«Никто не хотел бы потерять свой дом. И ты не хотела бы. Так ведь?» – в Иркиной голове беспрерывно крутилась эта фраза.

- Нет. – выдыхала она. – Не хотела бы!

Дом стал пуст. Жильцы уже выехали все. А их - то ли не захотели с собою взять, то ли пожалели.

Двери с петель сняли, и подъезды стояли, открыв рты, напевая и угукая в такт налетевшему ветру. ( Висела лишь одна – дверь их подъезда. ) Оконные стёкла вытаскали, кое-где поразбивали, и дом щурился чёрными проёмами окон. Может, просто плакал от грусти?

Бабушка называла его в шутку «вороньим гнездом». И впрямь из широких ворот общежития, покачиваясь и мигая, среди тёмных окон, будто на ветру, горело их единственное окошко. Мусор стаскали весь на площадки этажей. Только их, третий, был чист. Правда, сюда частенько заходили в гости крысы.

Они шли чинно, в ряд; поднимаясь и опускаясь, пушистым разноцветным ковром. Никогда не оглядывались и не раздумывали. Ирка пропускала их. И они, здороваясь, коротко кивали головами и продолжали свой путь - вверх или вниз.

Раньше, завидев их, баба Анна, старая странная вахтёрша, визжала до одури. Теперь выехала и она. И визжать было некому.

Ирка, поджидая маму, чтобы идти в детский сад, спускалась терпеливо по лестнице в этом живом ковре, будто на параде.

Крысы чинно проходили мимо, а когда настроение было уж слишком тоскливым, к её сандалеткам летел кусочек сахара или шоколадная конфета.

Ирка не забывала благодарить. Сахар она не трогала. А вот конфетами баловалась. Ей и раньше накладывали их целый передник, пока ещё везде было шумно и по лестницам сновали озабоченные весёлые студенты. Они ставили её на шкаф и просили что-нибудь почитать. Она читала «Муху-цокотуху», «Айболита» или ещё что-нибудь. Они – смеялись от души, тискали её, содрав со шкафа и – отпускали домой с полным передником конфет.

А теперь её всё чаще ставят в угол. За что? Ирка не понимала. И поэтому не просила прощенья. Никогда. Стояла долго… Отец не выдерживал:

- Ну что тебе стоит сказать: «Мама, прости. Я больше не буду»?! –

- Я буду… - грустно вздыхала Ирка.

- Ну тогда стой. –

И она стояла, выпятив губу «сковородником», пока маме или папе не надоедало смотреть на неё, стоящую в углу.

- На редкость строптивый ребёнок! – жаловалась мама.

Папа просто вздыхал.

А когда стояние уж слишком затягивалось, из стены появлялся лысый светло-зелёный старик в длинной хламиде. Он по-дружески подмигивал, спрашивая:

- Стоишь?

- Стою – кивала Ирка.

- Не устала?

- Немножко. – насупливалась она.

Тогда он подходил к маме, легонько дотрагивался до плеча. – Ирку выпускали.

- Неужели они его не видят? - Ирка однажды даже пыталась рассказать маме о дедушке. И пожалела. Лучше б молчала!..

Теперь, что бы ни случилось дома – валили на «зелёного дедушку».

Расковыряла Ирка пальцем дырку в стене (всё равно извёстка сыплется и в коридоре соседей нет) – «дедушка виноват», не убрала вовремя игрушки – опять винят «дедушку». А уж если пропало что-нибудь!

- Дедушка, твой, - говорят, - хвостом накрыл. Ну какой же может быть хвост у дедушки?!. Странные они, взрослые. Либо слепые, либо глухие. Или просто – злые…

Мама целый месяц ждёт отравы, чтобы травить крыс. Сама замирает, выходя из двери. А разве крысы её трогают?

Ирка выделила для себя маленькую, серую, с серебристой шкуркой. У неё глазки – маленькие бусинки. И мордочка шевелится быстро-быстро. Это она приносила к её тапочкам конфеты: «Раковую шейку», «А ну-ка отними!», трюфеля. Как будто знает, что ей, Ирке, больше всего нравится. Посидит минутку. Пошевелит усиками, глядя на то неё, то на конфету и – убегает.

Однажды Ирке досталось за то, что вынесла в коридор кружку с молоком. Она всегда не допивала целую кружку. Не давиться же! И яйца вкрутую, что бабушка варит, она не ест.

Мама вернула пустую кружку обратно домой и Ирка опять стояла в углу. И опять долго. Потому что стена стала прозрачной и за ней показалась другая, серая, из цемента. И было душно и жарко. А потом послышался писк. В стене появилась небольшая дырка. Дырка росла на глазах, а вправо и влево от неё уходили крысы. Каждая несла во рту кусочек цемента. Так Стена потихоньку таяла. И вот уже, замурованный до груди, улыбался ей зелёный дедушка, посвистывая и ободряя уходящих с кусочками цемента во рту крыс. Он легко перешагнул цементный порожек и, улыбаясь, прошёл сквозь неё.

- Ушёл! – Ирку выпустили.

Мама долго ворчала, сетуя, что снова не привезли крысиного яду.

Дать бы ей конфет, как раньше. Небось подобрела бы! Из всего вороха конфет, что доводилось приносить домой, мама выбирала только «Белочку» с орешками. Остальными Ирка по-братски делилась со всеми, кто был рядом.

Сейчас в комнате гуляет ветер. Ноги мёрзнут. Спина - тоже. И очень, очень неуютно вокруг. Снизу слышны стуки, брань. Что-то постоянно падает, стукая об пол. Это пришёл дядя Петро. Он – страшный, круглый, с большим красным лицом, с короткими красными руками. И Ирке постоянно кажется, что возле него что-то стучит и шуршит, как протез.

Так и всплывает на памяти сказка про медведя-липовую ногу: «Все по сёлам спят, по деревням спят…»

- Бр-р! – Ирка поёжилась.

- И-рин-ка! Спускайся потихоньку. – это поднялась от дяди Петро мама.

Так не хочется…

- Ирина! – мама с силой рванула Ирку за руку. – Пойдём!

…Щекам стало жарко, телу – холодно. А сверху на голову наваливался горячий липкий ком, -

- Уйти! Убежать… да куда уйдёшь?

Ноги приросли к земле. Всё пространство закрыла собой широкая потная спина.

Петро замахнулся сырой тяжёлой доской, - стук был мягким. Раз! Потом ещё раз:

- Гадина! Ты глянь-ка, Изк! Конфеты таскала… Дрянь серая. –

 

… … … … …

 

…Она лежала на боку. Доверчиво, не сгибая лапок, удивлённо подняв к небу глазки-бусинки. Справа, в стороне от неё – аккуратно завёрнутая, не тронутая никем «Белочка».

…Рванул, налетев, холодный осенний ветер, поднял грудку бурых сухих листьев и - закружил прочь, шурша песком.

Петро захватил меж досок маленькое серое тельце и брезгливо понёс к яме.

…Стало одиноко и пусто вокруг. И эти лица, и этот «скворечник» с холодеющими красными кирпичами; с чёрными дырами подъездов, с голодными ртами пустых окон – всё чужое, не настоящее.

Есть только ветер.

Он танцует под музыку вальс с осенними листьями. И в такт ветру сотрясались Иркины острые лопатки и серый густой туман застилал всё вокруг.

- За что? – вскинулась Ирка. Но на неё никто не обращал внимания.

И ничего, ничего вокруг не было кроме этого тумана да чужого и холодного голоса, потонувшего в нём:

- Да что ты плачешь, дурочка?!. Ведь это же крыса. Просто крыса.