И солнце синее, как апельсин... Так написал некогда французский поэт Поль Элюар. Ни одной из строк которого я не читал, да и вышеупомянутую фразу услышал от кого-то из наших... Услышал и забыл, а тут, сидя на скамье, прижавшейся спиной к серому боку библиотеки Нескучного Сада, над самым обрывом к набережной Москвы-реки – вспомнилось... Слишком долго всматривался в комок ослепительного света, бьющий из самого зенита небесного, всматривался до тех пор, пока не стало четко выделяться иссиня-черным шаром само светило. И тут же всплыло: "И солнце синее, как апельсин..." Рабочий день в разгаре, Нескучный почти пуст... Рядом на скамье – бутылка пива и только что открытая пачка сигарет. Первая сигарета уже дымится между пальцев, я знаю это, но не вижу: в глазах стоит темным пятном силуэт солнца... И солнце синее... Вот так собственно и видится мне мой отпуск: никаких югов, беготни, дальних перелетов. Всего этого мне с лихвой хватает на рабте. Нескучный сад, бутылка пива, сигарета. И смотри на солнце сколько угодно. На фонари по вечерам. И не надо бояться, что блики, временно поселившиеся на сетчатке глаза, помешают точно выстрелить, или заметить несущее опасность движение. Еще бы снять с плеч ремни кобуры и закинуть подальше "Rosignol" с его бульдожьим рылом. Не навсегда, а только на время отпуска, разумеется. Ан нет...

Темное пятно в глазах сначала бледнеет, а потом и вовсе исчезает, и я успеваю заметить торопливо семенящий вправо, в сторону моста, речной трамвайчик... Мгновение удивления сменяется пониманием. На палубах только люди в камуфляжах, все внимательно всматриваются в темную воду. На бортах и

корме – огромные гарпунные пушки, нелепо торчащие на этом некогда сугубо мирном судне. Только нос чист, говорят, октопусы не нападают с носа. Говорят, что было время – они вообще не нападали, пока кому-то не пришло в голову убрать их из Москвы-реки. Я весьма смутно помнил тот скандал, знал,

что ряд ученых выступили против; кажется, говорилось, что этот вид октопуса – результат эволюционного сбоя в развитии отряда, не сможет существовать ни в одном другом водоеме... Другими словами, в грязной Москве-реке появился вид пресноводного спрута, способного жить только и исключительно в условиях Москвы-реки. Насколько мне известно, ученым скоро заткнули глотки и началась бойня. Октопусов травили ядохимикатами (превратив основную водную артерию города в химическую урну), отстреливали гарпунными пушками, глушили

тротилом. Октопусы в свою очередь пытались сопротивляться, нападая на речные трамваи. Да только куда им с их рудиментарным мозгом... В течение нескольких лет пресноводный спрут был практически полностью изничтожен... И

вот – не так давно появился снова, став умнее, хитрее, осмотрительнее, и, кроме того, значительно больше размером. После того, как были практически уничтожены три речных трамвая, пассажирские перевозки по реке запретили, набережные в местах, подобных Нескучному Саду – обнесли сеткой рабицей, а на речных трамваях установили гарпунные пушки. Это то, что знают все. Я же в свою очередь ни разу не удостоился чести видеть хотя бы фотографию октопуса, не говоря уж о том, чтобы наблюдать это творение отходов человеческих воочию, и посему имел смутное ощущение, что никаких октопусов нет, а историю эту придумали, дабы прикрыть нечто другое, к примеру – странную гибель трех речных трамваев с пассажирами на борту...

Да, кстати, фотографии этих трамваев я видел, а вот фотографий пострадавших пассажиров – нет... Тоже странно. И еще...

Я затянулся истлевшей практически наполовину сигаретой и заставил себя думать о другом. Отпуск же, бляха муха, что ж меня так и тянет анализировать, искать мелочи, подвохи... Солнце, синее, как апельсин, на несколько минут спряталось в овчинное облако, случайно забредшее на московский небосклон. Краски затуманились, и стал отчетливо виден дым моей сигареты. Я усмехнулся и растянулся на скамье. Солнце, даже сквозь кучерявость облака перекрасило обратные стороны век в красный цвет. Я лежал с закрытыми глазами, курил, и слушал, как скрипит стволами древесных великанов Нескучный Сад, свидетель не одной эпохи человеческой, не одного поколения... За это время у него выработалась особая философия, особый,

насмешливый взгляд на происходящее. Даже когда в нем вырубили сотню тополей петровской эпохи, он только усмехнулся опять. Да и простил, просто махнул ветвями на это дело и на глупость человеческую. Потому что – какой смысл дергаться? Все, что должно произойти - произойдет. Так уж заведено под этим солнцем.

Я лежал, слушал, как скрипят еще пока не срубленные тополя многих и многих эпох, и думал о том, что все-таки да – синий апельсин, это здорово, это очень хорошо...