Мороз за окном крепчал, стрелка уличного термометра стремилась к отметке -30. А дома было тепло и уютно. Аннушка суетилась на кухне, торопясь приготовить ужин до возвращения детей из школы. Ей всегда нравились такие моменты в её жизни, когда можно было наконец-то заняться милыми домашними делами в полном одиночестве. Никто не путался под ногами, пытаясь выхватить прямо со сковородки свежеиспечённые блинчики, никто не приставал к ней с каверзными вопросами, отвлекая от сложного процесса приготовления очередного кулинарного шедевра. Голова попросту отдыхала в такие минуты, а руки автоматически что-то мыли, чистили, шинковали и смешивали. И вот наконец-то ужин был почти готов. В духовке допекалась курица с овощами, салаты, заправленные маслом, дожидались своей очереди в холодильнике. Аннушка присела на минутку отдохнуть, и вдруг услышала слабое жужжание у себя над головой. Потом лёгкий силуэт метнулся на фоне окна, и она увидела, что на обеденный стол села муха. Рука автоматически поднялась, чтобы через минуту прихлопнуть непрошенную гостью. Но Аннушка сдержалась: „Надо же, на улице – зима, мороз лютует, а здесь муха разлеталась. Экзотика! И как только она умудрилась проснуться среди зимы, да на свет божий выбраться? Ну и немудрено это, коммунальщики у нас такой температурный режим ввели, что в квартире жара стоит. Ну чисто Африка!”

 

А муха полетала немного по кухне и пристроилась на занавеске. Теперь она сидела там и чистилась. „Машка!” – позвала её Аннушка, вспомнив, что они с братом всегда так называли мух, когда бегали за ними с газетами, чтобы прихлопнуть. Но те мухи были жирными, назойливыми и противными. Они залетали в дом, жужжали под потолком и садились на люстру, оставляя после себя неопрятные отметины. Мама всегда сердилась на мух за это, и боролась с ними любыми способами. В ход шли липкие ленты, подвешенные к люстре, резиновые хлопалки на длинной ручке, ну и конечно же - газеты. Но всё это случалось летом, когда мухи атаковали дом полчищами. А сейчас перед ней сидела одна тощая и жалкая муха. Аннушка пожалела её и решила, пусть поживёт у них столько, сколько захочет. Из прихожей послышался шум – это сыновья вернулись из школы. „Ну наконец-то!” - подумала Аннушка - ”Cейчас буду кормить их ужином, а потом – мыть посуду, проверять домашние задания и ...,”

 

Когда все устроились за столом в ожидании ужина, муха Машка осмелела и сделала несколько кругов по кухне.

- Ой, мам, смотри – муха! – радостно завопил младшенький Тёмка. Его рыжая головёнка метнулась вверх, он забрался на стул с ногами и пытался дотянуться до мухи. Но та, напуганная такими активными действиями, спикировала на подоконник и попыталась спрятаться в тени занавески.

- А вот я сейчас её здесь и прихлопну! – пробасил старший Ваня и, взяв в руки полотенце, начал медленно приближаться к окну.

- Не надо, Ванечка, не трогай её, пусть поживёт, – остановила сына Аннушка.

- Ура! Теперь у нас будет жить своя муха, – обрадовался Тёмка, снова усаживаясь за стол, и неожиданно предложил: - А давайте мы ей имя дадим!

- Пусть её зовут Машка, - неуверенно сказала Аннушка. Все согласились.

 

Так среди зимы на кухне поселилась муха Машка. Она была не назойливая, застенчивая, и какая-то слабая. Если и летала по кухне, то очень мало, подолгу сидела на оконной занавеске, видимо греясь в потоках теплого воздуха, который поднимался вверх от радиатора. Аннушка поставила на подоконник блюдечко со сладкой водой для подкормки, и даже оставляла для мухи на столе хлебные крошки. Трудно было уследить за тем, как Машка кормилась, но если она жила, и даже летала, то значит и что-то ела. Теперь, заходя на кухню утром и включая свет, Аннушка первым делом искала взглядом свою постоялицу. Та, полусонная и малоподвижная сидела какое-то время на занавеске, как бы нехотя просыпаясь. А когда Аннушка говорила ей: „Машка, с добрым утром! Пора просыпаться...”, то муха взлетала с насиженного места и нарезала несколько кругов под потолком. В эти минуты Аннушке казалось, что муха с ней здоровается. Этот ритуал уже вошёл в привычку и стал неотъемлимой частью совместного бытия хозяйки и её постоялицы. А когда Аннушке снова удавалось остаться одной на кухне, то она разговаривала с мухой, поворачивая голову в сторону окна, как бы проверяя, сушает ли её Машка. Муха в этот момент безмолвно сидела на занавеске и лупоглазо пялилась на свою хозяйку.

- Вот так мы и живём втроём, после того, как мой муж нас бросил. Он к другой ушёл, влюбился говорит, и сердцу не прикажешь. Мальчики мои первое время очень переживали, всё отца ждали, а он даже и не звонил. Так я сама ему позвонила, попросила, чтобы он с сыновьями встретился, в кино что-ли их сводил, в кафе. Согласился! Нет, так он не жадный, денег на детей даёт, грех жаловаться... Но вот только при живом-то отце и безотцовщина растёт..., – Аннушка горестно вздохнула и смахнула набежавшую слезинку. О своей одинокой женской доле она не решилась жаловаться своей безмолвной собеседнице. Застеснялась как-то... Себя жалеть нельзя, а то тогда совсем невмоготу жить будет! А ей теперь надо быть сильной, сыновей вырастить, выучить, да в люди их вывести.

 

Не один раз ещё пришлось выслушать Машке Аннушкины откровения. Целую недель прожила она в тёплой кухне. А потом – пропала, совсем исчезла, как будто и не было её здесь вовсе. Аннушка всю кухню перетряхнула, но не нашла мухи. Попугай Кеша съесть её ну никак не мог. Он на кухню и не залетает вовсе, да и мух боится, шарахается от них, как чёрт от ладана. В форточку Машка тоже не могла ускользнуть, потому что её совсем не открывали на кухне в такие-то морозы. Аннушка расстроилась, привыкла она как-то к этой безтолковой мухе, все-таки живое существо в доме, хоть и безсловестное, да и слушать хорошо умеет. Она сидела на кухне, в безсилии сложив руки на коленях, слёзы беззвучно текли из глаз. Так выплакивала она сейчас свою несчастную долю одинокой женщины. Младшенький Тёмка крутился рядом и утешал, как мог:

- Мам, да не переживай ты так! Машка эта опять куда-нибудь спряталась и в спячку впала, а весной она снова вернётся. И папа вернётся, обязательно вернётся, вот увидишь!

- Ну конечно вернется! - Аннушка тихо гладила сына по вихрастой рыжей голове и тихо вздыхала, понемногу успокаиваясь.