями надо было.

- Не люблю я…

- Извини, Слава, я побежал. Спокойной ночи, мужики.

- До завтра.

- Да-да. Завтра в девять.

- Как штык. Спокойной ночи…

 

Вот так, чуть не облажался. Точно, пора стропила на прочность проверять. Подведем итоги. Либо ты режиссер и только, либо… а все-таки, кто же из актеров записками стращал? Вот вопрос. И пока он висит, уютно на сцене не будет. А, быть может, и хорошо, что не будет уютно? Не даст расслабиться.

Давай-ка, все-таки мы всех этих происшествий трагических, версии озвучим для себя. Кому смерть Марка на руку? И быть может… все же отравление Геннадия Петровича?

Версия один. Кому-то, не крутому очень, площади нужны театра. Почему не крутому? Не Круглову, скажем? Очень просто – он мог бы и без этого, торговый центр отгрохать не один. Кто может быть еще? Из знакомых лиц? Родственник Марка – коммерсант Еремин. Но ему, все то же можно было сделать через своих, не прибегая к насилию. Значит, есть здесь некто третий, которого я, по незнанию местных воротил, представить не могу. Хорошо бы выяснить, с кем Марк в день убийства ругался в кабинете? Как?

Версия вторая. Допустим, что кому-то требуется место Главного в театре. Но и здесь все буквально покрыто мраком. Все знали, что сезон последний он в театре. Правда, мог приемника себе оставить, провести официально. Если только так это, то следует Богатову Галину «давить» до стенки, узнать, кто жаждал это место получить. В этом случае, Геннадий Петрович без посторонней помощи ушел…

И еще. Кто хотел быть Главным, не мог такой «заказ» организовать – не хватило б «бабок». И все же искать в театре нужно. Есть связь какая-то… записки детские, «духмяный воздух, ложкой». Это мне Круглов и Клавдия Семеновна… черт, связи как будто нет, но выражение все же редкое. Можно поискать здесь связь, но толку будет вряд ли.

И версия последняя. Вдова. Здесь чистая «шекспириада». Ей-то чего от жизни не хватало - муж знаменит, любовник молод? Неужели в наше время ревность или страсть толкнуть на крайний шаг способны – на убийство. Тоже вряд ли. И Лавров… неплохой актер, но жидок, неврастеник, не пойдет… да этого ему и не нужно.

Теперь о «клюшке». Мистическая версия. Давай перечислять, кто мог бы владеть ею. Понятно, что знать отпадает – при них кинжал и меч. Кто по дорогам Шотландии, Англии… Европы, еще бродить мог? Разбойники, убийцы, пилигримы, монахи – францисканцы, доминиканцы, иезуиты… мало ли еще кто, не перечесть всех… да и бродячие поэты, актеры могли быть. Пожалуй, скорее все-таки, монахи. Для них бы это было идеальным оружием при встрече с диким или «двуногим зверем». Впрочем, это не так уж и важно.

Как через столетия могла перемахнуть хреновина такая? У кого-то же хранилась? У кого и где? И почему вдруг мне подкинули? И надо доказать еще, что ею Марк убит был, а не другим тупым предметом. И кто такой Борис, что до меня жил в комнате. Геннадий Петрович унес с собой ответ. Вопросов море, сколько их не лей - на дне ответов сухо.

Все версии, или что забыл?

Да… в такую передрягу я еще не попадал. Раньше все было на виду, все было ясно, как день. Теперь же, если не в полной темноте, то в каком-то сумраке, почти на ощупь… не нравится мне это. Что ж, надо выбирать – «волков бояться иль рыжики солить».

Все, хватит слова забалтывать. Завтра новый день, быть может, хоть что-нибудь да приоткроет. «Et spire – spere» - так, кажется – «пока дышу, надеюсь».

 

 

8.

Вечер поздний. В зале. Возле авансцены. Художественно-технический кворум.

- Света, скажи, пожалуйста, в театре ты… сколько ставок у тебя? Смотрю – помреж, художник, не удивлюсь, если обнаружу, что и кассир…

- Нет, только билетер еще… в театре многие совмещают, вы табель не видели.

- Когда ты это успеваешь все?

- Пал Михалыч, работа приходит и уходит, а кушать хочется хотя бы два раза за день.

- Я понимаю. Ну, давай посмотрим твои эскизы. Ставь сюда. Костя, с галерки можешь «бебик» дать?

- Легко. Минутку… так пойдет?

- Годится. Спускайся к нам смотреть эскизы декорации.

- Я их уже видел. В процессе… дома.

- Я не понял. Так вы?..

- Пал Михалыч, второй год она мне вместо ужина гуашь разводит.

- Не знал. А ябедничать… о женах нехорошо-с… угу… вот, значит как. Что-то похожее и где-то уже я видел. Так, вспомнил – театральный фестиваль. Флоренция. Год… полосатый.

- Вы там были, Пал Михалыч?

- Был, недолго. Значит, Светик, так… работа неплохая. Но.

- Но?..

- Вот именно... я не Айвазовский, но карандаш мой что-то сам умеет. Смотри сюда. Все, что в объеме ты нагородила, в плоскость и на «аванплац». Сюда. Вот так. А пандус развернуть. Вот так, пожалуй, хватит. Посмотрим по месту.

- Пал Михалыч, но тогда пустая сцена.

- Я это и хочу. И мы не далеко от Вильяма Шекспира утопаем. Играть мы будем вне времени и вне определенного пространства – «сейчас, сегодня, здесь». И никаких тонов пастельных, не Дега, все грязно-мрачное. «Горизонт»… бязь серая, двунитка… а лучше мешковина. Поняла?

- Как у Любимова?

- В «Гамлете»? У него – «трансформер» занавес. Здесь же «горизонт» - «драп-дерюга» драный, с разводами под плесень. Поняла?

- Поняла. Теперь эскизы костюмов персонажей. Что скажете, попала?

- Умница какая, попала в точку. А теперь… забудь. Мне нужно смешение эпох. С четырнадцатого по двадцатый век. Конечно, в стилизации.

- Но я…

- Оружия побольше. Всех до зубов вооружи. И тоже – от мечей и копий, до бластеров из «Звездных войн»…

- Но это будет Бергман.

- Бергман, Бертолуччи, Феллини... кто еще? Грузин советский с «Покаянием» своим. И что с того? Пусть будет как у Бергмана. Я так вижу. Все равно - что было, то будет вновь, и так до скончания… пока не кончится театр. Это мир Театра. Тебе понятно?

- Понятно.

- Все. Работай. Теперь… Владимир Васильевич, когда?..

- Чертеж, размеры и через неделю.

- Вы что, смеетесь? Три дня и не секундой больше. Осталось – ничего. Еще спрошу. Сколько наверху штанкетов?

- Всех – шестнадцать. Из них, четыре – световые.

- Так. Света, тебя я попрошу еще… ты с графикой компьютерной в ладах?

- На «ты».

- Очень хорошо. Нужно мне фото Марка Яковлевича, в мантии и при короне короля Дункана. Завтра.

- Легко.

- Ответ отличный. Теперь я верю, что Костина жена, «легко» - это ваше общее словечко... Владимир Сергеевич, завтра, с диском в типографию аллюром. Нарезать на плоттере дюжину портретов. От… метр на полтора, до четырех с половиной на шесть.

- Пал Михалыч, если не секрет?

- На сцене самого Дункана, увы, мы не увидим. Но как только речь зайдет о нем, на заднем плане появится портрет... потом еще, еще, все ближе, ближе. Чтобы в финале как возмездие портрет последний Макбета... одним словом, «порешил».

- Это... я понимаю, образное решение? Как оно...

- Пришло как? Света, это не «решение», а вынужденная мера. Её я взял на полке. Встал и руку протянул. Владимир Сергеевич, что вам непонятно?

- Да, нет, понятно все. Но надо бы у Ольги Ивановны наличными, под расчет, чтобы быстрее было.

- Так возьмите.

- Не даст мне.

- Александр Сергеевич, вы как директор новый, с Ольгой Ивановной утром «перетрите» этот вопрос.

- Я, Павел Михайлович, подробно все записал по всем вопросам, и постараюсь сделать все, как надо. Но вопрос есть и у меня.

- Давайте.

- Даже не вопрос, а просьба. Пресса рвется в гости. И нам для раскрутки не помешает брифинг провести.

- Брифинг это громко очень... не раньше, чем через неделю.

- Поздновато. Хотя бы послезавтра. Звать?

- И здесь достали. Ждут скандала... черт с ними. Пусть будут. Всех зовите разом, скопом, чтобы сто раз на одни и те же грабли вопросов не наступать. А лучше на Галину Владимировну стрелки перевести, пусть, что хочет...

- И вот еще...

- Да, Александр Сергеевич...

- Завтра анонс я запускаю и послезавтра открываю кассу.

- Хорошо. Надеюсь, премьерный зал дороже стоит у вас?

- Я пока не знаю. Не готов ответить. Для меня театр новое дело.

- Все когда-нибудь что-то начинали... узнайте, как до вас билетный стол работал, и вперед. Удачи всем нам.

- Хорошо.

- Да, чуть на забыл! Владимир Васильевич, что лонжи, троса, лебедки, блоки? Установили? Проверили?

- Грешен, сам вчера над залом и над авансценой полетал. Незабываемые ощущения, скажу. Завтра, по второму плану будем тоже делать. Игорь Кио лучше бы не выдумал... а троса я у военных выпросил, чуть толще лески и совершенно в полумраке не видны...

- Сам не похвалишь себя, сбоку не дождешься. Ну, если вы не грохнулись, и если сто двадцать килограмм…

- Сто двадцать пять…

- Во как! Годится. За девочек тогда я не боюсь. Еще нужны мне «шайбы».

- Хоккейные? В реквизите на складе…

- Нет, вы не поняли. Костя, популярно объясни.

- Мне свет «лягушек» на сцене на полу, от зрительного зала бы прикрыть. Чтоб в лица не светили.

- Костя, извините, от тебя мне ровный световой столб нужен не один, штук двадцать.

- Понял, не дурак. Нужны такие… ну, в общем, «шайбами» мы их назовем условно. Я нарисую, как смогу.

- Не надо. Понял. Что-то такое было на складе от «Мух» или «Облаков» Аристофана... сейчас не помню. Я завтра посмотрю.

- Ну, вот и все, пожалуй. Всем спасибо. Остальное, в процессе. Уж поздно, разбежались. Света, предупреждаю строго, гуашью Константина не травить. Он, равно как и все здесь присутствующие, во здраве мне нужны. Спокойной ночи.

- Пал Михалыч… Я боюсь, что не успеем мы…

- Света, а куда нам с вами с этой подводной лодки, что лежит на грунте брюхом? Костя вон, расскажет, каково это...

- Да, никуда не денешься, и в «самоход» не двинешь.

- Так вовремя всплывем, чтобы не задохнуться.

- Хорошо бы.

- Так и будет. Все, пока.

- Пока, пока.

- А где же верный мой «оруженосец»? Кто видел Мортона?.. Так я и знал, уже удрал, подлец...

 

Я люблю сидеть в пустом зале. Лучшего отдыха не знаю. Я понимаю, дело вкуса, но я отдыхаю только посреди толпы и в пустом зрительном зале. Репетиция сегодня, в начале была ни к черту – фальшиво, вяло, сонно... все плохо было, все было в никуда. Я еле удержался, чтоб не грохнуть дверью. Матерился, как последний... Екатерину до истерики довел. И так часа четыре. До перерыва. После перерыва, кажется, Ильин вопрос задал дурацкий – «Что здесь я делаю?». Хотелось, признаюсь, мне ему «вставить», типа – «Хожу туда, сюда, обратно и в тыковках чешу, причем в обеих сразу». Но... наконец-то снизошло и на меня... откуда-то слетело и пошло. И это уже не я был...

Я медленно из-за своего столика, поднялся на сцену и... эти строки сами все сделали, и я был ни при чем. Я просто прочитал их.

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

 

Ломиться в двери пошлых аксиом,

Где лгут слова, и красноречие хромает?

О! Bесь Шекспир, быть может, только в том,

Что запросто болтает с тенью Гамлет.

 

- Надо же, еще чего-то помню... - Спустился в зал, прошел в последний ряд. Сел на крайнее от прохода кресло и тихо сказал – с выхода Макдуфа, пожалуйста... пошли.

Это было важнее всех «лекций» об актерском мастерстве. Нет, я не хочу сказать, что дальше все пошло само собою, гениально... нет, по всякому было, но эти строчки, точно «второе дыхание» у спортсменов. Себе не признавался, но этого момента ждал я... но не торопил. Дальше... тьфу-тьфу-тьфу... даже произносить не буду. До этих пор всегда так было, не подводило...

И вот теперь, я чувствовал, как навалилась усталость прожитого дня. Я буквально разваливался на части. Вспомнил, что с утра кроме шести или семи чашек кофе, в желудке ничего не побывало. Идти бы надо, что-нибудь жевать, да хоть подметки. Насчет подметок лишнее сморозил, я помню, что в холодильнике еще не оскудел «запас», и даже ждут меня там две банки пива...

И тут я снега, как беременная баба соленых огурцов, вдруг захотел. С чего бы это? Ах, ну да, вот же... над сценою, в дежурном свете три «снежинки»... пушинки белые кружатся... Пух? Нет, следом целое перо куриное или голубиное, словом, птичье, штопором...

Стоп. Откуда бы им взяться? С колосников слетели, не иначе. Для непосвященных в театральные дела, поясняю популярно. Колосники - решетчатый настил над сценой, высоко, вернее будет назвать колосниками - пространство между крышей и решетчатым настилом. Настил обычно лепят из деревянных прямоугольных брусьев. Расстояние меж ними не более 5 см. Являются местом установки верхних блоков, подъемов и устройств и сообщаются с рабочими галереями и сценой стационарными лестницами.

Надо же, еще и это помню, сдавал зачет когда-то. Но сам не лазил никогда на верхотуру, не приходилось.

Я поднялся на сцену, перо поднял. Нет, не орнитолог я. Посмотрел наверх – «дежурка» в глаза бьет, дальше ничего не видно – высоко. Где там свет зажечь, не знаю тоже. Но что-то любопытно стало мне, быть может, голуби свое гнездо там свили? Как залетают? Или ветром по вентиляции попали пух и перья? Интересно, есть там выход на крышу, а если есть, то закрыт ли? И не пошли ли мы с «Карандашом» по ложному следу? Надо посмотреть, проверить. Фонарь видел на вахте. Но сначала нужно, дойти до кабинета. И от него пройти «незамеченным» из фойе до лестницы за кулисами.

Оказалось, что вполне возможно! Можно выйти из кабинета и через два шага попасть в служебный коридор. Из фойе не видно, мешает угол стены. По коридору до сцены, а там... все, нужно идти за фонарем.

Клавдия Семеновна на вахте вязала, мурлыча себе под нос про «Хазбулатова младого» нечто...

- Семеновна, здесь у тебя фонарь я видел.

- Павел Михайлович, нельзя же так пугать, чуть раньше времени «Кондратий» не хватил. Фонарь? Где-то тут валялся. Поищем. А нашто он вам сдался?

- Мортон загулял. Не видели кота?

- Куды ж он денется? Прийдет... Небось по крышам бродит.

- Почему по крышам?

- Дак всем известно, что коты, когда луна... аль в марте, по крышам шастают, шашни крутят, и арии свои орут.

- Ну, вот и я хочу, На пару с ним, на крыше дуэт из «Тоски» промяукать. Нашли фонарик?

- Держите. Только шею себе там не сломайте. Премьера чай скоро.

- Скоро. В случае чего и в гипсе выйдем. Теперь скажите, как выйти мне на крышу? – вопрос провокационный. Так сказать, «официальные» выходы на крышу я знаю, ходил с «Карандашом».

- Вот, милок, я этого как раз и не знаю. Матвеич, може знает? Позвонить?

- Да, нет, не надо. Сам найду. Спокойной ночи. Фонарик верну утром.

- Поосторожней там. И вам, покойной ночи.

Локаторы у меня что надо, успел услышать, поднимаясь на второй этаж, вслед мне

- Ох, уж эти мне... артисты... а вроде бы тверезый... запаху не слышно... э-хе-хе...

 

Рано утром я позвонил майору Карандашину в кабинет

- Привет, майор. Ливитинов тревожит.

- Только коротко. Паша, секунду подожди... у меня планерка. И мне же холку мылят. Что у тебя?

- Слава, мы крепко с тобою лохонулись. Я нашел в театре вход и выход киллера. Их было двое. Одного, мне кажется, уже я знаю...

- Подожди. Я все-таки приеду. Такие дела по телефону...

- Через полчаса у меня репетиция. До вечера потерпит дело. Часам к шести подкатишь?

- Хорошо.

- И «Чапая»... Иваныча с собою прихвати...

- Он меня и привезет, я безлошадный. Договорились. В 18.00. Отбой...

 

Нет! Только, чтоб все живы были! Зашел в зрительный зал. К началу репетиции все собрались. Атмосфера подавленная, мрак.

- Что случилось? Света ответствуй?

- Пал Михалыч... Астахова в больнице. Ночью приступ был. Мать позвонила десять минут назад.

- Что такое?

- Почки и что-то с женскими...

- Врачи что говорят?

- Страшно, но не очень. Не скоро выберется.

- Не скоро это сколько? День, два... неделя?

- Месяц, два... быть может, больше.

- Кажется, попали мы!.. Так... сейчас соображу. Светлана, звони в культуру, Галине Владимировне. От моего имени проси поднять всю медицину, если надо, то и из столицы. Но через три дня Лариса должна быть на ногах. Ждешь чего?

- Уже иду.

- Надо думать... так, господа артисты... так... сегодня репетируем все сцены без леди Макбет. Я что-нибудь придумаю потом, безвыходных ситуаций не бывает. Все.

К началу! Костя, свет! Макс ты у себя? Попробуем с шестого трека... начинаем пьяно, через два такта сфорцандо такта полтора и медленно микшируй. Давай попробуем... Неплохо. Костя, на усиленье звука, красного добавь на горизонт и убери «столбы» 8, 9 и... 15. Все готовы? Начали с... Сцена 2. Файф. Входят леди Макдуф, сын её и Росс. Все на месте? Начали.

 

ЛЕДИ МАКДУФ

Что сделал он такого, чтоб бежать?..

РОСС

Терпение.

- Извините, господа. Макс... заткни вертушку, этот трек здесь не ложится, убирай его на хрен. Подумать еще нужно. Потом с тобой обсудим. Все продолжаем... РОСС...

 

 

- Здесь ментов встречают?

- Дозировано. Не более двух одновременно.

- А мы не одни, с подругами. Двух пузырей нам хватит, или мы пожадничали, и надо было три?

- Заходите, мужики. Падайте, куда придется. Предупреждаю, я не более ста грамм и то только для того, чтобы поддержать вас и чуть расслабиться. У меня сегодня еще одна встреча позже назревает.

- Нам больше достанется. Плошки есть на этой хазе?

- Есть. Иваныч, пошакаль в холодильнике, что-то там еще оставалось для закуси.

- Мы с Иванычем позаботились, селедку классную притащили. Сейчас Иваныч ее разделает, и начнем.

- А в холодильничке-то у тебя, Михалыч, не густо.

- Работа плотная, некогда по магазинам шарить.

- Нет, Слав, ты погляди. Не иначе, как хотел зажать. Банка огурцов. Читаем –«Огурец соленый - растение семейства закусочных. Употребляется преимущественно вовнутрь».

- Не отвлекайся. Тебе бы, «Чапай» кулинарный техникум нужно было заканчивать, а ты в менты поперся.

- Каждый мент обязан уметь селедочку кромсать. А это – искусство. Это вам не шубу в трусы заправлять!

- Ну, все мужики, поиспрожнялись в остроумии, пора и за...

- Именно за это мы и вздрогнем.

- За нас!

- Слава, а тебя как по отчеству? А то мы все Иваныч да Михалыч, а ты...

- Звучит неблагозвучно – Спиридонович. Поэтому просто Слава.

- Или «Карандаш».

- Да хоть горшком... Теперь, Михалыч, давай, вещай. Ты утром меня заинтриговал. Только учти, по любому, мы не лохи.. Поясню, для самых одаренных - Скупой платит дважды. Трижды - тупой. Лох - постоянно. Запомни, мы – не лохи.

- Нет, ребята, мне больше не наливать. Пейте, закусывайте и слушайте. Вот только закурю...

- Все, Слава, не хочет человек, не надо, а мы истребим всю эту заразу до основания.

- Не части... Все, давай, трави по малу.

- Вопросы все в конце.

- Само собой, перед дорожкой посетим...

- Значит так. «В начале было Слово. Потом только – Чертеж». Мы поэтажку, Слава, с тобой неправильно смотрели. Мотай на ус, на будущее, не по чертежу нам нужно было проверять пространство, а пространство с чертежом сверять. И в этом есть разница большая.

- А если нет усов?

- На уши мотай. Вырастут когда – перемотаешь. Ладно. Мы с тобой проверяли, так сказать официальные выходы и входы. В том числе на крышу и чердак.

- Там замки висели, я помню.

- Точно. Ну, так вот – есть на крышу еще выход. Я ночью лазил.

- И чего тебя вдруг ночью понесло?

- Не поверишь, кота искал. Но это, как бы официальная причина. На самом деле, спустилась с неба мне благая весть... в виде пуха. Обычного пуха, которым подушки набивают. Сечете?

- Ну, и?

- Я полез на колосники. Есть такая решетка под потолком на сцене.

- Нам, ментярам недоступны театральные приколы. Насколько я знаю, колосники, это что-то с печами связано. На них там... пепел и зола падает.

- Тоже решетка. В печи внизу, а тут под потолком, понятно?

- Дальше.

- Дальше. На колосниках я ночлежку обнаружил! И на крышу выход. Если хочешь, сейчас полезем, покажу. Матрац, подушка, подобье одеяла, кусок фанеры, бутылки пустые из-под воды, крошки... и всякое такое. Кто там ховался, сколько ночевал, не могу сказать, только я по крыше ночью легко прошел без шума до пожарной лестницы и вниз, в переулок почти спустился. Правда, лестница кончается на уровне второго этажа и с переулка проблемно на нее попасть. А сверху, запросто.

- Ты думаешь?

- Это ты, майор, будешь думать. А я тебе только факты. И это еще не все я рассказал. Слушай дальше.

- Подожди. Здесь без ста грамм так сразу и не въедешь. Выходит, киллер был до и после убийства внутри театра, и неизвестно сколько там сидел? Слышь, «Чапай», помнишь, кассета была, я у тебя еще брал смотреть? «Призрак оперы». Ужастик. Помнишь, там один хрен тоже жил на какой-то верхотуре в оперном театре? Фильма... Давай, лучше горло сполоснем... Ну, ты, брат, Пинкертон, такое раскопал... надеюсь, там не трогал ничего? Я завтра экспертов пришлю.

- Дальше слушай. Иваныч, ты закусывай, закусывай, давай. Сейчас и твой черед придет мне дифирамбы петь.

- Не дождешься.

- Посмотрим. Для начала, скажи – чем удавили «Скрипача» и труп нашли где?

- Удавили проволокой стальной, в закрутку. А труп за парком троллейбусным в овраге. Он раньше в парке том работал.

- Так я и думал. И звали его по жизни Семеновым Андреем?

- Точно!

- Вот видишь, точно. Круто ты попал. Вторым здесь киллером был он. Скорей всего, его рук дело - контрольный выстрел... или первым... это уже ваша «кадриль».

- Кто же первый, или второй был?

- Подожди. Со «Скрипачом» сначала разберемся.

- Гони... кстати, кота нашел?

- Как раз о нем речь и пойдет. Вещий кот, между прочим. Так вот. Удавили твоего клиента цепочкой, она там тоже наверху имеется. Пусть твои «перты» Слава, анализируют. А я вам расскажу, как узнал я про этого «Скрипача».

- Извини, Михалыч, я тебя перебью.

- Только не из АК – я боюсь щекотки... ну?

- Кто знает о твоем ночном сеансе «лунатизма»?

- Никто. Виноват, старуха вахтерша знает. Что же ты, думаешь?..

- Ни о чем я не думаю... рассказывай дальше.

- Закончил я свою «прогулку» что-то около часа ночи, и перед тем, как завалиться спать, зашел в кабинет, что под нами. Все-таки, кота я искал, признаюсь. А он тут как тут. В кабинете на подоконнике сидит и в напряженной очень позе, как будто вот-вот на мышь кинется. Правда, как меня услышал, так и сиганул на пол. Я подошел к окну, взглянуть, какую «мышь» он там за окном узрел.

Вот тут самое интересное, мужики, начинается. Посмотрите в окно. Видите, на уровне второго этажа провода троллейбусные проходят. И возле театра они совсем рядом со зданием? От стены два метра только с хвостиком.

- Ну, проходят. И что?

- В этом месте у троллейбусов штанги их часто соскакивают. И довольно часто в этом же самом месте ремонт производится. Вот. Подхожу я, значит, к окну, а в это время мимо окна под проводами медленно ремонтная машина проезжает... ну, такая... с площадкой на крыше фургона. И на этой площадке стоит ремонтник. Меня в окне увидел и... прибалдел вдруг... Дальше постараюсь, как смогу в лицах и дословно.

- Давай, Михалыч. Занавес открылся и...

- Привет, Андрюха! Ты как здесь оказался? Петро, тормози! Да, стой, бля. Поглянь, кого увидел. Семенова Андрюху встретил!

- Ты, че, там шизуешь? Андрюху давно закопали. Разуй глаза.

- Во, блин!

- Точно, мужик. Обознался ты.

- Извиняюсь. Точно – обознался. Но похож, как новые два рубля...

- Я режиссер этого театра. За кого ты меня принял?

- Юрка, ты побазарь пока, я отойду отлить.

- Валяй. Надо же, одно лицо.

И что-то меня вдруг заскребло

- Как тебя? Юрий?

- Ага.

- Ты скажи мне, Юра, вы днем тоже разъезжаете на этой тачке.

- Бывает, а что? На этом участке чуть не каждую неделю.

- А, скажем... шестнадцатого августа, здесь были.

- Ну, ты даешь, мужик. Хотя... шестнадцатого, говоришь... ну, да, в самый... тогда как раз Андрюха вдруг появился на работе. Я че, запомнил. Он пятихатку занимал и сгинул, до этого недели две в загуле был, или еще где... Появился, тут же мне деньгу отдал и выставил поллитра. И тут же, паразит, угнал машину.

- Эту?

- А другой и нет у нас.

- Как же он смог угнать?

- А чего мочь? Да этот, мухолов зассанец, Петро, пошел в диспетчерскую, а ключи в машине оставил. Мне Адрюха, значит, деньгу и бутылку передал, вскочил на подножку и уехал.

- Он что же, не один был?

- Еще с ним был мужик.

- Какой из себя?

- Обыкновенный. В такой кепке молодежной с козырьком.

- Бейсболке?

- В ёй. Я его плохо видел, он с другой стороны к машине подошел... вроде лысый.

- Так он же в бейсболке был.

- С боков-то лысый... или бритый. Хрен разберешь

- Ну, дальше?

- А что дальше? Угнали и все. Часов двенадцать было. А в четыре или около, нашли ее. Вон за тем углом стояла. Под пожарной лестницей...

- И еще... у него мобильный телефон был?

- Не знаю. А телефон в машине есть. Для связи с диспетчером, да и так по городу если позвонить.

- Понятно. Спасибо за информацию

- Что он у вас-то натворил? Украл чего? С машины запросто в окно можно. Я вон рукой до подоконника достаю, а можно и ближе подъехать. Если чего, так спросить не с кого – удавили его. По пьяни или как, не знаю. Удавили да и бросили в овраг за парком троллейбусным. Вообще-то он сильно шпанистый был, срок отбывал за что-то. Не знаю. Бывало, пили вместе. Вот и все.

Все. Занавес. Не слышу аплодисментов.

- А дальше, Михалыч, дальше?

- А дальше ничего не было. Пришел водила, попрощались и укатили дальше. А я пошел спать.

- Хорошая версия. Нестыковки есть, но нужно проверить. Эксперты завтра с утра будут.

- А это, граждане, менты, уже ваше дело. А теперь, допивайте и валите отсюда. Мне еще в одно место надо заглянуть.

- Слав, нас выгоняют?

- Если хотите, можете, конечно, здесь еще сидеть, но мне пора идти...

- По творческим делам?

- Совершенно точно. Как раз по ним.

- Ладно, Михалыч. Задал ты нам... будем хлебать дальше это дерьмо.

- Судьба, однако.

- Иваныч, пошли. Черт, как тебя сейчас за руль?..

- Как только зажжжигание включу, сразу буду в норме. Бывай, Михалыч.

- До созвона.

 

 

Кто же мне эту мысль под череп загнал? Хоть убей, не помню. Всех, с кем сегодня общался, перебрал, так и не вспомнил. Будем думать, что сама в голове мысль, насчет «визита», под коркой шевелилась.

Проводил я ментов своих. Повезло еще, «патрульный катер» как раз подрулил, так что не пришлось Иванычу за руль садиться и «театральный разъезд» благополучно свершился. Что-то слабоком оказался Иваныч. А может, голодный целый день бегал? По полкило на брата только. Нет, «Карандаш», тот в порядке был, ничего не скажу, а вот «Чапай». В таком виде через Урал не переплыл бы, точно.

Проводил их, в общем. Прогулялся по «продуктам». На бульваре посидел возле памятника Льву Толстому. Собрался с мыслями и пошел нанести визит. Почти официальный, по крайней мере, так я рассчитывал.

Дом семиэтажный, «сталинской эпохи», длинный. Подъезд обыкновенный. Лифт. В Москве живу на пятом «хрущобном», без лифта и хожу пешком. Здесь примерно также. Пошел считать ступени. Уже между вторым и третьим этажом услыхал. Наши стальные двери, дешевые и без обивки, имеют тенденцию... на площадке, каждый пук в квартире слышен. Вот я и услыхал... голоса Ирины и Николая.

 

Конца нет жертвам, и они не впрок!

Чем больше их, тем более тревог.

Завидней жертвою убийства пасть,

Чем покупать убийством жизнь и власть.

 

Ну что, мой друг? Ты все один, в кругу

Печальных размышлений? Эти мысли

Должны бы умереть со смертью тех,

К кому они относятся. Что пользы

Тужить о том, чего не воротить?

Что сделано, то сделано.

 

Мы только

Поранили змею. Она жива

И будет нам по-прежнему угрозой.

Но лучше пусть порвется связь вещей,

Пусть оба мира, тот и этот, рухнут,

Чем будем мы со страхом есть свой хлеб

И спать под гнетом страшных сновидений.

Нет, лучше быть в могиле с тем, кому

Мы дали мир для нашего покоя,

Чем эти истязания души

И этих мыслей медленная пытка.

Теперь Дункан спокойно спит в гробу.

Прошел горячечный припадок жизни.

Пережита измена. Ни кинжал,

Ни яд, ни внутренняя рознь, ни вражье

Нашествие - ничто его теперь

Уж больше не коснется.

 

Успокойся.

Смягчи свой взор. Будь весел средь гостей

На нынешнем пиру.

 

Я буду весел,

Будь весела и ты и за столом...

 

Я нажал звонок и на последней фразе диалог прервал. Открыла, очень бледная, такая, что сразу и не узнать. Без слов и без улыбки, посторонилась, в квартиру приглашая.

Я не пошел. Зачем-то ухо свое потеребил и только смог выдавить.

- Ирина Борисовна, я только предупредить поднялся, что завтра репетиция с утра. В девять жду на сцене. Пока работаете в дубль, а там посмотрим. Приятных снов, если доведется спать...

Дверь медленно закрылась. Замок щелкнул два раза. Впервые, кончики пальцев дрожали, когда сигарету доставал.

Мне теперь кажется, я предчувствовал, что меня ждет ночью. Может так, а может... одним словом к одиннадцати часам я набухался. Я не привык пить в одиночку, но тут я выжрал бутылку водки в гордом одиночестве, без «Луны и Тени», закусывая сигаретным дымом. Последнее, что вспомнил, не раздевшись, заваливаясь на кровать, это фразу - «Пить из горла не интеллигентно, когда есть рядом пустая консервная банка».

У меня не было под рукой пустой консервной банки. Из горла я пил... хотя стакан был рядом.

 

 

9.

И она пришла. И не нашла ничего лучшего, как усесться на электрическую плиту. Мне показалось, что она, так и не разгибаясь, как есть, подпрыгнула и села на комфорку.

- Пашенька, как эта штукенция включается? Задница у меня замерзла, погреться хочу саму малость. Не хочешь говорить, ну и не надо, сама все ручки буду крутить туда-сюда...

Мне удалось, наконец, разлепить глаза и губы.

- Привет, старая.

- Сам такой... звал чего?

- А я звал?

- Звал, не звал... все равно уже здесь. Только в следующий раз...

- Не будет следующего...

- Что я не знаю тебя? В следующий раз не напивайся так, сивухой от тебя несет, а толку от нее чуть. И видишь теперь все в черно-белом варьянте, как в старом «ящике». А в сквере за театром, подле лестнички на крышу, такой мухаморченок после дожжа повылезал на свет, что любо-дорого смотреть. Вот ево бы пожевал, такая радуга пошла бы, лучшее чем в «Хрюндихе» иль в «Пани Соньке». И я бы для тебя годочков с девять сотен скинула бы, может, еще и ублажила. Послаще бы была, ведь падок ты до сладкого гляжу.

- Ты чего приперлась?

- Да хочу свое добро забрать. Тебе, я вижу, оно не пригодилось, так может еще кому нито впарю. Как сам считашь?

- Мне она еще нужна?

- На шта?

- Улика это. Этой штукой убили человека.

- Ты в том уверен? А может все как раз наоборот?

- То есть?

- Из-за нее убили.

- Не понял я. Колись.

- Не наркоманка я... хотя и...

- Кто ты, Геката, Парка, Пифия? Ведьма, кто ты?

- Сам назвал. Я - Морригу. Что, съел, не подавился? Закусывать получше нужно, если пьешь.

- Не учи... Морригу, ведь, тоже самое, что и Геката в Риме.

- У кельтов только.

- Тогда скажи мне, стерва, кто Марка...

- Антония? Уже не помню.

- Марка Штрайна заказал?

- Не твое, то дело МВД искать.

- Но ты же знаешь. Так назови.

- Три карты? Это всем известно – трояк, семерка, пиковая дама. Или все же туз? Уже не помню...

- Еще раз спрашиваю...

- Сщас, только с плиты сползу, задницу печет.

- Так тебе и надо.

- Я так тебе скажу – с годами мудрость под руку приходит. Года давно пришли, а спутницу в дороге потеряли. Сам старый будешь, молодежь тогда пускай тебе хамит от пуза.

- Я не доживу.

- Все говорят так. Даже не надейся, еще испытаешь исчезновение желаний и сил, вот будет хохма. Появляюсь я, над тобою смеяться.

- Ну, извини.

- То-то, «извини». Так и быть. «Клюшку» свою тебе еще на некоторое время оставляю. Тебя тавро смутило? Позднее появилось оно, когда ее Вильяму поднесли... и со значением.

- Шекспиру?

- Ему. И если не дурак совсем ты, то разберешься. Зачем и от кого. Добавлю только, что друиды знали толк в таинствах, тогда королю Луду ее вручили...

- То есть, Лиру?

- Это у Шекспира он Лир. Ты в интернете своем торчал сколько, и какого черта меня выспрашиваешь?

- Вероятно, не досидел...

- Торопыга. Все, мне пора. Луна сегодня восходит поздно. Не люблю - она меня старит. Тебе советую - теперь же на свои копыта подняться и два пальца в рот... чтобы увидеть свой желудок. Завтра у тебя полно делов, с артистами возиться, с этой... Иринию на роль попробовать. Потом... дурацкие словечки «брифинг», «нафинг»... нет бы назвать «бабьи посиделки». В Рассее проживают, а по аглицки бубнят. Все, прощевай, пока. Клюка заговоренная... со смыслом, сам подумай.

- Будь здорова.

- И тебе, если соплей, то уж совсем немного и ненадолго.

 

Надо ли говорить, что проснулся я только за полчаса до репетиции, и даже побриться не успел. После ночной «переклички» с унитазом, голова была в порядке, но появился насморк и на репетиции я здорово гундосил.

Как я и ожидал, Ирина была сыра и не готова, пыталась «рвать» страсти. Я терпеливо что-то объяснял, остальные артисты при этом так откровенно зевали, что пришлось мне «на самотек» пустить леди Макбет. Пусть будет, так как будет... пока. А дня за два, не раньше я ей стресс искусственный устрою... Пока, как застоявшаяся лошадь по кругу пусть трусит, как может. Потом «объездим». Меня сейчас заботит совсем другое. И Макс как будто момента ждал, или угадал мои внутренние сомнения. В перерыве между репетициями в зал спустился из аппаратной.

- Я слушаю...

- Павел Михайлович, что-то не нравится музон мне этот.

- К несчастью, мне тоже. Скажи, чем?

- Устарело... причем давно... не знаю, неужели когда-то это было в жилу?

- Наверно. Тебя еще в проекте не было, а я под стол пешком ходил. М-да... говоришь, что уже не пахнет даже... не попали. Хорошо, что ты предлагаешь?

- Тут у меня кое-что созрело. Хотел вам дать послушать, но...

- Так сразу, «но»?

- Это нужно живьем слушать.

- Есть где?

- Конечно.

- Только учти заранее - никакого харда.

- Здесь недалеко есть молодежный клуб. Там тихо, гасилово там не бывает, дринчать там можно только пиво, хавло одни орешки. Тусовка братьев-волосатиков, при феньках... правда, покуривают травку, но... урла там не бывает. Трындеж идет и слушают музон...

- Все это неплохо. Но зачем?..

- Так вот. Есть там один мужик. С приветом, но терпимым. Ваш, примерно возраст, с детства лысый, как барабан. Что он лобает – это надо слышать! У него старенький «Ямаха» - синтезатор. Как какой-нибудь чучмек – что видит, то и озвучивает тут же. Импровизатор улетный.

- Случайно... не Борисом его...

- Борисом. А вы откуда?..

- Знать не знаю, и не видел. Так просто, выскочило имя. Какие-то ассоциации свои. Или слухами полна земля.

- Так к вечеру за вами зайти?

- Да-да, конечно... пойдем, послушаем. Вдруг и правда, что-нибудь из этого получится.

- Да я уверен. Ему лишь тему подсказать, а дальше, он такое вытворяет, отпад полнейший. А наш музон, вы извините, тоже полный, но отстой.

- Посмотрим. Договорились.

- Короче, к одиннадцати я подрулю? Только я с подругой, можно?

- Давай.

- Ну, все тогда...

- Макс... давно хотел спросить, да случая не было. Тебе Марк Яковлевич кем приходился?

- Да фиг его знает, как назвать. Седьмая вода... я сын двоюродной сестры его жены. Но я никогда этим не вихлял. И на работу эту сам, без протекции через отдел кадров... Мне кажется, что Марк Яковлевич даже не и знал, что я ему кем-то там...

- Получается, двоюродным племянником. И сколько же тебе?

- А, это вы про армию? Мне девятнадцать, «откосил» портянки. Знаете, бывает, редко правда, что башню на фиг сносит. Проверили – не взяли. Отец там, на лапу дал кому-то. Дядя этого не знает... не знал. Конечно, не хило было иметь такого дядю. Он ничего старик был. Без тараканов. Но тоже как-то...

- Что?

- Да я вам могу показать фонограммы спектаклей, там все такое заунывное.

- Классика?

- Как бы. А тут...

- Понятно, слушать надо. С прессой разберусь, надеюсь, до вечера.

- Так я пошел? Продолжение репетиции через полчаса.

- Пока не нужно эту фонограмму гонять. Ты свободен, до вечера.

- Вот спасибо. Я тогда исчез.

- Валяй.

 

Похоже очень, что сегодня я опять останусь без обеда. Макс только отвалил, тут же, директор в зале появился, запутался в портьере и долго чертыхался.

- Александр Сергеевич, мне Галина сказала, что в одном «кульке» вы с ней учились. Должны были привыкнуть к театральным тряпкам.

- Прошу прощения. Я с радостною вестью – аншлаг, билеты все проданы! – и руки потирает, доволен, как пряников наелся.

- Как?

- Как мы и говорили... вернее, вам я докладывал. Анонс прошел по «кабелю» строкой бегущей. А сегодня в десять кассу мы открыли. Очередь уже была. Сейчас час тридцать – билетов в кассе нет, давно все проданы! За полчаса.

- Так быть не может. Что-то здесь не так. Даже если очередь была бы в кассу метров сто, то и тогда она еще стояла бы. Может, «жучки» скупили и теперь втридорога будут впаривать?

Не хотел я, но обломать кайф директору пришлось. Перевернулся фейсом.

- Не подумал... после института, я пять лет работал кладовщиком на оптовом складе. Да... вы, наверно, правы, человек 20-30 за полчаса купили весь зал. Действительно, как-то нехорошо... пропала радость.

- Я, кажется, догадываюсь... вернее, предполагаю, чьих тут рук дело. Будем разбираться.

- Вот уж не знаешь, откуда ждать проблем. Вроде бы радоваться должны – аншлаг ведь все же - ан, нет...

- Брифинг где будет?

- Чуть не забыл. Галина Владимировна просила слезно, ее слова, перенести встречу с прессой в мэрию, в конференцзал. Здесь же два шага...

- Хорошо, пусть будет так. В 19 часов, после окончания репетиции. Я буду.

Светлана заглянула в зал, с бутербродом в руках. В животе моем тут же заурчало.

- Светик, что у тебя?

- Пал Михалыч, в кабинете ваш мобильник разрывается. Я хотела принести...

- Какой... ах, да, мобильник. Вот, кажется и ответ. Иду я... нет, погоди. Сама по нему ответь... скажи, что скоро буду и позвоню. Все, я пошел обедать. Жрать хочу, как из пулемета. Я в мэрию. Минут сорок у меня есть еще?

- Пал Михалыч... тридцать четыре.

- Успею. Заодно загляну к Богатовой. Александр Сергеевич, меня дождитесь.

- Я до пяти в театре.

- Хорошо.

 

Не пришлось переться в кабинет на второй этаж, Галину в столовой встретил. Договорились, что пресс конференцию она сама проводит, поскольку в курсе всех дел в театре. Я только в финале отвечу на короткие вопросы. Успокоил ее, что не собираюсь отвечать на провокационные вопросы. Основная фраза моя – «без комментариев». Кажется, ее вполне устроило... и даже, я заметил, как она перекрестилась. Об «аншлаге» и звонке Круглова я ей ни слова. Все равно узнает, «стукнут». Но чем позже, тем эффектней будет.

 

Пять минут у меня было. Я позвонил. Сначала по городскому «Карандашу». Предупредил о следующем звонке и о планах на поздний вечер. И только потом в руки взял мобильный телефон. Постарался быть спокойным... на грани равнодушия, почти с зевотой.

- Приветствую, наш самый главный режиссер. Не спал, не ел, ни пил – все ждал звонка и, слава Богу, дождался. Слушаю я вас, Павел Михайлович.

- Нет, это я вас слушаю, Олег Степанович. Вы позвонили мне, я был занят. Теперь освободился, и я вас слушаю.

- Ну, вот, расшаркались, теперь и к делу...

- К какому делу? Насчет билетов? Объясните? Зачем вам целый зал?

- Все просто. Я покупаю «право первой ночи».

- Я, не девица и не гей. Вы в этом обманулись. Меня еще никто не покупал, тем более не «опускал».

- Неужто? Тихонько завидую. Но мы не будем с вами скабрезными, ненужными словами мусорить.

- Тогда зачем?

- Я уже сказал – хочу один искусством наслаждаться. Я заплатил, извольте мне сыграть трагедию Шекспира.

- Я предлагаю компромисс.

- Ну-ну... я слушаю.

- Мы вам сыграем, накануне. В зале будет только вы и пресса. Устраивает?

- Нет, я повторяю, я хочу один быть в зале. И не накануне. А на официальной премьере. И прессы никакой. Потом я им скажу, что написать. Не сомневайтесь, как скажу, так и напишут. Хотите даже в «МК», или в «Культуре».

- Олег Степанович, что вы от меня хотите?

- Вопрос резонный. Представьте – ничего. Что я хочу, я тут же покупаю. Я уже купил.

- Скандал будет. Правда, мне не привыкать. И даже на руку.

- Скандала не будет. Даже не надейтесь. Никто и не пикнет.

- Я так понял, что вы начинаете… вы открыто выступаете против...

- Упаси, господь... слова какие - «против», «выступаете»... как можно, так и думать. Я только свои конституционные права на собственность хочу исполнить. Вот и все. Так что, молодой человек, старайтесь, репетируйте, творите – я вам плачу. Я купил спектакль… премьеру. И не вздумайте перечить старику.

- Вы мне угрожаете?

- Ну что же вы, так сразу – по головке глажу. Надеюсь пока еще, что мы с вами, Павел Михайлович, произведем фурор совместный. И город будет наш...

- Сомневаюсь.

- Сомневаетесь уже. Хороший знак. Прежде были наотрез... что значит время.

- Все. Прощайте.

- До свиданья. На премьере. Да... после премьеры, артисты приглашены все на банкет в ресторан «Центральный». В мой ресторан...

Я еле удержался, скорее кнопку «отбой» нажал. Еще минуты три сидел и отдувался. Черт возьми, он меня взбесил. Я же быть хотел невозмутимым пофигистом. Опять тебя как пацана мордою в парашу...

Сразу же позвонил Карандашин.

- Все нормально. Держись мужик. Скоро мы ему хвост прижмем.

- Все нормально.

- Иваныч привет передает и говорит, чтобы за невинность задницы своей не волновался – броней очко прикроем. За две... нет, три... чего там?.. Извини, Михалыч, мы сейчас обсудим... обойдется тебе все это в пять контрамарок

- Но без мест. Входные. Крахоборы.

- Сам жмот. Ладно, мы не гордые, можем и постоять.

- Что-нибудь придумаю. В директорскую ложу посажу. Рядом с мэром. Устраивает?

- Вот этого как раз не надо... надеюсь, ты понимаешь.

- Пошутил. Пока. Мне на репетицию.

- Отбой. Пока.

 

Говорят, что артист «должен быть голодным». Не я сказал. Неправда это. «Артиста обидеть всякий может», но если его хорошо кормить, вовремя выгуливать, он такое может…

После перерыва, вдруг что-то произошло. Сдвинулось. Как еще сказать? Пошло по нотам? Тоже мелковато. Даже Ирина вдруг, как будто проснулась и обрела уверенность. Да, именно, как раз с того места, где леди Макбет...

 

ЛЕДИ МАКБЕТ

Ведь и мои в крови. А я не рук,

Я белокровья сердца бы стыдилась!

 

Я в южные ворота слышу стук.

Уйдем за дверь к себе. Воды немного

Смыть пятна, вот и все. И с плеч

долой!

Как мы легко вздохнем! Но что с тобою?

Воспрянь!..

 

Вот что значит, что актеры немного отдохнули и пообедали. Я только изредка из зала с места «возникал», а больше за суфлера следил по тексту. Впервые мы прошли без остановок почти все.

- Господа артисты, я вами доволен. Все ни к черту, не годится никуда! Все плохо! Отвратительно!! Мерзопакостно!!! Всем спасибо! На сегодня все свободны. До завтра, господа. Выспитесь. В десять утра прогон. Разовых, массовку... все будут нужны. После перерыва – второй прогон в костюмах, с полным светом... если хватит времени. Костя, ты там слышишь?

- Угу.

- Приятных сновидений. Света, Александр Сергеевич, не ушел еще?

- Ждет.

- Так зови. Нет, постой, я сам к нему пойду.

Уже подходя к кабинету директора, услышал, как он может материться. Свой человек. Навстречу из кабинета вынесло заплаканную Ольгу Ивановну.

Забыл представить. Ольга Ивановна, бухгалтер, лет пятьдесят. Одно определение – «Пышка».

- Все! Я увольняюсь! Пошли вы все к такой-то вашей матери!..

- Только после аудита! – в дверях уже директор голос подает.

- Пал Михалыч, я не могу так больше работать. Он просто заставляет в приказном порядке уходить от всех налогов, идти на нарушения закона. Подведет под монастырь.

- Вместе сядем!

- Ну, видите, Пал Михалыч?

- Что я могу сказать вам, Ольга Ивановна, он молодец – нас грабят, и мы ж должны бояться? «Заплати налоги и спи спокойно»? Это не для нас. Если о культуре государству дела нет, мы сами о себе заботиться должны. Подоходный, пенсионный налог – святое дело, но больше ни копейки. Я правильно вас понял, Александр Сергеевич?

- Конечно, так и будет... пока директор я. Нищету театра я прикрою.

- Вот видите? Надеюсь, что так и будет. Я спокоен. У театра есть директор, и есть бухгалтер главный. Стоящий и настоящий! А это значит, театр выживет, не взирая ни на что. Ольга Ивановна, вы успокойтесь и немного... совсем чуть-чуть подумайте. А мы в вас верим и доверяем, как себе. А может быть, и больше. Вы главная здесь, мы – ваши дети. А дети хотят кушать...

- Пал Михалыч... я подумаю... а вы... вы, все же оставайтесь у нас. Я за себя прошу.

- Я еще подумаю об этом, позднее, Ольга Ивановна. Ладно?

- Ладно. Что делать с кассой сегодняшней? Все же девяносто тысяч.

- Сколько? И это вал? Я думал тысяч четыреста.

- По тысяче за место?

- А за попсу здесь сколько собирают?

- Так то…

- А это Его Величество Театр. Будьте смелее впредь.

- Так как распорядиться?

- Это Александр Сергеевич решает. Я бы пропил. Шучу. Тратьте. Но с умом. Извините, мне в мэрию, на пресс-конференцию. Спешу. Извините, что задержал вас. Все вопросы впредь в рабочем порядке.

- Не пуха вам с репортерами.

- Ко всем чертям...

 

Пресс-конференция. Тоскливо. За окном по-настоящему осенний дождик моросит... а меня и зонта нет. Слегка подмок, пока пробежался до мэрии. Галина шпарит, как по написанному. Ну, еще бы – столько макулатуры перелопатить... сочувствую, но совсем немного. Все же это ее работа. Неожиданно для меня, канал «Культура» со своею камерой и микрофоном маячит в зале. Еще две местных камеры. По микрофонам и диктофонам на столе, больше десяти газет... скучища.

За десять последних лет, мне эти конференции вот где сидят. Одно и то же. Сначала официоз, прилично все, пуритански скромно, даже, сказал бы, некоторая околонаучная томность в словах и взглядах. Потом вдруг наступает момент... а вот, кажется и он. И сразу «оживляж», сейчас начнется основное действо.

- Теперь по очереди, вопросы к режиссеру. «Никольский вестник», прошу.

- Любовь Котлова, «Вестник». Ливитинову вопрос – вы счастливы?

Собраться нужно.

- Вот так вот сразу... счастлив ли? А вы?

- Неважно. Я первая спросила.

- Иногда. У счастья есть тенденция, сваливаться так неожиданно, что порой не успеваешь отскочить в сторону. Так что могу сказать, что я пришиблен счастьем, чего и вам желаю.

- Дальше. «Трудовые будни»

- О чем ваш «Макбет»?

- Хотели вы сказать, Шекспира? Сегодня перечитайте перед сном. Там все написано.

- Можно еще вопрос?

- Валяйте.

- Вы во второй раз с этой постановкой...

- Ошибка. В третий. В третий раз я ставлю «Макбета». В первый, был мой диплом в Колиновске. Десять лет назад. Ровно через неделю города не стало. Землетрясением разрушен, и, как говорится, не подлежит восстановлению. Надеюсь, вы еще помните эту трагедию? Я вас еще не напугал? Хотите вы такого же исхода?

- «Канал культура». Ваш вопрос.

- Вы женаты?

- Выходит, не напугал. Без комментариев. И если не ошибаюсь, два года назад этот же вопрос от вас же исходил. Вас это так волнует? Как только я надумаю... ждать будете до смерти... так предупрежу вас специально. Подождите, господа с вопросами. Их все, я знаю наперед, и самое интересное, что вы на них ответы. У меня есть... чуть не сказал – заявление для прессы. Мешочек жареных семечек есть, с базара прямо. Могу продать. Так, быстренько, желающие семечек собрали по рублю. Но только серебром. Мне нужно тридцать серебряников, чтобы продать...

- Павел Михайлович, может быть не нужно?

- Нужно, нужно, Галина Владимировна, я же не Христа предлагаю им еще раз продать. А только семечки. Я вовсе не шучу. Что, никому не нужно «жареного»? Так собирайте... мне на пару бутылок пива хватит, а вы не оскудеете... очень хорошо. Десять... двадцать... двадцать восемь... девять... тридцать. Достаточно. Все в порядке. Не нужно больше, это лишнее, заберите. Сейчас я только эту «щебенку» уберу в карман и выложу товар. Все, готовы? Подставляйте уши. Держите. Премьеры «Макбета» не будет! Как вам на вкус? Не пережарены?

- Почему?

- Вопрос резонный и своевременный. Некто... вы угадаете с трех раз, скупил билеты все. И будет один смотреть, а вы умоетесь, как, впрочем, и простой зритель. Аккредитации для прессы на премьеру не будет тоже. Вы мыслите себя четвертой властью? Как может древнейшая... пардон, вторая древнейшая профессия, обладать какой-то властью? Это…

- Это уже поклеп на массмедиа!

- Дальше, девушка, уж разбирайтесь сами. Независимое расследование или еще как... на тему, кто в городе хозяин.

- Я вам не девушка, я – журналист Надежда Райская из «Недели»

- С чем и поздравляю. Телефончик оставьте, мы этот «казус» обсудим наедине.

- Павел!

- Галина Владимировна, кроме намеков ничего, и никакого мата не будет, я не «Филиппок».

- Господа, пресс-конференция закончена. Пресс-релиз получите все утром. Паша, пройдем ко мне.

- Извольте, Галина Владимировна. Кого обидел, прошу прощенья. Надежда... жду телефона. Интим не предлагаю, а приглашаю, между прочим… а там... как фишки лягут.

 

А кабинете у Галины Владимировны все же душновато, несмотря на дождь. Кондишен барахлит. Сам подошел и распахнул окно.

- Есть водка? Хочу надраться. Хотя еще в одно кафе мне надо попасть поближе к полуночи. Вот там напьюсь я до... хотя там одно пиво.

- Есть коньяк.

- Халявный? Взятка?

- Подарок. Два года стоит, нетронутой бутылка. Мне на пятидесятилетие преподнесли. Убери наигранное удивление с бровей. Открывай и наливай. Мне десять капель, я совсем не пью. Что ты там озвучивал... это правда?

- Я не приучен врать... как не умею бровями удивляться. Галя, ты мне только скажи – мэрия, театр... что еще в твоем хозяйстве... Круглов, Еремин, кто-нибудь еще – с кем ты? Только честно.

- Честно?.. Я между здесь.

- Спасибо. Вот за это мы и выпьем. За честность.

- С тобою, Паша, я выпью на брудершафт.

- Нет. Пока, нельзя. Сегодня не состоится. Я слишком хорошо знаю, чем заканчиваются, брудершафты. Извини. Но у меня сегодня действительно еще есть одно дело. В другой раз. Прозит.

- Прозит.

- Что делать будем, Паша?

- Будем дальше жить.

- Круглов?

- Угадала с первого ты раза. Уже имел с ним разговор.

- И чем?

- Чем кончилось? Ничем. Мы будем двадцать пятого для одного Круглова играть премьеру. Мы комедианты – кто музыку заказывает, для того и пляшем. Мне все равно.

- Ты с ума сошел.

- Добавь – не по погоде. Я еще налью?

- И мне немного. Достаточно.

- Бывало хуже. Переживем. Прозит.

- Даже ума не приложу, что делать.

- Пусти на самотек, сам нарыв прорвется. Жаль, не дала мне пошуметь.

- Что я скажу, то и напишут.

- Вот и Круглов словами теми же. Галя, скажи, ты можешь подержать паузу? Ни звука прессе больше? Без всяких там... пресс-релизов?

- Что ты задумал?

- Ничего. Просто хочу определить процент порядочности этого города. И Круглова на вшивость проверим. Игра все это.

- Я попробую. А там, как ты говоришь, «как фишка ляжет»?

- Вот именно. Лишний зонтик есть?

 

 

10.

Зонтика лишнего не оказалось. Мало того, Галине, несмотря на уже нерабочее время посыпались звонки. Толком не пришлось поговорить. Так что, я махнул рукой, на прощание и спустился в вестибюль.

В вестибюле меня ждала Надежда Райская из «Недели». Я про себя пробормотал что-то типа - «что и требовалось доказать». По опыту знаю, что когда просишь телефон и при этом «интим не предлагаешь», все бывает как раз совершенно наоборот. Кому интересно, советую попробовать – действует безотказно… а почему бы и нет? Поехали.

- Я правильно понимаю, что моя надежда на рай, несмотря на все мои прегрешения в жизни, все же имеет место быть? Я алкаш и матершинник. Я русский человек и это окончательный диагноз.

- При чем здесь национальность и ненормативная лексика? Это скорее говорит об уровне…

- Нет, Наденька, это говорит не об уровне культуры и образовании, это говорит совсем о другом - только русский человек, рассматривая красивую картину, может материться от восхищения. Предупреждаю еще, я бабник и не пропускаю ни одной юбки. Вот вы всегда такая... серьезная? Вы умеете улыбаться?

- К счастью, я в брюках, а вы не герой моего романа. И жду вас я совсем по другому поводу. Я знаю, как мне кажется, много о вас и…

- Из писаний ваших же коллег?

- Это не важно.

- А что же важно? Кстати, я вижу у вас отличный большой зонт. Может быть мы, под вашим зонтом покинем, наконец, это богоугодное заведение. Вы проводите меня до театра и по дороге мы сможем выяснить, что нас… какие точки соприкосновения, кроме вашего локотка, могут нас совместно заинтересовать.

- Пойдемте.

И мы вышли под дождь. Мне не пришлось брать ее «под локоток», Надежда сама сунула мне в руку зонт и плотно взяла под руку.

«Ах, Надя, Наденька, я за двугривенный… мне все в тебе понравилось с первого же взгляда. И то, что у тебя, чуть ли не трехцветные волосы хитроумной подкраски, и карие глазки, и чуть коротковатый носик, и губки что надо. А самое главное, это запах. Это что-то! Запах твоего парфюма смешивается с запахом дождя, с запахом уже начавшей опадать листвы… этот запах волнует, раздражает и…»

- Павел Михайлович, я так понимаю, что вы меня не слушаете?

- Нет, я слушаю, слушаю дивную мелодию вашего голоса, но текста слов действительно не воспринимаю.

- Пожалуйста, не клейте меня. Не раскачивайте свое воображение. У вас со мной ничего не выйдет, уясните же это, наконец.

- Я пытаюсь, хоть это и трудно. Так что же вы от меня хотите?

- В «Неделе» я делаю один проект. Я выбираю человека. Иногда, совсем неприметного, иногда, вот как вас…

- Выходит, я все же приметный, и вы выбрали меня?

- Вас выбрал мой редактор.

- Он что, сутенер?

- Павел Михайлович, боюсь, что дальше вы пойдете мокнуть под дождем.

- Ну, извини. Могу я сразу, вот так… «извини».

- «Извини», можно…

- Тогда я тоже, только Павел. И я не хочу мокнуть под дождем. Вот видишь, как все просто, еще последние сто метров, и…

- И мне придется отказаться от своего задания и лишиться премии.

- Вот это уже действительно скверно. Я больше так не буду, честное пионерское, премия – святое дело. Но мы уже пришли. Зайдете? Обещаю быть пай-мальчиком и…

- Только чтобы объяснить. Так вы что же, так в театре и живете?

- А ты, надеюсь, не в редакции?

- Нет. И я замужем.

- Это как-то сказывается… на твоей работе?

- Короче, вы мне нужны.

- А говорите, не клеить…

- Пожалуй, я пойду.

- Все, все, все… с языка сорвалось. Слушаю и ставлю кофе. Я не буду клеить, тем паче, что сегодня мне еще предстоит работа.

- То есть?

- Не знаю, как у вас, а у меня ненормированный рабочий день.

- Как раз об этом моя будущая статья.

- Вы берете человека и следите за тем, как выполняется его… э… служебный долг?

- Почти, хотя у вас… у тебя изложено банально… имея в виду «долг».

- Кофе с молоком? Лучше согласиться на «без молока», поскольку его нет.

- Без молока. Спасибо. Журнал наш называется «Неделя»

- Угу.

- Целую неделю, день за днем, с утра до вечера я хожу за, скажем просто, Человеком, и дальше я пишу о нем статью.

- И только?

- Да. Через неделю состоится премьера вашего спектакля.

- Если состоится.

- И я прошу вашего… твоего согласия, с завтрашнего дня ходить за тобою тенью всю эту неделю.

- Надеюсь, что…

- Нет, в туалет и в ванну, пойдешь один.

- И на том спасибо. Моя последняя рабочая неделя начинается примерно через час. Я иду слушать музыканта. Тебе неинтересно увидеть, как я умею слушать?

- Интересно, но меня ждет дома голодный муж.

- А как же тогда... молчу. Немного завидую ему. Я никого не жду.

- Каждый сам выбирает себе путь.

- Уж, это точно.

- Спасибо за кофе. Я побежала.

- До выхода я провожу, а то заблудитесь в театре. К Новому году найдут, как в каком-то старом фильме.

- В «Чародеях». Хорошо. Еще скажи, что будешь делать с Кругловым?

- Ничего. Ровным счетом ничего. Я прессе информацию подкинул и умываю руки.

- На тебя это так непохоже.

- Откуда тебе знать? Из желтой прессы? Что похоже, что не похоже? «Все врут календари»

- Ну, все. В котором часу ты встаешь?

- Знать хочешь, чтобы подать мне кофе в постель?

- Может быть.

- В восемь.

- Я буду в театре к девяти часам. Спокойной ночи.

- До свидания. Привет супругу.

 

В эту ночь мы с Мортоном спали часа три. На следующее утро, очень рано, еще не было и восьми часов, я был в больнице. С боем все же меня пропустили к Астаховой. Лежала она в палате на четыре «койкоместа». Несмотря на все мои протесты, она поднялась, накинула больничный халатик, и мы вышли в коридор.

- Честно говоря, Павел Михайлович, я не ожидала увидеть вас.

- Конечно, я такая сволочь, что не могу придти навестить свою актрису.

- «Свою»… вы знаете, приятно слышать. И за цветы спасибо, обожаю астры.

- Там, на больничной клумбе их еще много осталось. Ну, как, Лариса? Выглядишь прекрасно.

- Бросьте, чуть лучше атомной войны. Что творится в театре, я знаю. Чуть не каждый вечер ко мне приходят, информируют. Сама не ожидала. Неловко даже. Я толком ни с кем и не была дружна.

- Что врачи? На этой неделе выпустят?

- Ну, что вы… пока неважно все… но я роль зубрю.

- И это правильно. Так, запоминайте. В сцене, после коронования я мизансцену поменял для леди Макбет. Ход не от горизонта, а диагональный справа, наперерез толпе «гребенкой». Леди Макбет уже теряет ориентацию, чуть заблудилась… наверх глядит, замечает портреты. Поняла? Тебя Макбет выхватывает из толпы и ставит рядом. Это начало твоей «шизы».

- Запомнила. Как Ирина?..

- Пока неплохо, но кураж потерян, ей сложно будет. Если вообще сможет.

- Ей на «генералке» не давайте играть в полную силу. Постарайтесь совсем не замечать. Пусть останется в недоумении… легком.

- Что-то такое я, и предполагал. Но все же видеть вас, Лариса, на «генералке» хочу… ну, очень.

- Спасибо. Вы хотите, чтобы я расплакалась от счастья? Почти достигли…

- Быстрее выздоравливайте. Без вас действительно мне плохо. А может, тьфу, тьфу, тьфу, получиться славный спектакль.

- За это я молюсь.

- А я вот даже и молиться толком не умею. И похоронят меня на «земле горшечника».

- Не прибедняйтесь, вам не идет. Еще хотела вам сказать… по поводу той трости. Я осторожно, у Николая поспрошала…

- Он что же, приходит тоже?

- Через день.

- С Ириной?

- Нет, один. Они, кажется, расстались… не знаю, не уверена. Так вот, эта складная трость лежала постоянно в книжном шкафу у Марка в кабинете. Вернее, стоймя стояла во втором ряду за большою книгой… и если я ничего не путаю, такой толстый фолиант о кельтах, «CELTIC MYTHOLOGY». На английском языке. Надеюсь, это как-нибудь поможет вам. Действительно, у Марка было хобби, Николай мне говорил, у него дома очень большая коллекция тростей и палок. Может, больше ста штук со всех концов земли. А эту он в театре держал.

- Очень интересно. Остается только выяснить, как в мой номер она попала.

- Павел Михайлович, я думаю, и здесь все очень просто. Может быть, он убегал от дел и отдыхал там?

- Очень может быть. Но и тогда… вот что, выздоравливайте поскорее и мы после премьеры, все проверим и выясним что к чему. Я очень буду ждать вас.

- Спасибо. Бегите, Павел Михайлович, репетиция через полчаса.

- Спасибо, что напомнили. Провожу эксперимент с живою музыкой. Сегодня полночи, музыканта слушал. Между прочим, лысого и, не поверите, зовут Борисом.

- И как?

- Прогон покажет, но что-то есть. Пока говорить не буду.

- Удачи вам.

- Хотели сказать, нам удачи. Я думаю, нам всем не помешает… хотя бы капелька удачи.

- В добрый путь.

- А вам не залеживаться здесь.

- Я постараюсь.

 

На вахте меня уже ждала Надежда Райская.

- Удивлена, что появляюсь не оттуда?

- Мне Иван Матвеевич доложил, что вы часа в четыре ночи появились, а в семь утра ушли.

- Будем считать это моей интимной жизнью, к работе никакого... Это не для папарацци. Матвеич, а вам, нехорошо закладывать пред дамой мои ночные похождения.

- Извиняйте, Пал Михалыч, но она сама сказала, что знает, где вы были ночью.

- Шучу. Музыкант пришел?

- Час назад с Максом и со своей бандурой. Сейчас колдуют в зале.

- Бог им в помощь. Михалыч, припомните, это тот Борис, что весною в комнате моей ютился?

- Нет, не думаю. Тот в плаще был и… солиднее, а этот кажется, по-моему, «с приветом».

- С чего вы взяли?

- Глаза бегают, и какой-то… не знаю даже как сказать.

- Посмотрим в деле. А эту дамочку в театр пропускайте в любое время - с журналистами не шутят. Надя, проходи в зал, устраивайтесь, где удобно, но дальше четырнадцатого ряда. Таков порядок. И еще, притворитесь невидимкой. И о том, что увидишь, на стороне пока ни слова. Это условие.

- Спасибо, я так и сделаю. Только…

- Что еще?

- По окончанию репетиции мне уделите минут двадцать?

- Давайте доживем. Все, через пять минут я буду в зале.

 

Через пять минут в зале.

- Господа, прошу выйти всех на сцену. Я вас всех приветствую. Надеюсь, что все хорошо выспались, день будет сегодня трудный. Мы выходим на финишную прямую. Что у нас осталось по плану? Восемь прогонов, выходной день, «генералка» и… что Бог даст на премьеру. Сегодня технический прогон с остановками. Свет, звук, костюм... словом, «собираем камни». Пробуем новое музыкальное «живое» сопровождение. Музыканта зовут Борис. Боря, кстати, твоя фамилия как звучит?

- Артамонов.

- Звучная фамилия. Э... будем пробовать твой инструмент на деле. Ты просьбу мою выполнил?

- Я трижды прочитал «Макбета». И кое-что уже у меня есть …

- Прекрасно. К началу, господа. Как говорят, к барьеру. Макс, на минутку подойди.

- Да, Пал Михалыч.

- Пока Борис не слышит… я попрошу тебя все звуки, что он изобретет, записывать. Возможно это технически?

- Конечно, усилок у меня стоит. Да я и сам хотел…

- Надо подстраховаться. Ты понимаешь?

- Боитесь, что подведет?

- Береженого, пусть менты оберегают, а нам не лохануться бы… и записывай, что куда.

- Все сделаю.

- Костя, готов? Настроил программу?

- Легко.

- Рабочие, на лебедках, лонжи проверили? Дыммашина заряжена? Все готовы? Боря, сколько у тебя тактов есть до появленья ведьм?

- Я думаю… ну... как увертюра… тактов пять в полной темноте, а там посмотрим.

- Пять? Не много? Проиграй... Не дурно... басы немного подбери. А то, что ударные в ритме сердца чахоточного больного, это даже здорово. Мне нра. Сейчас со светом и воздушной феерией посмотрим. Девочки, готовы? Раиса, две Жени покажитесь... неплохо, я от вас балдею. Сергей, ты слышишь, отобью у тебя жену, точно. Завпост... Владимир Васильевич, я понимаю, что вы батарейки бережете, но давайте хотя бы сегодня попробуем. Раиса, как эти лазерные указки на пальчиках держатся? Подвигай кистью. Еще. Видишь, как лучики по залу заплясали? Еще дымку подпустим. Удобно?

- Не очень, но привыкаем.

- Привыкайте милые. Будет ударное зрелище. Сейчас посмотрим в полный рост. Гарнитура не мешает? Там под потолком не страшно?

- Страшно. Хоть подгузник надевай.

- Если кипятком польете на зрителя, не страшно, скажем - так задумано. Все готовы? Начинаем. Костя, свет!

 

Репетиция шла десять часов подряд без перерывов. Никто даже не пикнул. Кто, когда и как что-то жевал, я не знаю. У меня же на режиссерском столике, как только в чашке кофе заканчивалось, на ее месте мгновенно появлялась полная, пепельница опустошалась, и все продолжалось... кажется, появлялись какие-то бутерброды. С чем и сколько, не помню...

Закончился прогон часов в семь вечера. До финала не дошли. Оставалось еще пара сцен и, собственно, сам финал. Я понял, что сегодня я уже большего не добьюсь, и закончил репетицию. Сам бы я мог еще часа два-три продержаться... шатаясь, правда.

- Все, мои дорогие... на сегодня все. Отдыхайте. Мы проделали титаническую работу, авгиевы конюшни разгребли... надеюсь, что недаром. Завтра докуем с этого места до финала и сам финал. И завтра же второй прогон. Надеюсь, что он будет вдвое короче. Мы славно сегодня потрудились, всем спасибо. Отдыхайте. Попытайтесь перед тем, как заснуть, сегодняшний прогон по точкам вспомнить. Приятных снов. Спасибо, Боря. Ты, Боря... «гений, и сам того не знаешь. Я знаю, я...». Завтра еще сможешь посвятить время Мельпомене?

- Да, вроде бы... Мне по кайфу.

- Я очень рад. Скажи, ты часто бывал раньше в театре?

- Никогда. Не мой профиль... я думал так. Но случалось, что ночевал я здесь. Геннадий Петрович мне как-то здесь приют недолгий предоставил.

- Геннадий Петрович?

- Я с его сыном Вадимом дружен. Ну, вот он за меня и просил. В общем, были сложности по жизни... ну там, с бабою своею не поладил. Теперь все нормально. Свыклась, что по ночам в кабаке играю. Бабки, конечно, никакие, но по-другому я не могу.

- Я понимаю. Здесь все будет, насчет бабок, как договорились. Аванс получишь завтра. До завтра?

- До завтра.

- Пока.

 

Артисты устало расходились, на сцене остался только дежурный свет. И только теперь я почувствовал усталость. Я потушил раскаленную настольную лампу на столике, и, захватив сигареты и пепельницу, вышел к первому ряду и сел на край сцены. Кажется, я уже говорил, что вид пустого темного зрительного зала для меня является сильным допингом.

- Теперь мне можно выступить?

- И мне?

Я даже вздрогнул от неожиданности. О, Господи, я совсем забыл...

- Ну, и как тебе первый райский день, надежду вселяет?

- Я и есть Надежда.

- Да? Надо же, забыл. С надеждою я дружен... пока. Еще я чей-то глас вопиющий во тьме кромешной слышал.

- Карандашин.

- И как давно ты здесь?

- Часа два, может больше.

- Ну, идите на свет. Оба. Каким тебя, майор, ветром занесло?

- По двум делам. По служебному делу, и по личному.

- Так много сразу? С кого начнем?

- С моей жены. Давай, Надя.

- Слав, ну нельзя так сразу... взял вот и обломал. Твою жену, не зная, естественно, вчера я безуспешно клеил. Признаюсь, чего там. Блин, куда не сунься, все кому-то кем-то... так может и застой в крови случиться. Принимай, как шутку. Все мы от Адама и Евы родственники. Давай, Надя, ты хотела меня своими вопросами добить. Только сначала сама ответь, как тебе будущий спектакль? Что-то уже проглядывает сквозь строительный мусор?

- Трансцендентально!

- Так меня еще никто не обзывал. Мне можно обижаться начинать?

- Мне действительно нравится. И потом, я с огромным любопытством наблюдала процесс. Даже не заметила, что целый день прошел.

- Очень долго смотреть можно на три вещи - как бежит вода, горит огонь и как кто-нибудь работает. Это я понимаю.

- Павел Михайлович, а вот музыка... что это?

- Тебе понравилось?

- Впечатляет.

- Как я сам понимаю, это фантазия в современной электронной обработке на тему опер Вагнера. По крайней мере, я узнавал кусочки из «Кольца Нибелунга» и «Тангейзера». Можно считать совершенно оригинальным звучанием, если учесть, что это была по большей части импровизация.

- Где вы раскопали такого музыканта?

- Места надо знать. Я вас вчера приглашал на ночное рандеву. Вы же предпочли голодного «Сократа». Я – пас. Это было действительно интересно. Вот какие брюлики у вас под носом водятся, а вы на столичные стразы время тратите.

- Самоуничижение говорит о большой гордыне, между прочим.

- Надо же, не знал. Теперь только превозносить себя начну.

- Тогда это будет просто глупость.

- Надя, рядом с тобой мне почему-то хочется молчать и млеть от восторга. Кстати, как обзывается ваш парфюм?

- Слав, он опять под меня подбивает клинья. И «на вы» неспроста перешел. А ты видишь и не можешь защитить свою жену. «Le chat noir».

- А кстати, где мой Мортон? Он же целый день голодный. Вы не видели моего кота?

- Да вон же он, по сцене бродит.

- Котяра, пойдем домой. Треска есть свежая и твои любимые «галеты».

- Подожди, Михалыч. Я кое-чего для тебя припас. Надя...

- Я удаляюсь в гордом одиночестве. Мне тайны мадридского двора не нужны, не мой профиль, как сказал Борис. Свои вопросы на потом оставлю. С Максимычем на вахте поболтаю

- Не верь ни одному его слову, боюсь, что он меня заложит с потрохами.

- Как раз мне этого и надо.

- «О, женщины! Одно вам имя – вероломство!». Надеюсь, завтра ты себе устроишь отдых?

- Не дождешься. До завтра.

- Пока, пока, пока... я слухаю, герр майор.

- В мои еще армейские будни, был один прапор. Так он мне, сержанту объяснял, что есть «логично». «Логично это... видишь дом, а в нем гастроном, вот так и человек, живет себе живет, и вдруг умрет... а бабу мы тебе найдем».

- Логично, но не треба. Пока я сам справляюсь. Короче, что у тебя?

- Проверили Бориса.

- Не он. Я так и думал.

- Точно, не он. Теперь так – киллер был не профи, профи ствол кидает. Похоже, что и убивать не собирался, подвела, быть может, как всегда, случайность. И было их все же двое. Один страховал и перестраховал. И, он же до этого день и две ночи сидел на этих... как там у вас...

- На колосниках?

- Ну, да, на колосниках.

- Зачем?

- Вопрос сакраментальный.

- Какой - какой?

- Я что-то не то брякнул?

- Сойдет. Так зачем?

- Не сам, похоже, Марк ему... или им был, в принципе, не нужен. Что-то у него искали... долго и подробно. Может даже перед самым его приходом.

- Вероятно, золотую гирю о двух пудов. Нашли ножовку по металлу?

- Пока не знаю... но надежда есть.

- Завидую Надежде. Такого... ничего, что я тебе приклеил новую кликуху – «Сократ»? Может, с моей легкой руки, приживется?

- Когда дорасту до полковника.

- «Сократ» к лицу и генералу.

- Да по барабану. Слушай дальше. В день убийства, утром, с тестем он бодался в кабинете. А тесть в шестерках у Еремина. Но они уж точно на «мокруху» не пойдут из-за квадратных метров.

- А с машиной?

- Связь есть, но не такая, как думалось тебе. Под пожарной лестницей стояла часа два. Скорее всего, ждали, что сверху что-то им свалится. Получается, что киллер так и «свалился». Но это был не «Скрипач» и не его напарник. Скажем пока «Некто». Есть у меня предположение... эксперты перепроверяют. Но пока не скажу, в интересах следствия.

- Темнишь? Ну, и черт с тобой. Здесь другое. Если, скажем, было двое... скажем - «А» и «Б». Просто так сидели на трубе. «А» - искал больше суток, сначала ночью, потом и днем. Торопился. Марк появился неожиданно. Пришлось Марка грохнуть и уйти спокойно через крышу. Неизвестно, нашел ли то, что искал? А «Б» где все это время был и куда девался? Может, он никуда и не уходил? Да и сейчас меж нами по театру ходит? Страховал «А». Перестраховал выстрелом… и растворился. Так, что ли? И с кем Марк по телефону базарил перед смертью? Можно проверить?

- Это сложно. Появилась, правда, одна зацепка. Но версий все меньше остается.

- Как и дней до премьеры. Предупреждаю, контрамарок не жди, майор, полный прокол – Круглов премьеру купил, и будет смотреть спектакль один.

- Как сказал красноармеец Сухов – «Ну, это вряд ли...». Я понимаю, что тебе читать газеты времени нет, но вот этот сегодняшний номерок нашей сплетницы, на толчке сидя хорошенько предварительно помни, и только потом прочти. Особенно третью страницу. Может, прослабит.

- Надежда начирикала?

- Нет. Редакционная статья «Вестника». Почитай на сон грядущий.

- Из принципа читать не буду. Если можешь, в двух словах…

- Мусолят смерть Штрайна, милицию склоняют по всем падежам, припомнив все, что было и что будет. Тебя возносят. Сравнивают с… Фокиным, с Питером Штайном и… еще, забыл. Ну, как его? Ну, мужики у него еще баб играют? Во – с Виктюком!

- Дурачье, нашли с кем сравнивать. Я от скромности не сдохну, но я их круче. Только Надежде этих слов не говори, потом не отмоюсь. Что еще?

- И главное – Круглов пошел вдруг на попятный. По-моему его мэр прищучил или губернатор. Объясняет, что действия его, не более чем благотворительный акт. Его посильная помощь театру, поскольку Ливитинов очень гордый и просто так «подачек» не берет. Что он за три тысячи баксов купил только ложу, что напротив директорской, вон ту, наверно. Остальные билеты пусть берет, кто хочет. Завтра принесет обратно в кассу.

- Извернулся ужом, сучий потрох, а пыжился. Не звонит.

- Еще проявится.

- Ох, отыграюсь.

- Ну, ладно, Михалыч, у меня все. Я пошел, уж больно жрать охота.

- Проваливай. Я еще немного посижу один… виноват, с Мортоном, и тоже пойду заправляться. С утра не помню, что ел.

- Бывай.

- «Чапаю» пламенный.

- Само собой. Пока.

- Пока.

 

 

11.

Я не знаю, зачем я остался сидеть в пустом зале. Даже Мортон не выдержал, понял, что скорого ужина не предвидится, и куда-то слинял по своим кошачьим делам. Если бы у меня были еще какие-нибудь неразрешенные творческие проблемы или там, скажем, нужно было еще раз «проиграть пешком» спорные сцены. Так вот нет же – в голове моей было просторно и гулко. И вдобавок ко всему мне вдруг стало тоскливо до зубовного скрежета. Я даже заныл в полголоса на мотив, как мне казалось, средневековых баллад.

От жажды умираю над ручьем,

Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя,

Куда бы ни пошел - везде мой дом

Чужбина мне страна моя родная.

Долина слез мне сладостнее рая…

Я понял, что дальше могут пойти только «сопли», а потому старательно загасил очередную сигарету и отправился к себе.

В фойе возле окна стоял Коля Лавров.

Заходящее солнце окрашивало «французы» на окнах алым с кровавыми сгустками в складках. Если бы не Лавров, я, наверно, еще поболтался бы по фойе или просто постоял и посмотрел, как заканчивается день. Но он явно ждал меня. Даже освещенный заходящим солнцем, он казался бледным. Вдобавок его трясло «лошадиной» дрожью. Неприятное это зрелище, когда мужика вот так трясет. Последний раз видел такое в Чечне. Молодой омоновец, пацан еще, сидел рядом с трупом своего друга, от которого осталась только одна верхняя половина. Вот его также трясло. Он не мог даже держать сигарету в пальцах и все только повторял – «Коська, что же я теперь скажу Люське...». Он был явно в шоке. Там это было понятно. А тут... здоровый, красивый мужик, стоит у окна, глядя, невидящим взглядом на медленно остывающий диск солнца и трясется. Если он и на премьере такую неврастению задаст?..

- Коля, запомни свое состояние. В сцене с призраками выдашь, цены тебе не будет. Но не переиграй. Прилично сегодня работал, только к вечеру стал сачковать.

- Устал просто – сказал, как выдохнул.

- Я понимаю.

- Павел Михайлович, я хотел...

- Ты хоть обедал сегодня?

- Вроде бы нет.

- Вот и я. Какой может быть разговор на пустой желудок? Если у тебя есть время, то не пойти ли нам куда-нибудь пожрать? Есть поблизости какое-нибудь приличное кафе?

- Через два квартала «Анютины глазки».

- Класс! В каком виде эти «глазки» там подают? Сейчас я переоденусь, накормлю Мортона, и двинем.

- А-а-а...

- Возражения не принимаются, я плачу. Подожди меня пять минут.

Я хотел сбить с него «трясучку», спустить его с «высоты чуйств-с» до земного естества, и мне это, кажется, удалось. То, что сегодня предстояло выслушать «крик души», не вызывало сомнения, но слушать это «на сухую», мне совсем было не в кайф.

Я поднялся в свою «камору», достал ключ и открыл дверь.

Вот ничего себе! На столе стоят алюминиевые закрытые судки, от которых вкусно пахнет. Выходит, что в мое отсутствие здесь некто попытался позаботиться обо мне. Некто без моего согласия проник в мое жилище. Оглянувшись по сторонам, я заметил, что в комнате наведен порядок, пол вымыт, накопившиеся пустые бутылки исчезли, белье на кровати перестелено. Вместо мысленной благодарности, я быстро прошел в туалет и засунул руку в свой тайник. Фу-у, пакет с «клюшкой» на месте.

Конечно, давно уже было пора сделать уборку, и вероятно ее периодически делали в мое отсутствие. И если бы не готовый, еще горячий обед на столе, я и теперь не обратил бы внимание на этот факт, я привык к гостиницам.

Имея в наличии такую хавку, я с удовольствием никуда бы не пошел теперь, но... Николай меня ждет, ему нужно выговориться, он у меня «центровой», пренебрегать нельзя. Но, повторяюсь, не «приняв на грудь», я этого не выдержу.

Я достал новую пачку сигарет, сыпанул сухой корм Мортону, плеснул в блюдце воды, с сожалением посмотрел еще раз на стол и вышел из комнаты. Пока спускался вниз, подумал, что все равно выпить у меня, ничего нет. А выпить, вдруг захотелось. Не надраться в лоскут, а так для расслабухи... так что все равно пришлось бы бечь в шоп-шинок. На этой многообещающей, победно звучащей, но все же чуть надтреснутой и фальшивой нотке мы и вышли из театра. Всю дорогу Николай молчал угрюмо, а мне не хотелось нарушать молчание...

Ровно через десять минут мы вошли в кафе под многообещающим названием «Анютины глазки». Действительно перед входом мигал странного, лилового цвета глаз, у которого вместо ресниц были лепестки цветка. Я предпочел бы, карий цвет, но это из области моих фантазий.

Большое... очень большое кафе, столиков на двадцать. Ретро в стиле семидесятых, но с отделкой «евро». Забавное кафе, романтическое. Кроме нас и еще пары сопляков, доармейского образца, из лиц мужского пола, больше никого. Соотношение, включая нас, вошедших, примерно, четыре к десяти. Телки на выбор от 18 до 40 лет. Ждущие! Уже текущие! Уже предлагающие себя. Трахпарад! Нет, вот еще - на маленькой эстраде завывает «под минусовку» еще один, затянутый почему-то в лосины, вьюноша. Явно голубенький. «Как упоительны в России вечера...». Хорошо, что его не слышит автор и исполнитель – убил бы на месте. И чего я прежде не разведал это «ристалище»?

- Ты куда меня приволок? Мы будем здесь жрать или сразу «снимем»?.. Без этого нас просто отсюда не выпустят.

- Извините, Павел Михайлович, но здесь директором моя жена и мы можем...

До меня вначале даже не дошло.

- Жена? Везет же некоторым. Поужинать на халяву? А выпить?

- И выпить тоже... только не в общем зале.

- Где же ты был раньше? Подожди, как ты сказал – твоя жена... директор? А...

Это «А...» я вовремя зажевал, чтобы уж совсем не растопыриться сознанием от такого открытия. Не много ли открытий для одного дня?

- Я вас познакомлю, если она еще здесь.

- Коля, я, конечно, могу многое понять, у меня не голова, а дом терпимости, но может быть лучше, взять пол-литра и назад...

- Так уж пришли. Проходите вон в ту дверь, я попрошу нас обслужить. Водка, коньяк, вино?

- Водка. Не более двухсот грамм на меня, далее по усмотрению...

Лавров обратился к бармену, заплывшему салом мужику со старомодными «котлетами» на скулах.

- Вадим, привет. Татьяна Алексеевна...

- Час назад ушла. Сказала, что часов в одиннадцать подойдет.

- Хорошо. Попроси Свету, нас обслужить... с гостем я, понимаешь?

- Я-то понимаю, но...

- Вадим…

- Ну, так… ну, хорошо. Только не засиживайся. Татьяна…

- Я с ней поговорю… потом…

Скорее из любопытства, я прошел в небольшую комнатку за барной стойкой. Обычное служебное помещение, ничего запоминающегося - в меру грязное, в меру приспособленное под привычки персонала. На полке разнокалиберная посуда, холодильник, кофеварка, микроволновка. На кой они здесь, когда есть кухня? Стулья те же, что и в зале, но сильно б/у.

Появилась Света... лучше бы ее назвали как-нибудь иначе. Не знаю там, Камилла или Гульнара. Маленькая, черненькая и очень уж «южная». В Грозном, мы таким девочкам шорох устраивали. Со стола исчезла грязная посуда, появилась, хоть и несвежая, но все же скатерть. А дальше... дальше началась «песня». Огромная тарелка жареной картошечки, с приличным шматом паровой осетрины, чесночным соусом потянуло... салатики, запотевший графинчик граммулек на триста... Только от одного вида этого натюрморта, я чуть не изошел на слюни. Нет, с таким столом, я готов был выдержать любое... даже признание в любви.

Я догадывался, что в свете новых сведений о Лаврове – жена плюс любовница в лице Ирины... ну и так далее, речь пойдет именно о бабах. И мне, честно говоря, было наплевать альфонс он или мачо. Прежде всего, он в моем спектакле ведущий актер и я обязан его выслушать. Но только когда немного загружу свой бензобак.

Николай вовремя появился, у меня уже начала кружиться голова от вида еды. Я тут же налил в две рюмки.

- Извините, Павел Михайлович, я не буду.

- Что так? «Зашитый»?

- Я... а, впрочем, к чертям все, давайте – и он так решительно ухватил рюмку, что чуть ли не половину пролил на скатерть. – Вот, видите, какой я...

Я ему старательно долил.

- Ерунда, бывает. За что будем пить?

- Просто так... за жизнь.

- Годится. Давай, Николай, за жизнь.

А Лавров, вдруг, резко чуть не выкрикнул.

- Это я во всем виноват! – и тут же поставил рюмку на стол.

Оба-на! Вот так, еще и не выпив, и даже без какой-либо паузы, будто вылетев на шоссе на встречную полосу движения, выдал одним махом. И замер.

Я всего ожидал, но не такой «эксцентрики». Мне нужна была пауза, и я эту паузу «взял».

Я, не торопясь, выпил, налил еще до краев эту пятидесятиграммовую мензурку, именуемую рюмкой, и снова опрокинул ее в себя. Потом спокойно взял вилку и с каменной мордой начал ковырять салат.

Лавров, по всей вероятности не ожидал от меня такой реакции, а потому как-то нерешительно добавил.

- Я не знаю... Павел Михайлович... я это должен был сказать, признаться.

- В чем? Что ты убил Марка? Что ты... я не знаю, отравил Геннадия Петровича? Устроил террористический акт в Багдаде? В чем ты виноват. Начал – не тяни кота за хвост.

Лавров как-то дернулся и дико уставился на меня, вероятно, «догоняя». Потом взял свою рюмку и выпил. Вероятно, он редко... или очень давно не упражнялся в этом занятии, а потому сразу раскашлялся и чуть не до слез. А я как можно спокойнее, приступил к поглощению рыбы. Только через минуту, до Николая, по-видимому, дошло, что все, к чему он так долго и старательно готовился, не возымело на меня должного воздействия. Он разом как-то сник, и из возбужденного состояния мгновенно впал в другую крайность, в холодную замкнутость. Ничего не поделаешь, это и есть лабильность натуры, присущая неплохому актеру.

Я снова наполнил рюмки.

- Коля, я не хочу знать, в чем твоя вина. Я как Вайда в своем фильме «Все на продажу» готов использовать это обстоятельство в интересах спектакля. После премьеры, можешь делать что хочешь, хоть в ментуру идти сдаваться, хоть сразу в Гаагский трибунал... хоть на перекресток лоб долбить – твое право. А сейчас выпей еще, закуси хорошенько и домой баиньки. Завтра работать.

- Я не могу.

- Вот что, Коля, короля Дункана ты действительно укокошил, так вот это и держи в сознании. А все остальное, только легкий бред. Если это тебе помогает, пусть будет так, но не смешивай жизнь и сцену. Рехнешся.

- Бред? Это бред? Вы говорите, это бред?! – он полез в задний карман брюк, для чего привстал и чуть не опрокинул стол. Достал бумажку и положил передо мной.

Знакомая копия - «Убийца!!! Убирайся, сволочь, из города. Иначе здесь и похороним!». Но и здесь у меня снова появилось подозрение... со столом явный «перебор». Ни слова не говоря, я тоже достал бумажник и вынул из него точно такой же листок. «Ну, что ж, поиграем».

- Это я их... писал. Я думал...

- И сколько ты их... по адресам?

- Семь... и я виноват. Не нужно было этого делать.

- Ребячество какое-то. Ну, попугал, постращал и все. Проехали. Не бери в голову, Коля - «Весь мир театр...». Только мир этого не понимает, а мы, лицедеи, пытаемся ему, этому сраному миру, втолковать, что он только иллюзия жизни. А сама жизнь возможно только на сцене, поскольку мы ее там, на подмостках делаем, а не она нас. Иногда получается. Надеюсь, что и с «Макбетом» получится. Все, Коля, поздновато уже, пора отдыхать. Нас ждут великие дела. Спасибо за ужин, все было выше всяких похвал. «Вот взял и обломал ему всю игру... или еще нет?».

- Как же теперь?..

- Я же сказал, что проехали. Только не нужно было записку Геннадию Петровичу подбрасывать, он приколов не понимал. А я догадался только несколько минут назад.

- И что же теперь? Я не знаю, как это получилось… но я действительно хотел…

- Выкинь на время из головы. Все перемелется. Будем работать. Это наша работа и никто за нас, ее не сделает. А кто убил Штрайна, я обещаю тебе, найду и порву на куски. Я так решил. Спокойной ночи.

- Я провожу.

- Не стоит, здесь близко. Да и жена волноваться будет. Надеюсь, у вас все в порядке? Привет ей от меня.

На эстраде все тот же мудила в лосинах под стоны разновозрастных девиц, дрочил радиомикрофон и одновременно прыгал «шоколадным зайцем»... Теперь и я уже мог бы его убить. Мне бы памятник поставили.

 

Обратно до театра я шел «на автопилоте», даже чуть под машину не угодил. Нет, я не был пьян. В голове плотно крутилось мысли – «Ну, а как вдруг, действительно, Лавров? Времени у него было достаточно. И потом, какого черта его понесло в кабинет? Почти сорвал собрание, вышел демонстративно курить. Наоборот, должен бы держаться подальше от кабинета Марка. Он бы ему «задал по первое» за пренебрежение к «очереднику». Может быть, сегодняшнее «антре», это на самом деле двойная... или там, тройная игра, чтобы обеспечить себе алиби?

 

Вместо Максимыча мне открыла Семеновна. И на мой немой вопрос...

- Внучок приехал с жинкой и дитем. Я им наготовила, четвертинку купила, да и подменила на ночь.

- Спокойной ночи, Клавдия Семеновна.

- Приятных снов.

- А что, сегодня, какие сны должны быть – вещие или так себе, для удовольствия?

- Седня-то? Какие выйдут.

- Ну и ладно. Пусть, какие сны зайдут, такие без задержки и выйдут, лишь бы не заблудились. В Багдаде все спокойно?

- Не знаю, как в Багдаде, но в театре ни души кроме нас с вами.

- Вот и хорошо.

 

Я совсем забыл, про обед на столе. Я таких судков в постсовковое время ни разу не встречал. Несколько алюминиевых посудин одна на другой, стянутые одной дугой ручки. Помню, в детстве еще, мать с работы обеды таскала с фабрики точно в таких...

Борщ домашний, наваристый давно остыл и подернулся толстой жировой пленкой. Что было во второй посудине, даже не стал смотреть. Весь «обед» засунул в холодильник, быстро поплескался под душем и завалился спать. Было еще не поздно, часов одиннадцать. Сон не шел. Минут через двадцать, я, не включая свет, наскоро оделся и спустился к Семеновне. Она дремала, сладко посапывая. Пришлось кашлянуть.

- Клавдия Семеновна,

- Ась? Что, не спится, Павел Михайлович?

- Вопрос один интересует. Кто в моей комнате уборку делает?

- А что, что-нибудь пропало?

- Да у меня и пропадать-то не чему. Так кто? У кого еще может быть ключ от комнаты?

- Второй ключ у нас здесь, на вахте. А берет его раз в неделю уборщица... сейчас гляну по журналу. Да, вот... Евгения Круглова.

- Актриса Круглова?

- Ну, так ей значица, денежек не хватает, вот она и подрабатывает, со шваброй репетирует.

- Понятно. Спасибо за информацию.

- Не за что.

- Вот теперь точно, спокойной ночи.

- И вам того же.

Уже вернувшись в комнату, подумал, что надо было бы спросить, какие еще территории убирает «Снегурочка». Потом решил, что будет правильнее, если я это у самой Женечки спрошу... и насчет обеда тоже.

С такой мыслью и заснул.

 

Я не помню, снилось ли мне что-нибудь или нет. Но только посреди ночи я вдруг проснулся. На душе было неспокойно, хотя явных причин для этого я не мог сформулировать. На кресле, свернувшись в клубок, спал Мортон. На улице дул порывистый ветер и в комнате было холодно. Я встал, в темноте нашарил шлепанцы. Закрыл окно. В туалете зажег свет и долго щурился, привыкая к нему. Потом вернулся в комнату, взял сигарету и снова прошел в туалет. Закрыл толчок и сел на крышку. Закурил. Что-то еще нужно было сделать. Я полез за поддон и достал из тайника завернутую в пакет «клюшку».

Пока курил еще раз внимательно, сантиметр за сантиметром исследовал ее поверхность. Щелкал кнопкой, раскладывая и снова складывая эту трость. Что-то мне подсказывало, что с этой тростью можно произвести еще какое-то действие. Еще раз рассмотрел клеймо. Клеймо чуть вдавлено. Я не знаю, но следующее движение я сделал совершенно спонтанно. Вдруг, с непонятно откуда возникшей уверенностью, я сильно надавил большими пальцами на это клеймо и попытался повернуть эту плоскость по часовой стрелке.

Я никогда не отвечу себе на вопрос, почему именно по часовой, а не против. Как само собой разумеющееся, плоскость клейма поддалась усилию, немного вдавилась вовнутрь и повернулась на пол-оборота...

Минут через десять я знал почти со стопроцентной уверенностью, кто был под номером раз. Оставалось только вычислить, кто был вторым.

 

 

12.

 

На следующий день, к обеду спектакль «собрали» до конца и «в полноги» прогнали.

Странное ощущение – нет финала. Вернее, он есть, но он меня не устраивает. И никак не могу определить, чего же я хочу. Впервые такое. Обычно, я начинаю с финала – «есть финал, остальное прилепится». А сейчас ступор какой-то, сколько пальцами не копошись в мозгах... результат – нуль абсолютный. Между тем, осталось всего ничего времени. Нет, все же надо оставить этот вопрос завешенным. Пусть на сквознячке повисит... сам собой разрешится. Ничего оригинального все равно не придумаю. А быть может, как раз в этом случае и нужно ничего оригинального – чем проще, тем эффектнее. Аллюзий в спектакле, в связи с убийством Марка достаточно, а в итоге...

- Павел Михайлович, коду мажорную или минорную «сочинять»?

Странно заканчивать репетицию в два часа дня. Непривычно. После бешеной гонки вдруг понять, что финиш. Все. Дальше доделки, подчистки...

- Так что с кодой делать, Михалыч?

- Ой, Боря, если бы я сам знал это...

- Ну, как? Если на пальцах, то Добро побеждает – мажор. В то же время, трупов навалякали, какой уж тут...

- Боря, один очень хороший человек сказал об этой трагедии, что в конечном итоге, это «священная война за человечность». Вот и давай не будем выдумывать велосипед – ближе всего к этому в музыке, реквием Верди и «Ода к радости» Бетховена. Так что попробуй сбацать... «из Моцарта нам что-нибудь».

- Ну, вы даете, Пал Михалыч. Трех музыкальных монстров сочетать...

- Не трех, а двух. Последний, из Пушкина цитата. Хотя, быть может, и Моцарт нам пригодится. Разумеется в твоей гениальной интерпретации. Тебе я в этом верю больше, чем себе. Вперед, на подвиг!

- Черт, мне надо бы еще послушать этих мастодонтов...

- Так ты еще здесь?

- Нет, это уже не я – это остаточные оптические явления или голограмма. Меня давно здесь нет.

- Вот и хорошо. До завтра.

- В девять, как всегда.

- Проваливай...

Ну, с этим мы разобрались, теперь исполним план другой. Ночью созрел.

- Надежда моя, ты в зале? Отзовись. Признайся, что спишь.

- Чуть грезила с открытыми глазами. Как, уже на сегодня все?

- Здесь все. Перемещаемся в кабинет. Рабочий день не кончен. На вахте утром объявление читала?

- Нет.

- Напрасно. Сейчас я приглашаю пообедать... кстати, кто из артистов есть еще за кулисами?

- Я есть.

- Кто я? «Гюльчатай, открой личико», выдь на сцену.

- Это я, Павел Михайлович. Женя Шайхет. Реквизит собираю.

- Не в службу... позови, если еще не ушла, Круглову.

- Я тоже здесь. И все отсюда слышу.

- Ну-ка, ну-ка, спустись ко мне Снегурочка, я твой ненаглядный Лель.

- Да... слушаю, Пал Михалыч

- «Тепло ли тебе девица? Тепло ли тебе красная?» в бикини на сквозняке? Кроме шуток... твоя вчерашняя забота обо мне, повергла меня в состояние почти полной невменяемости. Спасибо за обед.

- Не мне, моей маме. Это от нее. Боится за вас, что при такой нагрузке вас до премьеры не хватит. Когда можно будет забрать посуду?

- Прости, моя радость, но чуть позже. А тебя я попрошу через часок заглянуть в кабинет. Не торопишься?

- Да, нет. И даже странно, что так сегодня рано закончили...

- Вот и я себя так чувствую. Предельно странно. Словно чего-то нехватает. Может быть еще разок прогнать?

- Половина труппы уж по домам ушла.

- Обрадовались...

- Ну, конечно, живые люди, и забот хватает, а времени...

- Я не в упрек. Еще раз огромное спасибо за заботу твоей маме. И контрамарку непременно от меня. Так и передай.

- Передам, спасибо.

- А через час...

- Я буду.

- Паша, я так поняла, что через час...

- Я принимаю желающих по личным... и творческим вопросам. Если хочешь, можешь присутствовать.

- Тогда пойдем скорее в мэрию. Через полчаса там столовую закроют.

- Вот уж нет. Обедать приглашаю вас ко мне. Я мог бы сам свой разогреть обед, но если женщина поможет мне в этом - вкуснее будет.

- Нахал. Жениться тебе надо.

- Все это в прошлом. Не будем сегодня о грустном.

- Ну, что ж, пойдем кухарить. А я за это время расскажу, какой ажиотаж поднялся в городе. Билеты рвут со скандалами. На вторичном рынке, у «жучков» билет доходит до трехсот баксов.

- И это еще не вечер, будут и за балкон до пятисот платить.

- Меня волнует, что будет дальше?

- Дальше? Ничего. Забвенье. Спектакль живет лишь днем одним, потом лишь существует... живет себе тихонько, сколько ему отпущено, и также тихо умирает.

- Я запишу.

- Пиши, пиши. Все равно в анналах истории сгниет.

 

Ровно через час. В кабинете Марка.

Этот кабинет никогда не будет моим. Но всегда будет кабинетом Марка Штрайна. Так должно быть, по крайней мере. Я даже табличку с дверей не разрешил снимать. Я в нем только гость, стараюсь ничего не перекладывать, тем более, переставлять. Только одну «деталь» сегодня утром добавил...

Надежда забилась в уголок дивана, к окну поближе и с любопытством рассматривает по стенам афиши, фотографии, внушительный, набитый до отказа книжный шкаф, всякие сувенирные безделушки.

Света принесла кофе.

- Спасибо. Светочка, кто-нибудь жаждет припасть к жилетке и.о. главного режиссера?

- Женя Круглова заходила и пошла курнуть. У меня дверь открыта, и я вижу в фойе, у окна Ирину Борисовну. Подальше, Женька с Максом о чем-то шушукаются и дымят. Их тоже вижу. Через час обещал заглянуть Александр Сергеевич... сказал, если успеет. Вроде бы все, пока.

- Давай кого-нибудь. Ирину Борисовну пригласи.

- Хорошо.

С Ириной я стараюсь мимо репетиций не сталкиваться. Что-то мне подсказывает, что от нее нужно держаться подальше. Может быть, напрасно. Не знаю. Теперь вот сама. Тем лучше, я теперь готов.

- Можно, Павел Михайлович?

- Входи, Ирина. Устраивайся, где хочешь. Кофе будешь?

- Пожалуй.

«Где хочешь? Вот уж, нет – ты сядешь на диван... мне так надо». Ирина села к Надежде, на другой конец дивана, а я, напротив, в кресло. Между нами журнальный столик, чашки с кофе, за моею головой, книжный шкаф с... И тишина. Сидим, смотрим, друг другу в глаза и откровенно изучаем. На полном серьёзе. Со стороны – «неловкая пауза». Краем глаза вижу, как Надежда недоуменно переводит взгляд с меня на Ирину и обратно. Ей и невдомек, что это тоже часть «игры» в «гляделки», кто кого...

Все же, негласно решили – «статус кво». Ирина взяла чашку с кофе, а я закурил.

- Что я хотел сказать вам, Ира...

- Правду.

- Точно. Вот именно это я и хотел сказать. Плохая вам досталась доля. После двадцатилетнего перерыва сразу в полымя. Но, говорю вполне откровенно, пока запаха гари не чувствую.

- Могло быть хуже?

- Значительно. Леди Макбет это не подарок, с одной стороны. Но и подарок для настоящей актрисы.

- Спасибо.

- Спасибо не мне, а Ларисе Астаховой, подруге вашей. Как, кстати, у нее дела?

- Есть надежда, что к премьере выйдет из больницы и вы, наконец, избавитесь от меня.

- Не скрою, радостная весть. Но все же, вам играть премьеру. Потом уж, в очередь.

- И на том спасибо. За откровенность откровенностью... можно?

- Конечно.

- За что вы так меня ненавидите? – Я в этом месте хотел, было вставить реплику, но... – О, только не надо оправданий, молчите, я сама скажу, как вижу.

- Извольте. Но только сразу поспешу заметить, что ненавидеть можно, только зная, но я, увы, не знаю вас совсем.

- И, тем не менее... мне кажется, вы считаете, что есть на мне вина. По крайней мере, отчасти, побочная, в смерти Марка. Что я хотела его смерти. И будете в том правы – я хотела.

«И эта туда же... значит, все же нет дыма без огня»

- Стоп! Ирина, вчера нечто подобное уже я слышал. Я не хочу подробностей. Боюсь, что сами вы, потом, жалеть бы стали, что так открылись. Ни к чему. И мы не будем переходить на личности. Все, что вы делаете на сцене, меня вполне устраивает... скажу вам больше - леди Макбет другой пока не вижу. И в этом, не надо меня разубеждать... или я все брошу ко всем чертям...

И вновь тишина зависла. Но другая... «интересно, Надежда эту разницу сечет? Не перетянуть бы. Главное, что стрелки перевел со щекотливой темы на сцену, передернул карту. Все, пора мне эту паузу «гасить», и в следующий вираж зайти, к моей затее ближе».

- Ирина... тем не менее, я уважаю вашу скорбь вдовы. – «Как «вдову» перенесла? Вполне прилично в роль вошла, и не поморщилась». - Извините, как вдова, вы... у вас ко мне есть просьбы... или, я не знаю, претензии?

- С дочерью моею и Марка, Валентиной, не спите больше. Больше ничего.

«Ну, как же, надо брать верх. Почти удалось. Все же ущипнула, зараза».

- Хорошо... но, впрочем, не обещаю. Ее здесь нет давно, так что...

- Я знаю. И тем не менее...

- Валентина взрослый человек и вольна решать сама с кем спать.

- К сожалению... но, ладно, оставим. Еще хотела бы я получить дневники Марка. Они должны быть где-то здесь.

- Ваше право, я поищу или сами?

- Теперь вы здесь хозяин. Так уж сами...

- Я вам, клянусь, читать не буду, если на то не будет вашей воли.

- Не будет.

- Хорошо. И это все?

- Пожалуй. Очень жаль, что мы не стали друзьями с вами.

- Увы, увы, увы. И я не собираюсь долго торчать в этом захолустье.

- Очень жаль. Очень искренно, поверьте, жаль. Я согласна, вечно оставаться с вами «на ножах», но...

- Только, чтобы я остался главным? Не надо делать из меня Тургеневскую барышню, которую все наперебой уговаривают расстаться со своей невинностью. Как бы все прекрасно ни шло, я уеду, и это обсужденью не подлежит.

- Я могу идти?

- Конечно... только еще подумайте, больше, из кабинета Марка вам ничего не нужно? Точно?

- Точно... Еще хочу добавить... поскольку вы не в курсе. По завещанию, которое, как юристы говорят, уже открыто. Все, что в кабинете здесь принадлежало Марку, кроме дневников - книги, сувениры... словом все прочее, теперь Валентине принадлежит. Она пока не знает. Но дневники по праву мои, уж не взыщите.

- Ирина... я прошу меня чуть потерпеть. До пятницы. А в понедельник я уеду.

- Я – актриса, и этим все сказано.

- Я очень рад, что вы в себя так верите. Удачи нам.

- Удачи. До свидания.

- До завтра.

И она ушла.

- Уф... устал. Ну, как, хороший материал, Надежда?

- Ты знаешь, Паша, в какой-то момент мне стало страшно. Ты под череп так запросто заходишь... без скальпеля и анестезии. Нейрохирургия.

- Выдумываешь все. Все было банально просто… подтекстов, правда, было много.

- Но мне действительно было страшно присутствовать при вскрытии. Где этому так учат?

- Нигде. Все это... не знаю, что такого ты углядела в простой беседе, и в сто раз преувеличиваешь значенье слов, но то, что называешь «вскрытием», либо есть, либо никогда не будет. Вот дальше, действительно, будет веселее, ты готова?

- А можно, я тоже закурю?

- А «Сократ» приветствует?

- Нет.

- Вот и перебьешься. Света, отзовись!

- Да, Пал Михайлович?

- Евгения дозрела?

- Приглашу сейчас.

- Надя, вот в кого бы я влюбился, будь немного моложе и наивнее.

- Что мешает?

- Во-первых, актерок не люблю, а во-вторых, отлично знаю, что из самой прекрасной Снегурочки, после первой же ночи непременно проявляется Баба Яга. И приходится тогда уползать в сторону, по-тихому.

- А почему не улетать?

- Если бы у человека были крылья, они мешали бы ему ползать. А рожденные ползать, летать не намерены...

- Забавно. Ты и в этом успел? Есть опыт?

- Без комментариев.

В дверь поскреблись. Я до этого, стоявший возле окна, прошел по кабинету и снова сел в кресло.

- Входи, Евгения. Садись напротив.

Женя, на репетициях довольно бойкая девчушка, теперь, в кабинете, оробела и чувствовала себя весьма скованно.

- Макс тебя ждет или уже слинял?

- Ждет.

- Это хорошо. Мы его долго томить не будем. Сразу скажу, что в твое личное дело я не заглядывал, а потому поведай в двух словах о себе. Попу, врачу и режиссеру нужно отвечать честно. Сколько тебе годков?

- Восемнадцать... будет через месяц.

- Где училась профессии?

- Нигде. В театре четыре года. Не было инженю, меня Марк Яковлевич пригласил. А после школы взял в театр на постоянную работу.

- Так я примерно и думал. Со мной в Москву поедешь? Учиться тебе надо, голубушка.

- А можно?

- Ну, отчего ж нельзя? Нужно. Так поедешь?

- Поеду. Когда?

- Вот это разговор. Ну, так через дней пять и двинем. Мама с папой отпустят?

- Если вы поговорите с ними, то отпустят. Только, Павел Михайлович, как же, в Москве? Там конкурс и все такое?.. и потом, сентябрь уже…

- С моей подачи, считай, что ты уже на курсе в «Щуке». Легкой жизни не обещаю, но на первых порах помогу.

- Спасибо. Я могу...

- Куда ты вдруг заторопилась? Успеешь еще радостью поделиться. Ты рада?

- Еще бы!..

- Ну, с этим мы решили. А теперь небольшой актерский этюд на внимание. Слабо? В качестве приемного экзамена. Я уже знаю, что ты убираешь в комнате моей и этот кабинет тоже, здесь все тебе привычно. Задание. Даю минуту. Ты здесь убиралась вчера утром, внимательно посмотри и скажи, что изменилось... или появилось нового? Минута пошла.

- Можно сразу?

Женечка вдруг покраснела до корней волос, ладошки свои сложила и зажала между коленок. И голову при этом опустила на грудь.

- Давай, смелее...

- Только... – покосилась едва заметно в сторону Надежды.

- Считай, что ее здесь нет.

- Появилась снова... трость складная на книжной полке.

- Но не на своем месте? Верно?

- Да, раньше она была за толстым томом, лишь край был виден.

- Да, там остался след, кружок от донца. Молодец. Считай, что принята с моей рекомендацией. Еще скажи, как эта штука...

- Павел Михайлович, может быть не надо?..

- Это важно. Понимаешь, Женя, очень важно. Не волнуйся, все, что ты сейчас мне скажешь, здесь и умрет. Я не следователь. И Надежду я попрошу забыть. Кивни, Надежда, потом мне клятву кровью своею напишешь. Вот видишь, Женя, все в порядке. Теперь скажи мне, как...

- Это я сама.

- Перенесла из кабинета и спрятала в шкафу?

- Да, так и было.

- Но зачем?

- Примерно в середине мая, я убиралась рядом. Марк Яковлевич так громко кричал по телефону... по межгороду. Я по звонкам слыхала, что межгород. Его просили, требовали, что-то предлагали. Потом грозили. Он сначала только огрызался, потом послал открытым текстом и трубку бросил.

- Шла речь о трости этой? Почему ты так решила?

- Да. Сначала разговор был обо всей коллекции и даже прозвучала сумма в сто тысяч баксов... он переспросил и ему... или ей, не знаю, сказал, что завещает коллекцию в краеведческий музей. Потом за эту же сумму... он опять переспросил – «сто тысяч у.е. за этот раритет?», разговор пошел об этой трости. Дверь была открыта и эта трость перед ним стояла на столе, и он ее крутил.

- И ты тогда решила?..

- Нет. Марк Яковлевич сам после разговора телефонного меня позвал. Позвал и сказал – «Детка» - он так всегда меня звал... «детка, хранить ты можешь тайну?». Я сказала: «могу, хоть режьте, не расколюсь». «Куда б, мне эту штучку на время подальше, но чтобы рядом... затырить?». Он так и сказал, как какой мальчишка – «затырить». Я и предложила. С тех пор на нижней полке в глубине шкафа, в пакетике невзрачном она лежала. Потом она исчезла. Извините, Пал Михалыч, но я подумала... еще раз извините, нехорошо подумала о вас.

- Надеюсь, теперь-то все в порядке?

- Конечно, все в порядке. Ее бы надо, как хотел Марк Яковлевич, передать с основной коллекцией в музей...

- Женечка, теперь, об этом пусть думает Ирина Борисовна.

- Она не сделает... скорее продаст

- С чего ты так решила?

- Не знаю... мне кажется.

- Ладно, не наше с тобою это дело. Ты никому об этом?..

- Никому.

- И даже Максу?

- Тем более ему.

- Что так? Ты с ним?..

- Мы с ним дружим... но он...

- Что?

- Нет, ничего. Он мне нравится, но он...

- На руку не чист?

- Ну что вы, Пал Михалыч! Просто он...

- Мог бы соблазниться?..

- Точно.

- Я понять могу. Спасибо тебе, Женя.

- И вам спасибо. Спасибо, что сохранили. Теперь и я спокойна.

- Все. Беги готовиться к отъезду. И, пожалуйста, пока не говори об этой трости никому. Все будет так, как надо. Ну, беги, Макс ждет.

- Пусть себе...

- Не надо парня мучить. Вам скоро и так разлука предстоит.

- До завтра.

- До свидания.

И Женя выпорхнула из кабинета. И тут же за дверью раздался победный вопль сразу всех индейских племен. Дальше были слышны возгласы, поздравления, поцелуи…

Я снова закурил. Надежда... по ее виду, можно было определить, что сформулировать свои вопросы, ей трудно. Не знает с чего начать.

- Наденька, головку не ломай. Будь проще и односложней... хоть мычи – я все пойму. Тебе майор твой, верно, рассказывал о смерти Марка и ходе следствия?

- Нет. У нас с ним разные игрушки, у него – машинки, у меня – куклы. Игры разные, хоть и в песочнице одной. Что тут сейчас произошло? Я ничего не поняла.

- Вот и хорошо. Пока не время понимать.

- И все же? Или ты рассказываешь, или я не буду кровью писать клятву...

- А это уже шантаж.

- Да, шантаж и гони мне сигарету. Сам дымит, а...

- Нет, ты уж выбирай – сигарету или край завесы со страшной тайны приподнять. Что-нибудь одно.

- Людьми живыми как хочет, так и крутит, словно мы ему марионетки какие.

- Абсолютно точно подмечено. Так и быть, держи сигарету, но «Сократу» все ж скажу...

- Вот же паразит! Попробуй только, тут же все твои секреты в кармане у него.

- Вот с чем не справился царь Соломон, так это с женщиной. Мне говорила мама: «Держись, сынок, от баб подальше, они тебя погубят».

- Пока ты только сам их травишь никотином. И, вдобавок, заставляешь плясать под дудку, тот менуэт, который от них захочешь видеть. Давай, рассказывай.

- С чего начать?

- С дочки Марка.

- О, Боже правый, она меня ревнует?

- Ну, вот еще...

- Ах, обознался. Нет? А если нет, то я, о моих женщинах ни слова. Табу.

- Понятно. И чтобы аккуратно закончить эту тему еще вопрос задам абстрактный – что для тебя Женщина? Кроме…

- Физиологии? Понятно. Прежде… давно пытался себе ответить на этот вопрос, писал трактаты, сонеты… правда, в прозе. Пока не дописался до строчки, которая все подытожила. Вот она – «с женщиной хочу я научиться молчанью оборванной струны гитарной». Как ни странно, но в этой фразе я черпаю начало любого творческого дела… не понятно?

- Отчего ж, вполне понятно, поэтично. Вопрос почти закрыли. Хотя, нет. Ты это серьезно Круглову хочешь в Москву забрать? Или...

- Или провокация была? Отвечу. Ты такую актрису Катю Воронову знаешь?

- Кто ж ее не знает? Я, если время есть, то вечером смотрю по пятому каналу «Признаний не будет».

- Очень хорошо. Вернее, сериал сопливый... извини. А Катю я пять лет назад из Перми похитил. Теперь вот Женю. В ней много еще детского, но потенциал убойный, и в руках хороших может засверкать алмазом.

- Значит ты поставщик самородков? Промысловик?

- Как хочешь, называй. Я иногда и сам не ведаю, что творю... но часто попадаю в точку.

- Кроме личной жизни...

- Наверно, если бы в театре, как во времена Шекспира, женщин на сцене не было, то думаю, тогда и в личной жизни моей все было иначе.

- Не понимаю.

- Как же тебе... ну, хорошо. Тебе придется согласиться с постулатом, что все Гении, что были на земле от рождества Христова и намного раньше, все были мужики.

- А как же?..

- Ну, давай, давай, вспомни, хотя б одну... «генейку». Гений – это Он! Гений – сгусток творческой энергии, приемник, чрез который вещает Вселенский Разум.

- И что с того? Не новость, я не вчера родилась.

- Спущусь на пару маршей этой лестницы ниже. Если все человечество представить на одной прямой, в концах которой стоят «М» «Ж», то где-то посредине начинаются ростки творчества. Что-то вроде восточных «янь» и «инь»...

- Это все понятно, но причем здесь...

- Сказать ты хочешь, театр? Театр это творческий, «М»-ужеский процесс. По крайней мере, я так понимаю, и в меру сил своих, тяну туда... иначе...

- Но есть же гениальные актрисы...

- Которых делает «М»-ужик. Они лишь «инструмент», а «музыкант» всегда «за кадром». Так что... талантливых бабенок навалом, как алмазов в Якутии, да огранщиков не так уж много, знающих природу и ценность сырья.

- Выходит, что ты из породы «огранщиков»? Теперь понятно. Смешно сравнение, но скажу – огранщик, мастер, не будет на себе таскать свои...

- Кулоны, перстни, серьги... их нужно со стороны смотреть.

- Забавно, хоть и не ново. Давно известно, что мужчина, как Всевышний, женщину себе творит. И пока тебе не удалось для личной жизни...

- Да. Поскольку я не знаю, что мне в этом плане надо. Надеюсь, этот разговор ты в свой супергениальный репортаж не вставишь?

- Постараюсь обойти, хотя не обещаю. Я пока не знаю, какой Творец воспользуется мной, как инструментом.

- Браво! Черт, завидую «Сократу»...

- Теперь ответь – что за «сыр-бор» вокруг штуковины, которую вы называете «тростью»? Неужели это такая ценность, за которую готовы отвалить сто тысяч баксов?

- На этот вопрос я не готов ответить, пока не прогуляюсь по Интернету. Чем и хочу тотчас заняться.

- Где?

- В Интернет-кафе на улице господина Пешкова, 15. Кстати, аборигенка, объясни, отчего эта улица Пешкова, а не Горького?

- Предание гласит, что здесь он бывал тогда, когда еще писателем и не был вовсе. Какое-то время даже жил здесь. Потом уж, в конце жизни, после Капри заезжал и когда узнал, что именем его хотят назвать здесь улицу, то просил… в общем, так назвали по его же просьбе. Ну, что, пошли?

- Надюша, а тебе-то зачем со мной? Неужели горишь желанием из-за моей спины таращиться в экран? Там, между прочим, на сайты, даже на правительственные и исключительно шекспировские, много порнухи липнет, у меня уши будут гореть...

- Вот уж никогда не думала, что можешь смущаться от таких вещей.

- «Гореть» и «смущаться» - разные вещи. «Гореть» можно и от внезапно возникшего желания. А мне бы не хотелось портить отношения с МВД.

- Выкрутился.

- Так что лучше будет, если ты посвятишь эту часть дня домашнему хозяйству. Так что, женщина – Kuche, Kirhe,Kinder.

- А пошел ты...

- Вот и договорились.

 

 

13.

 

«По совету знатных мужей Луд отправился во Францию, чтобы попросить помощи у своего собственного брата, Лефелиса, который был «мужем большого ума и мудрости». Решив переговорить с братом так, чтобы об этом не узнали коронайды, Лефелис приготовил особо сделанную, длинную медную трубу, через которую они и побеседовали друг с другом. Коварные карлики не могли слышать, о чем именно говорили братья через эту трубу, они подослали злобного демона, который проник в трубу и стал нашептывать в нее разные оскорбительные словечки, чтобы поссорить братьев между собой. Однако те слишком хорошо знали друг друга, чтобы поддаться на такую лукавую уловку, и мигом выгнали демона, наполнив трубу вином.

Затем Лефелис посоветовал Луду захватить с собой в Британию горстку волшебных насекомых, которых он даст ему, и настоять их дома в воде. Когда вода достаточно пропитается их ядом, Луду останется только пригласить и своих подданных, и карликов якобы на совет, и неожиданно облить этой водой всех присутствующих. Обычным людям эта вода не причинит никакого вреда, а вот для карликов окажется смертельным ядом».

- Да, дустом их нужно было, дустом!

Я вздрогнул от неожиданности. Уже несколько часов подряд читаю кельтскую мифологию. Нашарил в Интернете. И на самом интересном месте, где вдруг появилась «труба», (можно читать как «трость»), меня так обламывают. Причем, прямо в ухо со своим «дустом». Хотел, было, без лишних слов... уже развернулся...

- Иваныч, тебе зверски повезло, что я твой голос узнал раньше, чем успел кулак сжать...

- По любому, не вышло бы. Я тебя в прицеле держал. Привет!

- Привет. Как меня нашел?

- Да, блин, тебя уже все собаки в городе знают.

- А если серьезно?

- Встретил Надежду. Проболталась, что ты «на отлете» в «нете» сидишь. Что накопал?

- Больше она ничего не болтала?

- А сам как думаешь?

- Думаю, что ты ее выпотрошил.

- А як же! Слушай, пошли отсюда. Пора «трубу» твою медную заполнять. Литр в нее войдет?

- Думаю, что и два войдет. Только извини, Иваныч, сегодня вздрагивать не будем, разве что по кружке пива. У меня спектакль на носу. Пошли, погуляем. Время есть?

- Не так чтобы... но часок найдем, почти месяц не виделись. Новостей навалом. Да и у тебя что-то сдвинулось. С этой «трубой»... Пошли, расскажешь.

- А где твоя тачка?

- Да, в ремонте уже неделю. Сыпаться начала.

Это сколько же я просидел у монитора? Темно уже стало на улице. Выходит, что часа четыре, не меньше. Вышли мы из Интернет-кафе и, буквально, через несколько домов занырнули в подвальчик, где, как утверждал «Чапай» было классное пиво. За кружкой пива... не за одной продолжили разговор.

Рассказываю ему о трости, о телефонном разговоре Марка в мае и вижу, что это ему не в новость, что-то он знает больше обо всем этом. Знает и помалкивает. Ну, а в таком случае, и тоже я кой-чего попридержу, сделаю на финал маленькую сенсацию. Иваныч у меня на мониторе видел только мифологию, а действительность-то покруче оказывается. А «побывал» я перед этим на торгах в Согби... нет, все же об этом рановато не то что рассказывать, но даже и думать. В день премьеры откроюсь окончательно.

- Иваныч, ты мне вот что скажи. Ты все это время знал, что у меня трость лежала?

- Нет. Я знал, что она должна быть. Только я думал, что ее давно уже в городе нет. Что удалось убийце эту хреновину заполучить. Ее, понимаешь, по всем дорогам ищут, на таможнях всех трясут, а она никуда и не исчезала. Ты ее заныкал и столько времени держал.

- Да я-то, откуда мог знать, что она какую-то ценность представляет?

- Да? А сам в английской мифологии чего тогда шарил? Колись, режиссер.

- Иваныч, ты в вещие сны веришь?

- Предположим.

- Приснилась мне одна дамочка, такого неопределенного возраста, что не захочешь ее ни в каком виде, и напела про эту трость. Мифологическое обоснование ее существования, как ты уже понял, я нашел, остается только выяснить, каким образом она попала сначала к Шекспиру, а потом к Марку. Соображаешь – «где село, а где имение»? И четыреста лет в придачу? Так что... «на свете много есть чудес, мой друг Гораций». Получается, что действительно из-за нее Марка грохнули.

- Получается, что теперь и тебя могут также грохнуть. Теперь-то она в твоем кабинете.

- Ну, так и заберите ее как вещдок.

- «Сократ»... ты знаешь, в три дня прилепилась к нему кликуха... так вот, «Сократ» говорит...

- Так ты что, и ему уже успел доложиться?..

- А ты как думал? Это же его дело. Его, понимаешь, дрючат каждую неделю, а улика по основной версии рядом.

- Ну, остается вам, господа менты, только выяснить, кто знал о ее ценности, кто захотел приобрести ее любой ценой. И, естественно, кто исполнил...

- Кое-что уже известно, говорить только рано...

- Ну и помалкивай. Думаешь, что сам не допру?

- Может быть, и допрешь...

- А отчего такой пессимизм в голосе? Я за ментовскими лаврами не гонюсь.

- Извини, устал я сегодня. Все, завязываем. Завтра рано вставать. Пошли, Михалыч.

- Что-то ты не договариваешь. Ну и черт с тобой. Пошли. Мне тоже завтра два прогона нужно выдержать. Только скажи... Круглова в этом следов нет ни с какого боку?

- Скажу только, что здесь дело покруче. Интерес из-за бугра имеется. Все, больше не спрошай... пока – рано.

- А когда будет, «пора»?

- «Пора» будет, когда всех фигурантов повяжем. И ты в живых останешься

- Бог в помощь.

- Будь осторожнее в театре.

- Да ты чего раскаркался?..

- Не боись, прикроем.

- Теперь выходит, что из меня «живца» сделали?

- Сам напросился.

- Ну, мужики, с вами наперегонки только...

- Не беспокойся жрать дерьмо не будем. И тебе не дадим. Но все же будь осторожнее. Лично прошу. Чуть что – стучи.

- Успокоил.

- Ну, все. Мне направо.

- Бывай.

- Перед премьерой зайди за контрамаркой.

- Я думал, забудешь...

- Не дождешься. Пока.

 

Я это называю «запредельным торможением». Психологи меня поправят, если что не так обозвал. И дело конечно не в количестве выпитого пива, все это ерунда. Просто накопилась усталость за последние несколько дней, сегодня немного расслабился и «предохранители» один за другим стали вылетать.

Чем ближе я подходил к театру, тем хуже мне становилось. Я даже не заметил, как на меня отреагировал Костя на вахте... точнее, я даже не помню, кто мне открывал дверь.

Я долго возился с ключом, а потом, не зажигая свет и не раздеваясь, буквально рухнул на застонавшую подо мной кровать. В темноте чуть не придавил Мортона. Он, с испугу, громко и коротко вякнул, сыпанул голубыми искрами и куда-то исчез. А я вырубился начисто. Полетел в какую-то черную дыру, в которой все проблемы земные можно рассматривать как далекую галактику в театральный бинокль...

 

 

14.

 

...Откуда ты, кинжал,

Возникший в воздухе передо мною?

Ты рукояткой обращен ко мне,

Чтоб легче было ухватить. Хватаю -

И нет тебя. Рука пуста. И все ж

Глазами не перестаю я видеть

Тебя, хотя не ощутил рукой.

Так, стало быть, ты - бред, кинжал сознанья

И воспаленным мозгом порожден?

Но нет, вот ты, ничем не отличимый,

От вынутого мною из ножон...

«Что он делает?! Что они все так... так еще рано, рано, рано...» - с этой мыслью, я покинул свой режиссерский столик, и «слушая спиной» происходящее на сцене, пошел по проходу в конец зала. Пробрался в бельэтаж и сел в последнем ряду.

...Но я грожу, а обреченный жив,

И речи охлаждают мой порыв.

Звон колокола.

Пора! Сигнал мне колоколом подан.

Дункан, не слушай: по тебе звонят

И в рай препровождают или в ад...

«Борька, паразит, добился-таки звука надтреснутого колокола. Теперь... все можно. Давай крик совы и... да, да, да... и только так... под сурдинку «поплыл» над текстом...».

В полутемном зале на последний прогон, набралось зрителей, человек двадцать или около. Там, справа, Надежда. К ней пристроился Владимир Васильевич. Перед ними и влево Галина и директор Александр Сергеевич. В середине второго ряда, положив голову на спинку первого ряда, сидит Светлана. Слева же в конце партера несколько пришедших родственников артистов, «службы» театра. С большой неохотой разрешил...

...Один воскликнул: «Господи помилуй!»,

Другой: «Аминь!» - как будто увидав,

Как прячусь я во тьме, и оградившись

Молитвой от соседа палача.

А я, услышав: «Господи помилуй», -

За ними вслед не мог сказать: «Аминь».

«Господи, Колька, верю я тебе, сукину сыну. Как зритель верю. Только не гони так лошадей... Я теперь, кажется, понял откуда твой «бзик» тогдашний - нужно было тогда себя «взвинтить», совесть-сука замучила... тоже... мудрило. Я сам бы так не смог. Что делает, подлец!! Утром сегодня еще, врал, как... сивый мерин! Нет, все, смотрю, как есть и будь, что будет...».

 

Утром проснулся, оглохший от тишины. За окном все серо и размыто туманом с мелким дождем. Окно, запотевшее с редкими полосами лениво скатывающихся капель. Тоска, одним словом, и настроение ни к черту, такое же серое. Сейчас бы забиться под одеяло с головой, надышать собственного тепла, и спать целый день.

Впервые опоздал на репетицию на целых десять минут. У всех состояние тоже полусонное. Надежда откровенно громко зевает в последнем ряду. Хотелось послать ее домой, объяснив, что «ловить» сегодня нечего будет. Тоска зеленая, одним словом.

Кое-как начали прогон, также кое-как закончили. Медленно, вяло, запинаясь и едва волоча ноги. Было желание отменить второй прогон, было. Но... что-то мне подсказывало, что этого не следует делать. Завтра генеральная репетиция и все, отступать некуда - в пятницу премьера. Единственно, что я позволил, так перенес время второго прогона на четыре часа позднее. Была такая мысль, что привычные, для спектакля 19.00, что-то смогут изменить. Нужен был перерыв между прогонами. Смутная надежда была, что погода переменится к лучшему.

Не улучшилась. Не переменилась. Город на целый день накрыло промозглым серым туманом. Осень делала свое дело, с каким-то неистовством отвоевывая свое время. Не хотелось даже высовывать нос на улицу, хотя в театре тоже было все серо, тоскливо и сыро. В перерыве все же пришлось выйти. Ходил в мэрию обедать один. Надежда ушла до вечера домой.

В сквере, под ногами скользили под ногами ржавые опавшие листья. Всю дорогу туда и обратно у меня в голове скреблась занозой дурацкая фраза – «Листья клена падают с ясеня...», продолжения которой, как я ни старался, не мог вспомнить. Впрочем, я и не очень-то старался, просто бубнил под нос эту строчку, поеживаясь от сырости, проникающей под ветровку.

В мэрии встретил Богатову. Галина напросилась на прогон, объясняя, что вполне возможно не сможет попасть на премьеру. Скрепя сердцем разрешил с одним лишь условием, после окончания прогона никаких замечаний в адрес спектакля...

 

Кто же знал? Кто мог предполагать, что что-то в планах Всевышнего изменится? Что все, над чем «лопатились» больше месяца, ненужной шелухой вдруг стряхнулось, и обнажился сам плод, настоящее чудо природы...

Войдите

В ту дверь, и вас Горгона ослепит.

Не спрашивайте. Сами поглядите

И будете не в силах говорить.

Звоните в колокол! Измена! Встаньте!

Убийство! Банко! Дональбайн! Малькольм!

Стряхните сон с себя, подобье смерти,

Чтоб смерти подлинной взглянуть в лицо!

Малькольм и Банко! Встаньте, встаньте, встаньте,

Как души из могил на Страшный суд!

Вот ужас!..

«Света здесь многовато… Костя… нет, все же убрал четыре «столба» и дал синий «прострел». Молодец. А это еще что? Откуда здесь «басовый ревер»? Черт, черт, черт… Борис… здорово… еще немного и «наложи хвост» на текст. О, Боже! Меня кондрашка хватит – что они творят! Мы так не договаривались, рано так «тратиться». Вас же на премьеру не хватит, паразиты, поэкономней! Впрочем, я уже вам не судья… теперь я только зритель».

...Но этого не может быть! Я рад.

Нельзя нанять деревья, как солдат.

Нельзя стволам скомандовать: вперед.

Пророчество мне духу придает.

Цари, Макбет, покамест не полез

На Дуисинанский холм Бирнамский лес.

Всю жизнь неси уверенно венец

В надежде на естественный конец.

Еще одно, прошу, ответьте мне:

Род Банко будет ли царить в стране?..

 

Давно, в детстве еще, я ходил в кино. Любил фильмы про войну. Я застал тот переломный момент конца восьмидесятых, когда еще было на экране старое советское кино. Да и сам я был пионером, веривший в «светлое будущее, завоеванное кровью моих предков»...

Я не собираюсь теперь заниматься воспоминаниями – не время и не место. С тех пор много что изменилось вокруг и во мне самом. Главное, что осталось во мне от тех походов в кино – это мучительное, до боли в животе, нежелание, чтобы фильм заканчивался. Потрясением с отрицательным знаком был для меня, момент, когда в зале зажигался свет, зритель вставал, и начинал выходить из зала. Почти всегда я выходил последним... часто зареванным.

Я давно смотрю на происходящее, на экране или на сцене профессионально. Я давно забыл, что значит быть просто зрителем. Я знаю, как это делается, как создается «магия кино и театра». Я сам это делаю – это моя профессия...

С профессией я утратил что-то очень важное...

 

...Ах ты, проклятое пятно! Ну, когда же ты

сойдешь? Раз, два... Ну что же ты? Пора за работу. Ада испу-

гался? Фу, фу, солдат, а какой трус! Кого бояться? После того

как это будет сделано, кто осмелится нас спрашивать? Но кто

бы мог думать, что в старике окажется столько крови!

У тана файфского была жена. Где она теперь?

Что это, неужели больше никогда я не отмою этих рук

дочиста?

Довольно, довольно, милый мой! Ты все погубишь

этим вздрагиваньем...

Вымой руки. Надень ночное платье.

Почему ты такой бледный?

Повторяю тебе, Банко похоронили.

Он не может выйти из могилы.

В постель, в постель. Слышишь, стучат

в ворота. Идём, идём, идём. Дай мне руку.

Сделанного не воротишь.

В постель, в постель, в постель...

«Не знаю, как бы это сделала Лариса, но то, что делает теперь Ирина с леди Макбет... ах, ты, Господи, чуть «плюсанула», но уход отменный. К финалу близко, и мне как в детстве больно, что скоро все закончиться должно... до слез обидно. Я не хочу, чтобы спектакль заканчивался. Сейчас Макбет с Макдуфом... потом Макдуф с головой Макбета...»

Я не сдамся.

Перед Малькольмом землю целовать

И яростной толпы проклятья слушать?

Хотя Бирнам напал на Дунсинан

И не рожден ты женщиной,

мой недруг,

Мне хочется, свой щит отбросив прочь,

Пробиться напролом в бою с тобой,

И проклят будь, кто первый крикнет «Стой!»...

«Я не хочу!!! Нет, все-таки финал. Бетховен, это классно, хорошая кода. И как не печально это - Конец!

Какая жалость! Какая вдруг пустота и выжженость внутри... и вместе с этим... Нет, все же Аристотель прав - катарсис это очищение «посредством страха и сострадания». Быть может, второй раз в жизни я это испытал сегодня как зритель. В первый раз... какая разница... давно. На фильме «Прощание»... Ларисы Шепитько.

Из честолюбия, наверно, пожалел, что не теперь премьера и зал пустой...

Костя медленно «ввел» на 30% зал. «Убрал» со сцены свет, оставив только одну «пушку» на большом портрете Марка. В бельэтаже оставалось темно.

После большой паузы неподвижной тугой тишины, за кулисами чем-то грохнули, раздался смех, а совершенно будничный, и даже как будто бы сонный голос Макса по «громкой связи», изрек.

- Пал Михалыч, на спектакле занавес будем давать, или как?..

И даже эти звуки не нарушили то оцепенение, которое присутствовало в зрительном зале.

Еще секунд через двадцать из-за кулис на авансцену вышел Борис Парфенович Ежов. Подошел вплотную к рампе и из-под руки стал искать меня в зале.

- Павел Михайлович... э... нам переодеваться? Или сначала «разбор полетов»?.. Дальше «отмалчиваться» не имело смысла. Я достал носовой платок и вытер глаза.

«Да, да, да, что уставились?.. Я что... не имею права на скупую мужскую слезу?».

Я поднялся с места, вернулся к режиссерскому столику и взял микрофон

- Всем «службам» спасибо. Господ артистов прошу спуститься в зал... после пятиминутного... нет, двадцать минут на переодевание и в зал... а то ведьм наших застудим. Костя, дай полный свет в зал и перекур. А после с Максом и Борисом тоже спуститесь в зал. Светлана, не в службу... в кабинете...

- Павел Михайлович, извините, я сейчас поставлю чайник.

- Не спеши. Мне еще Галину Владимировну проводить надо...

Богатова даже подскочила с места

- Значит, на кофе ты меня не приглашаешь?

- Если очень хочется услышать, как я матерюсь, оставайся.

- Напугал ежа... и потом, я же не с пустыми руками сюда шла. Мне «отстегнули» натуральным продуктом, я по закону делиться должна. Это ты Надежду приручил, она тебе в рот смотрит, а я все-таки твое непосредственное начальство. Светочка, сумка моя...

- Галина Владимировна, я поставила ее в шкаф.

- Потроши быстренько.

- Бегу уже.

- Вот что, женщины, давайте пройдем в кабинет. Нехорошо если...

- Предупреждаю, спаивать тебя не собираюсь, но сама хочу пятьдесят капель успокоительных принять. Так что придется подчиниться, поддержать компанию. И потом, просто грех не выпить за такой...

- Галя, мы договаривались, о спектакле...

- Да пошел ты! Иди сюда! Давай свои лопухи, я тебя обчмокать хочу. Спасибо, Пашенька! Сразил наповал. В жизни ничего лучшего не видела. Я как-то сомневалась... но теперь...

- Галя, что ты еще придумала?

- В пятницу здесь будет телеканал «Культура» и куча прессы.

- Ты соображаешь, что говоришь? У нас и так переаншлаг, в проходах мест не будет.

В этом месте директор театра, Александр Сергеевич, до этого сидевший в глубокой задумчивости, вдруг мечтательно, с глупой улыбкой, откинул голову назад и буквально выдохнул в потолок

- И еще три зала проданы... по цене премьеры.

- Паша, ты меня поправь, если что, но премьерных спектаклей, Александр Сергеевич, как я знаю должно быть десять. Так что сможете вполне поправить материальное положение театра. Или я не права, Паша?

- Галя, ты права... только на пятом-шестом спектакле будет ползала. Потом еще меньше. Но это уже без меня.

- А это мы еще будем поглядеть! Все, пошли в твои апартаменты, я курить хочу.

 

Через двадцать минут, я все-таки выпроводил Галину вместе с Александром Сергеевичем. А мы с Надеждой вернулись в зал и остановились в дверях в недоумении.

Я ожидал увидеть всю труппу в зале, но вместо этого, все они стояли на сцене и о чем-то спорили. Как только мы вошли, разом замолчали и... я не понял, кто ими командовал, но они один за другим стали опускаться на колени. Последним, кряхтя, чуть шутовски, опустился Борис Парфенович. Опустился и жестом попросил меня подойти ближе. Я, подумал было, что это какой-то розыгрыш, «прикол» актерский...

- Извиняйте, господа, рясу не успел накинуть. В чем дело? Что за... – только и успел я спросить, подойдя к первому ряду.

- Уважаемый Павел Михайлович – начал вполне серьезно Ежов – все мы, как один, на коленях бьем челом с просьбой к вам.

- Для просьбы можно было бы и не исполнять это натурально, но если вам так нравится, то... я слушаю.

- Слух прошел, что, несмотря на уговоры, вы собираетесь скоро нас покинуть.

- Не слух, а мое решение. Действительно, через пять дней я уеду.

- Мы умоляем вас остаться. Вы просто необходимы нашему театру. Не бросайте нас.

- Я, конечно, тронут таким вниманием... но все же, со своей стороны, прошу вас всех подняться с колен и пройти в зал. Это выглядит не совсем...

- Павел Михайлович...

- Борис Парфенович, я не кисейная барышня, чтобы меня уговаривать. В конце концов, это просто глупо. Пока я еще такой же член коллектива, как и все вы. И давайте, прежде всего, себя уважать... и друг друга тоже.

- Я же говорила, что этого делать не нужно – сказала, поднимаясь с колен, Катерина Зайцева – конечно, со стороны это выглядит глупо и смешно. Товарищи, живее спускайтесь в зал, время уже позднее... верно уже одиннадцать часов...

- Половина одиннадцатого, Екатерина Леонидовна.

- Все равно. Живее, человек вас просит.

Наконец, все расселись на первых рядах и успокоились. Я сел на край сцены.

- Хотел вам много сказать по сегодняшнему прогону... вот ведь, сбили своей «просьбой». Постараюсь очень коротко...

Коньяк и кофе на пользу мне не пошли. Тот внутренний восторг, что был у меня сразу по окончанию спектакля, не то что исчез совсем, но казался теперь неуместным.

- ...Основное – спектакль готов. Он уже живет своей собственной жизнью. Все, что от меня зависело для его рождения, я в меру своих способностей, сделал. Теперь он ваш и только ваш. От вас самих теперь зависит, будет ли он держаться на... черт возьми, вы сегодня играли... нет, хвалить не буду. Но если вы так будете играть его дальше, то это будет выше всех похвал. Запомните, что и как вы сегодня играли. Я понимаю, что это почти невозможно, но сегодняшний прогон должен стать для вас эталоном этого спектакля. Для прощания с Марком Яковлевичем это... он был сегодня меж вами на сцене. И останется с вами, пока спектакль будет идти...

«Господи, я же каждому хотел сказать что-нибудь хорошее, что-нибудь значительное...»

- А по поводу вашей просьбы... Дорогие мои... очень важно в этой жизни все делать вовремя – вовремя появляться и вовремя уходить. Я очень хорошо знаю театр и свое существование в нем. Уверяю вас, что уже в конце первого же сезона вы бы меня возненавидели лютой ненавистью. Поверьте, я не могу... и главное, не хочу задерживаться долго на одном месте. Мне необходимо уехать. Пусть уж лучше я останусь в вашей памяти одним этим спектаклем, за который мне не стыдно.

«Ну, вот, не удержался, расслюнявился».

- Спасибо вам всем за сотрудничество. Завтра генеральной репетиции не будет. Ни к чему лишний раз... отдохните два дня. Только не растеряйте, в пятницу премьера. У меня все. Все свободны. Спокойной ночи.

Вы думаете, они все тут же закричали «ура!» и разбежались? Сщас! Как бы не так. Каждому хотелось получить свою порцию «критики» по сегодняшнему спектаклю. Минут, этак за двадцать пять я, кажется, «оценил» каждого.

Наконец в зале остались только я и Надежда, сидевшая как-то уж совсем тихо с краю первого ряда. Я же подошел к своему режиссерскому столику и стал собирать в папку, теперь уже принадлежащие архиву, листочки, записки, пометки. Еще подумал, что за этот час с хвостиком, что прошел после спектакля, Надежда ни одного слова не произнесла. По крайней мере, я ее не слышал...

- Надя, а ты что не идешь домой? Поздно уже.

Она вздрогнула, будто очнувшись, и обернулась ко мне

- За мной Слава должен в полночь зайти. У меня еще есть время посидеть.

- Ты сегодня такая тихая. Не допекаешь меня своими вопросами.

- Я еще не «отошла» после спектакля. Это было... пока не знаю, что и сказать.

- Тогда молчи.

- Скажи, Паша, тебе не грустно?

- Грустно? Работа закончена, о чем грустить...

- А мне вот грустно. Светло на душе и грустно...

- Мне это понятно...

Ту же грусть, вы испытали, дорогой,

Что и я, создав роман когда-то...

Как циркач, прошедший по канату,

Или женщина, что родила.

Иль рыбак, уставший от весла.

Как любовник, после наслаждения.

Как боец, идущий из сраженья.

Как земля по виноградном сборе,

Как звезда, встречающая зори!

Было что-то здесь, что потрясает нас:

Радость бытия и смелость без прикрас

Вот, примерно, такая грусть. За точность цитаты не ручаюсь, быть может, что и переврал…

- Что это было?

- Чешский поэт Незвал... не знаю, жив ли еще теперь.

- Еще ответь – отчего ты сбегаешь? От себя или...

- Сбегаю?.. Ты не права. Я просто «Пес, бегущий краем моря». Море большое, берег длинный. Побежит, побежит, и присядет. Потом снова бежит. Еще проще. Я бегун на очень короткие дистанции. Спринтер. Меня хватает выложиться на один спектакль, а потом мне нужно заняться чем-нибудь другим... нужен длительный отдых перед следующим забегом.

- И ты уже знаешь, где, когда и, главное, с чем будет следующий забег?

- Предположительно, это будут «Братья Карамазовы»... только сейчас подумал, а где и когда... еще этого чеха...

Вновь надеяться и потерять покой,

Как искатель жемчуга морской

Как слепой поэт, нашедший путь к прозренью,

И как мать, блуждающая тенью,

Над могилами детей в бреду.

Как скиталец, ищущий звезду.

Как курильщик в наркотическом тумане.

И как Агасфер, уставший от скитания.

Как преступник в день последней муки,

Как ребенок, ждущий птицу в руки...

- Вот, примерно так все это и должно произойти. Только очень, очень, очень прозаично.

- Хорошо. Но все же, почему вдруг «Братья»?

- Дожив до тридцати пяти... я задал себе вопрос. Зачем? Зачем все это?

- Это, что?

- «Весь мир – театр». Фраза из общих мест, но мне вдруг оказалось, что люди в нем, вовсе не актеры. Статисты, марионетки. Я тоже таков. И где-то должен быть главный «кукловод»... или ну, очень гениальный режиссер, который ставит «спектакль» для себя лишь одного.

- Хотел сказать ты, Бог?

- Как хочешь, назови, множество имен и ни одно не выражает в полной мере. И я вдруг захотел...

- Стать Богом?

- Нет, только лишь понять. Понять идею... сверхзадачу этого «спектакля».

- Но при чем тут Федор Михайлович?

- Мне кажется, что он всю жизнь только одним этим и занимался – богоискательством. По-моему, так и не нашел, но в «Братьях» был от открытия на волоске. Я это «дело» хочу... в силу своей испорченности временем, продолжить. Все Карамазовы, да и не одни они в романе ищут Бога и, черт возьми, находят каждый своего. Понятно, не дописанный роман, как говорят литературоведы... вторя философам. Я, хочу роман сей «дописать», как сумею, конечно.

- Эпохально.

- По этой реплике я вижу, что напрасно, зря тебе все это выдал. Ты мне вот чего скажи… спрашиваю из праздного любопытства – что ты намерена писать о присутствующей здесь особе? Ведь верно есть уже «посылы»?

- Можно мне на сцену подняться?

- Нельзя непосвященным. Но если очень хочется – благословляю.

Надежда встала и как-то неловко, боком, поднялась на сцену.

- Паша, ты сядь. Не маячь перед глазами. Ты думаешь легко импровизировать с ходу?

- Не думаю, а знаю – нелегко вначале только. Потом… я слушаю. Валяй.

- Я долго искала образ для сравненья. И, кажется, нашла. Хочу тебя с рекой сравнить.

- Ну, ты даешь.

- Заткнись и слушай, если напросился.

- Уже заткнулся.

- Ты – Река. Не прямая, но и без «виляний» мелких. Довольно большая, спокойная и мощная Река. Характер, норов, всего себя выплескиваешь лишь в узине. И узин... или порогов, ущелий разных, ищешь. Хотя в том и не отдаешь себе отчет. Они тебе необходимы просто до забвенья, чтобы потом попасть на глубину широкого разлива замереть и затаиться. Налиться силой и вновь искать преграду...

- Скажи еще – «в осадок выпасть»...

- И в «осадке» этом, на дне, на ощупь, обнаружить самородок благородного металла, чтобы потом неистово дробить его о скалы...

- Мне кажется, моя Надежда завралась – то нимф речных удел. Я же не таков. Я грубее, циничнее, подлее даже и...

- Не продолжай! В ответ на твои «янь», «инь» и «М», «Ж». По сути своей Человек амбивалентен. От миссианства до идеала Содома, все в нем есть. Все дело в широте и глубине, в амбивалентности. Все дело в маятнике меж тем и этим, куда качнет сильнее, чтобы потом пойти с не меньшей силой обратно. Все эти твои «самооговоры», в которых много правды - это мусор, несомый с грязных берегов. Вода все принимает и на своей поверхности несет, не смешиваясь с ним...

- Так, голубочки попались! Воркуем или занимаемся художественной самодеятельностью?

«Сократ», как положено, в плохой пьесе появился в центральном проходе неожиданно, и тут же шумно рухнул на крайнее место последнего ряда.

- ...Надя, ты домой собираешься?

Надежда даже бровью не повела

- Милый, ты мешаешь моей творческой работе. У меня назревает эпохальный материал, такой грандиозный очерк, о котором любой корреспондент только может мечтать, а тебе бы только набить свой желудок и заниматься маленькими семейными радостями, в виде просмотра очередного боевика по «ящику».

- Не только.

- Об остальном, мы умолчим. Не будем возбуждать нездоровый интерес у моего интервьюера. Он, по крайней мере, эти несколько дней, что я интересуюсь его жизнью, профессионально обходится без женской ласки, сублимируя ее в творческую энергию. Сегодня, меня, по крайней мере, до катарсиса довел. До сих пор мурашки по коже на спине и грусть, и радость и...

- Привет, Михалыч! Моя, очень умная супруга тебе еще не надоела?

- А тебе, «Сократ»? А то только скажи, у меня где-то бутылка с цикутой пылится... может, поискать? Ты ее не стоишь.

- Мужики, вы что это? Я – неделимое целое. И к тому же свободная творческая личность. Не надо меня ни делить, ни бороться за меня. Я свой выбор сделала пять лет назад и пока не жалею. Среди ментов, как это ни странно в наше время, попадаются очень приличные особи.

- Все, ребята, проваливайте. И, мне почему-то так кажется, что завтра и послезавтра, Надежда должна взять отгул и посвятить его большим и маленьким домашним радостям. Я же хочу отоспаться и в омут погрузиться с головой.

- Паша, наш уговор не окончен. Он заканчивается в пятницу вечером.

- «Сократ», убеди свою супругу, что присутствовать при сне или запое режиссера, что почти одно и тоже, особой необходимости нет. А я хочу посвятить этому делу 48 часов.

- Михалыч, есть другая идея. Для начала, ты мне покажешь злополучную трость. Мне нужно произвести с ней некоторые манипуляции... в тишине и в тайне. И кой о чем с тобою пошептаться.

- Допустим. Что дальше?

- А завтра мы запрягаем лошаденку «Чапая» и едем за город, на пленер.

- По такой-то погоде? И потом, лошадка та...

- Была в ремонте, подковалась и скушала овса не в меру. Завтра я вам обещаю осколок лета бабьего. Солнце, свежий воздух, все золото осени и приличный пикник с костерком, шашлыками и... ну, и всем остальным.

- Поверим, твоему мужику, Надежда?

- Я с вами, ребятки не поеду.

- А мы тебя и не приглашаем, между прочим. Творческая личность должна творить, а не как это... дымом костра, все краски осени, на палитре прозрачности неба смешивать...

- Сам что ли? С каких пор ты стал поэтом? Но ты так это вкусно выразил, хотя и абсурдно... в общем, я еду с вами, уболтал.

- Что и требовалось доказать. Михалыч, в следствии это называется - «идти от обратного» или «от противного».

- В режиссуре тоже.

 

 

15.

На следующий день мы никуда не поехали, потому как, в небесной канцелярии на прошение «Сократа» была наложена резолюция в виде проливного дождя. Меня никто не донимал и я весь день провалялся в кровати. Поднимался только по нужде и чтобы пошарить в холодильнике. Только под вечер, выглянуло закатное солнце, обещая на следующий день вернуть приличную погоду.

И обещание свое сдержало, вернуло тепло и ясный, безоблачный день. Часов в девять за мной зашел «Чапай» и потащил на пикник. По дороге заехали за «Сократом». Надежда все же отказалась ехать – «сыро на природе, неуютно... к тому же вид пьяных мужиков и в интерьере не вызывает восторга...». Ну, и т.д. Надо признаться, что мы только облегченно вздохнули.

За руль сел, проявившийся на обочине, где-то на окраине города, молодой пацан, которого почему-то уважительно называли Егор Егорычем. Скрытый смысл этого состоял в том, что Егор Егорович Бодулин, молодой младший лейтенант милиции, НЕ ПИЛ. То есть, совсем не потреблял. А такой человек в нашей компании сегодня был жизненно необходим.

Если меня спросят, где же мы были, что видели – ни за что не вспомню. Какая природа, какая «Небесная палитра» с такой могучей артиллерией в багажнике? Земля действительна была сырой, а потому мы «держали оборону» на окраине какой-то деревни. Скорее всего, это был, пустующий дом этого самого Е.Е. Он же взялся и за кухню. Приготовил все и уехал, чтобы вечером вернуться, «грузить дрова». Уже к полудню, мы набрались градусов. Нам было хорошо. Потом, очень хорошо... дальше-больше, по восходящей параболе. Потом, как и полагается в таких случаях, началась «турбулентность» с провалами в памяти.

О нашем общем, как мне казалось деле, за весь день мы не проронили ни слова. Но мысли о нем присутствовали в воздухе меж нами постоянно. А под воздействием выпитого, настолько сгустились, что уже к вечеру мне стало казаться, что они знают, что я знаю, что они знают... Я же, как опытный разведчик, знал чуть больше. Я знал то, чего они не могли знать. И это... черт, выводило меня в «резиденты».

Эта, по сути дела, ребячья игра «в шпионов» меня не радовала, но чем дальше, тем больше наполняла ощущением какой-то приближающейся неотвратимой беды. В итоге – мрачная получилась пьянка, заурядная... с гнильцой какой-то.

День... какой день? Вечер выпал совсем из памяти. Осталась ночь... отдельными «явлениями». Было, наверное, далеко за полночь, когда мы с «Чапаем» стояли на площади перед театром, пьяные в лоскут. Настолько пьяные, что могли стоять, только держась друг за друга, «бодаясь» лбами и неся несусветицу... в которой было столько скрытого смысла, столько чувства, что слова бледнели от своей никчемности.

- Иваныч... слышь, дай мне ночь. Никогда... н-никогда не унижался... вишь, унижаюсь... прошу – дай мне т-только ночь.

- Н-н-е дам...

- Мент п-поганый... хоть три часа! Дай...

- Не дам.

- У вас... усё под контролем. Дай, сука!

- П-п-паша, сволочь ты г-г-адская. Н-н-у, н-у-у-у-у не могу.

- У тебя жжж усе... все под контролем...

- Не н-на-до, Пшка... не стоит...

- «С-с-с-ократ» сказал... на твое... ты поял... поял?

- Ш-шта он... а т-т-ты... п-пад-длюка...

- Н-н-е плакать... тыж-ж комдив...

- Па-шел ты... сам соплю утри...

- Дай... час... б-будь д-р-ругом...

- Ус-с-срешься... Ё... моё... и к-как же мне потом...

- Н-не наю... не наю... ддай...

- Да... х-хрен с тобой... до рас-с-с-света... не-е... д-до ч-чит-тырех...

- Дай... поц-цалую...

- Ху-ху не хо... от-т-тва-ли... г-г-гаденыш. Пастой, ты м-ме братан?

- Обним-мим-мся...

- Д-д-да-вай...

 

Потом был калейдоскоп снов. Ничего из виденного не удалось толком запомнить... так отдельные «кадры». Снова, в который раз, брал Грозный, катался на буере по льду Финского залива, мама мыла меня в ванночке, порезала свой палец и несколько капель крови упали в воду... Потом промелькнула на мгновение Морригу, вякнула только одно – «жертвоприношения жду» и пропала. Еще какая-то чушь...

Я, совершенно не помню, как я попал в свою комнату. Более отвратного состояния я не припомню. Кажется, допился, пора завязывать. Скоро руки начнут трястись. Про голову, хорошо утрамбованную разным дерьмом, вообще лучше не думать. О ней думать и не надо – вот она, лежащая от тела отдельно и готовая стать ядром для пушки. Каждый раз, возвращаясь из «Больших бодунов», я говорю себе «пора завязывать». И каждый раз, через энное время, с большим успехом забываю. Наверно, я бы спал дольше – меня разбудил стук в дверь. Я героическим усилием оторвался от ложа и босиком прошлепал к двери. Она была открыта, а это означает, что меня вчера доставили, раздели и уложили... или все же это я сам? Теперь-то что об этом – проехали. С добрым утром!

А разбудил меня завпост Владимир Васильевич.

- Войти позволите?

- Извольте, но я не одет...

- Это ерунда.

Ввалился, и как будто в комнате сразу стало тесно.

- По собственному почину я вам пивка доставил-с. Вы-с, сэр, вчера изволили нажраться. Мне необходимо вас в форму привести. И окно не мешает открыть... «отходняк» быстрее произойдет.

- За пиво спасибо, но я в форме... буду через час.

- Завидую здоровью и счастлив это слышать... Можно, я задавлю это кресло?

- Другого все равно нет. Падайте.

- А теперь серьезно. Павел Михайлович, беда чуть не случилась. Диверсия в театре. Кто-то этой ночью... или... словом, накануне, изволил трос один подрезать в незаметном месте, на блоке.

- Трос? Который?

- На пальцах долго объяснять, но если все так бы и осталось, на премьере Женька без парашюта грохнулась б на зал. Чуть свет сегодня приперся в театр, и сразу полез проверить все. И вот итог. Какая-то сволочь завелась в театре!

- Женька? Которая?

- Круглова.

- Кому-нибудь вы об этом говорили?

- Нет. Я трос заменил, конечно. Благо, запас у меня имеется. И «часового» из рабочих сцены приставил к механизмам. Теперь перед каждым спектаклем самолично буду проверять надежность. Нет, надо же такому случиться!? Кому-то нужно было сорвать премьеру с исходом... боюсь сказать смертельным.

- Владимир Васильевич, что вас так рано в театр принесло?

- Сон проклятый ночью снился. Так чепуха, но крови много. Ну, я жене за завтраком... она по этой части слабость имеет. Так она сбледнула и говорит – «сегодня быть беде». Вот я и... кто бы мог подумать.

- Так... Владимир Васильевич, сейчас вам телефончик один дам... позвоните срочно, но не из театра. Майора Карандашева спросите... или капитана Строева и расскажите все, как есть. А сами пока молчок. Хотя, нет... не так сделаем. Я сам им позвоню. Мне все равно нужно в мэрию сходить. Оттуда и позвоню.

- Так я пойду?

- А за пиво еще раз спасибо. После премьеры «алаверды» покрепче что-нибудь найдем.

- Не сомневаюсь, как молодежь гутарит - «по полной оторвемся».

- Надеюсь.

- До вечера.

- Мы днем не раз пересечемся.

- Павел Михайлович... просьба одна будет.

- Давайте.

- Не знаю, как вы, но мы Марка Яковлевича, когда он постановщиком... был... за кулисы во время премьеры категорически не пускали. Там своего волнения хватает.

- Не беспокойтесь, Владимир Васильевич. Меня там не будет. Перед спектаклем пару слов артистам и... все, меня нет. И даже смотреть не буду.

- Ну, и правильно. Не барское это дело...

- Не в этом дело. Я все же, тоже артист. Так что мое место в буфете.

- Может быть, составлю компанию.

Он ушел, а со мной стали твориться странные вещи. В детстве, насколько я знаю, меня не роняли. Сам я серьезных повреждений головы не имел... если не считать небольшой контузии. Словом, на здоровье до сих пор не жаловался. Тогда, в поезде, от жары могла «крыша отъехать». Но теперь-то... точно, допился.

Последнее, что я успел сознанием отметить, это был будильник, на котором стояли цифры 10.59. Неожиданно в глазах потемнело, и я съехал спиной по двери на пол. Мне показалось, что я «отсутствовал» минут... десять-пятнадцать... может, больше. Но когда я открыл глаза, то снова увидел на будильнике – 10.59!

Я кое-как поднялся и доплелся до кресла, кое-как закурил, но смог сделать только одну затяжку.

Мне стало жутко тоскливо. Этого еще не хватало мне кроме головной боли. Тоска воспринималась как физическая боль где-то у горла. Черт, я впервые в жизни не мог передать словами, что я ощущаю. Мне было очень плохо. Я не знаю, что со мной происходило, но за этот отсутствующий промежуток времени я увидел все. Все, что меня ждет в ближайшие часы и сутки...

Я читал... особенно в юности, всякую фантастическую муру, видел кучу кинодребедени по этому поводу... но чтобы вот так, ясно как... собственную руку с дымящейся сигаретой...

И еще, я знал совершенно точно, что чтобы я ни делал, изменить ничего не в состоянии буду! Вот это убивало больше всего. Это вызывало тоску...

Неужели действительно эта трагедия приносит столько несчастий? Но я же собираюсь все отдать! А этого момента, момента «отдачи», как раз и не было в моих «блужданиях» во времени.

Я никому не рассказывал о том, что на самом деле произошло три года назад. Три года назад я ставил «Макбета». Была Оксана... сорока лет, разведенка. Гекату играла и активно «клеила» меня. Ну, было, было... еще в самом начале, потом «динамил». И уехал сразу после премьеры. Спектакль невзрачный был, неудачный, по крайней мере, для меня, ничего общего с теперешним. Через день по моему отъезду, она покончила с собой. Злые языки твердили, что в смерти той моя вина. Тогда вины своей не чувствовал. Теперь же... За час до отъезда у меня был с ней разговор. Этого никто не знает. Я «послал» ее, наговорил разных гадостей... и пожелал... Последние слова мои – «чтоб ты сдохла». Не в себе был – не сдержался, не «спустил на тормозах». И это могло быть причиной или одной из причин... не пионерка все же, чтобы из-за очередного...

Теперь же, Господи, молиться не умею, не приучен. Но если Ты там где-то, или во мне самом, слышишь... умоляю – пронеси. Не нужно больше «жертвоприношений» кому бы то ни было.

Как при замедленной съемке из туалета вышел Мортон и тут же сел у двери. Говорят, что собаки не выдерживают человеческого взгляда. Не знаю, вину какую за собой чувствуют или еще что... «друзья, понимаешь ли». Коты как-то по-другому устроены. Мортон мудрым, немигающим взглядом в меня уставился, прямо в глаза. И долго так... потом, брезгливо дернул ухом, будто отмахиваясь от надоедливой мухи или отбрасывая от себя нечто невидимое мне, так же медленно, с достоинством исчез...

Я долго еще сидел в оцепенении. Боль прошла, а вместе с болью и «молитва».

Марк говорил… блин, неужели этот котяра и в самом деле что-то с энергетикой творит?

Да какая разница?! Черта лысого, я все равно не сдамся. Мне собственные «бзики» не указ. Мы еще посмотрим! Я сам еще себе хозяин! Я так хочу и этого довольно! С «Косою» у меня не все счеты сведены! И не важно как это называется... да хоть Любовью назови. Не верю я собственным словам, тому лишь верю, что там, за ними. А за ними что?..

 

К полудню привел свои «взлохмаченные» чувства в более-менее приемлемый порядок, выполоскал внутренности и отправился перекусить в мэрию, хотя сама мысль о пище отзывалось тошнотой. Позвонил ментам от Богатовой. Никого кроме Егор Егорыча в кабинете не оказалось. Про себя обозвал их крохоборами – не могут мобилы приобрести. У меня тоже нет аппарата, ни к чему, а им они жизненно необходимы для оперативности. Потом сообразил, что у них есть рации для этого. Я попросил Е.Е., чтобы опера со мной срочно связаться. Потом с Галиной пошел в столовую. Через час не смог бы и вспомнить, что жевал, зато выдал ей предложение, от которого она пришла в восторг

- Галя, устрой мне в антракте пресс-конференцию. Возможно? Скажем, в репетиционном зале?

- Еще как! «Культура» просто на уши встанет. Ну, наконец-то в тебе проснулось честолюбие. Вот таким ты мне нравишься. А если еще и останешься, то мы тут такое...

- Типа Нью-Васюков...

- Паневежис тоже не столица.

- Сравнила тоже.

- И сравнила. Ну, что ты хочешь? Квартиру, дачу, машину? Что?.. Ну, хочешь, я для тебя стриптиз сейчас прямо на столе устрою, чтоб только остался.

- А что? Слабо? Валяй!

- Поймал, засранец. В другом месте и в другое время, если тебе приспичит вдруг, готова буду.

- Извини, Галина, но импотенцию стриптизом не лечат. – Про себя уточнил – «импотенцию души тем более»…

- Ну... это называется «души прекрасные порывы». Вот уж не поверю. Сейчас же в кабинет пошли. Хочу проверить.

- Теперь уж я попался. На рабочем месте? Не заводись, я пошутил... ты извини, но вокруг так много мужиков... и неужели?

- Неужели... проехали. Все, на землю грешную, бескрылую спустились... раззадорил паразит.

- В ком нет греха, пусть в биллиард карманный играет, и глаз на женщин не кладет.

- Как девчонку приложил. Но так и быть прощаю. Таланту надо помогать... чем только можно.

- Тебе бы, Галина, на место министра культуры Всея России.

- В свое время Катьки Фурцевой хватило.

 

Вот в таком же духе мы еще немного «покидались» словечками и я ушел в театр. По дороге купил пачку сигарет и сел на скамейку в сквере за театром. Не успел закурить, только зажигалку достал, как сам не понял, зачем вдруг вскочил. Вскочил и стал крутить башкой. Осенний прохладный ветерок принес мне... я же как собака ноздрями задвигал, пытаясь понять, откуда этот запах. Не духов, какие к черту духи. Почудился мне запах тела, запах только одной ей принадлежащий. «Нет, я точно, свихнулся. Откуда здесь быть может... и потом, так не было «запланировано» в моей «отключке». Это должно быть гораздо позже... если будет. Все, сядь, закури и успокойся. Здесь нет ее, и быть не может».

 

Но нужно было возвращаться в театр, если бы не эта неудавшаяся, слава Богу, диверсия, бродил бы я еще часа четыре... а может и вообще к концу спектакля подошел бы.

У служебного входа стояла машина, в которой сидел «Чапай». Я подсел к нему

- Привет, Иваныч. Как самочувствие?

- Отвратное. Но уже отходит. Сам как?

- Как с гуся. Можно продолжать – а про себя добавил - «о, где мои благие... о завязке?».

- Звал?

- Ты помнишь, о чем вчера мы…

- Не напоминай… помню. Звал чего?

- Похоже, ты с «Сократом» оказались правы. Это точно он. Чуть сегодня несчастный случай не устроил, трос подпилил, чтобы, воспользовавшись возникшей экстремальной ситуацией, снова попытаться. Что делать будем?

- Ничего. Мы будем ждать. И будем брать с поличным, иначе доказательств нет, ствол-то не нашли - отвертится.

- Но…

- Как договорились. До четырех утра. Я, уговорил «Сократа» пойти навстречу твоим… но только как другу.

- Понимаю и ценю.

- И, кажется, мы все предусмотрели, чтобы не вышло чего. Все перекрыли, мышь не проскочит… сквозь такую сеть. Ты сам-то, что намерен делать?

- Не знаю, по обстановке.

- Как говорил… «все бабы – бляди». А если так, тогда зачем тебе?..

- «Мир – Театр», в том я на все сто. В остальном же, теперь не так уверен… вскрытие покажет.

- Сплюнь.

- Ты так суеверен? А, впрочем, сейчас и сам я… на грани между верой и суеверьем.

- Волнуешься? Премьера все же? И все так перемешалось. Неужели ты совсем без баб не можешь?

- Без баб… сколько угодно. Без стихии поэзии… это, знаешь, наверное, это

страсть... Сейчас придумал только.

- Завидую. Нам чего-нибудь попроще бы.

- Не прибедняйся, ты тоже знаешь в этом толк, но пока «захлопнут» до лучших времен... А я тут кое-что вам приготовил. Сенсацию одну, но постараюсь, чтобы не помешала делу… все по сценарию, как и говорили. Только будут добавления, надеюсь, не в ущерб.

- Карты в руки. Смотри… вот и еще одна «стихия» летит по твою душу. Как она?..

Надежда «на полной скорости» проскочила мимо и хлопнула входной дверью.

- Как поцелуй насильно данный.

- «Сократу» передать?

- Попробуй только. Ну, я пошел.

- Удачи.

- К черту.

 

Еще целых пять часов до спектакля. Открытие нового сезона. Все службы с утра на местах, без суеты заняты своим делом – полы надраиваются, последний раз проверяется свет, дошиваются костюмы, готовятся грим-уборные, гардероб, буфет. Надежда притащила свой ноутбук и теперь засела в кабинете за столом Марка и «строгает» свой «эпохальный» очерк.

И только один я бесцельно брожу по театру, стараясь никому не мешать. Да меня как будто даже и не замечают, наверно, понимая, что меня сейчас лучше не трогать, тем более, менять что-либо поздно.

Не знаю, зачем я зашел в ложу, что почти рядом с «радиорубкой». Скорее всего, машинально, слоняясь по третьему этажу. Как и все ложи в этом театре, сразу за дверью, плотная портьера из двух половин. Нормально входить посредине. Но я-то как раз «нормальностью» не страдаю, а потому зачем-то толкнулся с боку. И тут же мне по ноге, возле колена, что-то ударило. Я в почти полной темноте присел и стал ощупывать портьеру.

Оба-на! Карман. А в кармане как раз то, что искали больше месяца. Основная улика. Ствол! Не знаю, если его целый месяц не трогали, то могут какие-нибудь сохраниться отпечатки? Поэтому, все же я достал носовой платок и, пользуясь им, вытащил пистолет. Минут пять, сидя прямо на полу, соображал, что же с ним делать. Потом вытащил обойму, разрядил ее, патроны... четыре штуки, положил в карман. Потом обойму вставил на место, проверил патронник и после этого положил пистолет обратно.

Выглянул в коридор – никого. Вышел, быстро спустился в кабинет и, рухнув на диван, закурил. Надежда на секунду бросила на меня невидящий взгляд и снова застучала по клавиатуре.

«Докладывать, или не стоит? Все равно, я уже обезвредил оружие. Теперь им можно только орехи колоть, гвозди забивать... а-а, не буду звонить, потом все объясню».

Не успел я так подумать, как «заиграл» мобильник. Я уже успел забыть о нем, недели три он валялся на столе в кабинете и должен был разрядиться. А вот рядом и зарядник. Скорее всего, Светлана позаботилась...

Надежда оторвалась от работы, нашла «поющее чудовище» и брезгливо бросила его мне. Я же, не спеша, вышел в фойе и только потом ответил.

- Слушаю.

- Олег Степанович беспокоит.

- Узнал. Чего вам?

- Вот и хорошо, что узнали. Многожды раз пытался до вас дозвониться по этому аппарату, но я, так понимаю, был отключен...

- Что вы хотите? Я слушаю.

- Я, собственно, можно сказать, что по делу и просто так... давно не слышал вас.

- Короче. У меня репетиция – зачем-то соврал я.

- Да куда уж короче... я по нашему делу.

- А у нас с вами дела? Не помню – «надо потянуть время».

- Как же, как же. Вы же просили меня узнать заказчика? Так я узнал по своим каналам. Если интересно, то перед спектаклем зайдите в мою ложу...

- В пятую?

- Вам и это известно? Хотя, что это я, в самом деле... конечно же, известно. Так зайдете?

- Пока не знаю. Думаю, что вряд ли. Нельзя это по телефону сказать?

- Отчего ж, можно. Только я думаю, что разговорчик наш не только мы с вами слышим... хе-хе, мне так кажется. Я не прав?

- Не знаю. Мне что за дело?

- Далеко наш «клиент». Но завтра, во второй половине, я вам смогу его пальцем указать. В Москве. Вы ведь собираетесь ехать? Так я вас подброшу своим транспортом, не нужно будет поездом шкандыбарить. А я сочту за удовольствие.

- Зато я не могу ответить вам тем же.

- Что меня в вас подкупает, так это честность и прямота. Жаль, что у нас не получился союз, но кто его знает... надежда умирает последней. После Верочки и Любочки. Ха-ха... Так что... подумайте. А вечером, перед спектаклем, загляните ко мне.

- Посмотрим. Может быть в антракте.

- М-м-м... я боюсь, что мне не придется досидеть до антракта. Дела, понимаете. Отмечу своим присутствием и... «время – деньги». Так что уж постарайтесь... если вам действительно нужно знать. У меня все. До вечера.

И тут же, не дожидаясь моего ответа, отключился.

«Ну, что ж, господа, все игроки в сборе, Игра начинается. Предупреждаю заранее, что ваши деньги с дырками. Ваша партия уже проиграна... моя, по всей вероятности, тоже. Ваша расплата – небо в клеточку, а моя... Чем платить придется? До сих пор не верю»...

- Не знала, что ты сам с собою вслух так можешь, аргументировано спорить

- А папарацци не дремлют. Ходят по пятам и все в строку...

- Напрасно ты так. Не все... Паша, можно задать тебе последний вопрос? Клянусь, что на этом твоя миссия подопытного кролика закончится.

- Чтобы тотчас вновь начаться. Набегут через пару часов другие... давай вопрос свой.

- Что тебя так мучает... последние три-четыре дня?

- Из недели, что ты за мною тенью?

- Напрасно ты ершишься. Я чувствую, что кроме спектакля, который уже сделан, и как было сказано, обсуждению не подлежит пока, что-то еще в душе твоей творится помимо... темное и мрачное.

- А если я скажу, что в ней завелась бацилла, под кодовым названием «Любовь»? Ты в то поверишь?

- Но когда-то это должно было случиться? Любовь это прекрасно. И в чем трагизм? Отчего так мрачно о любви... с досадою какой-то? Нет взаимности?

- Ты сказала, всего один вопрос, а навалила...

- Ответь! Я не отстану...

- Попытаюсь выкрутиться... Нет, с ходу ничего разумного придумать не могу...

- Скажи, как есть на самом деле.

- Не знаю.

- Ответ принят. Правильный ответ. Ответ не мальчика, но мужа. Теперь я верю, что «бацилла» эта тебя повергла в «высокую болезнь». В этом я не врач тебе. И сыворотки нет от этой болезни.

- Ничего, переболею.

- Ты очень сильный... но, к черту клятву Гиппократа, и как «врач», желаю тебе, как можно дольше оставаться больным...

- И с летальным исходом...

- Излишний пессимизм.

- И на том спасибо.

- Если не секрет, Она сегодня будет?

- Надеюсь. Но лучше бы не появлялась. И прошу... не нужно писать тебе об этом.

- Я касаюсь только творческих дел. В остальном, скольжу лишь по поверхности. Я понимаю, что это...

- Нижнее белье?

- Может, звучит грубо, примитивно, но верно. И этого от меня и не ждут.

- И, слава Богу. Панегирик мне обеспечен. Осталось эпитафию лишь тиснуть.

- Не дождешься... ни первого, ни... тем более второго, не будет. Будет репортаж, надеюсь, что поэтичный. Даш адрес, куда прислать.

- Непременно. Буду ждать.

 

 

16.

Я жду.

Я сижу в кабинете Марка, зарывшись в кресло. Конец сентября, темнеет рано, но я не зажигаю свет. Уже минут пятнадцать, как прозвенел третий звонок и начался спектакль. Я слышу его из приглушенного динамика. Были несколько хлопков в самом начале – это понятно, схавали «полет». Потом пару раз был слышен чей-то кашель... теперь совсем тихо стало в зале.

Я жду.

Кожаное кресло подо мной, кажется, плавится от ожидания, а сам я будто окаменел и весь превратился в слух. Я слышу не только то, что происходит на сцене и в зале, я слышу, как мне кажется, всю Вселенную, мерно, толкающуюся в ушах. Наверное, еще месяц назад я сильно бы удивился, если бы посмотрел на себя сегодняшнего со стороны.

Я жду.

И это я. Я - математически умеющий «разложить» на составляющие любую эмоцию, любое человеческое желание. Без особых усилий «выстраивающий» любой конфликт на сцене... и переносящий это умение в свою собственную жизнь. Я - умеющий «достучаться и вытащить» из актера то, о наличии чего в себе, он, может быть, и не подозревал. И очень давно не верящий в чистоту помыслов.

Я жду.

И это тоже я. Я, не верящий очевидным фактам, до судорог не желающий, чтобы она приходила, и одновременно ждущий ее появления. Не ради банального удовлетворения желания, замаскированного поэтическими изысками, не ради... Только не надо мне ничего говорить о любви. Не надо. Я давно этой романтической терминологией для себя самого не пользуюсь. Страсть? Какая страсть? Я не способен на страсть, для этого я слишком рационален. Тогда зачем? Зачем я жду?

Я жду!

Вопреки всем своим доводам, вопреки своему опыту, вопреки, любой логики, законам здравого смысла. И я не верю. Я знаю и не верю, что это именно она... она могла. Я не хочу этому верить.

Я жду... и лихорадочно вспоминаю разные строчки. Но ничего приличного вспомнить не могу. Не могу вспомнить, потому, как машинально за актерами на сцене повторяю Шекспира.

Я дьяволу, врагу людского рода,

Свое спасенье продал для того,

Что после царствовали внуки Банко!

Нет, выходи, поборемся, судьба,

Не на живот, а на смерть! Кто там?

Я жду!

Двадцать минут осталось до антракта...

Я весь был Слух, но я не услышал, увидел раньше, как в темноте она вошла. Уверенно вошла и сразу к книжным полкам. Меня хватило на то, чтоб руку протянуть, нажать на клавишу настольной лампы.

От неожиданности вздрогнула, и чуть было не выронила трость. Обернулась. О, Боже правый, парик нацепила, «каре» с челкой до бровей. И макияж подстать, «вамп-бабы».

И будто бы расстались пять минут назад...

- Ты здесь? Я по всему театру тебя искала. Я думала, ты за кулисами. Туда мне вход закрыт – там мать...

- Извини, что так тебя я напугал. Я ждал тебя и... я... я знаю все.

И пауза. «О, Господи, такое не сыграешь... И все же, в этой паузе… Нет, точно, это не она! Какое облегчение! Я все же прав был, когда не верил. Если бы она... пауза была бы иной, в этом я профи».

- Я не хотела, видит Бог, чтоб так произошло.

- Сядь, Валя. Я верил, что не ты отца убила, теперь я точно знаю. Как знаю точно и имя настоящего убийцы. Но есть очень важные улики против тебя. Но как же ты могла при этом быть и не сойти с ума?!

- Ты не ори! Я не глухая.

- Я шепотом тебя спросил... Я знать хочу – как, и главное, зачем? Ужели ради вот этой... пусть и древней, но все же палки?

- Ты не поймешь.

- Черт возьми! Я очень постараюсь!

- Сквозь взрывы ненависти, как можешь ты понять?

- Ненависти? Это очень сильно сказано. Как можно ненавидеть, когда не знаешь толком место, откуда ненависти взяться и была ли прежде там любовь? Они на пару ходят.

- Я думала – ты таких понятий не признаешь.

- Плевать, что думала. Зачем, зачем, зачем?! Ужели, из-за денег?

- Хоть из-за них. Они нужны мне, чтоб чувствовать свободу.

- Свободу в чем и от чего? И сколько «свобода» эта стоит?

- Сто тысяч...

- За жизнь отца?

- Так не должно было случиться. Я только хотела унести...

- Украсть. Пойти на подлость, чтобы потерять, по крайней мере, четверть миллиона... быть может, больше. Даже в этом ты себе цены не знаешь.

- Не поняла...

«Взять себя в руки нужно, иначе все сорвется».

- Сейчас не время понимать. Все объясню потом. Эту трость кому должна была ты передать?

- Так... никому, неважно… теперь, когда... какая разница...

«Черт, до чего звучит фальшиво».

- Пойди и передай.

- Никуда я не пойду, пока не объяснишь.

- Пойдешь и передашь, как хотела. Прошу тебя - так надо. Потом... вот ключ от комнаты моей. Не вздумай только из театра выходить, повяжут сразу. Жди там меня.

- Я так не смогу.

- Сможешь, как смогла в день похорон отца со мною... спать. Сможешь. Я из Верлена строки хочу вынуть и тебе... я очень... быть может, в последний раз...

- Со мной все ясно. Может и к лучшему, что ты, вот так… и что меня «повяжут». Я это заслужила. Зачем тебе со мною... с преступницей? Мне лучше... лучше пойти и сдаться с повинной, пока не поздно. Может, срок скостят.

- Постой. Валюша, послушай... Не могу я без тебя! Вот. Впервые в жизни от меня такое слышит баба. Все тебе понятно?

- Вот это объяснение... да-а. Не ожидала, и ждала... и у меня такое было... но я гнала нелепые мечты.

- Умоляю, иди.

- Я подожду тебя... быть может. А там...

- Еще не край!.. Прошу тебя, иди... нам этот «спектакль» нужно до апофеоза довести.

- Не знаю, что в мозгах твоих творится...

- Иди! Прошу тебя.

- Уже иду...

Она ушла. Я в кабинете полный свет зажег и несколько мгновений стоял зажмурясь...

...Чтоб переждать тот гнев на расстоянье.

Пусть добрый ангел будет на пути

К английскому двору его защитой,

Чтобы благословенье низошло

На бедную отчизну под проклятой

Рукою притеснителя...

Аминь!

Вот и антракт. Сейчас нагрянет свора борзописцев. Собраться надо. Собраться и приготовить материал. Куда я эту папку заложил?.. Только бы все получилось... Все. Вперед.

 

Репетиционный зал выглядит непривычно. Явно видна рука Галины. Афиша спектакля появилась, корзина с цветами, а по стене длинный стол с «фуршетом». «Пресса» с камерами, фотоаппаратами, микрофонами начинает только подтягиваться из зала. Деловито переговариваются между собой, занимают выгодные для съемки места.

Но мне пока не до них. Я стою возле окна и смотрю на площадь. Вернее, на стоящие, на площади три машины. Два черных «джипа» и между ними скромная голубая «десятка». И никакого движения в радиусе сорока метров вокруг.

Вот, из центрального входа, это прямо подо мной, появляется Круглов с двумя «шкафами». Он, по-стариковски семеня, подходит к «десятке» и садится в нее. Минуты три ничего не происходит, только зажгли фары и заурчали на холостых «джипы». «Десятка» явно выжидает. Мне даже кажется, что Круглов видит меня в окне.

Со стороны служебного входа выбегает Макс. Оглядывается на бегу и ныряет в «десятку».

Дальше происходит то, что в оперативных сводках называется «захват». Перед «джипами» с двух сторон неожиданно появляются две машины. Из них... и откуда-то сзади горохом высыпают автоматчики и начинают «потрошить» «джипы» и «десятку»...

Я же оборачиваюсь лицом к «прессе». Не ожидал, что столько набежит. Человек сорок. Даже тесно стало в комнате. Где же они в переполненном зале размещаются?

- Итак, господа, приступим. Антракт небольшой и нам нужно уложиться. Не беспокойтесь, фуршет вас дождется. Я хочу сделать небольшое заявление.

Зажигаются лампы, мигают камеры, тянутся ко мне микрофоны. О, даже «РТР» здесь. Недурно. Где-то совсем в углу Надежда с своим диктофонам. Могла бы, как близко знакомая стоять и рядом... Галина в дверях мелькает, кажется растерянной.

Я же начинаю говорить.

- Я остаюсь верен самому себе и ничего по спектаклю говорить не буду. Что увидите, то и... У меня другое. Вам всем известно, что сегодня сороковой день со дня смерти Марка Штрайна. Со дня его убийства. И вы, верно, уже поняли, что премьера спектакля идет с его опосредованным участием. Прошу не считать это гениальной задумкой – это только дань памяти его таланту...

Я старательно «тяну» время. Мне нужно немного продержаться, пока... а собственно, вот и он. Замаячил в дверях и махнул мне над головами рукой – «все порядке, мол. Дуй до горы».

- Теперь мне можно сообщить вам следующее. Наши органы внутренних дел постарались в кратчайшие сроки найти и арестовать участников преступления. Как говорят они сами, имена в интересах следствия, пока держатся в секрете. Но, надеюсь, что в скором времени они предстанут перед судом. Опережая ваши вопросы, рассказываю, из-за чего убили Марка Штрайна. Господа, пожалуйста, пропустите сюда одного из выдающихся оперативников этого города, капитана Строева.

Ну, вот, взял и чего-то зажался. «Чапай», как-то бочком, с извинениями начал протискиваться сквозь этот толпешник, на ходу снимая фуражку, и пытаясь ладонью пригладить прическу. Я его в герои возвожу, а он смущаться вздумал.

- Товарищ капитан... Василий Иванович, покажите прессе...

«Чапай» из-за пазухи «камуфляжки» достал трость и поднял ее над головой. Потом пару раз показал ее «превращения»...

- Не удивляйтесь, господа. Это всего-навсего складная трость. Правда, ей без малого, пятьсот лет. Вещь редкая, своего рода уникальная. Уникальность ее заключается в том, что тремя ударами по сцене, этой тростью начинались представления в театре «Глобус». На гравюрах того времени, она ясно различима. Дальше продолжать?

Сказать, что началось оживление, означает ничего не сказать. Потребовалась сила «Чапая», чтобы отстоять этот «вещьдок» и раритет от попыток ее потрогать, пощупать, понюхать даже. (Утрирую слегка).

- Но и это еще не все! – слова мои заставили всех заткнуться и продолжить «мистерию». – Дальше - больше. Но сначала, хочу заметить, что стоимость этой трости на международном аукционе может достигнуть полумиллиона фунтов. Скромно. Вот из-за этих самых фунтов, Марка Штрайна и убили. Как к нему она попала, неизвестно... пока.

Теперь я вместо вас задам себе вопрос такой – «с какого будуна, решил ты... то есть я, что трость из реквизита «Глобуса»»? И сам же на него отвечу. Эта трость с сюрпризом. Я сам недавно это обнаружил. Василий Иванович, будьте так любезны, дайте подержаться за этот раритет.

- Natiirlich! – вдруг выпалил «Чапай», как в лужу пукнул. И тут же покраснел.

Я взял трость, куда следует, нажал и повернул. Весь механизм от ручки отделился. Внутри же обнаружилось полое пространство...

- Так вот. Здесь в этой трости находился тайник. Что было в нем? Попрошу все камеры крупным планом показать то, что я достану вот из этой папки. До сих пор считалось, что многих... если не всех, рукописей «Разящего Копьем» не существует. Мы знаем его трагедии по спискам только. Но вот – смотрите.

Из папки я извлек лист, очень хорошо сохранившейся бумаги и показал на камеры.

- Находка эта, ни что иное, как заглавный лист с распределением ролей трагедии Шекспира «Макбет»! С его же факсимиле. Считаю, что сенсация состоялась. Англичане дадут за этот лист, я думаю, на порядок больше, чем за трость.

Еще добавлю. Марк Штрайн успел сделать завещание. По праву эта трость и этот уникальный лист принадлежит его единственной дочери. И, она вольна наследством этим, распорядиться, как того захочет. Это все. Господа, спасибо всем. Вы слышите, второй звонок. Прошу всех в зал. Пресс-конференция окончена.

«Вот и закончен бал...».

«Чапаю» все никак не удавалось собрать трость, и он про себя матерился. Потом все же догадался, что к чему – собрал-таки. И передал вместе с папкой, появившемуся «из ниоткуда», Егору Егорычу.

- Ну, Михалыч, ты даешь...

- Natiirlich. Это точно. Как у вас там прошло? Я из окна начало только видел.

- Омоновцы сработали, как по нотам. Круглов уж бабки доставал, когда его прижали. Весь салон баксами устлал. И, кажется, усрался. И этот... Макс со стволом попался. Вроде умный-умный, но зачем-то со стволом на встречу поперся...

- Ну, и слава Богу. Кстати, патроны от этого ствола в кабинете, в сейфе. Моя работа.

- Все потом. Слышь, Михалыч, я побегу? Хоть вторую половину спектакля... а?

- А где «Сократ»?

- В «звуковой» у вас. С Борисом рядом. Не волнуйся, там все в порядке, просто оттуда смотрит.

- Ты помнишь наш уговор?

- Да, помню, помню. Мышь не проскочит.

- Валентина не мышь.

- Ну, извини! Ты, кажется, попался сам.

- Возможно. Топай быстро в пятую ложу. Она теперь свободна... Natiirlich...

Надежда испарилась, а Галина стояла у стола, и что-то мрачно жевала, запивая минеральной водой. Хотя водочка стояла рядом.

- Ты освободился?

- Natiirlich. Фу, черт... привязалось.

- Смешно. Выпить хочешь?

- Нет. Сегодня не буду.

- Что так? Все-таки премьера. От этих событий последних в себя придти никак я не могу. Выходит, ты все знал?

- Отчасти...

- Все-таки, Круглов? Мать его...

- Туды его в качель... сраного мецената.

- После спектакля... мы можем...

- Я выйду на поклон, поблагодарю артистов и...

- ...я приглашаю...

- ...и исчезну. Извини, но «здесь есть попритягательней магнит»...

- Я мельком видела ее перед началом. Ну, что за непруха...

- Галя, не бери в голову, все впереди. Ты лучше обрати внимание на Александра, директора театра, тобой же данного. Он от тебя млеет. Будет подкаблучник, податливый, что шарик бильбоке.

- Жидковат он для меня, но на безрыбье, сойдет. Все. Забыли. А с Шекспиром ты лихо разобрался.

- У меня мысль тайная была, что с находкой этой, прекратятся козни, связанные с этой трагедией.

- Я тоже так подумала. Будем надеяться на это.

- Будем. За это я все же остограммлюсь. Но не больше. Твое здоровье.

 

Есть у артистов... не знаю, традиция... да, традиция считать... от мгновенья окончания спектакля до первых аплодисментов считать секунды. Есть такое.

Насчитали двадцать одну томительную секунду. Очко...

Не отпускали долго. Минут пятнадцать или больше. Выходил... лепетал какие-то слова. А сам... в мыслях был в комнате. Потом до получаса ушло на «лобзания» с артистами. Потом банкет, на первом этаже, в буфете. И все же в полночь я исчез для всех.

 

В комнате совершенно темно. Обычно света уличных фонарей за окном достаточно, чтобы, не зажигая свет раздеться и лечь. Сегодня фонари не горят. Пришлось включить свет в туалете и чуть приоткрыть дверь.

Валя спит, свернувшись калачиком. Парик ее валяется на кресле, а сама она, сняв с вешалки мою ветровку, ею укрылась.

Говорят, что приговоренные, накануне казни хорошо спят. Вполне возможно. Наверное, они убегают от смерти на время в сон, который тоже в некотором роде есть небытие.

Я стащил бутылку шампанского с банкета. И еще несколько больших плиток шоколада. Положил все это на стол и, стараясь не разбудить, присел на краешек кровати и стал смотреть. Оказалось, что в этом что-то есть – просто сидеть и смотреть, как человек спит.

Вот я сижу, смотрю, как спит Валя... Валюша и глупо улыбаюсь, сам не понимая, чему. Мне ужасно хочется прилечь с ней рядом и тоже заснуть... и видеть те же сны, что и она. Глупость, конечно, невероятная, но...

Еще я слышу ее дыхание. Нет, я положительно не узнаю сам себя. Откуда во мне такая сентиментальность? Ничего подобного я раньше за собой не замечал. Ну... меня тянуло к ней и прежде, как к женщине. Это нормально. Но вот так, «расслюнявиться». Вот это ненормально...

Только теперь до меня доходит, что она опять другая. Ох, уж эти… очень короткая стрижка стала, совершенно белой. Вдобавок, от висков к затылку потянулись две узкие, выбритые полоски, придающие лицу, какой-то неземной вид…

И от этого нового образа, я вдруг понимаю, что совсем не знаю эту женщину. И что самое удивительное, не хочу, что бы «узнавание» состоялось теперь же, быстро. Я понимаю, что хочу узнавать эту женщину, всю свою оставшуюся жизнь. По чуть-чуть каждый день, впуская ее в себя, растворяя в себе.

Это открытие производит на меня такое сильное действие, что я, кажется, перестаю дышать, забывая на время, как это делается. Еще мелькает мысль, что с этого самого мгновенья жизнь моя мне не принадлежит целиком, а разворачивается в какую-то неизвестную сторону. И прежде, до этого дня, у меня не было четкой «лоции», а теперь, похоже моя «посудина» потеряла управление и несется неизвестно куда – на мель, на скалы или в какой-нибудь водоворот, который может…

- Ты уже пришел? – еще не проснувшись, сквозь сон, Валя потянулась и, уткнулась носом в мое колено, рукой обхватив меня за пояс. – Ты подожди, я еще посплю немного...

- Спи, Валюша. Спи, любимая. - Нет, я не хотел... эти слова сами из меня, помимо моей воли. Выскочили они у меня так естественно, будто я всю жизнь только и делал, что звал ее «любимой».

- Ты меня как-то обозвал?.. Как спектакль? Я слышала отсюда аплодисменты. Наверно все прошло замечательно.

- Нормально. Все прошло нормально. Все прошло.

- Ты извини, я скоро проснусь... только капельку еще. Ты, пожалуйста, не молчи, рассказывай, о чем хочешь... только не молчи.

И как будто не было этих сорока дней, как будто не было смертей, спектакля, как будто... вот так я сидел с ней рядом... по меньшей мере, лет десять.

- Хорошо. Я тебе расскажу все, что было за эти дни, после нашей последней ночи.

И я рассказываю полушепотом. И сколько длится мой рассказ, я не знаю... может целый час. Рассказываю о том, как я по запаху догадался, что это она провела ночь и день на колосниках. Как ей пришлось удирать через крышу по пожарной лестнице. О том, как шло следствие, а у меня рождался спектакль. О трости и рукописи, о записках Лаврова и его неожиданном признании. О матери ее и о Ларисе Астаховой. О Славке с его пацаном. О Круглове и Максе. О музыканте-импровизаторе Борисе и Женьке. О ментах и о Надежде. О Галине и новом директоре...

Я не знаю, что она слышит, что нет. Но под конец, все же проснувшись, уже сидит на кровати, поджав под себя ноги.

- Что же будет дальше?

- Дальше?

- Да. Что, Паша, с нами дальше будет?

- С нами?

- Мне кажется, подобный монолог звучал уже...

- Возможно. У нас с тобой еще есть целых три часа.

- Меня здесь арестуют?

- Да. В четыре. Но до этих пор, должна ты мне все подробно рассказать.

- Зачем?

- Ты странная... ведь я же должен твоей защитой стать.

- Ты хочешь защитить меня? Но по какому праву? Ты разве адвокат?

- Уже тебе я говорил и повторяю снова – ты мне нужна.

- Зачем?

- Черт, неужели, для этого нужны слова?

- Конечно.

- Так получай же... я люблю тебя. Я понял это только что. Понятно?

- Вот это номер! Я всего ждала, признаюсь, и я тебя хотела, очень. Пару раз рвалась приехать, но... все обстоятельства были против. Но чтобы так... неожиданно и сразу. Ты меня совсем не знаешь, ты все придумал... нафантазировал.

- Я как пацан влюблен. Ты знаешь, ты мне даже снилась. А сегодня в сквере за театром я головой крутил, мне показалось, что я почувствовал тебя.

- Я... я там была. Возле часа. Совсем недалеко, но я тебя не видела. Пашенька, зачем меня ты грузишь? Не зная твоих порывов, мне было б легче справиться самой. Ужели, ты не понимаешь – я виновна! И должна за это поплатиться. Мне сидеть в тюряге. Если б у меня хватило смелости тогда, пойти и рассказать. Тогда, а не теперь, когда... повторно и с поличным. Мне светят годы за решеткой... Вероятно, твоя любовь из жалости возникла. Из сострадания.

- Не вижу в том плохого.

- Вот если б еще в поезде тогда, сказал бы ты слова мне эти... впрочем, я тоже не поверила б тогда.

- Валюша! Ты видишь, мне даже не важно, веришь, иль не веришь словам моим, но я тебе хочу помочь. Я постараюсь вытащить тебя из этой ямы. Есть одна идея. Я говорил тебе, что ты теперь богата? Твое наследство тянет на миллионы баксов. И если ты поступишь правильно, и рукопись подаришь государству в обмен на свою свободу...

- Прости, ты что-то говорил, но я еще была на полпути меж сном и явью. Повтори.

- Та трость, из-за которой был убит отец твой... стоит миллионы. В ней находилась рукопись Шекспира.

- Боже правый! Нам с Максимом говорили, что это просто палка, представляющая интерес лишь для коллекционера...

- Ты грабила себя. По завещанию, она тебе принадлежит. Если б не убийство Марка, то все равно, она когда-нибудь была твоею.

- Ужас, ужас, ужас... как же это?!

- Всегда есть выход. Я постараюсь сделать, чтобы он был найден.

- Ужас… бред какой-то. Если б знать… как же мне теперь…

- Приди в себя и успокойся, сколько сможешь. Расскажи подробно, как это все случилось, и кто стоит за всем за этим. Круглова и Макса уже арестовали. Тебе же дали время. Не трать его напрасно. Мы что-нибудь придумаем.

- Нет, я должна… и в полной мере, за преступление заплатить. Я так решила и, видишь, я уже спокойна, видишь? Сколько у нас с тобой осталось?

- Возле трех часов…

- Иди ко мне. Прочь эти тряпки, этот тлен! К тебе хочу прижаться так крепко, чтоб о себе самой забыть… хотя б на время. Что ты так медлишь… ты обещал мне, помнишь, Верлена… если любишь… шепчи целуя…

 

О нет, любимая, - будь нежной, нежной, нежной!

Порыв горячечный смири и успокой.

Ведь и на ложе ласк любовница порой

Должна быть как сестра - отрадно-безмятежной.

Стань томной; с ласкою дремотной и небрежной,

Размерь дыхание, взор сделай мирным свой.

Объятий бешеных дороже в час такой

Твой долгий поцелуй, хоть лжет он неизбежно.

Но в сердце золотом, ты шепчешь, у тебя

Страсть бродит рыжая, в призывный рог трубя;

Пусть, шлюха, подудит в томлении незрячем.

Твой лоб на мой склони, ладонь в ладонь вложи

И клятвы расточай (а завтра не сдержи),

Девчонка шалая, - и до зари проплачем!..

 

 

17.

«Где был тот главный «кукловод» в ту ночь? Если на мои глаза тогда попался бы, то рыло ему начистил бы я точно, он до утра бы не дожил. Так издеваться над человеком! Хорошо, согласен, пусть статистом, марионеткой, но... все же, с живой душой такое творить нельзя – заставить содрогаться, струной звучать, на крыльях вознести до снежных шапок гор, чтобы потом разбить о мостовую? При этом, смеясь, паскудно. Вот смеха этого ему я, не прощу вовек... или сколь той жизни мне еще осталось. При встрече «там», уж я ему припомню эту пьеску»...

- Куда намылился?

- О, свет очей моих, я курнуть пошел.

- В тамбур? Попробуй только. Без меня ни шагу. Сидеть!.. лежать не возбраняется. Ждать, пока главу не дочитаю...

«Так перепутать жанры! Смешать все карты, в рукаве пять джокеров держать... не режиссер ты, а паскуда!».

- Пожалуйста, заткнись и не ворчи... хотя б и про себя. Учти, я все почти что слышу.

«Во, попал! Теперь командует парадом! А тогда...».

 

Я все-таки успел, проснулся за мгновенье. Она, полуодетая, в окне уже стояла...

- Прости, любимый мой. Другого выхода отсюда не нашла я. Вот выход! Он, единственный! Прощай...

И в миг исчезла. Я даже не успел и шевельнуться. Только обрывки мыслей, видений, слов нахлынули и в дикой истерике заколотились в голове. Только через несколько мгновений с тупою болью пришло сознание, что ее не стало...

Не помню... кажется, вопил и бился, кусал подушку. Или как труп безмолвный лежал? Убей, не помню. Только фраза застряла - «пророчество сбылось и жертвоприношение свершилось»...

На этом трагедия закончилась. Занавес закрылся... но только для того, чтоб снова распахнуться и продолжить... фарс, интермедию. С бычьим пузырем, с «носами», с ужимками и смехом надсадным... чистое Commedia dell'arte

Через сколько-то минут вошел «Чапай»... с Мортоном в руках. Свет включать не стал, дверь в туалет пошире распахнул и, рухнув в кресло, зевнул, на сколько позволяли челюсти его.

- Спать хочу! Вот ночка, замерз как цуцык. Ты как? Живой? Смотрю, затрахала она тебя по самы ухи. А кот под дверью все это время дежурил. Как, блин, часовой. Надо накормить. Я у тебя пошарю, а ты пока оденься, приди немного в себя, и вдвоем начнем писать цедулку для «Сократа»...

И я стал приходить в себя. Кое-как оделся и даже закурил. «Чапай», как в чем ни бывало, насыпал корм для Мортона, налил воды. Потом взял бутылку так неоткрытую шампанского, хлопнул пробкой и попытался из горла... не вышло, пришлось плескать в стаканы.

- Кислятина, но пока сойдет. Давай... за нас с вами и... «с отмашкой»... с ними. Поехали.

Глухо стакан о стакан приложил и залпом выпил свой. Тут же принялся за шоколад.

Только теперь я смог что-то сказать.

- Иваныч, как ты можешь? Человек разбился... и ты... ты тоже ее любил?

- Как разбился? Почему не знаю? Почему мне не доложили?.. Извини, Михайлыч, что долго так тебя динамил. Тебе я раньше говорил, ты не услышал – я сеть расставил, мышь не проскочит... не то, что Валентина. Жива она. На лету сознанье потеряла... или как только пришла на сетку. Шок. Я все предусмотрел. Даже фонарики обесточил, чтоб сетку не было видать. Не ссы, все в порядке. Стой, ты куда?

- К ней!

- Не торопись, успеешь. В больницу увезли. Утром сам тебя я отвезу. Садись, пиши, от самого начала до этой ночи. Тебе не привыкать. Бог любит троицу. Вот и пиши... как раз хе... в третий раз.

- Иваныч... я не знаю, как и...

- Только без соплей. Сочтемся. С тебя... двенадцать пузырей и только.

- Почему двенадцать?

- Мы будем торговаться, или как? Между прочим, я людей держал, пока ты... а на дворе не лето уже.

- Двадцать четыре.

- Две коробки? Годится. Пиши, Ромео. Попробуем отмазать твою Джульетту.

 

Одна радость - в купе ехать в двоем...

- Ты дочитала?

- Абзац последний... все.

- И охота тебе со мной переться в тамбур. Стекло разбито, гуляет ветер и по колено снега?

- Как разбито? А тебе вновь не поблазнилось?

- Увы... увы, увы.

- Так. Что-то я забыла... куда теперь мы едем? В Мухосранск?

- В очередной Задрищенск... еще точней, в Скотопригоньевск. И охота тебе было со мной тащиться? Я только лишь на месяц... не успеешь соскучиться.

- Я не для того академический взяла, чтобы ты в вагоне опять кого-нибудь подклеил. И потом... что за речи - «охота», «тащиться» и «переться»? Режиссеру не пристало...

- А буквоеду, можно?

- Можно. И потом... уже десять часов утра, а что-то не слышу...

- Сейчас скажу. Но за это, в холодный тамбур со мною не пойдешь.

- Клянусь.

- Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Ну, я пошел...

- Подожди, я только накину куртку.

- Клятвоотступница!

- Сам такой. И такого я, с ума сойти, люблю.