Тут нет подоконника, на котором стоит вечно полная пепельница. И нет окна, открытого настежь в засыпающий город, сонно потренькивающий троллейбусными проводами. Не раздастся полночный звонок, и категорически нетрезвый Ник не заявит, что сейчас придет, дабы представить на мой суд новый коллаж, безумно кайфовый, но там определенно чего-то не хватает, а чего, мне и предстоит определить. Хотя… Когда это Ник звонил? Он просто приходил, притаскивал свой гениальный коллаж и всегда жаждал портвейна. И я уже не уверен, что полночный напиток с гордым названием “Кавказ”, нескладный Ник, картина, нарисованная им гуашью прямо на полу, чтобы удивить и порадовать мою спящую дочку, когда та проснется, - что все это просто нечаянно не пригрезилось мне.

Возвращаясь к подоконнику и пепельнице. В этой жизни у меня нет окна, а значит, и подоконника, и пепельницы, на нем стоящей. Хотя пепельница есть, но она кочует по комнате, с компьютерного стола на пол, с пола – на мой живот, если я курю, валяясь на кровати и предаваясь воспоминаниям о славном времени, когда я был частью вечно сонного города, в котором жил Ник.

Уставший уже к ночи ветер доносит соло ночного троллейбуса на морозных проводах, самую прекрасную музыку, когда-либо мной слышанную.

Но в Иерусалиме нет троллейбусов.