«Мёртвые выглядят совсем по-другому», - успокоил я себя.

 

А. Бирс «В надреальных сферах»

 

 

 

Мы снуём по городу, торопясь по разнообразным делам. Как только всё сделаем – придёт вечер, вернёмся по домам, поужинаем, телек посмотрим, с супругами поговорим, там, спланируем чего-нибудь. Ночью нам приснится какая-нибудь ерунда: лес, речка, поле. А утром, позёвывая, собираемся и мчимся по разнообразным делам. И у нас у всех есть ощущение, что чего-то мы не можем понять. В смысле, некогда понять.

А тут – раз – натыкаюсь почти в центре города на двухэтажный полуразрушенный дом. Он, конечно, расселён давно, пустует лет десять, а может, больше.

Зашёл я перекурить, по заваленной лестнице на второй этаж поднялся, огляделся, успокоился. Чего, думаю, не отдохнуть от этой каждодневной гонки. Так, думаю, день за днём жизнь пролетит, и всё кончится очень грустно: вечным лежанием в унылом ящике метр на два.

И вот только я так подумал, как взгляд мой упал на старинную фотографию, валяющуюся в куче преющего хлама… В таких домах всегда чего-нибудь старинное обнаруживается.

Такие дома похожи на необитаемые острова в центре бушующего океана городской суеты. Или там на остывшие звёзды. Или на аномальные зоны, в которых навсегда остановилось время. Кто здесь бывает? Ну, бомж переночует. Или трясущийся от возбуждения старшеклассник приведёт прыщавую соседку по парте. Или волосатые пятнадцатилетние гитаристы, воображая себя Куртами Кобейнами, сыграют для друзей «Smells like…», ну, вы помните. Или наркоманы дозу мульки забодяжат. Или поэт зайдёт в поисках вдохновения. Хотя время уже не то. То время, когда в такие дома забредали бомжи, юноши, собравшиеся расстаться с невинностью, музыканты с гитарами, наркоманы с мулькой или поэты давно прошли. Устарели, как и эти дома. Про бомжей мне рассказывал один друг, ныне покойный, состоявший ранее бойцом одной знаменитой рязанской ОПГ:

- В Москве бомжи кучеряво живут. «Сангрию» пьют.

- А чего такое «Сангрия»? - Спросил я.

- Вино такое, - ответил он, - я себе могу позволить, а ты уже нет.

- Почему?

- Ну, оно типа по цене доступно только московским бомжам или бойцам провинциальных ОПГ.

Такие бомжи… Трясущихся от полового нетерпения старшеклассников давно тоже нет в России, потому, что они теряют невинность, как правило, будучи лицами среднего школьного возраста. К старшим классам их уже сексом не удивишь, тем более делать его в разваливающемся доме.

Волосатые гитаристы давно забыли, кто такой был Курт Кобейн, и бренчать для друзей на акустике. Они сейчас обзаводятся драм-боксами и гитарными процессорами, а кто поголовастее, тот семплерами и компьютерами. Такая аппаратура «битлам» в кислотных снах не снилась…

Тоже вот про кислоту. Мульку не бодяжат с середины 80-х. Эта вся романтика давно отошла. В моде гораздо более мажорные вещества-убийцы. И потреблять их положено в модных местах.

Поэты тоже не шляются где попало в поисках вдохновения. Они шляются в Интернете в поисках общения с другими поэтами. Им не интересно писать для читателя, который к тому же наверняка не дорос до вершины глубин их возвышенного творчества. Им интересно переписываться друг с другом «Ну, как я написал?» - «Отлично. Ты гений». – «Ты тоже». Такая литература.

Так чьи же следы остаются в пыли этих домов? А наши. Последних романтиков планеты Земля. Мы тоже устарели, как эти динозавры архитектуры. Мы вымрем даже раньше, чем они разрушаться…

Да. Старинная фотография. Не знаю, последняя четверть XIX или начало XX. Стоит молодой человек в военной форме царской армии. Я в истории не силён, поэтому время определить не могу. Зато знаю, что в те годы фотографии классно делали. В смысле, композиция, чёткость, качество. Такой вот военный в шинели и фуражке. Усы аккуратные. Взгляд решительный и вместе с тем наивный. Обычный русский паренёк лет около двадцати.

Ну, вот кто это? Может, герой Брусиловского прорыва, а может, будущий защитник Зимнего Дворца. Он, может, в жизни был очень несчастным человеком. А даже если нет, то его наверняка смололи жернова двух мировых войн, не первой, так второй, или он умер где-нибудь на этапе. Короче, ничего хорошего в его жизни не было.

А вы вот думали: чего скажут, глядя на вашу фотографию через много лет после того, как ваш потомок в последний раз объяснит своему сыну: «А это вот дед моего деда, или кто-то в этом роде. Я не помню»? Такое вам в голову приходило?

Да нет, все, кто находил подобные фотографии, размышляли о людских судьбах, превратностях существования, неизбежности финиша. А мне вот подумалось: чего скажут люди, найдущие через сотню лет мою фотографию? Ну, они не скажут, конечно: «А вот неизвестный снимок Кирилла J. Пшённикоff, известного поэта конца ХХ, начала ХХI». Но зато они точно скажут: «Это кто-то очень сильно весёлый». И ещё добавят: «Эх, времена были!»

Ну, а чего? Были времена. Я видел 5 свободных лет России: 1986 – 1991. На моих глазах родилось техно. Вошли в моду гитарные группы. Увидели свет все произведения Даниила Хармса. Умерла от нефункциональности кинетическая скульптура. Стали доступны в хронологическом порядке вещи, ранее казавшиеся выдумкой фантастов: двухкассетники, видеомагнитофоны, плееры, пульты дистанционного управления, видеоприставки Sony PS», проигрыватели CD, FM-станции, компьютеры, Интернет, формат DVD.

Только вот я не хочу, чтобы через 100 лет мой снимок сжимал бесстрастным манипулятором красноглазый терминатор, или вертело в скользком щупальце инопланетное существо, поработившее Землю, или прагматичный выхолощенный мутант с недоумением и презрением взирал на мою улыбку.

А нашёл бы его жизнерадостный паренёк XXII столетия… Ведь остаться людьми – это в наших силах?

Ну, ладно. Пока. Пошёл я фотографироваться.