1

Весной 1942 года наша часть получила приказ об очередном «выравнивании линии обороны». Так стыдливо именовали тогда отступление. Отходить на указанный рубеж следовало тихо и без паники. Сложность выполнения данного приказания заключалась в том, что впереди нас, на безымянной высотке, успешно закрепилась рота лейтенанта Тимофеева. В течение последней недели эта рота сражалась геройски, не раз спасая нас огнём пулемётов, и потому мы не могли её теперь так просто оставить. А кабель полевого телефона, протянутый к ним, давно перебит в нескольких местах. Сигнальным ракетам никто не верит, поскольку ими часто забавляются немцы. Все воинские подразделения отходят... Как известить Тимофеева, чтобы он не попал в окружение? Поле полностью простреливается вражескими пулемётчиками и снайперами. До ближайшего окопа передовой роты около ста двадцати метров. Уже трое посыльных были убиты...

– Нужен счастливый солдат, – озабоченно говорит своим помощникам подполковник Агафонов. – Кого послать? Времени остаётся так мало!

Но видя перед собой три трупа, больше рисковать жизнью никому не хочется. Первый посыльный был убеждённым коммунистом и добровольцем, но вера в ВКП(б) ему не помогла. Второму просто приказали бежать, он был солдатом из штрафного батальона, но отчаянная смелость, приобретённая в колониях Севера, не спасла его. Третьему «предложили попробовать», он был человеком религиозным, носил зашитый в подкладке 90-й псалом, но выпитая перед рывком кружка едва разбавленного спирта отяжелила его, и теперь он неподвижно лежал на земле, пробитый пулями, не пробежав и половины дистанции, рядом с двумя другими смельчаками.

– Нужен счастливый солдат! – твердит Агафонов. – Немедленно найдите мне: хоть коммуниста, хоть беспартийного, еврея, магометанина, попа-расстригу, чёрта с рогами, – только чтобы он голубем пролетел эти проклятые сто метров и известил наших геройских товарищей о том, что приказано отходить...

Но какой-то парализующий страх охватил всех солдат. Никакие обещанные награды не воодушевляли. Вновь же приказывать кому-то бежать с пакетом при таком упадке духа было малоперспективным занятием. Требовалось чьё-то молодецкое желание совершить подвиг, но как это желание пробудить? И тогда старший политрук Козлюк породил по-большевистски замечательную мысль:

– А может быть, нам вывести перед строем какого-нибудь шустрого рядового – у меня материал есть на многих! – как бы для расстрела, а затем поручить ему искупить вину перед Родиной, доставить пакет роте Тимофеева? А что, если всё равно помирать, это обычно вдохновляет народ на подвиг...

Подполковник Агафонов, опытный военный, кисло посмотрел на молодого политрука – он не сомневался, что у того имеется «материал» и на собственного командира – и нехотя согласился на этот спектакль. Что-то всё равно нужно было делать. Козлюк с азартом принёс несколько аккуратно оформленных дел «кандидатов на подвиг»:

– Рядовой Хабибуллин, пулемётная рота, ругал колхозы, допускал двусмысленные намёки о товарище Сталине...

– Это который? – нахмурил брови Агафонов. – Высокий и чёрный? Нет, этот слишком неповоротлив, его сразу убьют... Кто ещё?

– Рядовой Прасолов, из артиллеристов, не уверен в достаточной мощи Красной Армии, чтобы разгромить фашистов... Рыжий такой гад, в очках, помнишь, я тебе его показывал?

– Не пойдёт, у этого плохое зрение. Если потеряет очки, может пробежать мимо окопа, а наводчик – хороший, пусть повоюет ещё!

– Рядовой Левин, рота Егорова, фанатичный сектант, молится по ночам, подозревается в том, что во время боя стреляет в воздух... Мне всё некогда его проверить!

– Неужели, правда? Откуда ты всё знаешь? Я помню Левина с самого начала войны... Он, кстати, маленький и щуплый, в такого попасть непросто. Только шинель ему нужно подрезать немного, уж больно длинная она у него.

– Ну, это недолго поправить...

 

2

– Рядовой Левин, как чуждый Рабоче-Крестьянской Красной Армии элемент и неисправимый баптист, отказывающийся стрелять по врагу, приговаривается к расстрелу. Приговор приводится в исполнение немедленно! – с искусным негодованием в голосе зачитал перед строем роты Егорова только что набросанный карандашом текст обвинения старший политрук Козлюк.

Подполковник Агафонов и другие офицеры стояли рядом с непроницаемыми лицами. Рядового Левина отвели в сторону двое скалящих зубы «ворошиловских стрелков». Лязгнули затворы винтовок. Левин закрыл лицо руками и стал вслух молиться, тем самым косвенно подтверждая свою виновность. Однако выстрелы так и не последовали...

– Я не закончил ещё читать, – неожиданно с улыбкой продолжил свою речь Козлюк, – а дальше здесь сказано: «Но учитывая боевую обстановку и искреннее раскаяние рядового Левина (последнее политрук добавил исключительно ради красного словца), ему разрешается кровью искупить вину перед трудовым народом и под огнём противника доставить срочное сообщение роте лейтенанта Тимофеева».

После этих слов отцы-командиры уже не скрывали своих чувств и окружили растерявшегося Левина, ободряюще похлопывая его по плечам. Солдату вручили в руки секретный пакет и как бы невзначай стали подталкивать в сторону бруствера.

– Ладно, – с трудом ответил им Левин, к которому наконец вернулась способность соображать, – я побегу, только дайте мне прежде как следует помолиться Богу!

– Что ж, молись, – дозволили командиры-коммунисты, – это дело хорошее...

Отошёл тогда Левин в сторонку, чтобы никто не мешал, пал на колени пред Небесным Отцом и горячо умолял Его даровать сил вынести непомерное для человека испытание, которое столь внезапно обрушилось на него. «В Твоей руке жизнь моя, – страстно шептал Левин, – ради славы имени Твоего посрами этих безбожников!..» И никто из роты не смеялся, видя его стоявшим на коленях, потому что там, наверху, валялись три мертвеца, недавние посыльные, и все хорошо понимали, что сектанту Левину поручается почётное задание лечь рядом с ними четвёртым...

Когда Левин встал с колен, то от приготовленных ему традиционных «ста грамм» и «прощальной самокрутки» решительно отказался. Командиры по-отечески нежно провожали солдата, как будто и не они вовсе только что собирались его расстреливать. «Не хороните меня раньше времени, Господь милостив!» – сказал им на прощание Левин, легко взобрался на бруствер и, немного пригнувшись, побежал по полю к лейтенанту Тимофееву.

Нельзя сказать, что пулемёты красноармейцев палили меньше вражеских. Стремясь прикрыть посыльного, они сделали всё возможное. Но, очевидно, противник считал для себя делом чести уложить очередного сумасшедшего русского, при свете дня в полный рост бегущего вдоль немецких позиций. И потому после первых нескольких секунд, необходимых для прицеливания, на Левина обрушился шквал огня из всех видов стрелкового оружия. Сотни глаз напряжённо следили за ним с обеих сторон. Левин два раза падал, скрываясь за пригорками. И каждый раз все думали, что он больше не встанет. Видели даже, как пули били по его шинели... Но вот он почему-то снова поднимался и продолжал, петляя, как заяц, проворно бежать, пока под одобрительный гул грубоватой русской речи не нырнул в вожделенный окоп передовой роты. Немецкая сторона ещё долго не могла успокоиться из-за нанесённого ей оскорбления и вымещала свой гнев, беспорядочно обстреливая позиции Тимофеева.

 

3

«Нет ничего невозможного для советского солдата, по призыву сердца защищающего свою великую социалистическую Родину!» – характеризуя подвиг рядового Левина, вскоре вдохновенно написал в полковой газете старший политрук Козлюк. Далее его развёрнутая статья сообщала, как этот «замечательный солдат» с честью выполнил, казалось бы, невыполнимое задание. Благодаря его мужеству, рота лейтенанта Тимофеева своевременно и с незначительными потерями вышла на предписанный ей новый рубеж обороны вместе со всеми подразделениями. Высокая государственная награда ожидает героя...

– Ну ты тут загнул насчёт награды Левину, – приземлил Козлюка подполковник Агафонов, тыча жёлтым от табака пальцем в газету. – Мы же на днях его расстреливать выводили перед строем как отпетого баптиста!

Политрук огорчённо почесал затылок.

– Действительно, некрасиво получается... А так представили бы его к ордену, наша часть прогремела бы. А мы – командиры, воспитавшие героя... Кто же мог подумать, что он живым останется?

Судили-рядили Агафонов с Козлюком и наконец надумали уже отпечатанный тираж газеты «Смерть врагу!» попридержать до первой вражеской бомбёжки... А в отношении Левина распорядились: объявить ему устную благодарность, выдать новую шинель и перевести от греха подальше служить в одну из медицинских частей.

И только в роте лейтенанта Тимофеева пробитую в трёх местах старую шинель Левина, – которого самого так и не оцарапала ни единая пуля! – бережно, словно церковную реликвию, хранили ещё долгое время...