Кандидат технических наук Сиротенко (Вербицкий) Владимир Васильевич НАС КОГДА-ТО НАЗЫВАЛИ КОРИФЕЯМИ Так уж получилось, что в школьные годы у меня было мало друзей. Верных друзей мне заменяли журналы - Юный техник, Техника молодежи, Знание-сила, которые тогда свободно можно было достать в нашей Черниговской детской библиотеке им. Коцюбинского, а затем во взрослой им. Короленко … Я воспитывался на этих журналах. Любимой моей темой были истории о великих изобретениях и изобретателях. Я и сам в детстве мечтал стать изобретателем и изобрести лучи, которые замедляли бы ядерную реакцию. Увы, я знал, что меня ждет судьба не великого инженера, а обычного писателя. Такого, каким был мой прапрадед, воспитанник друга Пушкина- Петра Плетнева - Пантелеймон КулишТакого, каким был мой прадед - столбовой дворянин, племянник Черниговского губернатора князя Голицына- Николай Вербицкий-Антиох. Автор слов « Ще не вмерла Украина», похороненный в 1909 году, как народный русский учитель (между могилами своих друзей Афанасия Марковича и Михаила Коцюбинского).Таким, как двоюродный дед- автор первого перевода «Интернационала» Николай Вороной, расстреляний в проклятые тридцатые, так же, как перед этим был расстрелян и его сын, мой дядя, замечательный автор детских рассказов Марко Вороной, как второй дядя Евгений Вербицкий, исчезнувший без следа после того, как отнес в издательство свой роман о трех Харьковских окружениях. Я из поколения шестидесятников. Поколения, чьё детство пришлось на войну и послевоенную разруху, а старость - на Руину. Родился я в престольном Чернигове 9 апреля 1941.Отец даже не смог забрать меня из роддома. Его, преподавателя истории в пединституте, как человека пришлого, осенью 1940 принудили "добровольно" вступить в красную армию. Хотя и служил он недалеко от Чернигова, но в роддом за женой его не пустили. Забирали меня бабушка Евгения Львовна Кулишова-Вербицкая и второй её муж - Николай Григорьевич Савенко. Первого её мужа, моего дедушку Николая Николаевича Вербицкого-Антиоха, расстреляло ЧК, вместе с 9 другими заложниками из бывшего высшего света Чернигова. Взяли заложников, когда студент-еврей из эсеров застрелил какого-то важного жида-чекиста, приехавшего с инспекцией в Чернигов. Обещали расстрелять, если тот террорист не явится сам в ЧК. Явился студент. Хоть и не выбили из него признания о заговоре, но расстреляли вместе с заложниками, объявив их всех членами белой подпольной организации. Бабушку с тремя детьми выселили из особняка Рашевских в центре города, реквизировали все ценности. Пришлось ей вернуться в дом на Лесковице, построенный ещё Пантелеймоном Кулишом для своего приёмного сына Льва. Родня встретила её неприветливо, дети, казалось, всем мешали. И одряхлевшей её матери, и обеим, уже женатым братьям, и младшей сестре. В 1927 она вновь вышла замуж за своего поклонника ещё с гимназических лет, фронтового побратима мужа, тоже бывшего белого офицера, Николая Савенко. Бывшего выпускника им. Его Величества Харьковского университета. Семейство Кулишовых –бабушка в переднике, рядом с прабабкой Марией Билозерской-Кулишовой и сестрой Наней, стоят - прадед Лев Кулиш и деды Володя и Николай Когда он женился, ему предоставили трёхкомнатную служебную квартиру в районе Пяти Углов. Туда он и забрал семью из Лесковицкого дома Кулишов. Туда забрали и меня из роддома. Бабушка с дедушкой забрали. Отец с декабря 1940 служил в армии. С первых же дней войны он был на передовой. Вскоре призвали и деда. Он служил зам. начальника ремонтно-строительного поезда. Бабушка с детьми осталась в Чернигове одна. Вскоре город заняли немцы. Заняли без единого выстрела. Вошли не со стороны Киева, а с северо-востока. С Котов, где в те времена находился казарменный участок и должен был стоять черниговский гарнизон. Но не было гарнизона-защитника. Военные части спешно оставили город за два дня до прихода немцев… Немцы сразу же учредили магистрат. Развесили объявления, что бывшие советские служащие и коммунисты должны немедленно зарегистрироваться. Наши соседи, желая выслужиться перед властями и поживиться чужим добром, донесли в магистрат о том, что мамин и бабушкин мужья командиры красной армии. Донос попал к самому мэру. Им оказался друг гимназических лет бабушки. Нас не только не схватили, но переселили обратно в особняк Рашевских и компенсировали ценности по списку реквизиции ЧК. Об этом сразу же написали все черниговские газеты. Вскоре к нам поселили врача-хирурга из военного госпиталя, офицера SS Йоганна Миллера. Бабушка отдала ему две лучшие комнаты, и готова была молиться на квартиранта. Мы не знали ни обысков, ни перебоев с продовольствием. Он за жильё платил сухим пайком, а его, не знаю, то ли адъютант, то ли денщик чех Стефан Галан(в переводе Сирота) был даже моим крестным отцом(крестили меня в Троицкой церкви). Но вот осенью "добрые люди" сказали по секрету моей маме, что видели моего отца в Яцевском концлагере. Ей даже не пришло в голову рассказать об этом бабушке и выручить его с помощью квартиранта. Мать бросилась, в чём была, в тот концлагерь. Дорогу в концлагерь она хорошо знала. Перед самой войной отец там читал лекции по истории древнего Рима для эсэсовцев. Да, именно, для эсэсовцев. Дело в том, что Яцевский концлагерь на 85000 мест был построен в средине 30-х немцами и там, на стажировке находились немецкие офицеры из охранных войск СС. До самого мая 1941 находились, когда их отозвали для замены. Отец же и после призыва в Красную армию, по требованию обкома партии, читал лекции по истории в пединституте, а по требованию НКВД - читал лекции по истории древнего Рима для офицеров концлагеря (кстати, население Чернигова тогда было чуть больше 56000) . Как раз, когда мама прибежала к концлагерю, на него напали партизаны. Может, кто помнит прекрасный сериал "Обратной дороги нет", описывающий это событие. Немного приукрасили киношники. Охрана концлагеря была не очень-то и многочисленной. Составляли её полицаи из Волынского сичевого куреня и несколько эсэсовцев. Полицаи сразу же разбежались и попрятались, а немногочисленных эсэсовцев партизаны перестреляли. Они освободили пленных и предложили им идти с собой. Часть ушла, а часть отказалась. Отказались те, кто имел близких родственников в Чернигове. В те времена немцы ещё отпускали военнопленных на поруки близких родственников. Партизаны с вызволенными умчались в леса, из схоронов повылазили уцелевшие полицаи. Они согнали всех, кто был - пленных, стариков, женщин, детей, на плац концлагеря и тут же расстреляли. Чтобы не было свидетелей их трусости. Ещё через некоторое время примчалось Гестапо и стало проводить следствие. Как они проводили следствие, не знаю. Но выяснили все мельчайшие подробности. Полицаев арестовали. Через неделю каждого пятого повесили на центральной площади Чернигова (Оставшихся повесили там же, наши в 1947 году). Что же, убийцы понесли заслуженное наказание, но моя мама так и ушла в Вечность юной… В начале войны немцы не применяли репрессий. Даже отпускали домой зарегистрировавшихся бывших партработников. Но где-то через год стали собирать евреев. Бабушка брала молоко для меня на Лесковице у бывших наших соседей Гольдманов, державших симменталку( до сих пор я люблю молоко именно этой породы коров). Поэтому когда из толпы проходящих мимо нашего дома евреев шмыгнул восьмилетний Мишка Гольдман (среди конвоиров колонны был его родной дядя), она незаметно увела его к себе домой. Побрила ему голову, а квартиранту эсэсовцу сказала, что это её внук. Внук так внук, квартирант приходил только спать, всё остальное время проводил в госпитале. Чеху-денщику тоже не было дела до мальчишки. Увы, тот Мишка потом стал бедой для нашей семьи. В 1943 году, задолго перед наступлением, наши начали бомбить Чернигов. Бомбили не прицельно, а по площадям. Перед ужином бабушка гуляла со мной в саду. Или она не услышала сирен воздушной тревоги, или её не объявляли, но она узнала о бомбежке, когда в нескольких метрах от нас упала бомба. Первым моим детским воспоминанием было синее-синее небо и очень высоко в нём малюсенький крестик самолёта. Меня тяжело ранило в голову осколком той бомбы. Пока вернулся из госпиталя квартирант, я потерял много крови. Иоганн Миллер прооперировал меня дома, вытащил из головы осколок. Понадобилась кровь. У бабушки почему-то не подошла группа. Попробовал взять анализ у Мишки, но тот сбежал. Моя группа крови и резус-фактор совпали с показателями Миллера. Он перелил мне свою кровь. И об этом, естественно, раструбили все тогдашние Черниговские газеты… Через несколько месяцев в город со стрельбой ворвались наши. Непонятно, правда, зачем было стрелять, если немцы уже 3 дня как планово его оставили. Ещё через несколько месяцев вернулись откуда-то Мишкины родственники. Он заявил им, что бабушка хотела высосать у него кровь для меня. Хоть это и были детские фантазии, но о том, что мне перелили кровь эсэсовца, писали все газеты. Пришлось нам с бабушкой собирать свои нехитрые пожитки и переезжать в Борзну к Билозерским, оставив усадьбу Гольдманам (старшую бабушкину дочь Наташу забрал её муж, вернувшийся с войны без ноги, сын Женя отмывал в штрафной роте кровью своё пребывание в плену во время трёх харьковских окружений). Там пробыли тоже только несколько месяцев. Дедушку Николая комиссовали из армии не то по возрасту, не то по болезни и назначили старшим лесоинженером в Гущинское лесничество. Располагалось лесничество недалеко от Винницы, рядом с бывшим "Вервольфом". Вокруг было полно разбитой бронетехники. Из неё дедушка повытаскивал моторы и электрооборудование и соорудил в лесничестве дизель-ветряную электростанцию. Своими руками выстругал и поставил водяную мельницу. К городу добраться было очень трудно - мост через Южный Буг, находящийся рядом с лесничеством, был взорван партизанами. Продовольствие нам сбрасывали парашютами американцы по ленд-линдзу. До сих пор помню их огромные, пузатые, летящие низко-низко "Дугласы" и ромашки парашютов под ними… Мы лазили по танкам и броневикам. Загорали на огромных глыбах гранита, вывороченных из взорванных бункеров. Баловались с гранатами. Мой старший приятель Борька Левицкий додумался бросить гранату в уборную. Долго потом ещё всю детвору заставляли смывать те экскременты со стен домов. Зато это запомнилось на всю жизнь. Жили дружно. Раз, когда мы игрались в лесу, на нас натолкнулась колонна бандеровцев. Спросили, далеко ли наша деревня и много ли там солдат. Мы ответили, что не далеко, солдат с пулемётами много. Бандеровцы, а их было человек 30, мгновенно растворились в лесу. А в мае 1948 дед ушёл с обходом в лес и пропал. Через два дня нашли его в гуще леса возле "Вервольфа" притороченного колючей проволокой к могучей сосне. На спине у него был вырезан двуглавый орёл. Дедушка промучился ещё пару дней и умер. Его смерть сняла с нас клеймо врагов народа. Бабушка написала родственникам в Чернигов о том, что случилось. В Чернигов как раз вернулся отец. Узнав о смерти деда, он приехал в лесничество за нами. Попрощался я с побратимами Левицкими, клялся никогда не забывать клятвы побратимства, данной на крови. (Увы, никогда я их больше не увидел. Младший стал знаменитым художником, участвовал в неформальной выставке в Москве в 70-е. Я был на той выставке, любовался прекрасной феерией красок его картин, но самого его так и не встретил, хоть специально приходил несколько раз). В Чернигове отцу дали двухкомнатную квартиру в коммуналке на 5-ти Углах (район). Бабушке там места не нашлось. Снимала угол где-то на Лесковице. В доме всем заправляла молодая мачеха. Моей сводной сестрице Лариске было тогда всего 4 года, лезла она в любые неприятности, и мачехе было не до меня. Обо мне вспоминали только, когда надо было выстаивать очереди в магазине за сахаром, крупами, мукой. Всё свободное время я проводил у соседей, добрых бабушкиных знакомых Цитовичей. Жили они в комнатушке, выгороженной из общего коридора, вчетвером. Глава семьи, учительница русского и украинского языков Елизавета Викторовна. Её муж- дядя Витя. Его брат дядя Илья и их дочурка Вика, чуть старше меня. Мужчины только недавно вернулись с Колымы. Были беззубыми, тихими. Слышно было только тётю Лизу да звоночек-Вику. Мачеха злилась, когда приходила бабушка. Поэтому бабушка-мама приходила не к нам, а к соседям, куда я и убегал. По церковным праздникам соседи собирали стол, включали на полную громкость тарелку-репродуктор, висящий над дверью, и погружались в воспоминания. Не концлагерь они вспоминали, а как жили до концлагеря, как жили в той России. А затем, немного выпив, затягивали "Ще не вмерлы Украины". Бабушка подпевала им. Но никогда она не говорила, что эту песню написал не Шевченко, как считали они, а мой прадед с такими же юными друзьями-студентами и чуть старшим, уже преподавателем женского пансиона, симпатягой Чубинским… А потом началось страшное. В 1951 году мой дядя Евгений Вербицкий занёс во львовское издательство свой роман о трёх харьковских окружениях, участником которых он был. Зашёл и больше его никто не видел. У всех родственников сделали обыски. Провели обыск и у отца. Нашли старинные книги, вывезенные из Германии (помню, как он порол меня за то, что разрисовал старинную рукописную книжку, как потом выяснилось, рукописи св. Августина, подаренные ему Карелом Войтыллой). Отцу грозила тюрьма по обвинению в мародёрстве. К счастью, в НКВД у него оказались знакомые ещё с довоенных лет. Они посоветовали ему сбежать в Россию. Отец поспешил воспользоваться их советом. Он быстренько собрал манатки и укатил в Калугу, где было вакантное место преподавателя на кафедре истории местного пединститута. Услыхав о скором выезде отца из Чернигова от бабушки-мамы, я сбежал от него. Пока отец не уехал, мы с бабушкой прятались у родственников и знакомых. Да он и не очень то меня разыскивал… Отец почему-то устроил меня не в соседнюю 36 школу, а в новую, №3, расположенную в самом центре Чернигова. Мой 4-й класс, я второй слева во второмряду, как говорится подряд три ушастика –Толька Полусмак, я и Серёжка Лиричев. Внизу третий слева Игорь Рожалин, над ним спрятался Вадька Ганжа(нынче главный раввин города), а Вадька Копыл возвышается в заднем ряду. Первую учительницу я так и не запомнил, хоть жила она через 7 домов от нас… В классе отцов имели только два мальчика. Всех остальных воспитывали или матери, или бабушки, как меня. Группировалась детвора по улицам и районам, где жили. С моего района не то, что в классе, во всей школе никого не было. Те же, кто жил в центре, узнали от родителей, что мне эсэсовец перелил свою кровь. Не было у меня друзей в первых классах. Даже когда отец уехал и я жил с бабушкой у её родственников. Разве только приёмный сын легендарного партизанского командира Слава Попудренко, с которым сидел за одной партой. Он списывал у меня все контрольные. Я часто бывал в их небольшом домике, расположенном как раз рядом с бывшим доминой Рашевских, где жили теперь Гольдманы. Славе трудно давалась учёба, репетиторы тогда не практиковались, поэтому его приёмная мама всегда была рада, когда я приходил, и мы игрались в уроки. Славка был довольно мощным и всегда защищал меня от местной и школьной шпаны. Когда братовая, у которой бабушка снимала комнату, захотела вдвое повысить цену, бабушка обратилась в суд с просьбой раздела жилья, согласно завещания родителей. По решению суда ей досталось 2 комнаты, общей площадью 60 кв.м. У нас появилось собственное жильё. Теперь и ко мне могли приходить. Сразу друзьями стали одноклассники с Лесковицы Игорь Рожалин, Алик Давыдовский, Толик Богданов с сестрой Ритой, Сашка Саранчов, Лёва Воробьёв, Толька Полосмак, Серёжка Ларичев. Жили мы все на Лесковице. Хоть были и абсолютно разными (Толька Полосмак и Серёжка Ларичев ещё до окончания школы сели в тюрьму за разбой), но в школе держались вместе. Стоило задеть одного, за него вступалось всё братство. В братство приняли и Славу Попудренко, признав его атаманом. Был он ведь сильнее всех нас… В старших классах деление по улицам исчезло. С 8-го класса нас объединили с женской школой №2. До этого я знал только «своего парня» Ритку Богданову, вечно нас поддевавшую и похожую больше на хлопца, чем на девочку. Теперь у нас в классе стало на 10 девчонок больше. Но почему-то из этих десяти мы все коллективно влюбились в Зойку Ермак. Да и как в неё было не влюбиться! Она уже в 8 классе смахивала на артистку. Стройная, быстрая. Когда шла, юбчонка разлеталась и открывала точёные ножки. Футболку топорщили волнительные холмики. Смуглые щёчки напоминали персики. А в бездонных глазах то играли чёртики, то вспыхивало что-то бесконечно притягательное. Настолько, что вместо доски или грозной «русалки» Валентины Корнеевны мы пялились на Зойку. Я тогда сидел за второй партой у дверей класса. Она за третьей в центре, а за четвёртой у окна сидел Юрочка Леоненко. Стоило мне бросить взгляд на Зойку, как он натыкался на грустные глаза Юрочки. Зойка же на уроках почему-то всегда сидела с болезненной миной. Оказывается, Сашка Саранчов, который сидел сзади, выражал свою любовь, коля её в спину пером или выдёргивая из её пышной шевелюры волосы. Мы же с Юрочкой только вздыхали. В девятом классе меня, как отличника, закрепили за Зойкой. Увы, не помню, смог ли я ей помочь с уроками. Помню только, как пришёл к ним как-то домой я в 9 утра, в 14 её мать подала нам обед, а в 23 пришла и возмутилась, почему мы ничего не тронули. Мы же так заболтались, что забыли обо всём. Когда вернулся к себе домой около 24, моя бабушка-мама сразу стала строить матримониальные планы. Вот тогда только я и понял, что влюбился в Зойку. Начал писать ей стихи. Увы, она тогда не любила стихов, да и не догадывалась, что они посвящены ей. Видела во мне только приятеля. Даже не Друга. Когда после выпускного мы шли встречать рассвет к мосту через Десну, я, конечно, был с Зойкой. Увы, не один а с десятком одноклассников-поклонников. Затем мы разъехались по институтам. Через год, в конце августа, я встретился с нею снова, провожал с Пяти Углов(там тогда жила наша атаманша Валя Позина), попробовал поцеловать на прощанье, но она так звезданула меня в глаз, что написал ей с горя прощальный стих: «Я писал тебе стихи звонкие и чистые, Словно первая капель Раннею весной, Ими я тебе в Мечты путь-дорогу выстелил. Но тебе всё это было, было всё равно. И глаза, твои глаза, за ресниц оградою С равнодушною ленцой глядели сквозь меня, И слова мои кружились листьями багряными, Падая в осенний сумрак прожитого дня... Ты прошла косым дождём над моими буднями, Чуть взгрустнулось, но сияет в небе синева. Что же, значит, не с тобой моя сказка сбудется, Что же, значить не тебе были те слова…» Уже из Киева я отослало ей этот и остальные стихи почтой и вычеркнул её из своей жизни. Больше я Зойку никогда не видел и даже не вспоминал. Вот только если мне снились сны, а они у меня редкость, во всех тех снах была она. Встретились мы в Чернигове через 45 лет. Увы, хоть и влюблялся я ещё не раз, но именно Зойка была той единственной, которая определяла всех моих любимых. Недаром в одном из стихов Зойке я писал: « Ведь Любовь – неизвестная область, Путь в ночи по тропинкам лесным. Детство нам программирует Образ И всю жизнь ищем схожих мы с ним. Столько будет похожих прохожих, Проходящих по жизни пути, Но того, кто нам в сердце заложен Можно жизнь пройти, но не найти!» (Через 45 лет я отдал ей те влюблённые стихи. Оказывается, мамаша не отдала ей то моё письмо со стихами. Увы, она почему-то считала, что в школе её никто не любил, никто не обращал внимания на то, что Сашка колет ей спину. Меня же считала фанатиком учёбы, ничего кроме учёбы не знавшего. Тот же день, когда мы с утра до ночи болтали обо всём и о ничём? она даже не запомнила. Запомнила только, как дала мне от ворот поворот. С семьёй у неё не сложилось. Красавчика-мужа выгнала через несколько лет, оставшись одна с сыном. Сейчас живёт с симпатяшкой-внучкой, которую бросила мамаша. Когда класс и весь нас выпуск собирается, её не зовут. Даже рядом со мною, а лучше меня сохранился только бывший шпион Вадька Копыл, она выглядит дочерью. Подчёркивать же свою старость никому не хочется). Вот и всё о моей Первой Любви. Вернёмся к школьным годам)… После восьмого класса Славика Попудренко отдали в какое-то милицейское училище и атаманство перехватил Вадька Копыл, к этому времени превратившийся в красавчика, за которым падали все девчонки. Чтобы ещё больше выделиться из серятины, он организовал в школе тайное общество. Был это 57 год. Эти тайные общества, как грибы после дождя, появились во всех старших классах Черниговских школ. Вадька был нашим комсоргом. Он решил из нас сделать патриотов Украины, которая должна была стать главной в СССР. Наверное, где-то начитался моего прапрадеда Пантелеймона Кулиша, ратовавшего за "Единую и Неделимую" во главе с Украиной. В те времена КГБ, в отличие от нынешних бездарей из СБУ, умело работать. Через полгода это тайное общество было раскрыто. Всем хорошо промыли мозги. Настолько хорошо, что Вадька Копыл со временем стал штатным сотрудником КГБ и шпионил где-то на Кубе и в Португалии, а после развала СССР, по его словам, вышел в отставку и стал академиком-филологом. Даже визитку завёл на португальском языке с должностью проф. И званием док. Правда, я из достоверных источников выяснил, что никакой он не проф. и док, а простой, доцент-филолог и зав.кабинетом португальского языка в Ленинградском пединституте … Мне повезло, я тогда уже не восхищался Вадькой. Моим кумиром был «настоящий мужик» Слава Хрыкин, приехавший с родителями из ссыльной Сибири. Ходил он в кирзовых сапогах, учился на порядок лучше меня и писал оглушительные стихи, такие, по сравнению с которыми мои казались ветерком рядом с бурей. Увы, хоть репрессированным дороги в институт не были закрыты, но он в семье заменил отца. Вот и поступил не в институт, а токарем на завод, затем стал протяжником, а когда эта работа подорвала здоровье, ушёл в оформители. Он был не только замечательный поэт, но и талантливый художник. Впрочем, по отношению к нему «Был» не подходит. Он и сейчас заводила, единственный, на зов которого собирается весь наш выпуск, а не один наш класс… В 1957, наш класс, на торжественной линейке, приносили присягу "Строителя коммунизма", старательно повторяя её слова вслед за нашей любимой классной – Кларой Ильиничной Калитой. Я даже рта не открывал. Перед этим, в день своего шестнадцатилетия я давал другую клятву - Присягу Роду. Это было как раз после Пасхи, в день "Дедов", когда стар и млад шел на кладбище отдать дань памяти Предкам. В этот день, вместе с Вербицкими, Березовскими, Рашевскими мы отправились на Болдину гору к Троицкому монастырю. Здесь, над оврагом-тропинкой в урочище "Святое", когда-то находились склепы наших предков. Их уничтожили-разрыли в 1922году, и талые воды проложили на их месте овраг-тропинку в "Святое". Над этим оврагом-тропинкой, у могилы побратима-наставника моего прадеда - Афанасия Марковича, и приносил я Присягу Роду. Скромная могилка, вы ее видите на фото - мы с сестрой пришли прибрать ее. Только мало чем отличался текст "Присяги Роду" от текста "Присяги строителя коммунизма". Разве тем, что я клялся быть верным Родине, а не Державе, служить людям, а не властям. Все остальное было, как и в той коммунистической Присяге. Ведь Присяга Роду была когда-то текстом Присяги Кирилло-Мефодиевского братства, написанного одним из моих прапрадедов - Василием Белозерским. Среди компартидеологов всё же встречались умные и грамотные люди. За основу "Присяги строителя коммунизма" они тоже взяли текст "Кирилло-Мефодиевских Братчиков. Ещё с 7 класса я знал, что меня ждёт Киевский университет, в котором учились и мой отец, и дед, и прадед и даже прапрадед. Я готовился поступать в этот университет. Тем более, что напечатал в «Пионерской правде» еще в 1956 стихотворение о весеннем дожде (вот оно из той древней вырезки: Проступает трава, как бородка Чуть седая от ранней росы, Воробьиный народ беззаботно Против солнца распушил хвосты… Воздух терпкий, пьяняще пахучий, Напоённый дыханьем земли… Грозовые, лохматые тучи, Переваливаясь, Приплыли… Гром небрежно громыхнул спросонок, А затем, всю округу будя, С шумом, шелестом и перезвоном Понеслись к земле капли дождя… Мчатся весело, радостно, дружно, С каждым мигом быстрей и быстрей, Им навстречу, со вздувшихся лужиц, Заморгали глаза пузырей… Заморгали, забулькали глухо: Что за шум? Что за гам? Что за гром? Ну а капли?- Им некогда слушать – Выбивают мелодии дробь! Буд-то бьют барабаны побудку: Всем подъём! Всем подъём! Всем подъём! Ото сна потянувшись, как будто, Рвутся к небу росток за ростком! Проглянули из лопнувших почек Любопытные листьев носы, А над ними стремительным росчерком Чертят молнии имя Весны! У нас в гостях был тогда Дмитрий Прилюк, собиравший материалы по Шевченко. Прочитав тот стишок 15 летнего «изобретателя», заявил бабушке-маме, что дорога в университет им. Шевченко для меня всегда будет открыта, пока он там будет не последним лицом на факультете журналистики… Увы, дорога в сугубо украинский университет для меня была закрыта единицей на выпускном экзамене по украинскому языку и литературе. Я выбрал свободную тему «Мой Шевченко» и написал мини-поэму «Тарасове Сонечко». Рассказал о его любви к чужой жене - столбовой дворянке Анне Закревской. Об их внебрачной дочери Сонечке (названной в честь Софии Энгельгардт), на которую Тарасу даже взглянуть не дали… Странные это были времена. Мы нынче говорим, что при советской власти Шевченко был вне закона, что его любили только украинские националисты. Но меня чуть не выгнали со школы именно за покушение на доброе имя великого украинского поэта! Не выгнали из комсомола, а значит и со школы, только потому, что комсомольские организации класса и выпуска отказались это сделать. Ограничились колом на экзамене, который забрал у меня золотую медаль и путь в университет. Пришлось поступать во всесоюзный технологический институт пищевой промышленности им. Микояна, где тогда не было украинского языка. Не скажу, что без блата. Хоть я и набрал 23 балла из 25 возможных, но это был как раз проходной балл, а конкурс был 7 человек на место! Бабушка показала зав. кафедрой технологии пищевых производств профессору Мальцеву свиток рецептур горилок нашего далекого пращура Виктора Забилы, автора всех нынешних водок и настоек, в том числе и знаменитого когда-то «Ерофеича», пообещав отдать его, когда я буду на 3 курсе. Я прошел конкурс, а когда в 1961 вышли новые рецептуры ликероводочных изделий, львиную долю в них занимали рецепты Виктора Забилы, хоть ни одной ссылки на его авторство в сборнике не было, как и впрочем, на авторство в самой российской водке Дмитрия Менделеева. Как видите , на фото моей группы, студенчество в те времена Было в основном с женским лицом. Над моим настороженным ухом стоит с толстой косой Галя Гусева – самая талантливая студентка группы. Когда Киевские идиоты приняли решение о сносе Андреевской церки она приняла участие в сидячей забастовке возле церкви. За это её, лучшую студентку, выгнали из комсомола, и, как в те времена было положено, из института. Но благодаря ей и её подругам Андреевская церковь до сих пор осеняет склоны Днепра. Вот только о её судьбе ничего не знаю… В университет я все же поступил. Бабушка-мама не могла стерпеть, что роман Шевченко с Закревской был назван «подлой клеветой». При очередной поездке ко мне в Киев, она собрала свою переписку с Мариетой Шагинян, рукописные воспоминания Виктора Забилы и Афанасия Чужбинского, сохранившиеся у нее от тестя. Захватила меня и мы пошли к тогдашнему Министру образования, приятелю ее юности, академику Павлу Тычине. Я остался в Парке Шевченко( Тычина жил в роскошном домине, сталинской постройки, в тихой улочке, соединяющей проспект Шевченко с проспектом Ленина. Проторчал я в парке почти 5 часов. Для бабушки Министр все еще был боязливым семинаристом Павликом, которого ее тесть познакомил с Михаилом Коцюбинским. Тычина в советское время стал маниакально боязливым. Везде видел слежку, а во всех посетителях – подосланных провокаторов. Но тут, даже зная, что его телефон прослушивается, позвонил в Черниговское ОблОНО и «рекомендовал», что равносильно приказу, оценить мое сочинение по ошибкам, а не по содержанию. Поставили 4. Не сдав старого, (он ведь был в КТИППе) я получил новый аттестат и медаль. С ними уже по собеседованию, без экзаменов поступил в университет. Сказать по правде, я был не очень прилежным студентом. Общежитие Микояновского было рядом с университетом (университетское у черта на куличках, где-то на Сталинке) так что жил там... Поднимал нас звонок в 7 утра. Быстро завтракали, затем ребята мчались на пары, а я раздумывал, куда идти - в институт или в университет. В конце концов, решал, что раз практических нет, лучше поспать, а затем пойти в читалку и покейфовать над «Искателем» или «Знание сила». В добавок, преподаватели знали меня в лицо, а я их не очень-то. Они меня запомнили по литературным вечерам, которые их обязывали посещать и на которых я читал стихи в стиле этого: «Непокорные плечи расправив, Ко всем бурям и бедам лицом, Как на страже, стоят величаво Монументы погибших бойцов. Были дни…В дым от взрывов лохматый, Бурый весь от кровавых брызг, В бой последний свой шли солдаты, Чтобы насмерть стоять за Жизнь! Годы шли, войны накипь смывая, Новых дел воздвигая дворцы. Но, застывшие в тяжком металле, Недвижимы стоят бойцы… Словно держат бессменную вахту, Охраняя Любовь и мечты, Чтобы мир был для счастья распахнут, Чтобы солнцу смеялись цветы, Чтобы не было воен и небо Не плевалось смертельным свинцом… Неподвижно застыли и немо Обелиски погибших бойцов… Домечтать, долюбить – не успели За них любишь, живешь теперь ты. Дали жизнь тебе. Что же Ты сделал, Чтобы сбылись погибших мечты?! А то, что я в лицо плохо знал своих преподавателей ( я еще и стеснялся носить очки, так что все лица были расплывчатыми), на целый год меня сделало институтской легендой Из-за той близорукости я ухитрился на 2 курсе сдать политэкономию за 3 курс, перепутав ее с историей КПСС. А было это так. Я, как всегда, проспал начало экзамена. Прибегаю на этаж, где были кафедры политических дисциплин. Смотрю, возле одной щели в дверях толпятся девчонки, вроде из моей группы. Спрашиваю - « кто сейчас заходит?». Смеются - «да хоть ты заходи! ». Выходит какой-то абсолютно незнакомый красавчик. Девчонки облипают его, как мухи, а я тихонько захожу в кабинет. За столом дремлет профессор. Лица я его не разглядел, так как засмотрелся на девчонку, которая за партой у окна, задрав юбчонку до пупа, списывала что-то с бедра. Машинально ложу зачетку, беру билет, называю номер и сажусь за парту так, чтобы те бескрайние конечности были в поле видимости. Заходит ассистент и красотка прикрывает очевидное- невероятное. Грустно начинаю вникать в билет. Первый вопрос что-то по Ленину. Помню еще по школе. Нет проблем. Второй вопрос- от неожиданности удивленно читаю вслух. Тут же мымра в очках, сидящая сзади меня, громко шепчет, чтобы взял у нее шпаргалку по этому вопросу, а ей отдал ту, что лежит в моей парте. Отдаю. Беру. Третий вопрос было тоже что-то полу знакомое. В общем, сдал на 4, хоть и страшно удивлялся, какое отношение имеет к истории КПСС вопрос ассистента - «чем отличаются фабрики от заводов?». Что же, ищут меня в ведомости, чтобы поставить четверку. Нет там моей фамилии. Ассистент берет зачетку, недоуменно листает ее и протягивает профессору. Тот читает, протирает очки и снова читает. Потом спрашивает - « молодой человек, что Вы сдаете?» Говорю - «Профессор, сдаю вашу Историю КПСС». И профессор, и ассистент чуть не упали со стула от смеха. Затем сказали мне, что я ухитрился сдать политэкономию, которую проходят на 3 курсе, а историю КПСС сдают в соседнем кабинете. Профессор все-таки поставил мне ту четверку в зачетку и даже разрешил не ходить на лекции. Вышел я в коридор к своим хохочущим подружкам. Они, оказывается, болели за своего кумира-гитариста третьекурсника. Поплелся я в соседний кабинет. В те времена и «Знание-Сила» и «Наука и жизнь» печатали материалы по истории, да и от отца я унаследовал любовь к ней, так что отвечал без обдумывания и сдал на «отлично»… В университете тоже не обошлось без историй. Как-то объявили, что в Киев приезжает выступать на студенческих вечерах Булат Окуджава. Устроили такой вечер и у нас в универе. В актовом зале собралась вся студенческая братия, даже те, кого месяцами не увидишь в аудиториях. Все проходы были забиты, а во всех задних рядах на коленях у парней примостились девчата… Конфуз получился с тем вечером. Не пустили в Киев Окуджаву. Пришлось обходиться своими силами. Вообще-то у нас своих поэтов тогда было хоть пруд пруди. Уже Иван Драч прославился своими «Подштанниками на солнце», были и другие, и скандальные, и талантливые. Правда – свои. Так что, услышав о «неявке по техническим причинам» знаменитого барда, половина зала сбежала. Сбежал со всеми и Иван Драч. Ни одного известного, ни одного скандального не осталось. И вообще из кружка нашего потока «Современник» из парней был только я да Вовчик Андриевский. Да еще с целины вместе с нашим вузовским комсоргом прикатил какой-то поэт – производственник( у меня давно уже все фамилии коллег и преподавателей вылетели из головы). Перед вечером у нас в пищевом как раз была курсовая дегустация напитков, я дегустировал свою, изготовленную по Забилыным рецептурам, любимую Шевченко вкуснейшую «Дуриголововку» (это, выпив ее, он стал декламировать шляхтичам скаберезную «Марию», за что был выброшен навсегда из Украины). Она и на меня подействовала как на Тараса. Но все по порядку. Выходит на сцену Володя Андриевский и плачет : «Деревья зимою раздеты, стоят, как сухие скелеты, Холодным все залито светом. Где ты, Любимая, где ты!?» После него выползает на сцену худосочная, очкастая поэтесса и тоже воет о неизведанной любви. Зал начинает засыпать. Слава богу, выскочил поэт-целинник и завопил : « Фундамет пьет, фундамент жадно тянет влагу». Дальше было еще на полчаса производственной лирики. Стою за кулисами, слушаю. А та «Дуриголововка» уже действует. Тянет на подвиги и уже самого тянет выскочить на сцену. Наконец целинник откричался и гордо ушел со сцены так и не дождавшись аплодисментов. Вышел я «веселенький» на сцену и стал читать вначале стих, который написал когда-то Зойке: «В прозрачной ночи, когда все молчит, я имя твое шепчу. Я руки твои, я губы твои, как птица гнездо, ищу. Ты в зареве дней, ты в звездном огне, ты в каждом заветном сне Ты в жаркой весне, ты вне и во мне, ты в сердце на самом дне… Спасибо тебе за то, что ты есть. Спасибо судьбе за то, что ты здесь. Спасибо тебе, спасибо судьбе за то, что ты – это Ты!» Прочел, смотрю в зал, жду аплодисментов. Ни одного хлопка. Обиделся. «Я Вам про свою любовь, а вам все равно. Ну ладно, я Вам задам. Читаю ехидно: «Перелистывая женщин, словно Книгу Откровений, Ищем мы дорогу в Вечность по зовущим их коленям… Ищем мы дорогу в вечность, и себя в них тоже ищем И плевать на бесконечность прописных и нудных истин Об измене и размене, постоянстве и морали… Импотентам в утешенье это все насочиняли. А у нас - не те идеи, а у нас и Бога нету! И живем, чтоб не жалелось, об утерянных моментах! Пусть меняются постели, пусть меняются объятья, Будем жить, пока нам стелят, будем жить, пока нас хватит!» Хлопцы в задних рядах заржали и захлопали. Девчонки стали обиженно ерзать на коленях. Чтобы утешить, декламирую дальше: « Ткет нам одиночество из объятий кружева, Нет лишь, кого хочется, нет того, кто нужен нам. И заносит нас опять в новые объятья. Но, ей Богу, - есть с кем спать, не с кем – просыпаться И опять приносят боль в отношеньях трещины… Где же, где же ты Любовь, ты- Большая Женщина? Все не те, и все не то, и никак не кончится Этот бег мой за мечтой, Бег из Одиночества». Хлопали теперь и хлопцы, и девчата. На этом бы остановиться и уйти, сорвав аплодисменты. Но меня уже занесло. Увидел в зале нашего марксиста, влепившего вчера мне «не зачтено» в ведомости и ору – « Я сижу на лекции и схожу с ума. Потому что лекция Эта- диамат Еле жив за партою Сижу скромен, тих О всех этих партиях Сочиняю стих. Левые и правые, Нео-, ультра-, ре- Целые оравы их В книжной мишуре. Нету прямо жизни- нужны нам очень так Все вот эти измы, исты, ист… башмак!», Уже нормальный хохот и нормальные аплодисменты. Вдруг вижу, в первом ряду парторгова красотка жрёт бутерброд с икрой. А тогда только-только повысили цены на масло. Ну я и вшпарил: «Бились, бились, бились в истерике: «догоним по мясу и маслу Америку! » Кричали об этом везде ежечасно, а в результате - ни мяса, ни масла! Приняли ряд оглушительных мер. Первою была «голодный четверг» (рыбный день) Затем, чтобы больше повысить выходы, решили повысить колхознику выгоду. Повысили выгоду, любо смотреть – цены подскочили ровно на треть! Товарищ рабочий, брось думать о мясе, одной кукурузой теперь наедайся. А в утешение – кутайся в штапеле. Слава! Слава! Хрущеву и партии!” Вот теперь зал взорвался аплодисментами. Да такими, что я даже застеснялся и быстренько удрал за кулисы, чтобы вблизи созерцать, как наши девчонки в новомодных колготках будут летать в рокк-эн-ролле… Ночью срочно собрали партбюро факультета. Только благодаря парторгу Дмитрию Прилюку, другу нашей семьи, удалось утихомирить только что вернувшегося с целины вузовского комсорга Славика по кличке «горобчик», требовавшего исключения из комсомола, а значит и из института за аморалку. Ограничились выговором и тем, что разогнали «Современник» за пропаганду порно. (Танцуя на сцене рок-н-ролл, переворачивали вверх тормашками девчонок, а они впервые надели телесные колготки, так что публика в зале считала, что видит их «ню»…). Тогда было модно бороться с аморальностью, разоблачать стиляг, а об эротике даже не слышали, чуть что, сразу же обвиняли в пропаганде порнографии. Вот и накрылся наш «Современник»… Больше из студенческой жизни почти ничего не запомнилось. Разве только то, как на третьем курсе справляли мой день рождения. Жил я тогда в трёхместке общаги мех.фака КТИППА. Со мной вместе там едва умещались здоровяк Боря Пионтковский и миниатюрный Димка-Руслан Матеенко. Боря был из села и регулярно ездил за клунками с продовольствием. Мы с Димкой-Русланом были горожанами и с благодарностью делили с Борькой его стол. Мой день рождения 9 апреля. Стипендия -15-го, за клунками Борька поедет только в субботу, а это четверг. Так что осталось у нас на троих горбушка хлеба, три сладких луковицы да трёхсотграммовый шмат украинского сала. Как раз перед этим заочник расплатился со мной за курсовую полным портфелем водок, ликёров и настоек. Вобщем, отметили мы день рождения! Да так отметили, что в университетской стеннушке поместили сатирический очерк «Новый Романсеро» с моею фотографией – я в плавках, зато при галстуке и с гитарой в руках перед университетским общежитем на Сталинке, где жили девчонки из ГДР. Как я, полуголый, мог попасть в другой конец города, откуда взялась гитара, одна водка знает… Мне повезло, дальше стеннушки фото не ушло. Хоть до сих пор не могу понять, на какой чёрт мне понадобилась гитара, если я не умею на ней играть, где я её взял, почему прохладным апрелем путешествовал полуголым, как потом одежда оказалась в общаге… Конечно, и в институте у меня была Любовь. Университетских пробивных девиц я избегал. Мне не нравились девчонки типа нынешней Лады Лузиной. Так что влюбился в Микояновском. Но любовь вышла такая же неудачная, как и с Зойкой. Влюбился одновремённо в двух девчонок Валю Бабенко и Лину Куприну, сестёр одногрупниц. Одна была брюнеткой, смахивающей на Зойку, другая золотоволоской . У обеих была Зойкина фигура и её походка. Из-за них не пропускал ни одних институтских танцулек. Но вот, когда танцуешь и болтаешь с Валей, хочется к Лине. Когда молчишь и слушаешь Лину, хочется к Вале. Писал я им грустные стихи, печатал их в «Вечернем Киеве» и киевских молодёжках, рассчитывая, что они прочтут их и обратят на меня внимание. Увы, они, оказывается, газет не читали и о стихах ничего не знали. До окончания института они повыскакивали замуж. На четвёртом курсе и я женился, правда, совершенно неожиданно для себя. Мы всё ещё собирались классом. Затем, когда большинство разъехалось по городам и весям огромной Державы, стали собираться всем выпуском. Рядом со мной на Лесковице жила одноклассница сестры Люда Еловец. За нею приударял когда-то мой одноклассник Валька Голод. Но сразу после выпуска они как-то простояли возле дома около часу, о чём соседка, проходившая мимо, поспешила доложить её родителям. Те, хотя люда вернулась до 8 вечера, хорошенько её отдубасили. После этого она от Вальки удирала, как от огня. Он же решил, что это вызвано тем, что провалился в архитектурный… Из-за казуса с Валькой, с тех встреч выпускников домой её стал провожать я. Как-то вернулись после 10 вечера. Родители домой её не пустили. Заночевала у меня. К тому времени бабушка моя уже умерла и я жил один. Конечно, её родители подняли страшный скандал. Пришлось, как моему далёкому предку Афанасию Марковичу, предложить ей руку и сердце. Хоть ни я её не любил, ни она меня. Просто, по приятельски нравились друг другу . Из-за этой неожиданной свадьбы я вернулся на целый месяц позже положенного. В общежитии места не осталось. На Сталинку добираться ой как трудно. Так что, с месяц пожил в модерной общаге Политеха у Сашки Саранчова. Только трудно это было назвать жизнью. Ни я, ни его сосед по комнате Лёша Ющенко ни одной ночи не спали. Где-то в полночь приходила к Сашке его сокурсница Валя. Сашка был здоровяк, в полтора раза больше меня. Она была ещё больше Сашки. И вот с полуночи до самого утра она занималась с ним любовью. Казалось, даже потолок трясётся. Из-за этих еженощных воплей и землетрясений вначале сбежал в другую комнату Ющенко, затем ушёл в общагу на Сталинку я. Промучился, добираясь в центр, до зимней сессии, когда вновь дали общагу в Микояновском. После института распределился техноруком Костопольского райпищекомбината на Западной Украине. Был я младше самого молодого рабочего, так что не строил из себя начальника, а вбирал в себя их знания и опыт. Одновременно в университете пробил стажировку в Костопольской районной газете «Ленинский шлях». Вот из-за той стажировки опять влип в неприятности. В феврале 65-го мы получили фотографию РАТАУ, где был изображен ободранный одноногий солдат на костылях. И надо же было, что 23 февраля как раз истекал срок обязательной публикации этой фотографии. Редактор был в отпуске, номер выпускал зам. Был он человеком довольно рассеянным. Проглядел, что на первой странице, под огромным аншлагом «Слава советской армии»- в передовице вырезано место для фото. Многие из костопольчан еще перед войной эмигрировали в Канаду, но все же поддерживали связь с родичами в Украине. А в 60-е годы уже можно было переписываться и слать посылки. Получать те посылки не очень то и поощряли, а вот отправлять – пожалуйста. Ведь надо было показать, что это советская Украина кормит голодных родичей диаспоры. Вот и выслал кто-то в Канаду шмат сала, завернутый в ту газету. Там газету обработали, убрали пятна и опубликовали снимок первой страницы с тем фото ободранного инвалида, попавшим как раз под «Слава советской армии». Опубликовали и мой стих «Шпалы». Стих этот я написал еще в Чернигове. Дело в том, что у бабушки-мамы чудом сохранились фото ее юности. На одном из таких фото были Юрий Коцюбинский, Виталий Примаков и Виктор Подтелков в форме, со шпалами в петлицах. Вот и написал я об этом чудом уцелевшем фото: Шпалы Поблекшее фото без даты Забытое как-то судьбой. Где ж вы, командармы двадцатых, Гудящих набатом годов? На фото усталые лица, Похожи одно на одно, И разно лишь шпал в петлицах, Да боевых орденов. По этим, по шпалам Россия Умчалась вперед, сквозь года, Где ж вы, ее гордость и сила, Куда вы исчезли? Когда? Вы шпалы ложили в Сибири И шпалы ложили на Вас. Но даже и мертвые были Вы за советскую Власть! А те, кто донес на вас подло Из зависти или злобы – Им разве было до Родины И до ее судьбы? Они то дожили до старости На лести, доносах и лжи. Наград и чинов досталось им – И в этом была их жизнь! А Ваша жизнь была - Родина, Летящая к свету в высь! И пусть Вы земле ее отданы. Вы живы, а те - мертвы! ». После публикации прошло больше месяца. Я уже и забыл о том номере, тем более, что на пищекомбинате начался сезон переработки клубники и мне стало не до газеты. Но вдруг, в обеденный перерыв, когда я как раз наслаждался дегустацией свежеприготовленной, ещё не охлажденной, «дрогобычской» колбасы, в мой кабинет по-хозяйски, без стука вошел какой-то бритоголовый, комодообразный тип, сунул под нос красное удостоверение и отвез меня «Волгой» в Ровенское ОУКГБ. Там продержали в коридоре полдня. Затем лысый полковник вручил мне плацкартный билет до Чернигова на послезавтрашний поезд. Сообщил, что я за день должен оформить расчет, собрать манатки и катить в свой Чернигов. Об университете мне больше не стоит беспокоиться, если не хочу вместе с университетским дипломом получить счет за незаконное обучение на стационаре в двух вузах… Оказалось, там, в Канаде после моего стиха поместили биографии членов Политбюро 1965 года, а стих с комментариями перепечатали не только их русскоязычные газеты, но и прочли по радио «Свобода». Я ещё легко отделался. Редактора отправили зав.клубом в село, зама досрочно выперли на пенсию. И.о. редактора сделали Васю Чернеца, как и я, практиканта из университета, но сына Ровенского партбосса.( В будущем он станет помощником первого секретаря ЦК комсомола, а затем директором института культуры. Того самого, который прославил Поплавский)… Прикатил я в прапрадедовский Чернигов. Устроился вначале на экспериментальный семяочистительный завод, укомплектованный новейшим западногерманским оборудованием по сушке и очистке семян.Да вот находился тот завод в другом конце города, в пригороде Масаны. Выезжал на работу на рассвете, а возвращаться иногда приходилось пешком. Автобус ходил до 23, а задерживаться приходилось дольше. Оттопаешь больше десятка километров и опять вставай на рассвете. Правда, первое время, пока не изучил всё оборудование, работать было интересно. У нас о пневмостолах, разделяющих семена по удельному весу, ещё не слышали, да и вентилируемых силосов не было как и вибротранспорта. Но когда во всём разобрался стало скучно , а вечный недосып стал давить на психику. К счастью, через год пригласили в спиртоводочное объединение. Если на семяочистке было все-таки интересно работать с ультрасовременным немецким оборудованием, то в спиртоводочном объединении пришлось ездить с проверками по заводам и заниматься бумагами, а не делом, так что с удовольствием принял предложение перейти ст.инженером в отдел Госнадзора за соблюдением стандартов местной региональной лаборатории Госстандарта. Вот с тем Госстандартом и связаны лучшие воспоминания юности. В начале 70-х послали меня с коллегой на 10 дней в командировку в Одессу. В это время там началась холера. Помню, зашли мы в столовую самообслуживания. Стоим в очереди у раздачи. Вдруг человек за 10 перед нами какая-то худющая до черноты девчонка упала на пол и забилась в судорогах. Поднялся страшный крик, и все стали вылетать кто куда. Кто в двери, кто в окна. Я очнулся уже в кустах, обнаружив под собой скулящего от боли коллегу - споткнулись на какой-то дрючок и попадали на него, не то бы драпали до самого моря. Шли мы на следующий день мимо столовой. По-прежнему стоит очередь. Спросили о вчерашнем случае, оказывается, у девчонки был припадок эпилепсии, а не холера… Одесские пляжи стали закрывать, причем довольно оригинально. Приходишь, раздеваешься, занимаешь лежак. Обходит женщина с фигурой, как у ледокола, и собирает деньги за лежаки. Обилетит всех, поднимается на волнорез и машет кому-то платком. Через пять минут раздается пронзительная сирена, к берегу подплывает несколько катеров, из них высыпают матросы и выгоняют всех с пляжа… Решаем уехать досрочно - не тут то было - билетов нет! Я вспоминаю все, что учил по микробиологии и иду в ГЧК, предлагаю организовать продажу из бочек сухого вина, которое еще в древности применяли для профилактики холеры. Взамен мне и коллеге дают билет на теплоход «Нахимов» и пропуск в профилакторий для обсервации, после которой нас отправят домой. Я не люблю качки и замкнутого пространства. Отдал билет на красавец-теплоход коллеге, а сам пошел в профилакторий. Обсервация длится целый месяц. В море нельзя - только душ. Библиотеки нет, журналов тоже нет. Правда, вокруг полно красивейших девчонок, даже в палате на соседних кроватях спят красотки. Да что за удовольствие, когда ночью вдруг чувствуешь у себя на груди чью-то ручку, чей-то пальчик лезет тебе в рот, ты восторженно открываешь глаза и видишь в полумраке перемазанную рожицу карапуза, ползущего через все кровати к выходу, а затем всю палату будит визг его мамаши, обнаружившей пропажу своего чада…Днем все собирались смотреть, как красавица-грузинка(говорили княжеского из рода) громит всех в теннис. Конечно, день-два любоваться той княжной было приятно. Но через неделю все осточертело, а обсервация должна длиться целый месяц… Чтобы не сдохнуть со скуки, писал реферат о положении с соблюдением стандартов на Черниговщине и отослал его во ВНИИСП. Прошел месяц. В пансионате никто не запоносил. Мне выдали билет до Чернигова. Сажусь в поезд. Во всем вагоне, во всем поезде - я один. Только уже в Смеле зашло две девчонки. Проводница сказала, что это первые пассажиры после Одессы. Неудивительно, тогда никто не хотел садиться в одесские поезда. Вон под Прилуками у одного пассажира из Одессы случился понос, так весь поезд с 400 пассажирами, которые и в глаза не видели той Одессы, проторчал почти месяц на обсервации на том полустанке, съев почти все запасы Прилукской райбольницы и израсходовав почти весь уголь местной электростанции... На работе меня уже ждал вызов на экзамены в институт Госстандарта. Начальник побрюзжал, что я безответственно подставил коллегу, засунув его на «Нахимов», где вечно находят подозреваемых на холеру, так что неизвестно, когда тот вернется. Но все же отпустил – как никак, вызов пришел свыше. Экзамены сдал неплохо, но по конкурсу прошел только на заочное отделение. Стал работать над темой «Организация проверок соблюдения стандартов по горизонтальному принципу». Что это такое? Приезжаю в район и проверяю не одно запланированное предприятие, а все пищевые предприятия района. При этом качество продукции проверяю не на предприятии, а в торговой сети, заодно проверяя и соблюдение правил хранения и реализации продтоваров. Результаты проверки докладываю на расширенном бюро райкома партии и КНК, где нарушителям раздают партийные взыскания, а Народный контроль преподносит денежные начеты. Резко возрос эффект проверок. Благодаря этому привлек внимание второго секретаря обкома Федорины, и он стал регулярно вызывать меня, поручая внеочередные, заказные, проверки предприятий пищевой промышленности области. Вот такая заказная проверка и положила конец моей карьере в Госстандарте. Поехал я в Щорский район. Проверил торговлю, пищевые предприятия. И тут райкомовцы попросили меня спасти район от самодура – председателя колхоза «им.17-летия Советской власти» в селе Турья – Алесея Мязя. Он построил в своем колхозе консервный завод, но кроме мясных и овощных консервов, стал выпускать и крепчайшую 560 сливовицу в трёхлитровых банках по 2.50 за банку. Сразу сел товарооборот всего района. Люди перестали покупать « казёнку» по 2.48, а накинулись на эту сливовицу, которую он продавал в своём колхозном магазине в райцентре… Поехал я в эту Турью. Прекрасное село. Новенькая кирпичная школа, новенькая больница. Таким и в райцентре позавидуют. Если и попадётся старая изба с камышовой крышей, то рядом хозяин уже отгрохал кирпичный дом! Остановился, как и положено, у Мязя. Жил он в избушке, построенной собственными руками. Крыша была из камыша. Попробовал подъесть его, неужели у такого хозяина не хватило средств на металлическую кровлю? Посмотрел, как на идиота – камышовая крыша зимой даёт тепло, а летом прохладу и чистый, свежий воздух целый год… Жил он тогда сам. Сам и готовил. До сих пор вспоминаю его вкуснейший борщ с фасолей, яблоками и черносливом. Да, прибыл я к нему с определённым заданием – спасти район от самодура. К тому же были и внутренние побуждения. Он был когда-то знаком лично с самим Петровским, в председатели попал из «25- тысячников». То-есть, был Недругом моего Рода, моим личным недругом. Да и меня он откровенно третировал. Идёт какая-нибудь старушка навстречу – остановит, расспросит о нуждах, запишет всё в свою записную книжку, а в конторе прикажет бригадирам сделать всё нужное. А то, что я ему говорю – пропускает мимо ушей. Я у него застрял как раз на 8 марта. Тогда это ещё не было праздником. Но вечером, на торжественном собрании он лично каждой женщине вручил букет благоухающей сирени и конверт с деньгами. Он вообще давал указания бригадирам каждой женщине кроме натуроплаты, на трудодень выписывать не менее 3 рублей. Конечно, по нынешним меркам он святой. Но в те времена таких председателей было много и я с удовольствием выполнил заказ. Доказал, что расфасовка алкогольных напитков в 3-литровые банки стандартом не предусмотрена, следовательно производство сливовицы должно быть прекращено до установки линии расфасовки в бутылки ( я ведь знал, что прижимистый Мязь не поедет в Черкассы за такой линией). Кроме того, при предыдущей проверке на Менском холодильнике обнаружил свинину из Донецка, замороженную 3 года назад, при сроке хранения 18 месяцев. Наложил запрет на её реализацию. И вдруг эту свинину обнаруживаю в холодильниках консервного заводика Мязя. Он к ней добавлял трав и делал вкуснейшие консервы. Вкуснейшие то вкуснейшие, но окислившийся за 3 года свиной жир канцерогенен. Наложил я запрет и на мясные консервы. С чистой совестью доложил на расширенном совещании Райкома партии и Комитета Народного контроля о результатах проверки соблюдения стандартов в районе и грубейших нарушениях на Турьянском консервном заводе. Доложил и об огрехах на местных хлебозаводе и межрайбазе. Те руководители отделались выговорами с денежными начётами, Мязя же постановили снять с Председателей колхоза.( Между прочим, в те времена это имели право делать только сами колхозники). Удовлетворенный местью « 25-тысячнику» я вернулся во Львов. Не долго я радовался. Тогдашний первый Черниговщины Михаил Борисенко был крестьянином с деда прадеда, и в обиду свои лучшие кадры не давал. На бюро обкома приняли решение обновить Щорский райком и все гонители Мязя лишились мест, даже председатель Комитета Народного Контроля, формально не подчиняющийся партии. Федорине было рекомендовано забыть о моём существовании. Это помогло моему начальнику лаборатории Госстандарта, коммунисту с 20-ти летним стажем, которого даже по записи не принимал Федорина, по «Собственному желанию» убрать меня из Госстандарта. Конечно, я до того заявления «по собственному желанию» договорился о переходе на должность ст. товароведа по качеству оптово-розничной конторы облпотребсоюза. Я быстро ухитрился поставить в зависимость от себя, а не от начальства, почти всех поставщиков продтоваров (я ведь работал и внештатным экспертом), так что меня, потерявшее калым начальство, с удовольствием отпустило поступать в аспирантуру. Памятуя опыт с заочной аспирантурой, подал документы сразу в аспирантуры при трех институтах - Московского кооперативного, Киевского и Львовского торгово-экономических, благо экзамены были в разное время. Благодаря тому, что я еще во ВНИИСПе сдал почти все кандидатские минимумы, сдавал только спец. предмет. В Москве сдал на 3 и пролетел. В Киеве сдал уже на 4 и прошел заочно. Во Львове получил 5 и прошел на стационар. Ясно, что выбрал Львов. Теперь предстояло выбрать научного руководителя. Во Львове с докторами наук было туго. В Киеве у меня экзамен как раз принимал доктор биологических наук Владимир Мицык. Еду к нему и говорю, что прошел не только у них, а и во Львове и что хочу иметь его руководителем. Его протеже как раз пролетел аспирантуру, получив по спец. предмету тройку, как и еще парочка претендентов. Но те не знали, что я освобождаю место. Выходит, ему можно продвинуть своего претендента. Поняв это, Мицык с удовольствием согласился на руководство и продвинул на мое место своего человека (тот давно уже профессор, возглавляет кафедру). Шеф предложил мне взять тему « Сравнительные исследования кулинарных жиров и маргаринов». Сказать по правде, что такое товароведение, я и сейчас толком не знаю, возиться с этими аминокислотными анализаторами, со всей этой хроматографией и магнитным резонансом не люблю. Я те исследования свел к разработке новых видов маргаринов и технологии их производства. Вышел на эрзац-масло, которое вы теперь покупаете как «Финнея» или «Рама». А делать этот эрзац очень легко. На обычном маленьком молокозаводе, когда молоко нагрели и обезжирили на сепараторе, перемешиваем его с расплавленной композицией дезодорированных жиров, имеющих интервал температуры плавления близкий к коровьему маслу. Перемешиваем простым пропусканием содержимого емкости само на себя через молоконасос. Полученные искусственные сливки обрабатываем по технологии кисло-сливочного масла. Вся суть изобретения в том, что композиция жиров имеет температуры плавления сливочного масла, а смешиваем их с обратом мы сразу после сепаратора, пока остатки оболочек жировых шариков еще активны. А для полной маскировки к эрзац-маслу добавляем до 20% натурального масла из сливок, полученных из молока, обрат которого использовали для эрзац-сливок… То эрзац-масло положило начало конфликта с азиатским землячеством нашего общежития. В нашей аспирантуре 70% аспирантов составляли узбеки, туркмены и киргизы. У нас православие давно уже отошло в забвение, они же строго придерживались требований Шариата. Не дай Бог было угостить их свининой. Аспиранты, как и студенты, живут одним котлом. Их плов – моё масло. Но вот к одному из них приехал отец. Накрыли восточный стол. За чаем он стал расспрашивать, как я делаю такое вкусное масло. Разъясняю, что беру легкоплавкую фракцию говяжьего жира (удовлетворённо-похвально чмокает губами), добавляю дезодорированного костного жира (удовлетворенное почмокивание продолжается) и верхнюю фракцию свиного жира. Кусок хлеба с маслом выпадает из рук аскакала, он мчит в туалет и пробует вырвать всё поглощённое. Гости-азиаты разбегаются, как мыши. Они не только осквернили себя свининой, но и осквернили старшего. С тех пор двери в комнаты азиатов для меня стали закрыты. Правда, я не очень то и скучал. Из дому я вывез не только драгоценные книги с автографами Шевченко, Ахматовой, Бальмонта, Маяковского, Надсона, но и почти сотню коллекционных бутылок с настойками и ликёрами, собранными в Чернигове. Когда мне предложили заняться со студентами общественной деятельностью, устроил у себя Литерклуб. Мы выпускали еженедельную стеннушку, вели передачи на общежитийском радио. Ну и, конечно, дегустировали мои напитки. Коронным считался бокал цветика-семицветика из ликёров, ликёрных вин, шампанского и зубровки. Выпьеш бокал – и всё плывет и лыка не вяжешь. Берёшь соломинку и следующий бокал пьёшь уже снизу, в обратном порядке – и трезвый как стёклышко, а на душе так светло и легко. Аспиранты смеясь называли наш клуб не Литерклубом, а Литрклубом… Только тот Литерклуб продержался лишь год. Дело в том, что моя тема по маслу не пошла дальше опытных образцов. Слишком дорогими оказались анализы, которые позволили бы отличить это масло от натурального. К тому же делать мой эрзац можно было только на маслозаводах, а они подведомственны Мясомолпрому, а не «Союзжирмасло». Повздыхал шеф, что я целый год потратил напрасно и предложил тему по ветчинным консервам того аспиранта – заочника, который занял мое место (его, призвали в армию). Правда, предупредил, что тема сложная, но зато по ней отрицательный результат – все равно результат! Я должен был констатировать, что наши ветчинные консервы и технологии их производства уступают зарубежным (надо же было как-то обосновать планируемую покупку у компании Круппа ветчинно-консервных заводов.) Ветчинные консервы делали и на Львовском мясокомбинате. Делали по польской технологии, хотя и разработал ее у нас в тридцатые годы Львовский предприниматель, еврей Зигмунд Руккер. Во время войны он бежал в Америку и организовал там производство этих ветчинных консервов. Стал миллиардером, и после войны помог наладить производство ветчинных консервов в Польше, построив там за свой счет с десяток заводов… Во Львове же гестапо, а затем СмерШ расстреляли всех мастеров и рабочих, работавших с этими ветчинными консервами (среди них была группа агентов Интеледжис Сервис). Так что в 60-е годы мы освоили производство ветчинных консервов уже с братской помощью поляков. Во Львове специфическое отношение местного населения, в большинстве своем переселенного в ходе операции « Висла» из Польши, к «москалям» - восточноукраинцам. Зовут их «жидами», от них секреты выпытывают, а им ничего своего не раскрывают. Так что технологию я мог узнавать только по литературным источникам. Мало того, когда я в отделение посола поместил на длительное созревание окорока, местные «патриоты» засунули туда же рубцы - желудки, продукт с огромной бак. обсемененностью. Когда я это обнаружил, чуть не заплакал - на новую партию окороков денег мне никто не выделит. А это мясо уже вот-вот завоняется. О 10 дневном созревании уже не может быть и речи. Чтобы ускорить то созревание, нарезал окорока на куски по форме банки и хорошенько отмассировал в фаршемешалке. Чтобы консервы не испортились, решил применить рижскую технологию тиндализации ( повторный нагрев до 100о С, с выдержкой в промежутках при 27-30оС). Прихожу на следующий день после пастеризации, а вместо теплой термостатной мои консервы засунули в холодильник и температура в центре банки уже -1,5оС. Пока я бегал к директору, их перевезли в термостатную. Добился, чтобы с самого утра их пастеризовали. Примчался первым трамваем. Засунули банки в автоклав. Пропастеризовали. С перепугу, чтобы ускорить процесс, первые 20 минут прогрева веду не при 100, а при 116оС. Сразу после охлаждения водой, обнаружил и выбросил пару вздувшихся банок. Сказал, чтобы направляли банки в охлажденное помещение, где хранятся ветчинные консервы, и ушел спокойно домой. Прихожу через неделю, чтобы отобрать образцы для исследований. Ищем в складе ветчинных консервов - нет моих банок. Иду в отдел сбыта, как они могли отпустить мои, немаркированные консервы?! Говорят - «Успокойтесь. В ветчинном отделении не было места, и мы их поместили вместе с мясными консервами». У меня начинается истерика, ведь ветчинные консервы хранятся при температуре не выше 50С, а обычные мясные консервы перед закладкой на длительное хранение неделю термостатируют при 30-360С. Ясно, что мои пастеризованные консервы должны взбомбить. Меня обвинят в срыве эксперимента и на этом моя аспирантура закончится! Встречаю по пути в термостатную технолога Танечку, которая также относилась к «жидам». Она только что проверяла консервы, несет пару вздувшихся банок. Говорю, «Представляешь, эти рогули загнали в термостатную мои пастеризованные консервы, там наверное уже все провонялось! ». « Да нет, - говорит - стоят твои банки, ни одна даже не вздулась. Ты, наверное, по ошибке их стерилизовал. » Удивленный, иду в термостатную. Действительно, стоят мои баночки, хоть бы одна вздулась! Отбираю образцы, несу их к нам в институт и отдаю кафедральному «микробу» доц. Николайчуку. Прошу провести полный анализ. Покрутил он вначале носом, мол, полно работы, но все же все взял, попросив меня потерпеть трое суток. Через трое суток я был у него. - «Не морочь мне голову! Я нашел единичные клетки, да и те не дают роста на питательной среде. К чему было устраивать такую возню, если консервы стерильные! » «Да не стерилизовал я их, они пастеризованные, я притащу еще, повтори, пожалуйста, анализы! » Повторные анализы вновь показали промышленную стерильность консервов. Поехал с образцами и результатами анализов к шефу в Киев. Рассказал, как все было, как поместили рядом с моей партией зараженный материал, как засунули консервы перед повторной пастеризацией вместо термостатной в холодильник, а готовые консервы вместо холодильника всунули в термостатную. Он только смеется- «Хто ж тебе вынен, шо не засвоив украинську мову, от теперь и майся». «Да засвоил я ее, -отвечаю,- на том же уровне, что и Вы. Вы ведь сами там работали, они просто боятся, что я раскрою их секреты и хотят меня выжить. Помогите найти другое место для эксперимента! ». Шефа самого когда-то выжили со Львова, так что он подумал-подумал, а затем говорит: «Где-то через месяц я буду у Министра Минмясомолпрома Володи Юхименко, мы с ним когда - то вместе учились. Ты купи красивый дипломат, наполни его своими лучшими образцами и худшими мясокомбинатовскими, я его отдам Володе, а он уже поможет нам найти новое место». Вернулся я во Львов. На Ученом совете попробовали те консервы и выделили деньги на новую партию. Шеф укорял меня, что в моей ветчине не очень то с ароматом, и посоветовал добавить специй. Сделал я три вида ветчинных консервов. Для скорости посол вел в фаршемешалке, а вместо специй, которые на заводе мне так и не дали, выклянчил у «микроба» экстракты Карпатских трав, которые он собирал. Сделал консервы. Поменял часть банок на мясокомбинатовские и, наполнив ими дипломат, отвез его шефу. Тот отнес их Министру. И опять казус. Поехал Министр в командировку, а мой дипломат забыл в кабинете у отопительной батареи. Приезжает через две недели, открывает дипломат, а там самые красивые банки вздулись, вот-вот взорвутся. Звонит шефу. Тот вызывает меня и вот оба мы явились на расправу. Министр взбешен. Подсовывает шефу открытый дипломат и ехидно подначивает: – «ты что тезка, хотел отомстить мне за институтских девчонок?». Тот мямлит: «да это же пастеризованные консервы, их нельзя хранить выше 50С. »А потом до него доходит, что взбомбили консервы с этикетками и со стандартною маркировкой. Из тех, на которых выбиты только №1-3 ни одна не взбомбила. Тут уже он начинает вычитывать однокурснику. «Если ты поленился защититься, то не ори на доктора наук, разберись вначале, что у тебя взбомбило! Наши банки целехоньки! Взбомбил львовский ширпотреб!» Министр опасливо стал вынимать те бомбажные банки и читать маркировку: «Шинка особлива», «шинка деликатесна», «шинка рублена» Львовский мясокомбинат Минмясомолпром Украины. Хранить не более 6 месяцев при 0-50С » Позвал референта, тот выкинул заводские банки, а нам в задней комнате накрыли стол. Юхименко заставил нас первыми продегустировать те мои консервы. После нас попробовал и сам. Понравилось и так понравилось, что он позвонил приятелю в Союзный Главк и попросил помочь мне провести эксперимент на экспериментальных предприятиях. Мне разрешили работать на экспериментальном заводе ВНИИМП (тогда там выпускали консервы для космонавтов) и на Раменском предприятии Кремлевского райпотребсоюза, где обкатывали украденные на Западе технологии и доставленное оттуда контрабандой оборудование. Где-то с полгода оформлялись все необходимые допуски, наконец, я переехал в Москву, где поселился в комнатушке аспирантского общежития кооперативного института в Перловке. К тому времени брак мой уже совсем распался. Детей у нас не было. Жену во Львовское общежитие отказались впускать, так что она осталась в Чернигове и мы полностью потеряли связь друг с другом, так что в Москве я уже был холостяком. Тут аспирантский состав такой же, как и во Львове. В основном азиаты. Помня, прошлые ошибки, никогда не угощал их свининой, хоть ветчина делается исключительно из свинины, но я ведь делал и пастеризованную говядину, пользующуюся у них заслуженным успехом. Ещё бы, её ведь делали для Кремля! Так что, как не россиянин я был избран главой нерусской меньшины (надо мною слева русский- Володя Маяковский из Караганды и украинка Ира Лазаренко из Алма-Аты, так что среди аспирантов та «меньшина» фактически была большинством)… Мой приятель Геночка Казюлин из Мясомолочного института познакомил меня с фанатиком плёнок профессором Гулем. Тот дал термоусадочные плёнки, позволяющие и при жёсткой тепловой обработке получать сочные мясные консервы. Так что теперь мои субстерилизованные консервы получались не только стерильными, но и сочно-упругими. Благодаря тем консервам я даже подрался с Володей Высоцким. Было это так. Гена Казюлин жил когда-то с ним в одном доме на Арбате. Раз, когда я у них на кафедре испытывал консервы, он и сказал, что если я притащу ящик консервов, а Витька Сомов с ВНИИСП притащит ящик коньяков, он может устроить аспирантскую пирушку с Высоцким. Я как раз выпустил где-то около сотни банок экспериментальной ветчины разных видов, так что выписал их для исследований в мясомолочном. Витька Сомов постарался с коньяками. Гена связался с Высоцким и вот мы все в институтской общаге на Кузьминках. Я привёл с собой свою Перловскую Любовь чешку Зденку Галанову. Была она сверхсимпатичная, с необычайными фиолетовыми глазами, фигуркой, как у Зойки, но вот рост у неё был 1.50. Хотя она уже пристойно разговаривала по-русски (она была студентка МКИ из Чехословакии) но не всё понимала и Володины песни с блатным сленгом до неё не доходили. Все восторгаются Володиным хрипением, а она требует разъяснений. Надо сказать, что и меня она теми требованиями доставала. Как-то я послал ей в Брно телеграмму: «Словно в жаркий день дождя, ждал я писем от тебя. Видно, ветер-суховей от тебя унёс ответ». Приехав, Зденичка потребовала объяснить, кто такой ветер-суховей и зачем он унёс ответ. И вообще, разве она виновата , что у нас так международная почта работает! И это из-за обычных слов. Что же говорить о блатном сленге! Володя терпел-терпел, а потом потребовал, чтобы убрали эту лилипутку. Тут уже я в ответ завопил, что не с его ростом называть кого-то лилипутами и не с таким голосом петь. Высоцкий оскорбился за голос и заехал мне по уху. Вообще-то, это могло очень плохо кончиться. Ведь за ящик ветчин ребята-шпионы из моего предприятия научили меня кое- каким смертельным приёмам. Слава Богу, Геночкины друзья повисли на мне. Володька сразу остыл и уже мирно сказал, что никому не позволит издеваться над своим голосом. Не он виноват, что утратил тенор( действительно, мне посчастливилось смотреть один из его ранних фильмов, где он пел прекрасным тенором). Зденка всё же психанула и заставила нас уйти с той вечеринки, так и не послушав уже не блатных, а лирических Володиных песен… Сделал я и в ЭККЗ ВНИИМП, и на Раменском свои консервы. Исследовали их во ВНИИМПе и МТИММПе. Дали положительные отзывы. Зденка через Посольство провела пробную реализацию-дегустацию в Чехословакии и оттуда я получил сотню открыток с положительными отзывами. Но вот беда - техническую документацию на ветчинные консервы имел право подписывать только Министр Мясомолпрома СССР Николай Антонов. Ясно, что его подпись шла после виз ВНИИМПа и всех управлений и главков СЭС, Минторга и Минмясолмолпрома. Больше года я потратил на те визы. Времени и нервов ушло больше, чем на весь эксперимент и написание диссертации. Наконец, со всеми визами захожу к Антонову. Он полистал проекты стандартов и инструкций, глянул на визы и величественно поставил свою подпись. Затем, как-то по отчески, поглядел на меня и задал сакраментальный вопрос : «Слушай, мальчик, что-то твою морду я во ВНИИМПе не запомнил, ты, что с филиала? Так я и в вашем Киеве всех знаю. Какого х…, от начальства прячешься?» Я не нашел ничего лучшего, как промямлить, что я никогда ни в УкрНИИММП, ни во ВНИИМПе не работал а учусь в кооперативном институте… Видели бы вы, что сделалось с Антоновым. По лицу поплыли красно-бурые пятна, глаза налились кровью, он приподнялся, держась за спинку стула, будто собираясь обрушить его на мою бедную голову, и завопил : «Мать твою перемать, какой идиот пустил тебя ко мне! Тысячный коллектив института уже почти десяток лет пробует сделать эти чертовы консервы, а тут является колхозник (Министр спутал потребкооперацию с сельхозкооперацией) и подсовывает мне на подпись документацию, мол, он наизобретал этих консервов»! На крик прибежал референт. Антонов порвал в клочья все подписанные им документы, приказал референту вытолкать меня взашей из Министерства и обзвонить всех подписантов с требованием объяснить, знали ли они, что подписывали. Меня же было велено больше и на порог не пускать… В полной прострации я поехал в Киев и все рассказал шефу. Он успокоил, что я аспирант не антоновского ВНИИМПа, а кооперативного института и мне для защиты та техническая документация вовсе не обязательна. Достаточно нескольких публикаций и авторских свидетельств на изобретение. Поинтересовался, где я думаю работать после распределения. С этим у меня как раз проблемы не было. На Раменском в очередной раз, после бомбажа партии консервов (реализовывались они исключительно в Кремле), уволили главного инженера и главного технолога и мне предложили пока поработать и. о. Подали заявку в Главк, чтобы Центросоюз распределил меня на эту должность после аспирантуры. Постепенно вхожу я в работу главного технолога и главинжа. В Москве проходит Конгресс научных работников мясомолочной промышленности. Мой приятель-аспирант с кафедры продтоваров МКИ, который занимался мясом, но не мог говорить ни на одном иностранном (меня кагебисты-шпионы с преприятия за пару ящиков ветчинных консервов устроили на их ускоренные курсы английского, так что я свободно болтал на аглицком), отдал мне свой пригласительный билет. Его научный руководитель д.т.н. Йожеф Заяс познакомил меня на конгрессе с зам. директора югославского института мяса д-р. Джьорджьевичем и редакторами чешского журнала «Потравинаж» и польского «Господарка мясна». Рассказал я им о том своем визите к Антонову и тех воплях. Сочувственно кивали головами, а затем предложили дать им оставшиеся экземпляры тех. документации. Обещали сделать из этого так нужные мне публикации. Я совсем забыл, что давал подписку не вступать в контакты с иностранцами. Пообещал я им на следующий день принести материалы. Дал каждому по экземпляру. Из-за тех экземпляров назначение в Раменское не состоялось, а я вообще чуть не загремел сменным технологом на Семипалатинский мясокомбинат. Где-то через полгода, в рабочее время, два амбала вытащили меня из кабинета, втиснули в черную Волгу и на бешеной скорости отвезли в голубенький домик приемной КГБ СССР на Кузнецком мосту. Через подземный переход протащили в обшарпанное (под общежитие) здание на противоположной стороне улицы и там забросили в кабинет одного из любимейших моих писателей – Семена Цвигуна, оказавшегося заместителем Андропова и куратором Раменского предприятия. А причиной «вызова» оказалось перехваченное письмо Джьрджьевича, в котором он извещал, что они использовали элементы моих разработок в своей новой технологии производства ветчинных консервов, за что мне положен авторский гонорар в сумме $28000. Спрашивает, переслать ли мне деньги через ВААП, выдать динарами при визите в Югославию или положить на мое конто в Загребском отделении швейцарского банка… Цвигун положил передо мною мою же расписку, в которой я обязуюсь не контактировать с иностранцами без санкции соответствующих органов и обязательство строго хранить государственную тайну и секреты производства. Он не орал, как Антонов, но после его тихих разъяснений «сути моих преступлений», меня привезли назад в полуобморочном состоянии. Самое лучшее, что меня ждало, это должность вечного сменного технолога на Семипалатинском мясокомбинате, без права выезда. Пока же меня выперли из общежития кооперативного и из ведомственной квартиры в Раменском. Геночка Казюлин помог устроиться зайцем у аспирантов МТИММПа. Во Львове меня уволили, а нового места работы, кроме Семипалатинска, не намечалось. Зденку, не дав сдать последний выпускной экзамен по русскому языку, выперли из Союза. Дома её распределили на должность на порядок ниже, чем у неё была до поступления в МКИ… К счастью, мой двоюродный брат работал в референтуре Александрова (тогдашний первый помощник Брежнева). Он смог меня, беспартийного, записать на прием к секретарю ЦК по кадрам Черненко, который от ЦК курировал наше предприятие. На приеме, я рассказал все, как было и с визитом к Антонову, и с передачей представителям соц. лагеря отвергнутых документов. Что б там не болтала нынешняя пресса о Черненко, но Константин Иустинович выслушал меня внимательно и сочувственно, приказал присутствующему помощнику решить вопрос без идиотизма. Через неделю после того посещения, по требованию Прокуратуры СССР, Центросоюз приказал ректору ЛТЭИ аннулировать приказ о моем увольнении и распределить меня на работу в институте. Увы, Цвигун все-таки и здесь достал меня. Распределили на самую низшую научную должность м. н. с. НИЛ продтоваров, специализирующейся по плодоовощному сырью. Без малейшей надежды на защиту и повышение в должности. Вместо жилья предоставили койку в студенческом общежитии. Шли годы. Выстрелил себе в рот Семен Цвигун. Успели похоронить Брежнева, Андропова и Константина Иустиновича, а я все так и плесневел в младших научных сотрудниках. Мало того, мой зав. лаб. Салашинский ежегодно писал докладные, что я не соответствую и этой должности, Требовал перевода в лаборанты. Ларчик открывался просто - я получил с десяток авторских свидетельств на изобретение, но его включил только в две первые заявки. Когда же он мне запретил в рабочее время делать необходимые опыты, я просто стал их делать на заводах во время командировок, а его перестал вносить в заявки… Окончилось это прозябание из-за осечки самого зав. лаба. Он подслушал телефонный разговор со мною (телефон у нас был спаренный) из ВААП. Чиновники ведомства интересовались, как я ухитряюсь публиковать статьи за рубежом, и что я сделал с гонораром, полученным от югославского института мяса ( я и в глаза не видел тех $28000, хотя и написал Джьорджьевичу, чтобы открыли мне конто в Загребе, но на то мое письмо никакого ответа я из Югославии не получал. Наверное, кто-то из ведомства Цвигуна под моим именем получил и отдал их в «Фонд Мира», финансировавший деятельность этого ведомства) … Зав. лаб. немедленно написал докладную ректору. Тот вызвал меня и потребовал написать объяснительную. Я объяснительную написал, но только в два адреса - ректору и копию в отдел общего надзора ОУКГБ. А в той объяснительной написал не только о причинах, из-за которых я вынужден печататься за границей, но и о том, что способ использования меня в институте напоминает забивание микроскопом гвоздей… Ректор института Казимир Иванович Пирожак, как бывший секретарь обкома партии, лучше меня знал, чем может обернуться та объяснительная в КГБ. Попросил, чтобы я не слал туда копии, а взамен перевел меня ст.н.с. на кафедру с правом самостоятельного поиска Заказчиков. Я стал внедрять свои разработки на пищевых предприятиях потребкооперации Украины, России, Белоруссии, Литвы. Больше всего запомнилась поездка в Литву. Бродил по Каунасу, по Вильнюсу с его Шевченковскими местами. Правда, трудно сказать «бродил». Я, как сарделька, висел между двумя высоченными молодыми литовками, которых выделили мне в Литпотребсоюзе в качестве гидов-охранниц. По улицам тогда с флагами бродили оживленные толпы « Саюдиса» и девчонки должны были разъяснять всем, что я не русский, а приехал им помогать от украинского РУХа. Принимали меня там дружелюбно, так, как когда-то Шевченко. Читал старинный «Юго-западный вестникъ» в той университетской библиотеке, где любил читать и Шевченко. Замирал от восторга перед картинами бессмертного Черюлёниса. Бродил развалинами замка далекого своего предка Гедеминаса… А через месяц после той командировки во Львов приехала корреспондентка-литовка Эльвира Мухина из всесоюзного еженедельника «Поиск».. Не только я, все хлопцы-аспиранты стояли на ушах, а жены наши впали в глубокую депрессию, когда в общежитии появилась дива с фигурой Бриджит Бардо и личиком Лолобриджиды ( в переводе на нынешний это синтез Памелы Андерсон с Памелой из «Династии». ) Недельку пробыв во Львове, упорхнула в свою Москву. Тиснула она обо мне в «Поиске» очерк на целую страницу. Описала и мои ветчины и то, как с семьёй мне приходится ютится в тесной комнатушке общежития. Сразу после публикации пошли письма-вызовы с Алтая, Уссурийского Края, Урала, Калмыкии, Калининградской области, Западной Белоруссии. С Украины было только одно – предложили стать главным специалистом, причем по совместительству, Павлоградского филиала консорциума «Синтез» с зарплатой 1000 руб./месяц. Ясно, что я принял это предложение. От имени «Синтеза» заключил договор с институтом на создание безотходных комплексов в хозяйствах Днепропетровщины, Крыма и Марий-Эл. Так что и в институте также получал свои законные 220… Директор Павлоградского синтеза Дима Сухарев, рассказал, что учился в Днепропетровском университете у моего отца. Рассказал, как батя хвастался своими фронтовыми похождениями и спасением нынешнего Папы Римского, за что из парторгов университета вылетел в освобожденные профессора. Дима даже его домашний телефон дал. Звоню. Отец отдыхает где-то на Сочах. Дома только сестрица Лариска, прикатившая для охраны квартиры из Перми. Был бы дома батя, я вряд ли бы пошел к нему. Как-никак 50 лет назад отказался укатить с ним в Россию, а он в свою очередь стал утверждать, что я не сын ему, а однофамилец. С сестрицей, слава Богу, конфликтов не было. Так что через полвека возобновил семейные отношения. Побывал в его трехкомнатной квартире в престижнейшем районе Днепропетровска. Только за те три раза, что я был там, два раза были похороны соседей – высших чинов милиции. Они, как говорят « сгорели на работе». Сестрица сказала, что один перепил, а второй тронул тех, кого не положено и не то сам застрелился, не то его застрелили… Сестрица позвонила бате. Когда я пришел вновь, батя как раз позвонил домой и захотел поговорить со мной. Ни он, ни я не бурчали друг на друга. Будто расстались пару дней назад. Так открылась дорога в батин дом. Бывал я там в каждую Днепропетровскую командировку. Бате нельзя было в институте рассказывать о том, где и как воевал. Вон только похвастался знакомством с нынешним Папой Римским, как затаскали по комиссиям, обвинили в клерикализме, забрали кафедру. Мне же, работавшему на спец. предприятии и трижды проверенному, теоретически можно было говорить обо всем… Дело в том, что с 1942 он служил в оперативном отделе штаба армии и не раз бывал в глубоком тылу противника. Попросту говоря, подрабатывал шпионом. Так что даже мне рассказать можно было не все. Рассказал бы все, мне бы устроили аварию на дороге. Я ведь от ребят из Раменского знаю, что квартиры бывших шпионов на прослушке с записью. Батя тоже это знал. Так что хвастался умеренно. Правда, и хвастать особенно нечем было. Ну пробил кольцо окружения 2-ударной армии и дал возможность спастись 16000 бойцам. Ну разгромил немецкий десант на остров в Ладожском озере, ну с дружком Асоргиным на большой скорости промчались по заминированному шоссе, уничтожив таким способом мины и положил этим начало перемирию с Финляндией. Ну взял под опеку нескольких семинаристов, один из которых стал впоследствии Папой Римским. Но ведь так, как он воевал, воевала почти вся страна. Были, конечно, и трусы, но они тогда не строили из себя героев и не били себя в грудь, утверждая, что они патриоты и только из чувства патриотизма прислуживают оккупантам. Конечно, батя взял от жизни больше чем я. Да просто он больше хотел. Денег я в то время имел не меньше, а, пожалуй, и больше. Докторская тоже уже была готова. Работа была интересная. Квартира не хуже, чем у него. Так что нечему было завидовать. Поэтому, наверное, и признали вновь друг друга… Но вернемся к нашим баранам, то бишь, работе. На самой Днепропетровщине ребята работать не спешили. Дело в том, что всем здесь командовал глава ассоциации АПК Павел Иванович Лазаренко. Хоть ребята смотрели на него, как на Бога, но панически боялись. Он мог дать всё нужное, хоть из под земли добыть. Но если ты не выполнишь договорные обязательства и не сдашь объект качественно и в предусмотренный договором срок, тебе не жить на Днепропетровщине, а может, и на Украине. На удивление обязательным и жёстким был Лазаренко. Вот и работали ребята в других регионах. Начали строительство в Марий-Эл и Крыму. Запомнились мне поездки, вернее полеты в Марий Эл. Пересадки в Москве и Казани. И абсолютно разное к тебе отношение. В Москве ты микроб-невидимка. В Казани ты всем мешающий разиня. А Марий-Эл… Такое гостеприимное население я встречал только в Армении и Ташкенте. Все в тебе видят Друга, а не загребущего «москаля», как у нас во Львове. Спросишь, как куда пройти, так тебе не только расскажут и покажут, но даже доведут чуть ли не до самого места, даже если это им и не по дороге… Но вот первая поездка повергла меня в шок. Выезжаем машиной из столицы Марий-Эл Йошкар-Олы утром. Заезжаем в районный центр, там к нам присоединяется автобус с рабочими. Просёлочными дорогами едем в то Лаптево за полсотни километров. Километрах в 10 от райцентра встречаем стайку детей. Идут в школу. Вокруг дремучий лес и ни человека. Взрослому страшно, а дети так ходят каждый день с того времени, как ликвидировали их сельскую школу. Я привык, что на Украине с одного села уже другое видно. Здесь же едем десятки километров и ни одного посёлка. Наконец приезжаем в Лаптево. Огромное село. Не менее тысячи домов. Только все двери заколочены. Умерло село. Не из-за Старовойтенских укрупнений умерло. Эвакуировали жителей после восстания зеков в соседней Кировской области в начале 50-х. До 70-х не разрешали жителям вернуться. А затем возвращаться было некому… Чтобы не тратить полдня на доезды, решили остановиться в селе. Отколотили двери в огромном кирпичном купецком доме с выложенной над входом датой постройки- 1861. Дом строился на века. Стены полуметровой толщины, десяток комнат, тёплый туалет, большой подвал. Хитроумное отопление всех комнат от русской печи. На столе в гостиной огромный трёхвёдерный медный самовар, весь в медалях. Даже мебель и старинная утварь сохранились… Добрых полгода я прожил в той мёртвой деревне. Вернее, мёртвой она оставалась до нашего приезда. Через неделю рабочие порешили, что и им невыгодно каждый день ездить в райцентр и облюбовали ещё три дома. С соседнего конезавода (он тоже принадлежит ассоциации, именно на его прибыль Хазин затеял это строительство) переместили тракторную бригаду. Отремонтировали фермы и с конезавода перегнали тысячное стадо коров и полтысячи свиней. Доярки и рабочие фермы переехали с семьями и заняли ещё десяток домов. Хитрюга Хазин пригнал автолавку, и шофёр-продавец занял лучший домище в центре. Село ожило. Правда, детвора ещё оставалась в райцентре и в посёлке при конезаводе, где имелись школа… Первым из комплекса мы поставили мельницу. Хазин хотел водяную, чтобы и пруд с рыбой был. Увы, когда-то оборудование для таких мельниц делали в Черновцах, но теперь там могут только ремонтировать жернова. Так что купили агрегатную мельницу в Могилёв-Подольском. Конечно, в соседнем Нижнем Новгороде на заводе им. Воробьёва они бы были дешевле, но Лазаренко, который делал нам наряды, лоббировал украинские предприятия. Зато по этому же наряду на том же Могилёв-Подольском машзаводе закупили и крупоцех, хоть уже тогда менее энергозатратные начали выпускать Первомайский (Николаевская обл.) «Бриг» и Харьковский Станкинпром, (Могилёвский это та же модернизированная агрегатная мельница). При мельницах во все времена устраивали и маслобойки. Подсолнечник в Марий-Эл не выращивают. Выращивают рапс да масличный лён. Так что поставили мы там для растительного масла агрегат экструдер одноимённого Харьковского завода. Хранилось зерно в старинных, добротных амбарах, за десятилетия бездействия, выморивших всех грызунов… Появилась мука, стали думать и о собственном хлебе. Как раз по конверсии Саратовское «космическое» предприятие «Восход» освоило выпуск минипекарень и реализовывало их без наряда. Купили мы ту пекарню. На сердце стало тепло, когда на тестомешалках обнаружил маркировку нашего Смелянского машзавода. На том же «Восходе» узнал, что и космическое предприятие «Молния» (Москва. Рязанский проспект 6а) теперь вместо ракет выпускает мини-спиртзаводы, линии по производству водки и лучшие в Европе сепараторы. Рассказал об этом Хазину, как анекдот. Увы, когда-то я ему говорил, что вода в сельских колодцах такая вкусная, что здесь бы сам Смирнов поставил водочный завод. Вот и потребовал Хазин, чтобы мы купили и тот мини-спиртзавод и ту водочную линию. Как ни странно, купили без проблем и без нарядов. Правда, оказалось, что та водочная линия не имеет линии розлива в бутылки и втрое больше времени пришлось потратить на то, чтобы добыть наряд на ту линию на Мелитопольский «Продмаш»… Только открыли водочный заводик, как в село мгновенно потянулись семьи. Взламывались и заселялись всё новые и новые дома, но на всех производствах резко снизились выхода. Приехал Хазин и сразу же приказал переместить спиртзавод и водочный цех за 30 километров от села и возить туда персонал вахтовым методом. Потери прекратились. Затем вместе с учёными Угличского НИИ сыроделия на «Молнии» изготовили универсальное оборудование для производства масла, сметаны и твёрдого сыра. Ещё и установку для производства сгущенного молока с сахаром передали для испытаний. Но тут, за бутылкой «Беловежской» на троих, похоронили Союз. Независимая от здравого смысла новая власть Украины стала шантажировать Россию прекращением поставок сахара. Его даже в Йошкар-Оле стало невозможно купить, а нам же он нужен был в больших количествах для того сгущенного молока. Земли, да и климат в том Сернурском районе такие же, как в Прикарпатье. Разве чуть-чуть холоднее. Но кормовая свекла, которую здесь выращивают, дают урожай по 600-800 цн/га. Значит и сахарная свекла будет хорошо родить. Пробил Хазин в Москве кредит под строительство сахарного завода, а мой институтский приятель Иштван Кедеш помог его закупить через своего брата в Венгрии. Увы, сахзавод я уже не ставил. Распался Союз и ребята с Павлоградского филиала «Агро-Синтез» перебрались в Москву. Я как раз получал последнюю в институте государственную квартиру, поэтому остался во Львове. На своё место в концерне позвал многочисленных приятелей из Плехановки и Мытищенского кооперативного… По рассказам Лазарева, они за это время дополнительно построили колбасный цех (передвижной забойный пункт ПМ-40м я им помог купить в нашем ПрикВО ещё в 1992 и теперь они забивают скот по всей республике, не брезгуя заезжать забивать скот и в Татарстан, и в Мордовию). Разговаривали мы с ним в его номере в Трускавецком санатории. Он хвастал, что такие роскошные условия лечения могут себе позволить почти все специалисты ассоциации. Зарплаты Хазин им сделал на уровне Московских, причём зарплата самого Хазина, дающего ассоциации миллионные прибыли, только в 2 раза превышает среднюю. Наши же Львовские директора нищих предприятий выписывают себе зарплаты в 10-20 раз выше средних у их рабочих. Угостил меня Лебедев ветчиной из молодого барашка. Я сам делал с десяток различных видов ветчин, но такой вкуснятины не делал. Оказывается, когда после ликвидации КПСС на моём Раменском мясоперерабатывающем предприятии Кремлёвского РПС начались трудности, Хазин переманил оттуда моих учителей – Зав. консервным цехом Чернышеву вместе с мастерами, бывшими шпионами. Дал им те же сумасшедшие зарплаты, которые мы на Раменском получали в Брежневские времена. Теперь ветчинные консервы он экспортирует, а копчёности реализует не только в Йошкар-Оле, Нижнем Новгороде, но и отправляет вагонами на Москву, где цены намного выше. При сахзаводе они построили кондитерские цеха, где выпускают конфеты, карамель и мучные кондитерские изделия. У их полей собираются пасечники со всей республики. Хазин не только не берёт с них денег, как делают наши фермеры, а наоборот, гарантирует закупку мёда, который с прибылью реализует в Москве. Если при мне он пробил экспорт шкур в Италию, то теперь у них на кожевенной фабрике работают мастера из Италии и оборудование там итальянское, хоть на порядок дешевле можно купить в Орле и Казани. Но больше всего меня поразил рассказ о грушевых садах. Я понимаю, яблоки и смородина растут везде, но вот груши! Разбил огромный сад, поставил мини-консервный завод с сушильным цехом и поставляет сухофрукты и плодоовощные консервы в Норильск. Благодаря таким прибылям и высоким зарплатам в Лаптево потянулись жители. Тех почти тысячи старых домов не хватает. Круглосуточно работают ребята из стройтреста Марийдорагропрома. Уже себе здесь пятиэтажку отгрохали и переехали на постоянное место жительства. Но люди в село всё прибывают и прибывают, ведь каждый год открываются новые цеха. Вот, например Хазин вычистил и запустил рыбу в десяток окрестных прудов. Теперь же поставил засолочный цех и рыбокоптильню. Копчёную и вяленую рыбу реализует в Москве. В Нижегородской « кооптехнике» купил мобильный грибоварочный пункт и теперь во всей республике солят для него грибы, а грибные консервы он экспортирует в Германию. Скоро Хазину исполнится 75 лет и он отойдёт от дел. С ужасом ждёт этого времени и Лебедев и все работники Марийдорагропрома, хоть на своё место и готовит Хазин бывшего профессора-экономиста с Плехановки. В бизнесе нужно иметь не только знания, но и чутьё, и к людям так относиться, как еврей Хазин… К моему стыду, я ударил лицом в грязь перед гостеприимными марийцами и Хазиным. Договорились, что пока идет строительство мини-заводов, я организую обучение рабочих в лучших цехах потребкооперации Украины, выпускающих колбасную, молочную продукцию. Поехал и договорился с правлением Ивано-Франковского и Тернопольского облпотребсоюзов, дирекцией Уманского консервного завода, председателями правления Богородчанского и Тернопольского облпотребсоюбзов, мастерами цехов. Все вроде отлажено. Жду ребят в Богородчанах. Вдруг звонок со Львова. Меня назначили в приемную комиссию, и я должен немедленно вернуться в институт. Захожу еще раз к председателю и в цех, чтобы убедиться в том, что они как надо примут ребят. Напоминаю, что институт им заплатит за руководство практикой. Богородчанский мастер смеется,-« да я тебе и сам заплачу пару сотен- мне ведь приятно, что меня будут вспоминать добром в такой дали». Успокоенный, уезжаю во Львов! Где-то через декаду, дежурил в деканате, где был телефон с выходом на междугородку. Звоню в Богородчанский цех, спрашиваю мастера, как там мои хлопцы. Отвечает « давно уехали. Директор заготконторы обиделся, что ты забыл его, и запретил мне пускать их в цех. Пошли они к председателю райпотребсоюза, а тот сказал, что ему некогда заниматься такими мелочами. «Обещал вам Сиротенко. Вот и идите к нему». Звонили они к тебе в общежитие, так вахтеры отвечали, что они не обязаны бегать за каждым. Позвонили к себе, там ответили, чтобы ехали обратно…» Так и остался я обещалкиным – ехать в Марий –Эл должен был только в октябре, когда планировалось закончить первый этап строительства (мельница и мясопереработка), но в августе алкаши из ГКЧП поставили крест на СССР, а затем за бутылкой на троих «Беловежской» троица «бывших» отпраздновала по нем тризну. С Марий – Эл нас уже стали разделять три границы и выход из рублевой зоны, так что о судьбе Лаптево я рассказал со слов Лазарева, после случайной встречи в Трускавецком санатории… Оборвались и наши работы в Крыму. Директор совхоза, где мы строили комплекс, услышав по радио о ГКЧП, исчез в неизвестном направлении. Ребята из Павлограда от Лазаренкового гнева за невыполненный договор, перебрались в Москву, я остался во Львове… Скончался Союз, кончились и все мои внедрения. Я еще успел получить последнюю в институте квартиру, а, перебравшись в нее, перешёл в сельскохозяйственный институт, где организовал консорциум, подобный Днепропетровскому. Организовал, чтобы внедрять свои разработки по докторской диссертации « Комплексные безотходные Технологии переработки, как основной элемент оптимизации землепользования». Начал строительство этих комплексов в 8 колхозах, но с большим трудом успел создать только колбасные и молокоперерабатывающие цеха. Председатели колхозов понимали, что они поставлены в такие условия, при которых можно выжить, только имея собственную переработку. Понимать то понимали, но деньги они получали только раз - осенью, после уборки урожая. Именно из этих денег и должны были они оплачивать нашу работу. Да вот, когда урожай собран и пришло время его продавать, оказывалось, что продать его можно только посреднику , при этом чуть ли не по себестоимости. Придержать урожай до более выгодных цен нельзя – банки грозят огромными штрафами за задержку погашения кредита. И так продолжается из года в год, хотя давно можно было бы принять другие сроки погашения кредита. Только ведь это нужно сельхозпроизводителям, а не банде посредников и банкиров. При Советской власти председатели колхозов были управляемы. Колхозник мог пожаловаться в райком или народный контроль. После развала Союза председатели стали абсолютно бесконтрольными. Горько было смотреть, как молоденький толстощёкий голова измывается над бабусей-колхозницей, пришедшей выписать топлива на зиму. Только перед очередным перевыборным собранием председатели шли в народ и становились похожими на людей, а не панов… В 1996 году в Украине все колхозы и совхозы были уничтожены. Мы установили в колхозах оборудование, за которое заводам-изготовителям уплатили только аванс. Оставшиеся деньги платить было некому. Преемники колхозов – КСП, имели только долги, да руководство, которое думало уже не об интересах хозяйства, а лишь о личной выгоде. Обанкротился наш агроконсорциум как и все село, как и вся Украина, погруженная в эпоху третьей Руины… Поехал в последний раз в Днепропетровск, чтобы доказать форс-мажорные обстоятельства по договору с «Южмашем». Денег в моем агроконсорциуме уже не было. Из-за скандальной неуплаты за их оборудование, бесплатные Южмашевские люксы-приезжие уже не предлагали. Да я и сам в них не стремился. Помнил, как ночами не мог спать – грохотали эшелоны, вывозящие с завода и ракетные комплексы и дефицитное оборудование, и всё, что можно … Остановился у бати. Батя стал совсем плох. За то, что в 95 году участвовал в создании « союза миролюбивых сил «Батькивщина», противовеса правой Турчиновской «Громаде», из института его выперли на пенсию. Научных пенсий тогда еще не было, так что всучили ему 70 гривневую и сказали, чтобы и этому радовался. Мол, стаж у него почти весь за счет России, так что ему положена только социальная пенсия. Это ему, с 60 летним рабочим стажем. Ему, который с 1928, когда ему не исполнилось 13 начал работать сельским учителем в Ликбезе, затем после педучилища и университета преподавал до самой войны на Украине! Размалеванная толстая бабище полистала его воинские справки о ранениях и посоветовала использовать их как туалетную бумагу. Мол, воевал он за другую страну, кровь проливал за Сталина, а не за Украину! Куда он не тыкался – никому нет дела! В «Батькивщине» обещали помочь, но только обещали… Той пенсии и на лекарства не хватало. С тяжелым сердцем уезжал я от бати. Ведь даже помочь ему было уже нечем. У меня в той командировке исчерпалась последняя зарплата. Сыновья его в России что-то получали, но переводы из России тогда не доходили. Думал никогда уже батю не увижу, даже на могилку съездить не удастся. Да вот уже в 2002 позвонил он мне домой. Оказывается, поняв, что на Украине ему жизни не будет, разослал документы с запросами в вузы СНГ и получил сразу несколько предложений. Выбрал Армавирское духовное училище, которое собирались преобразовать в духовную академию, а для этого нужны были профессора с именем. Его же Армавир больше всего устраивал, так как там недалеко фермерствовал его меньшой сын. Сын ещё в школе увлёкся биологией, занимался микрофлорой, которая может поглощать метан, предотвращая тем самим взрывы на шахтах. За это ему сразу после школы дали лабораторию, так что он даже в институт не поступал. С приходом Михаила Меченого лабораторию закрыли. Его приглашало КГБ в свои лаборатории. Но нужно было уже заниматься микрофлорой не поглощающей, а выделяющей метан. Он предпочёл пойти в кочегары-истопники. С Юга приехал его одноклассник, теперь глава фермерской ассоциации в Будёновке Краснодарского края. Брат был поклонник теории журналиста Юрия Черниченко, что фермер прокормит Страну. Поддался на агитацию и переехал в Краснодарский край, где приятель помог ему стать фермером. Батя продал шикарную престижную квартиру в Днепропетровске, купив себе маленькую в Армавире. Оставшиеся деньги дал сыну на полугрузовую Газель… Позвал меня Батя к себе на лето, приказал притащить внуков. Правда, старший у меня задавака, предпочел фюрерствовать над друзьями в студенческом пансионате в Коблево, но младший сынулька поехал со мною к деду. Не жалеет о том что съездил… Посмотрел, как живут Люди. Батя - почетный гражданин города Армавира. Сам Путин присвоил ему вначале подполковника, а теперь полковника. По тем документам, что наши чинуши советовали спустить в туалет, получает 8000рублевую пенсию. Ходит читать лекции в духовном училище, так и не ставшем духовной академией, и в пединституте. Правда, не сам ходит. Мачеха его водит на лекции. Наши украинские врачи прописали ему напоследок такие глазные капли, от которых он ослеп навеки… Слепой, выступает перед старшеклассниками с рассказами о своей военной молодости. Видел я тех старшеклассников, когда водил батю на любимое его место в центральном парке. Рядом, на площади, каждый вечер собирались юнгштурмовцы. Разыгрывают сцены рукопашного боя, маршируют колоннами. Маршируют с ревом: «За нами Путин и Сталинград, а в чистом поле система Град!». И страшно становилось бы мне от того рева, если бы проходя мимо нас с батей, они не поднимали правую руку со сжатым кулаком вверх и не раздавалось могучее «Слава героям!»… Уехал я от него с тяжёлой душой. У них в России хоть что-то уже делается. Начинают ценить специалистов. Не уничтожили колхозы и сёла строятся. А у нас… После уничтожения колхозов я с 1996 по 2001 работал в своей частной бесприбыльной фирме « агро-инжиниринговый, научно-технический центр Агроинтех», строил уже фермерам, а не колхозам колбасные цеха, мельницы, маслодавки. Только вот платить за работу фермерам было нечем. Зато у жены на работе произошли хорошие перемены. Сразу после Независимости директор вышел на пенсию и на его место назначили председателя Куликовского Сельпо Романа Козака, окончившего когда-то наш ЛТЭИ. В теории он был не силён, но очень удачлив в торговле. При нём Львовхолод из хранителя Госрезерва (который в 1992 Черновол ухитрился приказать отправить в Москву), превратился в одну из ведущих торговых фирм. Жену сделали мастером-технологом, зам.начальника цеха фасовки масла. Стала приносить домой солидные деньги, так что с деньгами в семье не стало сложностей. Ради престижа, в 1999 устроился преподавать в мясомолочный техникум. Правда, зарплата не покрывала расходов на маршрутки, но зато с молодежью и сам молодеешь. Только вот выдержал я там только 2 года. Какая наука пойдёт в голову студенту, если в общежитии отключили отопление, свет, воду. Если домой за продуктами не поедешь - автобусы в село не ходят. Думал, что помогу лучшим поступить в институт. Глава городской «Батькивщины» Толя Забарыло клятвенно обещал пробить вопрос их кредитного финансирования. Увы, только обещал. Разъехались мои ребята по области в поисках работы, снявшись напоследок под техникумом … В 2001 году, после острой дискуссии в телестудии с новым ректором Львовского агроуниверситета академиком Владимиром Снитинским, я устроился главным специалистом в частный концерн «Симекс». Передача была посвящена селу. Тезка жаловался, что наша наука делала ставку лишь на крупнотоварного производителя и после уничтожения колхозов и совхозов оказалась беспомощной – нечего предложить фермеру с его полусотней гектаров земли, которые делают нерентабельным содержание тракторов и комбайнов при вечно-возрастающей стоимости горючего. Какую рекомендовать ему систему земледелия? Какие оптимальные культуры и севообороты? Единоличнику же с его двумя гектарами вообще нечего предложить! Я же рассказал телезрителям о разработках ученых Львовского агроуниверситета техники на конской тяге. Верней, не о новых разработках, а о восстановлении и модерниззации чертежей техники 20-х лет. Рассказал о новых, высокоурожайных сортах овощей и картофеля, рассчитанных именно на единоличников, которые вывели-взлелеяли ученые этого агроуниверситета. Рассказал об оборудовании для малой сельхозпереработки, которую выпускают 312 отечественных завода, о своих комплексних безотходных технологиях . Не обиделся тезка. Пригласил вернуться в агроуниверситет. Мне, чтобы не утратить научной пенсии, как раз и надо было перед выходом на пенсию, вернуться в вуз. Добрые намерения у него были, а вот средств на зарплату – как всегда! Да мне как раз та зарплата и не нужна была. Я деньги зарабатываю внедрением своих разработок. Вот и договорились мы с ним, что он зачисляет меня старшим научным сотрудником, ответственным исполнителем темы „оптимизация землепользования”, а свои разработки буду внедрять и получать зарплату у его доброго знакомого, президента концерна „Симекс”, Владимира Маркивского, котрого сам Гладий уговорил заняться агробизнесом. Земли концерн имеет в Липовецьком районе Винницкой области. Я потому и согласился, что именно на Винниччине, неподалеку от Липовцов, в лесничестве возле села Гущинцы Калиновського района учился ходить. Там дед показал, как садить деревья. Посадил я их там с ним не один десяток. После гибели деда в 1948, я там ни разу так и не был. Это предложение давало возможность побывать на Земле своего Детства. Скажу сразу, горьким было то свидание. Нашел я то место, напротив разрушенного железнодорожного моста через Западный Буг, недалеко от Янова, где когда-то было сельцо и лесничество в нем. Руины моста остались такими же, только съёжились от времени. А вот от села и лесничества даже следа не осталось: „Стоят вековые деревья Которые с дедом садил, Но только исчезла деревня, В которой впервые ходил. Ни следа, ни дома, ни пашни – Один захламленный пустырь, Да прячет корявая чаща Забытых могилок кресты…» Вот такой была моя встреча со страной Детства. Но вернёмся к тому „ настоящему Хозяину”. Чтобы только попасть на прием к Маркивскому, пришлось за свой счет выехать в Липовецький район, где ему доверили свои земельные паи крестьяне 5 сел Зозовского куста (он родился когда-то в Зозове, там живёт его родня). Побывал в тех селах, заглянул в Липовецький архив. Оказывается, Липовецькие земли самые плодородные на Винниччине. Когда-то здесь были и самые высокие урожаи. Только проса стабильно собирали по 50 цн/га, а что уже говорить об яровых пшенице и ячмене... По урожайности поля „Симекса” и нынче не последние в районе. Но не потому, что в „Симексе” урожаи высокие, а потому, что в других еще ниже! Привело в удивление, что при всех разговорах об эффективности севооборотов, применяют пропашную систему, при которой почти 80% пашни отдаётся под озимые, 90% из которых занимает пшеница. Это при том, что согласно отчетам, на протяжении последних лет урожайность ярой пшеницы 38-40 цн/га , а озимой 33-35 цн/га, ярого ячменя – 43-45 цн/га, озимого всего 19-20 цн/га! Даже урожайность знаменитого липовецкого проса с 50 цн/га упала нынче до 15 цн/га. А урожайность картофеля нынче всего 48 цн/га!( у моего Славика в 10 раз выше!). Стал анализировать, почему же так случилось. Для получения высокого урожая главное - соблюдение технологии. Своевременно посеять, дать ниве все необходимые удобрения и гербициды, своевременно и быстро собрать урожай. Минеральные удобрения нынче стоят очень дорого, вдосталь завозят только аммиачную воду. Если чудом получат амо- или нитро- фоску, то долго сушат голову, как лучше распределить этот мизер! Поголовье скота, что было в колхозах, успели пустить под нож предыдущие однодневные главы КСП, которые сменили колхозы. ВРХ – не птица, быстро поголовье не восстановишь. Нет скота, нет навоза! Можно было бы перегной частично заменить сидеретиками. Агрономы фирмы слышали о них, даже знают директора Института рапса в Ивано-Франковске. Знают, что нынче постоянную прибыль имеют лишь те хозяйства, где выращивают рапс. Спрашиваю, почему не выращиваете рапс, это же и семена, и зеленые удобрения? Отвечают,-« а разве нынче мы имеем право хоть что-то решать? Мы обязаны делать так, как скажет пан-хозяин!» После поездки я написал докладную, передал ее Маркивскому через ректора. Еще через неделю Маркивский удостоил меня аудиенции. Я был увлечён его планами, тем более, что его идеи – торговать не сырьем, а готовым продуктом, были и моими идеями! Он похвастался скиольдовской мельницей, только что закупленным польским элеватором, американским комплектом для мясопереработки. Но когда я рассказал ему, о том, что Могилев-Подольская агрегатная мельница не только дает больший выход муки высших сортов но и надёжнее в эксплуатации, а стоит на порядок меньше чем скиольдовская, как и Нижне-Новгородский элеватор надежнее и дешевле польского, а его мясоперерабатывающее оборудование не комплектно, он схватился за голову. Назначил меня, как я и хотел, главным научным специалистом по переработке. Поручил начать работу по созданию в Липовце хлебопекарни вместо обанкротившегося районного хлебзавода. Вначале он хотел выкупить тот районный хлебозавод и реконструировать его. Побывал я вместе с ним на том хлебозаводе. Типичный 40-тонник с энергозатратными печами ФТЛ-2. На таком меньшее 30 тн хлебобулочных изделий выпускать нерентабельно. Пошел в статуправление. Максимальная реализация нынче всего 5 тн/день. Площади завода огромные, так что за аренду платить придется много. Доказал я Маркивскому, что целесообразнее построить минипекарню производительностью 4-5 тн хлебобулочных изделий на сутки. Он гордо показал мне цветные проспекты хорватской пекарни за $500 000, которую предложил ему приятель из „дорадчей службы”. Я снова объяснил, что наши не хуже, зато надёжнее, а стоят на порядок меньше. Предложил закупить комплект Житомирского Ремпищемаша за 90 000гривен, или Саратовского „Восхода” за 490 000 рублей. Он выбрал Россию и командировал меня в Саратов. Комплект, действительно, не хуже, а лучше того хорватского, стоящего в 30 раз дороже! Московский филиал „Симекса”, который занимается прокладыванием кабелей спецсвязи, за сутки получил и перечислил „Восходу” нужные средства и уже через день всё оборудование было подготовлено к отгрузке. Правда, по совету специалистов „Восхода”, я решил тестомешалку с дежами и тестоделителем купить у Смелянского Мехмаша, который поставляет их „Восходу”. Знал бы я, чем это кончится! Во-первых, той комплект пришел только через полгода. Вначале стоял где-то на таможенной площадке в Ростове ( что-то напутали с таможенными документами и маршрутом юристы „Симекса”). Затем отказалась растаможивать Винницкая таможня, так как „Симекс” зарегистрирован в Львове. Еще на месяц притормозила Львовская таможня. Наконец, в феврале Маркивский поручил мне отвезти комплект в Зозов. Тебе поручили, ты и должен сам искать грузчиков, покупать крепёж, следить за транспортированием. К этому мне не привыкать. А вот к тому, что в том Зозовском „Симекс-Агро”, никто не захочет принимать комплект, не был готов. Оказывается, без персонального указания Маркивського тут и не кашлянут. Заглянул в склады, а там так воняет мышами, что не продохнуть! „Восходовское” оборудование не боится ни дождя, ни снега, ни мороза, но боится мышей - они жрут изоляцию на проводах! Так что поставил те ящики с оборудованием на открытой площадке тока под охраной. Еще год понадобился, чтобы то оборудование можно было поставить в отремонтированное помещение хлебопекарни. Вот здесь я и понял, что ошибся, согласившись купить остаток комплекта в Смеле. Если в Московском филиале за день нашли и перевели „Восходу” почти полмиллиона рублей, то здесь так и не нашлось тех. несчастных 10 000 гривен на остаток комплекта. К тому же ежегодно стоимость этого оборудования возрастала в 5-6 раз… Тем временем в Зозове сгорела хлебопекарная печь и Маркивский велел заменить ее одной из печей „Восходовского” комплекта, одновременно попросил меня организовать ремонт пекарни. По согласованию с ним, нанимаю рабочих Иллинецкого сахзавода, что входит в состав „Симекса”. Условились о немедленной оплате сразу же после выполнения работы. Ребята заявили о том, что не верят в то , что Маркивський им вообще заплатит, тем более сразу. Я дал слово и хлопцы буквально за несколько дней переставили печи, устроили вентиляцию, оббили потолок и столы железом. А вот когда дело дошло до оплаты, то действительно, пришлось заложить собственные деньги. Вначале в бухгалтерии заявили, что раз ребятам на сахарозаводе в эти дни ставили восьмёрки, то работа их будет оплачена сахзаводом. Месяц убеждал , что надо заплатить, пока не пожаловался академику Снитинскому. Только после этого заплатили и то, не компенсировали затраты на доезд от Иллинцов( это другой район)... С тем Иллинецким сахзаводом вышло вообще что-то непонятное. Маркивский собрал 70% акций ВАТ „Иллинецкий сахзавод” и присоединил это ВАТ к Зозовскому „Агро-Симекс”, генеральным директором которого молодой сын Маркивского Руслан. 30% акций остались у дирекции сахзавода, которая вошла в ЗАО „Импекс”, также входящее в „Симекс”. Это ЗАТ расположено во Львове и со Львова руководит Зозовским „Симекс-Агро”. „Импекс” оставил директором Алексея Даценко, а „Симекс-Агро” назначил директором Василия Палийчука. Таким образом, на сахзаводе стало два директора, два главных бухгалтера и две ведомственных охраны. Следящее друг за другом начальство не позаботилось о том, чтобы завезти перед сезоном на завод кокс, известняк, мешки для сахара. Мало того, забыли сдать на Госповерку газовые счетчики, вследствие чего с начала сезона Облгаз стал начислять платежи за использования не 80 000 фактических, а 200 000 кубов газа в сутки. В разгар сезона, когда долг за газ достиг 85 000 гр, Маркивский остановил производство и прекратил прием сахарной свеклы. А еще через сутки, глухой ночью, из заводского склада по его приказу вывезли все 400 тн сахара, которые там хранились. Заводчане забили в набат, опечатали бункера, где еще оставался сахар. Установили круглосуточное дежурство, чтобы не отобрали оставшийся сахар, их последнюю надежду на заработок. (За декабрь 2001, вместо зарплаты с ними рассчитались лишь мешком сахара.) В эту войну заводчан с новым „ настоящим хозяином” вмешалась печать ( см.”33 канал” за 16.10.2002 )и даже райадминистрация. Я недавно звонил приятелю на завод. Теперь у них новый хозяин, хотя ему и далеко до Елены Петровны Демидовой, княгини Сан-Донато, которая основала в 1875 г этот сахзавод, но он хоть с людьми рассчитывается и не плутует... Вот об этой княгине Елене Петрове Демидовой, которую в те времена называли „Нашей хозяйкой” я и расскажу вам немного. При ней на сахзаводе работало 319 рабочих, в том числе 36 женщин. Сезон сахароварения длился 96 суток. За сезон перерабатывали 158 360 тн сахарной свеклы, получая 22 505 тн сахара высшего качества и 4000 тн обожженной извести. Завод ежегодно приносил прибыль в 101088 рублей. Рентабельность производства составляла 43,8%. Но это была не самая высокая рентабельность в уезде. У соседнего Кальниковского сахзавода рентабельность была 56,7%! Дело в том, что у княгини Демидовой были большие расходы на содержание социального сектора. Она построила в Иллинцах школу. Знают ли нынешние студенты техникума сахарной промышленности, кто зачинал их профобучение? Содержала княжна Демидова за счет завода и больницу. На свою годичную зарплату служащий завода мог купить 100 коров. Недаром же Иван Іванович Коцюбинский, работавший у княгини конторщиком, всегда имел средства на поддержку брата – писателя. Вот потому земляки и помнят княгиню, как помнят Ханенко, Семиренко и других настоящих хозяев земли! Где же такие теперь? В 2003 я ещё проторчал целый квартал в Липовце, ставя в помещение оборудование для пекарни, а затем меня, как и всех отправили в неоплаченный отпуск. Пекарня, которая окупается за несколько месяцев, тогда так и не была запущена. Не хватило денег на тестомешалку, которая раньше стоила 10000, а сейчас уже 50000! Когда через полгода пришёл в тот «Импекс» узнать, как дела и получить невыданную зарплату за 1 квартал, оказалось, что «Импекс» уже ликвидирован, данных о моей зарплате в «Симексе» нет. Попробовал возмущаться, так юрист пригрозил взысканием стоимости оборудования, приобретенного мною для пекарни. Его ведь так и не поставили на баланс, и оно числится на мне. Плюнул на те полторы тысячи. У меня в десять раз больше украл пенсионный фонд, так что посмотрел на это, как на очередную мелкую неприятность. Я ведь который год воюю с Пенсионным фондом за надлежащую пенсию. Давай им справку на справку. Три года не признавали права на научную пенсию. Признали только под прессингом Антикоррупционного форума и Громадского контроля. Признали и назначили мне научную пенсию аж… 94 гривны, хоть по закону даже за этот невыгодный период она должна быть 328 гр! Это подтвердило и Министерство. Но нет управы на этих ворюг. Опубликовал статьи, послал их вместе с перепиской с пенсионным фондом во все комитеты Верховной Рады и в родную «Батькивщину» с просьбой разобраться с жульём. Ответы до сих пор получаю от того же жулья, на которое жалуюсь. Перепробовав все способы, обратился в суд. Увы, первой инстанцией стал известный на всю Европу Сыховский суд Львова. Судья так и не смогла прочесть толстенную папку документов, подтверждающих мошенничества чиновников ПФУ. Судовые слушания переносились и переносились. То тот чиновник не мог присутствовать, то другой. Когда же выступали, врали безбожно. Я мол и наукой никогда не занимался, а был чистой воды коммерсантом, и зарплата в те времена была у всех нищенской, а в моей справке огромной(коэффициент 1.25), к тому же я сам не давал им те справки о зарплате, как они меня не умоляли. И вся эта брехня по нашему законодательству является правдой, так как выступление на суде чиновника ПФУ является официальным заявлением представителя исполнительной власти и принимается как истина. Вобщем, пролетел я и в первичном суде и в апелляционном. Правда, судья апелляционного посоветовал поймать чиновников ПФУ на слове. Они ведь в суде заявили, что справки не рассматривали, потому, что я их им не давал. Если дам – сразу рассмотрят. Вот мне и надо, ссылаясь на это заявление, послать им эту справку с уведомлением о вручении и описью вложенного. Отослал, как он советовал. Прошло больше 3 месяцев, а из ПФУ ни слуха, ни духа. Пенсия на карточку поступает те же 328 гр, при минимальной рабочей пенсии 332 гр! Таковы у нас Законы и их исполнители. Подал жалобу в Верховный Суд, да ведь это одна бражка, выбродившая в одном сосуде! И какая разница, в какие цвета окрашен этот сосуд- бело-синие или оранжевые. Бражка та же! Одна надежда на Европейский Суд. Только ждать его решения годы и годы! Летом ездил на встречу выпускников Микояновского. Поехал, так как это возможно последняя встреча. С момента выпуска прошло 40 лет. Сейчас в институте ещё преподаёт с десяток наших однокурсников. Есть кому где нас собрать, где поселить. Но выпрут их на пенсию и кто нас поселит в общежитии, накормит в студенческой столовой, пустит в актовый зал? Собираемся мы в микояновском каждые пять лет, не то что университетчики. Те меня ни разу ни на одну встречу не пригласили. Правда и мы Галю Гусеву не приглашали. Но не потому, что она с нами не закончила, а потому, что не смогли разыскать. Потерялась она где-то в скитах. Я же давно растерял адреса всех университетских друзей, а обида поспешила повычёркивать из памяти и их фамилии. В Микояновском я всё же остался легендой. И сейчас сунули в президиум, а на общем фото усадили перед всеми. Чтобы был на виду и не хулиганил. Из ректората к нам никто не счёл нужным явиться. Ведь для них мы уже никто. Они совсем иное поколение с совсем иными взглядами и мечтами. Была на встрече только наша преподавательница Виктория Фоминична Суходол. Она до сих пор работает. Несмотря на свои 80 с лишком! Она одна из первых выпускников Микояновского. Рассказывала нам об их последней встрече, прошедшей только месяц назад. Их-то, выпускников 39-го, и было всего с сотню. Половину унесла война. Но на встречу в мае 2004 привезли пятерых. Нет, они свободно передвигаются, но в знак уважения и признания, за ними послали машины. И, самое странное, если меня и коллег повыпихивали на пенсию, только исполнилось 60, они работают и в свои девяносто. Как и мой отец! Работают в фирмах своих детей, внуков, правнуков… В моём выпуске было около тысячи человек. Первые встречи мы даже фотографировались по факультетам, так как все не могли уместиться на лестнице перед главным входом. Затем стало приезжать всё меньше и меньше. Кто выехал за пределы, кто болел, кто умер. Сейчас мы даже всю лестницу не заняли. Мало того, на встрече был не только наш выпуск, но и ускоренный выпуск 1965 года. Они решили собираться не через 5, а через 2 года. Благодаря этому встретился с теми своими двумя симпатиями, между которыми никак когда-то не мог выбрать. Они когда-то были похожи, как две капли воды. Тоненькие, стройненькие, с бездонными глазами и пахнущими талой весной волосами. Господи, как был прав Рождественский в своём стихе «Станция Первой Любви», писавший «Есть такая станция, Первая Любовь. Пусто там и холодно. Сам проверял.» Встретившись с этими расплывшимися бабушками, сфотографировавшись с ними, я навсегда потерял образ моих прекрасных воздушных весенних девчушек из юности. Только грусть осталась на сердце… Затем заехал в родной Чернигов. Из одноклассников там в это время оказались только Рита Богданова, неожиданно ставшая поэтессой и выпустившая пару сногсшибательных сборников, да мой старый друг Валера Панченко . Погрустили о былом, вспомянули за чаркой наливки умерших и выехавших одноклассников. Валерин побратим Изя Барзман, бывший директор Черниговского ЖБИ, с началом Руины выехал в Германию. Звонит еженедельно. Звонки ой какие дорогие, но без них не может. Выехал он туда, как еврей (это для одноклассников не было национальностей, там евреев принимают. Оправдываясь за холокост). Материальное благополучие во много раз высшее, чем когда был директором огромного предприятия. Но вот у нас его уважали и почитали, а там , как и всех русских, считают отребьем… Навестил старый Кулишовский дом, в котором прошла моя юность. Дом теперь кажется маленьким домишком. И я вытянулся, и дом после перестроек съёжился. Сфотографировался с младшим на десятилетие двоюродным братом Володей Кулишом, которого еле-еле узнал в раздавшемся дедугане. Останавливался у институтского побратима Бори Пионтковского. Живёт он сам с женой Неонилой в такой же трёхкомнатной квартире, как и у меня. Тремя этажами высшее живёт его сын, мой крестник Саша с женой-артисткой и дочуркой супер-артисткой. Старший сын – юрист укатил на подработки в Португалию. Уже заработал на трёхкомнатную квартиру, хотя там, дипломированный юрист, работает паркетчиком. Борина жена Неонила, в моей молодости была похожа на летящую стрекозу. Мерцала стрекозиными глазами и ходила-летала танцующей походкой. Теперь похожа на боксёра-тяжеловеса. Зашёл в музей Тарновского. Отдал дискеты с очерками о Черниговских побратимах Шевченко и об истории создания Гимна Украины. Сфотографировался перед стендом с письмом Николая Вербицкого-Антиха о том, что от его стихов в Гимне осталось только две строки… Окончилось моё последнее путешествие. Оставил в Киевском музее Шевченко свою самиздатовскую книгу о нём. По экземпляру подарил Боре и Димке-Руслану. Подарил моим несостоявшимся любимым полсотни стихов из юности, которые они тогда так и не прочли в Киевских газетах. Погрустил с племянницей о её неудавшейся судьбе – с работы уволилась, выйдя замуж за офицера, переехав с ним в Лиепаю. Был он политруком. Дослужился там до подполковника. Распался Союз. Часть расформировали. Он спился и выпер её с малолетним сынишкой к родителям. Где мотается сам – неизвестно. Развод не оформили. Из-за этого она не может получить украинского гражданства. А нет гражданства, нет и работы. Высококвалифицированный инженер-экономист, подрабатывает вахтёром в театре. Попросил помощи у однокурсников и однокурсниц, которые ещё при чинах. Ничем не могут помочь – она иностранная подданная! Придётся ей копить деньги на адвоката, оформлять развод, пробивать гражданство и прописку, которой в Украине вроде бы и нет, но без которой никуда… Жил в Киеве у побратима по второму курсу Микояновского Витальки Лебедовича. Когда-то он был здоровяком, побольше Бори Пионтковского. Поднимал меня одной левой. Теперь только медвежья фигура осталась. Еле-еле портфель таскает. Грыжа. Да и остальное не очень. Перешёл полностью на вегетарианское питание. Водки и на духу не переносит. Аукнулись институтские хмельные вечера. После того, как выперли на пенсию, утратил смысл жизни. Пока директорствовал, был всем нужен. Решал кучу проблем. Крутился с утра до вечера, как белка в колесе. Пробивал своё изобретение на государственную премию. А теперь пустота. Исчезли все проблемы. Решённые и нерешённые. Остались одни воспоминания да болячки. И ощущение собственной ненужности. Стал, как и все мы, украинским «непотребом»… Возвратился домой. На душе и грустно и светло. Светло от воспоминаний, от дружеского тепла однокурсников. Грустно от того, что всё уже в прошлом. И Страна, и Друзья, и Мечты… Все нынешние проблемы с судом по пенсии, с новыми властями кажутся уже мелкими. Ну пусть судьи верноподданно проштампуют решение пенсионного фонда. Какой смысл тратить здоровье на наших судей, когда после их отрицательных решений я вправе обратиться в Европейский суд. Не из-за пенсии обратился. Там до пенсионного обеспечения дела нет. Обратился из-за невозможности справедливого суда в Украине. Из-за геноцида пенсионеров. А это уже полномочия ЕС. Лишь бы дожить…. Ну чего мучиться над проблемой, что Ющенко победил Януковича. Какая мне от этого радость, если они, как говорят, два сапога пара. Одни Виктор, будучи премьером, чуть не поднял пенсионный возраст до 65 лет, при средней продолжительности жизни мужчин на Украине 63 года! Второй перед выборами дал подачку в виде добавок к пенсии до прожиточного минимума. Он хозяин своего слова. Как дал, так и заберёт. Ведь смошенничал же он с пенсионной реформой, занизив среднюю зарплату по стране в настоящее время и завысив в советские времена. Это дало каждому скорректированную зарплату на 30% ниже действительной! Ющенко отравили, и вопят, что он от природы такой «красавец». Юле подсунули Кабмин, где один другого краше. Чего стоить только «суперчестный» и «правдивый» министр юстиции Зварич. Или Министр Траспорта «Червонец», который своим львовским рабочим платил так же, как Маркивский мне.. Так что выбор оказался без выбора. Вспоминаю те выборы. На избирательных участках был типичный львовский кордебалет. Сначала шли в церковь, выслушивали наущения священников и затем мощной толпой шли к урнам. Даже после церкви не пропускали без очереди инвалидов и престарелых. Вопили – один народ, один Президент, одна очередь для всех! Конечно, Львов единогласно проголосовал за Ющенко. Я голосовал против всех. Наш нардепук, сын моего университетского «горобчика» Тарас Черновол, вопил, мол всех запугали, поэтому и голосовали против Януковича. Какое там запугали. Перед выборами позвонила Маричка, даже фамилии её не помню, соседка по общежитию в коммерческой академии 80-х годов. Целый час болтала о том, какой слизняк Ющенко и какой герой Янукович. Закончила тем, что не будет разговаривать с нами, если не проголосуем за Януковича. А о чём нам с ней разговаривать? Звонила и моим друзьям, которые переселились из общежития в дом по соседству. Они тоже, плюясь от такой агитации, проголосовали против «проффесора» Януковича. Что же. Её сын работал в налоговой милиции. От него требовали действенной агитации. Вот мать и постаралась. Хоть и победил Ющенко, сын получил новый высокий чин. Выслужился… В моей «Батькивщине» начался дерибан. За излишнюю активность, секс-символ городской «Батькивщины, её главу симпатяшку Милю всё время исключают из партии. «Голова колгоспу»- наш областной глава, который на время выборов сбежал директорствовать в школу, после победы срочно стал героем. Пока Миля командовала на Киевском Майдане, обновил ряды бюро. Поставил новых людей, одновремённо приняв их в партию. Организовал письмо от своих глав районных организаций и «по требованию масс» новое бюро единогласно проголосовало за исключение. Я даже в США ,Белоруссии и России об этом напечатал. Да вот только одного не учёл наш «колхозник».Миля только внешне смахивает на Памелу Андерсон. Выступает не хуже Юли. На всех митингах на неё не только смотрят, но и слушают. Именно из-за этого руководитель предвыборного штаба Ющенко включил её в свой штаб представителем от «Батькивщины». Когда же стал губернатором, то потребовал у Юли, чтобы она разобралась с этим исключением. Когда же «колхозник» пришёл к нему со списком должностей и районов, на которые претендует областная «Батькивщина» показал ему большую дулю. Сейчас областная « Батькивщина» так и остаётся в старом задрипанном помещении с прослушкой СБУ, доставшемся по блату от мэра Буняка. Зато Милин офис теперь рядом, в здании с евроремонтом, кондиционерами и без никакой прослушки. Ведь та прослушка была не на нас, а на предыдущих хозяев – ещё в советские времена там размещалась мясоторговая фирма. Во время Майдана Миля там сагитировала вступить в городскую организацию ассоциацию бизнесменов «Крок». Это же надо ухитриться – областная, вернее республиканская ассоциация в полном составе вступила в городскую «Батькивщину», оставив с носом областную! Теперь ни с помещениями для городских районок, ни с оргтехникой проблем нет!. Да и с выборами вряд ли будут проблемы. На моём Сыховском бюро приняли в члены партии всех начальников сыховских жеков вместе с их паспортистками. А ведь именно за ними стоит организация выборов! Ясно, что и бизнесменам, и начальникам ЖЕКов нужно самим попасть в парламент. Но для этого они вперёд должны пропустить Милю. А там посмотрим… Вот только какой станет Миля, превратившись из оппозиционера во власть? Ведь то, что творится после победы революции, мало чем отличается от времён Кучмы. Та же драка за портфели, те же взятки и воровство. Только что более изощрённое. Конечно, прибрали самых засветившихся, но их место занял «второй эшелон». Вон начальник сына содрал с него деньги за две недели, поведенные на Майдане. А ведь то забастовочное время он отработал с лихвой, вкалывая с 7 утра до часу ночи. Уволился от него сын. Сейчас уходит на работу к 9, а возвращается к 19-ти. И получает вдвое больше. Зато тот его бывший начальник шляется весь в оранжевом и вопит, что его люди были на Майдане и поэтому ему нужны льготы… Генеральный директор фирмы, где работает жена, ездил на Майдан, командировал туда своих рабочих, посылал продовольствие. Вгатил миллион. Теперь хочет вернуть всё с лихвой. Да как вернёшь – цены на товары уже поднимать некуда, и так реализуются с трудом. Контрабанду из Польши Юля пока перекрыла – остались только челночники с ручной кладью, что не по его масштабам. Вот и экономит на зарплате. В годы правления его отца, зарплата у сотрудников жены и у неё самой, были высшими в городе. Пенсиям тех, кто получил её в 2004, завидовали вузовские профессора. Сейчас и зарплата ниже среднего и пенсия на даже ниже среднего уровня… В начале лета электронкой пришло сообщение от младшего брата из Армавира. Я, сдуру, переслал отцу свои публикации о положении дел в Батькивщине. От волнения, у него случился микроинсульт. Я ведь выслал ему свою статью в «2000» как очередной раз выгоняли Милю из партии, как принимали людейц, которых ненавидит весь Львов. Как эти люди воюют с людьми губернатора Олийника, представляющего Ющенко. А ведь война между Юлей и Ющенко- смертельна для нынешней Украины. Кстати, после этой статьи, «голова колхоза», посоветовавшись с бывшим ответственным секретарём «Громады» Ярославом Федорчуком (теперь он вместо Юли фактически правит «Батькивщиной»), приказал созвать внеочередное бюро Сыховского района. Пригласили на него меня и тех, кто послушно выполняет любые приказы. Одного я даже в лицо не знал. Сказали, тоже член бюро. Разбирали моё поведение. Два наших штатных пустобрёха Евгений Черкас и Александр Лобащук изощрялись в словоблудии, обвиняя меня во всех смертных грехах. Глава районной организации Тарас Вовк объяснял мне, кто заказал и оплатил мне статью и для чего, я её напечатал. Только два члена бюро, неосмотрительно приглашённые на заседание, выступили в мою защиту. Глава ассоциации инвалидов Александр Дубинец сказал, что ведь то, что я написал – правда. Публикация, конечно, скандал. Но ведь и причиной её есть скандал. Шевченковед Богдан Билак стал превозносить мои изыскания в Шевченковедении и пробовал объяснить, что делать из меня врага ой как опасно. Куда-там! Когда Тарас сказал, что Киев рекомендует меня исключить, остальные послушно протянули руки вверх… Это было прелюдией. В понедельник собралось областное бюро и в очередной раз исключило Милю из партии. Исключили, якобы за организацию посылки делегации от Львовской Батькивщины на пикетирование Кабмина с требованием к Юле разобраться с ситуацией во Львове и приёмом в партию за деньги. 7 человек из Бюро, которых никто не выбирал (последняя конференция была в 2003 году, а они вступили в партию в конце 2004 и тогда же были введены в областное бюро вместо выпертых «головою колхоза» исключили из партии главу организации, избранную на конференции сотней представителей низовых организаций! На её место тут же, по согласованию с тем же Федорчуком ( я ведь ушёл из «Громады» после того, как он передал приказ, якобы Лазаренко, голосовать за Кучму), назначили заместителя мера Василия Лозинского, которого за аферы с землёй ненавидят все Львовяне. Конечно, Миля подала апелляцию. Наше телевидение вновь её показывает. Значит, восстановили. Я тоже подал апелляцию. Но в ней ни слова не было о восстановлении в партии. Было только возмущение порядками. Пошёл к своим приятелям – Жене Талипову, председателю областной СПУ, Влодеку Снитинскому, ректору агроуниверситетеа и главе обласного отделения народной партии. Тут же получил предложения вступить к ним и идти в первой пятёрке кандидатов в депутаты облРады… Вот об этом и узнал отец. Это и привело его к микроинсульту. А тут ещё позвонили родители жены. Отец совсем плох. Уже ничего не может. Решили летом поехать к ним в Крым. Я с младшим сыном( старший ещё не имеет права на отпуск), в последний раз поможем ему с вечным ремонтом дома. А так как у нас с тёщей биологическая несовместимость, то жена с сыном поедет к ним сразу, а я на 10 дней позже. Причём эти 10 дней проведу путешествуя по Шевченковским местам в Каневе и собирая материал о своих предках в Чернигове. В Канев я с собой захватил Богдана Билака, который не побоялся ехать с «врагом народа». Ехали трудно. Поезд довёз до Мироновки в 4 утра. Автобус до Канева шёл через 2 часа. Богдан сразу уснул, только уселся в автобус. Я же всматривался в развалины домов культуры и школ, стоящие по обе стороны дороги,ока мы проезжали через сёла Мироновского района. В Каневском развалин стало меньше. Сам город поразил обилием дешёвых овощей и фруктов на базарчиках. Правда, мясо такое же дорогое, как и во Львове, а дешевизна ягод объясняется резким вздорожанием сахара. Народ напропалую клянёт Юлю и Ющенко за пустопорожние обещания. Богдан, на всякий случай, отмалчивается. Я же огрызаюсь, что не Юля, а мы сами проголосовали когда-то за приватизацию на селе. Вот и нечего возмущаться от того, что приватные хозяева сахара и мяса взвинтили цены. По новым законам ни Юля ни Ющенко им не указ!... Пошли в музей Шевченко. Он закрыт. Но меня, собственно говоря, музей не интересовал. Я нашёл в Интернете статью зам.директора музея Зинаиды Тархун-Березы о последней Любви Шевченко, Гликерии Полусмак. Она в конце жизни поняла, что единственным светлым моментом в её жизни была любовь Шевченко. Вот и приехала к нему. Бросила всё и жила в нищете, лишь бы умереть рядом с ним. Вот на её могилку я и приехал взглянуть… Тархун-Береза была в отпуске. В музее проводила экскурсии её дочь. Позовнила маме по телефону и через час мы уже брели дорогой-оврагом на старое, забытое кладбище. К своему стыду должен признаться, что цветы на могилку Гликеры, купили не мы, а Зинаида Афанасьевна. Я ведь считал, что раз Шевченко дарил ей полевые цветы, то и мы должны их нарвать. Да где тот луг, где их нарвёшь?.. Вот и положили мы букетики, купленные Тархун-Березой… Остановились мы в разных гостиницах. Я предпочёл вернуться к дешёвой, что недалеко от автовокзала. Богдан, не захотел тащиться назад с вещами и остался в дорогой, возле Музея. Только я вот мирно спал ночью. Он же не заснул ни на минуту. Это была как раз ночь на Ивана Купала. В его гостинице был заезд корейцев. Всю ночь они шумели, а когда не шумели, заедали комары. Утром Богдан пришёл ко мне с физиономией покрытой расцарапанными волдырями от комариных укусов и красными от бессонницы глазами. Предложил перед отъездом съездить в усадьбу-музей Михаила Максимовича. Пошли в вещами на автовокзал. Оттуда к усадьбе можно добраться т такси. Таксисты охотно согласились везти туда и обратно всего за 20 гр с человека. Единственное условие – 15 мин на музей. Эти 15 минут не устроили ни меня, ни его. Он остался до обеда ждать рейсового автобуса, я же сразу уселся в маршрутку на Киев и через 2 часа был уже там. Увы, в Киеве остановиться было не у кого. Племяшка укатила в Крым, родители – в Чернигов. Виталька Лебедович слёг в реанимацию. Так что пошёл по редакциям. Отдал Василию Грузину , редактору «Сельских вестей» и Саше Семёнову, редактору «Столицы» по одной из своих книжек о Шевченко. Кичигин и весь 2000 уехал в отпуск. Так что к ним не попал. Проторчал три часа в приёмной Пересунько из «Украины». Он так и не принял, предназначенную ему книжку повёз в Чернигов… В Чернигове, как всегда, остановился у Бори Пионтковского. Он как раз провожал моего крестника Сашу с женой и дочерью на средиземноморское побережье. В юности о таких курортах мы даже и не мечтали. Да и сейчас не мечтаем. Саша работает в банке. Прибыли у банка в этом году солидные. Вот и наградили его 30% семейной путёвкой в Анатолию. Приехал из Португалии младший сын Володя. Привёз жену галичанку. Сразу, по Галицким обычаям, сняли квартиру, чтобы не жить с родителями( я у них живу в его комнате). Показывал коробку дома, неподалеку от центра города, где будет его квартира. Взнос уже оплатил полностью. Он благодарен Ющенко за то, что тот отстаивает права украинских остайбартеров. А помоему, лучше бы было создать дома такие условия, чтобы не уезжать куда-то за заработком… С превеликим трудом достал телефон нашей бывшей атаманши Вали Позиной. Она связала с одноклассниками, которые были в городе. Даже бывшего шпиона Вадьку Копыла поймала. Первый раз собрались у него. Благо, его Черниговская квартира в квартале от Бориной. Пришёл наш бывший первый ученик Славик Хрыкин и Вадькина соседка Рая Рибиченко. Проговорили до полуночи. О школе, о жизни. Вадька давно уже Петербуржец. Подсунул визитку, где он профессор и доктор и Президент. Правда визитка на португальском. Когда я пошарил по Интернету, то оказалось, что он не доктор, а кандидат филологии. Не профессор, а доцент. И не Президент, а зав. Кабинетом португальского языка С-Петербургского педагогического университета. Отличается от меня только тем, что мои разработки для села в Украине никому не нужны, а вот его переводческие способности сейчас более чем востребованы. Были торжественные вечера-встречи и у моей бывшей жены Люды Сиротенко, и у Первой Любви –Зойки Ермак, и у атаманши Вали Позиной. Вот только к двоюродной сестре, народной художнице Лене Вербицкой так и не зашёл. И Люда и другая сестра Наташка Ракова отговорили. Утверждали, что ей сделали неудачную операцию со стволовыми клетками и она в таком виде, что не хочет никого видеть. Позвонил ей домой. Ответили соседи. Попросил сообщить о звонке и на следующий день укатил к тестю в Джанкой. 17 юля, в день рождения жены, позвонил со Львова старший сын и передал сообщение из Чернигова. Сестра утопилась… Она писала трогательные стихи. Рисовала прекрасные картины. Но те стихи почти никто не печатал. А если и печатали, то гонорар не платили. Картины не раз демонстрировались на выставках. Но ни одной никто так и не купил. Из-за нищеты дети не смогли поступить в институт или освоить надёжную рабочую профессию. Да если бы и освоили, заводы в Чернигове стоят, разграбленные. Единственная работа – торговля на базарах. Как впрочем и по всей Украине… Из-за гибели сестры Крым не радовал. Только в первые дни – 15 жена потащила в Коктебейль. Машина туда и обратно стоила 20 гр на человека. При этом ждали нас 8 часов, а не 15 мин, как Каневские таксисты. Что там запомнилось. Привезли нас на благоустроенный пляж возле какого-то пионерлагеря. Детвора с 10 ушла в лагерь и мы, спасибо Матвиенко, открывшему Крымские пляжи, устроились у них. Жена захотела посмотреть посёлок и пошла к нему по пляжу. Вернулась через пару часов и стала возмущ1нно рассказывать, что рядом с этим пионерлагерем находится нудистский пляж. Выходит, дети должны любоваться на «прелести» голых баб и мужиков. Я сразу очнулся от дрёмы и помчался знакомиться с тем, неведомым доселе, нудистским пляжем. Действительно, в нескольких десятком метрах от нас на берегу расположена сотня палаток. Над ними три флага. Два знакомых – Белоруссии и Батькивщины, один не совсем – бело-сине-красный. А под теми знамёнами на песчаном пляже, подставив солнцу пупы лежат голенькие дёвчонки и хлопцы. Конечно, девчонки с художественно подстриженными «кисками» производят впечатление, как и молодые ребята. Но вот толстым бабам и мужикам с отвисшими животами и грудями стоило оставаться в купальниках, а не портить экологию. На кафе и барах висели объявления «в костюмах Адама просим не заходить. Это для Вашего же блага.» Интересно, а где в этих «костюмах Адама» держат деньги? Больше я на курорты не ездил. С утра электричкой катил на Сиваш. Там намазывал колени грязью и до обеда жарился на солнце. В обед возвращался в Джанкой и под нудное ворчание тестя ремонтировал его развалюху-халупу. Он давно уже построил и новый дом, и новую кухню. Но в этой халупе он когда-то родился, вот и хочет, хранить её, пока живёт… Конечно, надо было съездить на похороны сестры, но всё равно не успевал – ехать сутки. Позвонил Славе Хрыкину и он вместо меня организовал всё, как положено. Через неделю вернулся в дождливый Львов. На душе из-за сестры муторно. Позвонил в Чернигов самой старшей сестре. Успокоила. Лена утонула а не утопилась. Операция прошла удачно. Стала чувствовать себя хорошо. Настолько хорошо, что пошла на Десну искупаться. Детей дома не было, так что пошла сама. А там просто не рассчитала силы. Она ведь когда-то переплывала Десну туда и обратно. Вот и заплыла за буйки. Спасателей на реке в тот момент не было. Купальщики только наблюдали. Вот и утонула, без помощи. Погибла на 57 году жизни. Утешением может служить то, что и наши дяди, и деды погибли, не дожив и до этого возраста… Я должен был стать Писателем. Стал, как и мечтал в детстве, сильнейшим в Стране специалистом. Только нет уже той Страны моего детства. И приходится заканчивать воспоминание стихами: Нас когда-то называли корифеями, Говорили, что мы будущность страны, Только та страна, как детский сон развеялась, Ну а в этой - никому мы не нужны…. В Государстве правят бал ворье и бездари – Чтобы красть, совсем не надо много знать. Из зажиточных, мы как-то стали бедными. Вместе с нами стала нищею страна… Вымирают, не старея, поколения, Молодые выезжают «за бугор». Раньше это бы назвали преступлением, А теперь это зовётся «курс реформ»! Мы Майданом тот режим продажный сбросили, Только что же получили мы взамен?- То же панство с его жлобскими запросами Для себя только хороших перемен. Умирает нами преданная Родина И не стоит уповать на чудеса, Что тобою искорёжено и продано Восстановишь и вернёшь ты только сам! Праправнук автора «Украины»Пантелеймона Кулиша Правнук автора «Ще не вмерли України» Николая Вербицкого Внук автора первого перевода «Интернационала» Николая Вороного Племянник автора Гимнов Авиации и спорта Марка Вороного Глава ЛОО Международной ассоциации русскоязычных литераторов к.т.н.Владимир Сиротенко(Вербицкий) |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
