ОТ АВТОРА

В ноябрьские дни 1989 года в Севастополе проходила научно-практическая конференция , посвященная 120-летию со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца, Со всего Союза, — бывшего Союза! — съехались писатели, ученые, артисты, чтобы принять участие в конференции.

По ее окончании, а длилась конференция десять дней, было решено:

 

«Создать комиссию по литературному наследству Скитальца...

Основать литературно-музыкальное общество Скитальца...

Подготовить к изданию собрание сочинений Скитальца...

Ходатайствовать перед Секретариатом СП СССР и РСФСР о проведении ежегодных Всесоюзных литературных чтений, посвященных творчеству Скитальца в Байдарской долине...»

 

И — наконец!

 

«Обратиться в правление СП СССР, к Советскому фонду культуры с предложением открыть Всесоюзный счет на восстановление дачи Скитальца в Байдарской долине с целью создания в ней государственного мемориального литературного музея писателя...»

 

Так вот, ничего не было сделано. Но толчок был дан: для многих севастополъцев был «открыт» писатель Степан Скиталец.

И сегодня творческие люди, благодаря другому писателю Игорю Маркевичу, два раза в год собираются «у Маркевича» на «творческие посиделки со Скитальцем». И каждый раз меня просят рассказать о Скитальце. И я рассказываю.

Но в один прекрасный день я подумал:

«А чего это я все рассказываю и рассказываю , когда об этом можно написать!»

 

И — написал!

 

 

Редакция городской газеты «Слава Севастополя» попросила меня, своего внештатного корреспондента, написать о детском садике; ребятишек вывезли из Севастополя в Байдарскую долину — есть там удивительное село Родниковое (бывшее — Скели). Моя задача была описать, как ребята проводят лето, как они купаются в быстрой горной речушке глубиною по колено, но в которой водится форель, как они загорают до черноты, как собирают земляные орехи... В общем, обо всем понемножку, чтобы успокоить родителей, оставшихся в городе...

 

Сейчас лихорадочно листаю свои блокноты: когда же это было? Нахожу: 5 июля 1964 года…

 

Автобус довез меня до Передового, а в Родниковое — каких-нибудь пять-шесть километров! — решил идти пешком.

Но , чтобы там ни говорили о пользе передвижений пешим способом, тяжело идти в жару под открытым солнцем. И, когда, возле меня раздалось властное "Тп-р-ру" и ишак ( Некоторые утверждают, что это был осёл и звали его Мишкой. То есть , так же, как и меня. Но этого я тогда не знал , а узнал значительно позже!) , запряженный в повозку, «ёкнул» в тон голосу, словно приглашая занять место в этом экипаже, я тотчас остановился и, невзирая на малые ишачье-ослиные силы, спросил:

- Не подвезете?

- Для того и остановилась. Садитесь.

Старуха, — а было ей… даже затрудняюсь сказать сколько, во всяком случае, все женщины, перевалившие за пятьдесят были для меня старухами , а этой было не меньше семидесяти, — протянула руку и представилась:

— Вера Федоровна! Прошу любить и жаловать! — рукопожатие твердое, энергичное.

У Веры Федоровны внимательные, пронизывающие глаза, до неправдоподобия увеличенные линзами очков. Честно признаться, неприятно, чувствуешь себя под увеличительными стеклами, будто микроб под микроскопом.

 

Мне могут заметить: а откуда ты знаешь, как чувствует себя микроб под микроскопом? Отвечу, но – догадываюсь!

 

От едва заметного ветерка раздуваются ее седые воздушные волосы. Седина не древняя — с желтизной, а с каким-то неуловимым черным отливом. Руки натружены и напоминают собой перекрученные пеньковые канаты. На руке — а тогда не было такой моды! — мужские часы. Если не ошибаюсь, были они марки «Победа». По произношению, по построению фраз она была явно не из местных...

 

А сейчас забежим далеко вперед: в 1980 году в издательстве «Таврия» у меня вышел сборник «Причастные лично» , и в нем был очерк о Степане Скитальце и о его жене Вере Федоровне Петровой-Скиталец. Книжку я послал московскому литературоведу Александру Храбовицкому, с которым я был в длительной переписке. И вот что он мне ответил. Письмо датировано 7 января 1981 года:

 

«... Очерк ... вызвал у меня желание поделиться своими воспоминаниями о жене Скитальца. Она не была такой розовой , как Вы описываете. Прилагаю текст своих воспоминаний.( По-моему, эти «Воспоминания…» так и не были опубликованы – М.Л.)

 

А.В. Храбовицкий.

Из цикла «Воспоминания в каплях» ( 1969 ).

ЖЕНА СКИТАЛЬЦА (В.Ф. ПЕТРОВА).

 

Это был уникальный образец эгоцентризма, полного отсутствия общественных интересов, ничем не замаскированной жадности. Когда она умерла , одна общая знакомая сказала о ней: «Она хотела захватить весь мир». У нее был дом в Риге (она была латышка Вильгельмина Фридриховна , но уверяла , что она шведка; называли ее Вера Федоровна) и дача в Крыму. Между пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила. Однажды сбила человека, он погиб. Ее не потрясло; отбыв условное наказание, продолжала ездить.

Все ее разговоры были только о деньгах, хотя она была совершенно одна. Изданиями мужа она интересовалась только в материальных целях: ничто другое, связанное с памятью о нем ее не интересовало, и никакой литературный разговор с ней был невозможен...»

 

В свое время я на это письмо не обратил внимания, но в предверии 120-летия со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца решил проверить письмо, встретиться с теми, кто знал писателя и его вторую жену — Веру Федоровну.

 

Записи мы вели в несколько рук. В этом деле мне помогали члены литературного музея школы № 28, что в Малом Инкермане: Алексеенко Татьяна, Баркасова Марина, Глазунова Елена , Дяткова Евгения, Панина Елена, Прасолова Мария, Школяр Ирина во главе со своей учительницей русского языкаи литературы Плонской Ольгой Тимофеевной. ( Записи велись в октябре-ноябре 1989 года ).

 

Но о них несколько позже, а сейчас вернемся вновь в 1964 год и притворимся, что ничего не знаем о Вере Федоровне.

 

То, что она была не из местных, определил сразу, но вот ее руки меня смутили — типичные руки крестьянки.

Я заглянул в повозку, а там в нескольких аккуратно сколоченных ящичках — первая клубника.

— На продажу? — первая клубника на севастопольском базаре была в такой цене, что у покупателей в глазах рябило.

Она вскинула на меня глаза поверх очков. В глазах — строгость.

— Как можно наживаться на детях! В детский сад везу. Тут неподалеку севастопольцы отдыхают.

 

«Вот о чем я буду писать в своей корреспонденции на радость родителям!»

 

- Хороший урожай? — поинтересовался я.

- В этом году — хороший. Но вороны почти всю поклевали . Вот только и оставили для детей. С клубникой вообще, сударь, много возни. А вот лук не требует такого присмотра...

- Вы — агроном?

- Нет — переводчица. Перевожу с немецкого, английского, французского, японского…

«Японского» — это меня поразило больше всего. Английский, немецкий, французский у нас в школах преподают, но... японский.

- Я с мужем жила несколько лет в Манчжурии и Японии.

- Для кого же здесь переводите?

- Как для кого? Сейчас — для московских издательств, а раньше — для мужа. Он был писателем.

- Кто?

- Как кто? Муж.

Как бы поудобней выпытать фамилию мужа?.. Но она поняла меня без слов. Бросила коротко:

- Скиталец.

- Тот самый — Степан Скиталец?

- Тот самый, — Вера Федоровна вновь «положила меня под микроскоп», — а вы, молодой человек, даже знаете, как его зовут? Странно. О нем сегодня знают все меньше и меньше. В Японии о нем и то больше знают.

- Японию мы шапками закидаем , — пошутил я, но Вера Федоровна шутки не приняла.

- Япония — читающая страна!..

 

Так я познакомился с Верой Федоровной Петровой-Скиталец. ,

 

Не знаю, как я выполнил задание редакции, - отписался информацией! - но весь мой блокнот был исписан беседами, совершенно далекими от проблем детского сада. Я даже ночевал несколько дней на даче, где к стволу старого высохшего дерева была прикреплена дощечка с надписью:

 

ЗДЕСЬ — НА СВОЕЙ ДАЧЕ —

ЖИЛ И РАБОТАЛ СКИТАЛЕЦ

(Петров С.Г. 1869 — 1941 гг.)

 

Но дача — это слишком громко сказано. Здание разрушено...

 

«Стоп!» — останавливаю сам себя. В те давние годы я писал: «здание разрушено немцами в Великую Отечественную войну».

 

Это не так. Здание разрушили сами сельчане. Свидетельствуют об этом почти все жители Родникового. Конечно, старшее поколение.

Да что там - послевоенные годы! Тогда не хватало стройматериалов. Уже на моей памяти была в Родниковом уничтожена двухэтажная каменная (вечная) школа, построенная в 1900 году Ялтинским земством , и , в которой зарождался первый в нашей стране, (увы, бывшей не только моей стране, но и для многих россиян! – М.Л.) музей Степана Скитальца!

 

И так — здание, которое когда-то называлось «дачей Скитальца», растащено по камушку, по кирпичику.

 

— Что же вы, Вера Федоровна, не обратитесь к государству, чтобы помогли реставриро¬вать дом?

— К государству! — фыркнула она . — Все нужно делать своими руками, сударь. Нельзя жить только за счет государства.

Вера Федоровна подходят к этажерке и сни¬мает оттуда автобиографический роман Степана Скитальца «Дом Черновых».

— Вот смотрите, — она находит нужную страницу, — здесь есть такие строки:

 

«... Сам сочинил план дома и сам руководил постройкой. Полгода жил в шалаше...»

 

- Помню, это говорит один из героев романа.

- Это говорит Скиталец о своем доме, — поправляет меня Вера Федоровна.

 

Не буду утверждать, что я уж очень хорошо был знаком с жизнью и творчеством Степана Скитальца , — да разве я один?! — но знал , еще со школьной скамьи , что Скиталец был другом Максима Горького , что стихи Скитальца цитировал Владимир Ленин... Имя Скитальца в девятисотых годах было известно так же широко , как и имя Максима Горького.

В Крымском архиве сохранились рапорты на имя начальника Таврического жандармского управления, показывающие, каким тща¬тельным был в ту пору полицейский надзор за двумя писателями.

 

Вот, пожалуй, и все, что я знал о писателе Степане Скитальце.

 

Вера Федоровна меня даже похвалила за эти знания , потому что, по ее словам, некоторые с трудом вспоминают, что жил на свете такой писатель, а уж вести разговор, что он написал...

Вера Федоровна раскрыла несколько папок:

— Мой походный архив.

Папки набиты фотографиями, известными мне по изданиям, и редкими, еще не опубликованными. Я даже растерялся, увидев столько знакомых лиц, имена которых давно принадлежат истории: Бунин и Куприн, Чехов и Маяковский, Анатолий Каменский и Федор Панфёров...

Вера Федоровна, как опытный экскурсовод, «ведет» меня по этим моментальным отпечаткам былой жизни:

- Вот это — Максим Горький. Рядом с ним — Степан Скиталец и ялтинский врач... Кажется, Средин... Это Алексей и Степан в Нижнем Новгороде в 1901 году...

- Бывал на этой даче Алексей Максимович Горький? — интересуюсь.

Вера Федоровна вздыхает.

- Бывал... К моему несчастью.

- Как так!?

Горький и... к несчастью. Это не укладывалось в моей голове. Великий пролетарский пи¬сатель и... Нет, здесь что-то не так. Надо выяснить.

Усиливаю натиск:

- Как же так?! Насколько мне известно из литературных источников, Степан Скиталец был просто влюблен в Максима Горького.

- В этом то и заключалось несчастье. Для вас Максим Горький — основоположник, а для меня просто Алексей Максимович. И вот этот Алексей Максимович приезжал к нам на дачу, нанимал извозчика, брал с собою своего друга, влюбленного в него, и пускались они в

многодневный загул со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я, наверное , злопамятна, но я принципиально не читаю теперь Максима Горького. Говорят, он много написал. Но я об этом не знаю.

Перевожу разговор – мне неприятно, когда так отзываются о моём любимом писателе, творчество которого я очень даже хорошо знаю , намного лучше , чем её мужа . Но я так же знаю, возрази я и замкнётся в себе старуха, а мне же нужно подробности выведать!

— А это кто? . .

— Шаляпин. Не узнаете? Тут и надпись имеется.

Впервые вижу автограф великого артиста:

 

«Вперед! Пусть в океане жизни правда мачтой в небеса упрется. Милому Степану Гавриловичу Петрову-Скитальцу от души. Федор Шаляпин. Кореиз. 12/IV-1902 г.»

 

- А здесь Шаляпин бывал?

- И не раз !.. Дуэтом пели они со Степаном Гавриловичем. У моего тоже голос был богатый. Церковный голос. Со всех окрестных деревень приходили послушать дуэт Шаляпин-Скиталец... На этой даче, сударь мой, многие бывали. Сережа... Сергей Николаевич Сергеев-Ценский тоже был.

Вера Федоровна неожиданно расхохоталась. По-молодому звонко и по-старушечьи - тонкоголосо:

— Вот все говорят «шаляпинский бас... Это как бы эталон баса. А я при этом словосочетании всегда вспоминаю голос Сережи, голос Сергеева-Ценского... Вот уж где был бас! Как начнет по-молодецки ухать—любил! — так, наверное, вся живность на много верст попрячется в горах... Жила от нас неподалеку одна интеллигентная дамочка — большая любительница поговорить о литературе. Но, надо заметить, дальше знания имен известных писателей ее познания не распространялись. Как прослышит она , что к нам кто-то из писателей заявился , — тут как тут! Заглядывает с этакими испепеляющими глазами в лицо и спрашивает с придыханием: « А Чарская, скажите, сейчас уже не в моде? А Горький , который из мещан, очень талантлив?»

Александра Куприна она однажды так атаковала» а он ничего, посмеивался даже, приговаривая при этом: «Все мы, матушка, ужасно талантливы, а я—особенно»... Уходя, даже ручку ей поцеловал.

Таким образом она и на Сергеева-Ценского набросилась:

 

«Ах, ах, правду говорят, что Чар¬ская растеряла свой талант?.. А верно, Куприн, который Александр, самый талантливейший писатель нашего времени? Ах, ах...»

 

Вижу, глаза Сергея кровью наливаются. Я-то знала , не прощал он невежества в литературе и терпеть не мог окололитературных дамочек... Молчал он, молчал, а потом как вскочит — и в дверь. Схватился за огромное дерево, того и гляди вывернет с корнем, и как зарычит на весь лес... Вот это был бас! Где там Шаляпину до него... Дамочка потом говорила, что Сергеев-Ценский и не писатель вовсе, а укротитель хищных животных. Писатель, если он настоящий, не может рычать медведем. Вот Куприн, который Александр, — это настоящий писатель, ручки целует...

 

Рассказ Веры Федоровны о пребывании Сергеева-Ценского на даче в Байдарской долине до¬полнили воспоминания самого Скитальца:

 

«... Я пригласил его (С.Н. Сергеева-Ценско-го — М.Л.) к себе в Байдарскую долину, где поселился в замечательной живописной местности. К нам присоединились еще несколько человек, интересующихся пешим путешестви¬ем в глухие углы Крыма: предстояло пройти семь верст лесными тропинками... Этим путем я много раз путешествовал из деревни на Южный берег Крыма, любуясь девственной, первобытной природой как бы искусственно создан¬ных красот. Ценский, конечно, заинтересовал¬ся: все это было как раз в его духе...»

 

Все эти воспоминания я записал на разрушенной даче. Сама Вера Федоровна Петрова-Скиталец жила в бывшем гараже. Здесь умес¬тилась железная кровать, заправленная серым солдатским одеялом, рядом — этажерка с кни¬гами и рукописями, а над ней — большой портрет Степана Скитальца. На стене — «Политическая карта мира» и «Дорожные сигнальные знаки»...

 

Тогда же я записал:

 

«Дорожные знаки» — не заменитель обоев и не прихоть. В Москве, где Вера Федоровна живет зимой, у нее собствен¬ный автомобиль и она — любительница быст¬рой езды! — уже не раз наказывалась работниками ГАИ.»

 

Тогда, когда я писал эти строки, я даже не догадывался , что скрывается за строчками: «...наказывалась работниками ГАИ». Да и письмо Александра Храбовицкого мне еще предстояло прочесть.

Что ж, совместными усилиями установим: как было на самом деле. Заодно узнаем к о самом Скитальце, побеседуем с теми, кто знал дачу писателя в лучшие времена.

Первое слово по праву памяти предоставим Алексею Александровичу Мякинникову — он скончался в 1983 году. А тогда — в 1969-м — это был красавец-мужчина, уверенный в себе и в правоте дела, которое он делает.

Признаться, я встретился с ним не для того, чтобы расспросить о Степане Скитальце, не связывал это имя с судьбой писателя, совершенно для иных целей приехал в Родниковое: я знал, что Мякинников снабжал форелью, которую он мастерски ловил в перекатах Черной речки, самого премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля во время пребывания того на Крымской конференции в Ялте в 1945 году.

Мне, конечно, любопытно было узнать детали этого предприятия — ведь рыбка ловилась по прямому указанию Иосифа Виссарионовича Сталина и посему приобрела государственный масштаб.

( об этом я написал в "ЧЕРЧИЛЛИАДЕ" , опубликованной не только здесь , но и опубликованной в моей книге "ИЗБРАННОЕ НЕ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ" , изданной в Израиле - М. Л .)

И вот, когда я кое-что прояснил для себя , Алексей Александрович неожиданно сказал:

— Многих я кормил своей форелью, разные шишки паслись возле меня, даже не упомню их фамилий, а вот личности, — он голосом выделил слово «личности» — запомнил: Скиталец и Черчилль.

Конечно, такое словосочетание было для меня более чем странным и я, естественно, стал расспрашивать и о Степане Скитальце.

 

- Я часто навещал Скитальцев: сено подбрасывал для мерина, на котором Степан Гаврилович возил для себя дрова, камни и прочие штуки, которые необходимы в хозяйстве, когда держишь свой дом — мужик он был работящий. Снабжал его медом по приказу своей жены, а от себя угощал Степана Гавриловича свежей форелью.

Правда, от форели он поначалу отказывался, говорил, сам способен изловить... Но, когда я стал его обучать ловле этой изворотливой рыбки, ничего у него не вышло — кишка оказалась тонка!

— Может, старый он был уже,—заступился я за писателя, — а ловля форели, по вашим словам, требует ловкости. .

— Староват, конечно, но не в том дело. Сельчане поговаривали, что его мучит болезнь какая-то внутренняя. Жаловался: печёт изнутри.

 

Многое чего хотелось бы узнать о жизни Степана Скитальца, но Мякинников все время переводил разговор в рыболовецкое русло. А, когда я стал назойлив, он сказал:

— К Зинуле моей обратитесь, к жене, она вам все и выложит, — дружила она с Верой Федоровной, с женой Степана Гавриловича...

 

Так я и сделал. Обратился. Но через долгих двадцать лет. Через двадцать лет сидим мы — я и учительница Ольга Плонская — в гостях у Зинаиды Михайловны Мякинниковой.

- Расскажите все, о чем помните? — просим мы.

- Память уже никудышняя стала. Вы задавайте вопросы, так мне легче будет вспоминать.

- Помните Степана Гавриловича Скитальца?

- А как же! Очень хорошо помню. Когда он вернулся из-за заграницы своей, ходил в шортах и берете. Странно нам было видеть в то время человека, который бы носил такие короткие брюки. Вот и получил он прозвище «Дядька в шортах!» Хотя, честно признаться, мы не знали, что шорты — это тоже штаны, но короткие, а в прозвище вкладывали примерно такой смысл: «дядька чёрт знает в чём!».

А еще мы называли его «северским мужиком». То есть, простым, не гордым, свойским. По нашему представлению, такие порядочные люди с Севера дальнего берутся.

- А Веру Федоровну Петрову-Скиталец вы знали?

- Не только знала, но и дружила с ней. Она мне все тайны свои рассказывала...

 

Ребята из Инкерманской школы записали рассказ бывшего учителя биологии, географии и немецкого языка Родниковской школы Александра Алексеевича Петрова, который утверждает, что Вера Федоровна была шведкой, вот я попытался сейчас установить у подружки её национальность.

 

- Никогда она не была шведкой, она была латышкой и не скрывала этого. Фамилия ее в девичестве была Бримбер. А в Риге жила ее родная сестра Леонида (у Храбовицкого, помните, Вильгельмина?! – М.Л.) Фридриховна... Лично я ее и вызывала на похороны телеграммой.

 

Дело в том, что Вера Федоровна вопреки воле всех своих латышских родичей вышла замуж за русского. Они прокляли ее и не хотели с нею знаться. Хотя, потом сменили гнев на милость: на даче Скитальца гостил внук сестры Мартин. Перед войной ему было лет 14-15 — он к нам за молоком ходил. Молчаливый такой. Придет, протянет кринку и молчит...

 

Слушаю, а в голове вертится фраза из письма А. Храбовицкого:

 

«...У нее был дом в Риге... и дача в Крыму. Между этими пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила; однажды сбила человека, он погиб. Ее это не потрясло...»

 

— Знаете ли Вы, Зинаида Михайловна, о случае с машиной? Человека, говорят, она задавила?

— Да, знаю. И не моталась она ни в какую Ригу, никакого дома у нее там не было, а жила она тогда в Балаклаве и ремонтировала себе хибарку в Родниковом — дача же разрушена была! И вот, когда она везла стройматериалы на своей машине, возле кирпичного завода под ко¬леса попал десятилетний парнишка.

Веру Федоровну сразу же арестовали. Она мне из балаклавского отделения милиции при¬слала записку. Через три дня ее выпустили. И, хоть не ее была вина, в милиции доказали, что водитель не нарушил никаких правил, Веру Федоровну все же выслали за пределы Крыма, в Москву свою уехала.

Смерть мальчика она очень переживала. Вы бы знали, сколько денег и вещей она передала семье пострадавших, хотя ее к этому никто не принуждал...

А потом я получила от Веры Федоровны письмо из Ялты, в котором она писала, что очень хочет меня видеть и скучает по Родниковому.

Я выехала в Ялту и мы там строили планы, кого бы попросить, чтобы ей снова разрешили, поселиться в Родниковом. Решили обратиться в Севастопольскую милицию — ей разрешили. В Ялте мы с ней сфотографировались...

 

Зинаида Михайловна показывает нам фотографию. (Сейчас фотография находится у меня. Когда будет создан музей Степана Скитальца, отдам ее туда. И еще множество фотографий, связанных с жизнью Степана Гав¬риловича, что находятся у меня, тоже сдам в музей. Только давайте быстрей создадим его! – так писал я когда-то. Но так как я давно уже проживаю в Израиле, то сдал их в Севастопольский городской архив, в свой фонд – М.Л.)

 

 

А Александр Алексеевич Петров рассказал:

— Естественно, я однофамилец, а со Скитальцем даже не был знаком и знаю о нем толь¬ко со слов его бывшей секретарши Веры Федо¬ровны, ставшей его женой. Познакомился я с ней после Великой Отечественной войны, когда она приехала в освобожденное село. Она поста¬вила перед собою задачу: восстановить усадьбу. По характеру она была очень доброй, но реши¬тельной и деятельной натурой.

На месте магазина когда-то находилась татарская мечеть. Так возле этой мечети, на фонарном столбе, висел репродуктор — Вера Федоровна делала гимнастические упражнения под музыку, льющуюся из тарелки репродуктора... Это было так странно для села...

Знаю, что у Веры Федоровны была машина, но здесь она ездила на ослике Мишке. Головастый такой был ослик: умный, если можно так сказать о животине и — вовсе не упрямый. Во всяком случае, не упрямей человека.

Дача Скитальца хоть и была разрушенной, но сохранился второй этаж. А там был балкон. Когда Вере Федоровне необходим был ослик, она выходила на балкон и кричала: «Мишка! Мишка!» А он, шельмец, спрячется под балкон и не видно его. Стоит и, честное слово, вроде бы даже улыбается, что хозяйка его не видит. Вера Федоровна кричит-надрывается: «Мишка! Мишка!» — а тот только хвостиком крутит.

Мы ей кричим снизу:

— Да он под балконом, Вера Федоровна!..

Выходит Мишка из-под балкона и недовольно поверчивает хвостиком в нашу сторону. Де¬скать: «Эх, вы, люди, выдали!»

И умерла Вера Федоровна за работой: несла чернозем под яблони и... упала на бок...

 

К Ольге Федоровне Барзоли-Кирилловой мы вновь пошли с Ольгой Плонской.

 

Ольга Федоровна Барзоли — бывшая преподавательница русского и татарского языка. Для будущего музея Степана Скитальца она подарила групповую фотографию 1-го выпуска Скельской средней школы, Балаклавского района, Крымской АССР и фотографию здания са¬мой школы, исчезнувшей ныне.

Эту школу неоднократно посещал Степан Гаврилович Скиталец и думается, выпускники школы — если их пощадила война! — еще внесут дополнительные штрихи в биографию писателя.

 

- Ольга Федоровна, Вы были знакомы со Скитальцами?

- А как же! Всю семью его знала. Всех, всех. Недавно в «Славе Севастополя» Елена Семеновна Якушечкина напечатала неболь¬шую заметку «Помню Петрова-Скитальца». .. Елена Семеновна пишет, что была дружна с его племянницей Лизой и тетей его.

 

- Как же, знаю Елену Семеновну. Ее девичья фамилия — Дженевиз.

- Но Лена ошиблась. Лиза никогда не была племянницей Скитальца. Это была дочь сторожа дачи — ведь Скитальцы жили здесь только в летнее время, а на зиму уезжали в Москву! — Ивана Царевского. У Царевского, кроме дочери Лизы, были еще и два сына. Я не помню, как их по настоящему звали, а мы — скельцы—одного мальчика звали Мордасом, а другого — Губаном.

И в то же время, Елена Семеновна Якушечкина недалека от истины: к детям Царевского Степан Гаврилович Скиталец и его жена Вера Федоровна относились как к родным — ведь Иван Царевский был не из местных, его Степан Гаврилович привез из села Обшаровки Самар¬ского уезда, оттуда, откуда сам родом был!

Царевский охранял дачу многие годы, а когда Степан Гаврилович уехал в Харбин, — пробыл он там больше десяти лет, — то разрешил моему отцу Кириллову Федору Алексеевичу пользоваться его личной библиотекой. Так что, с самим Иваном Царевским, его женой Пашей и детьми мы были хорошо знакомы.

- Расскажите все, что Вам известно о семье Скитальца? Даже самую малость припомните?

- Постараюсь. Как вам известно, лето Ски¬тальцы проводили в Скелях, а зиму — в Москве. Но одну из зим, — не припомню какой это был год! — Степан Гаврилович остался зимовать в Крыму. А случилось это потому, что в Москве обокрали их квартиру. Говорили, что ничего не взяли, кроме шуб. А скажу я вам, печатали тогда Степана Ски¬тальца не часто, так что лишних денег у него никогда не было. И пропажа шуб была чувствительной для Скитальцев. Было решено — об этом мне рассказывал отец! — Вера Федоровна в этот год уедет в Москву сама, за год заработает вначале себе шу¬бу, а уж на следующий год — Степану Гавриловичу.

А, может быть, и другая причина была: ведь в это время Скиталец писал роман «Кандалы».

Я запомнила эту зиму еще и потому, что не однажды была у него в гостях. Жалела его. Чего себе сварим, того и ему несем. Муж мой — Харлампий Константинович — говорил: «Корми, корми писателя, раз государство его прокор¬мить не может!»

Однажды отнесла я ему ужин, а уже темно. Темень непроглядная. Пока к нему шла, ничего еще было, а тут враз потемнело. То, что оно темно, еще ничего, а тут, перед его дачей кусты — вмиг себе глаза проколишь в темноте. Сижу у Степана Гавриловича, угощаюсь конфетами, шоколадными, которые ему Вера Федоровна из Москвы прислала, и думаю, как же домой добираться буду. А муж в командиров. Приедет, нет меня, испугается, всю деревню на ноги поднимет.

А Степан Гаврилович вежливый такой, изысканный, ну прямо граф какой из кино¬фильма. Мы, деревенские, не избалованы та¬ким обращением. Уловил Степан Гаврилович мой страх перед темнотой и говорит:

— А ты оставайся у меня ночевать, Ольга. Посветлеет — уйдешь!

Вспыхнула я вся: «Экое скажет! А муж заволнуется!?»

Заметил он мое смущение и говорит:

— Тогда разрешите я до дому проведу. Темнотища же! Да и лешие всякие могут поме¬рещиться!

Но и это я отвергла — увидят деревенские, засмеют! Тогда он дал мне в руки фонарь «летучая мышь», и с этим фонарем я и дошла до дому.

- Не ревновал муж?

- Нет. Я ему верила, и он — мне.

- Когда Вы видели Степана Гавриловича в последний раз?

- Перед самым началом Великой Отечественной войны. Перед 1-м Маем 1941 года. Все сельчане собрались на площади. Скиталец вы¬шел из машины, снял берет и сказал:

— Друзья! Я, наверное, вижу вас и последний раз...

Он еще что-то говорил, но я не запомнила. Запомнила только, что было какое-то нехорошее предчувствие. И еще я подумала изысканно-литературно, начитавшись книжек из библиотеки Степана Скитальца: вот она, черта, ко¬торой не видно, но которая ощущается четко — черта между вчерашним и завтрашним днем…

Вот вы меня сейчас расспрашиваете, а я прикрываю глаза и вижу сельскую площадь, наполненную крестьянским людом, провожающим своего род¬ного писателя и голос его слышу:

«Друзья! Я, наверное, вижу вас в последний раз...»

 

Еще раз возвратимся в год 1964. О чем бы мы ни говорили с Верой Федоровной; она непре¬менно вспоминала своего «милого Степана Гавриловича...»

— Дайте слово, — не однажды говорила она мне, — когда будете в Москве, созвонитесь со мной... Записывайте, записывайте адрес!..

 

Я записал: «Москва, Ж-28, Хохловский переулок, д. 15 кв. 32». И телефон записал.

 

— Мы пойдем с вами к Степану Гавриловичу: он похоронен на Введенском кладбище. Но моя мечта перенести прах в Родниковое и похоронить возле дачи. Степан Гаврилович тоже этого хотел...

 

Я много paз собирался в Москву и наконец собрался. Набрал номер телефона, который сво¬ей рукой вписала в мою записную книжку Вера Федоровна, и совершенно незнакомый для меня голос ответил:

— А Веры Федоровны нет в живых уже несколько лет...

Цветы на запущенную могилу Степана Скитальца я положил один.

И долго я еще не знал, что сама Вера Федо¬ровна Петрова-Скиталец похоронена на скельском кладбище.

 

1964-1995-2004 гг. Крым-Израиль.