О ЛЮБЕ ЛУРЬЕ

 

«Впечатление читателя?..» Так она написала о себе , пиша рецензию на один из номеров толстого журнала "Галилея" . Ничего себе, заявочки – чи-та-те-ль !

Любовь Лурье - врач по своей коренной специальности и превосходный , - я не боюсь это слова ! - переводчик с иврита и критик-литературовед .

В журнале "Галилея", где главным редактором суровый с виду Марк Азов , Люба Лурье , печатается в каждом номере , и, делясь со мною, как с членом редколлегии этого толстого журнала , Марк Азов наставлял меня :

- Вашу Любушку, вашу дельфиночку, беречь надо…

В Литературном объединении «РЫЖИЙ ДЕЛЬФИН» , что в Хайфе, которым я руководил несколько , называю её сокращённо АЦКа, что означает - АБСОЛЮТНО ЦЕННЫЙ КАДР !

И это так: Любаня может всё, даже читателем прикинуться! Но для себя она давно выбрала стратегическое направление – познакомить нас, знающих язык не то , что недостаточно , а совсем его не зная, с теми талантами писательскими, которых и до нашего приезда в Израиль было более чем достаточно. Наша Любочка - талантливый переводчик с иврита, прикинувшаяся читателем. Если она и читатель, то прямо скажем – талантливый - имена тех, кого она упоминает в этой рецензии, вы можете отыскать в интернете!

Вот я и решил поместить эту рецензию на книгу моего друга Марка Азова " И смех, и проза, и любовь", принадлезит перу , - если так можно назвать компьютер! - Любочке Лурье, которая рецензий принципиально не пишет, тем дороже, что она сделала!

 

Любовь Лурье

 

СМЕЯТЬСЯ И ЛЮБИТЬ , ПИСАТЬ И НЕ СДАВАТЬСЯ

 

Не каждому везёт понимать, зачем он появился на свет. Но тот, о ком я пишу, знает точно: "он пришёл обнять мир". Так, подставив руки, и живёт. Когда вручал мне свою пузатую, 400 страниц большого формата новую книгу "Избранного", я бы сказала - отборного, извинился: "Простите, что я вас так нагрузил". Без юмора - ни шагу. Не зря подмечено у него в одной из строк: как русскому не обойтись без матерного слова для точного выражения мысли, так еврею нет никакой возможности обойтись без юмора. Об Аркадии Райкине польские газеты писали: " Жидовский гений", В книге так и называется рассказ Марка Азова о своей и Владимира Тихвинского работе с ним. Из уст Райкина, этого народного ( не только по званию) артиста словечки, подброшенные автором, разлетались по свету, а "басни в прозе" становились анекдотами. И как сказал Азов (без ложной скромности): "Нет большей славы, чем умереть безвестным автором затёртого анекдота". "Какчество" скетчей и интермедий было такое, что "коликчество" смеявшейся публики превышало число присутствующих. А когда люди смеются, "промблемы" исчезают, на время смеха, по крайней мере.

Я тоже, слушая его новые, уже израильские "анекдоты от Марка", смеялась очень. Правда, не столько веселилась, сколько наслаждалась его интеллектуальным остроумием. Шутки были грустные. Писать же о юморе, на мой взгляд, как и о музыке, не стоит. Откройте книгу и пройдитесь об руку с автором по книге, как по жизни. Предисловие к его книге так и подписано "Твоя Единственная Жизнь" . А кто еще мог напомнить, как гадалка ему нагадала перед допросом у следователя СМЕРШ и "дальнюю дорогу", и "казённый дом", а напоследок утешила: "И успокоишься разговором"? Не удивительно, если он с детства писатель, потом филолог и "учитель словесности", потом снова писатель - и так до сегодняшнего дня. Мне теперь многое стало известно, после того, как я вошла потихоньку в книгу, не спеша и неслышно двигалась между строк. И вы можете. Именно для вас вышла в 2003 году эта книга, отпечатанная в типографии "Gutenberg" в издательстве с тем же именем. "Читайте, завидуйте!".

Открываем... Сначала - " Ицик Шрайбер в стране большевиков", повесть воспоминаний о юности, обозначенная автором как эпизоды. Ицик Шрайбер, он же - Марк Азов, поскольку вымышлена одна лишь фамилия, жил раньше в Стране большевиков. В каком-то смысле, как Алиса, только зеркала были иные: поначалу - волшебные, а после - всё больше кривые. И к тому же, Ицик унаследовал от отца ," участника Гражданской" отнюдь не любовь к советской власти, за которую рубился "красный кавалерист" , а дух протеста, скептическое отношение к идейным доктринам, "народным кумирам" и прописным истинам. Видимо не только гений - "парадоксов друг". Тот же бес, по мнению Генриха Гейне, сидит в еврее. Папа Ицика, революционный романтик и красный командир, хотел с помощью революции не власти добиться, что было бы логично, "а всего лишь равенства с коренным населением". Чтобы еврейским девушкам не приходилось больше для поступления в университет ( или -Харьковский медицинский институт , как маме Ицика) обзаводиться "жёлтым билетом" - охранной грамотой для проституток, чтоб обойти черту оседлости. И когда папа Шрайбер, портной, сын портного, стал директором швейной фабрики, затем - заводов, за ним тянулись люди, потому что в любом отдельно взятом месте он внедрял равенство, справедливость и подсобное хозяйство для осуществления автономного жизнеобечения .( Впоследствии Ицик понял, что не ленинский коммунизм папа строил, а еврейский кибуц ). И в Ташкенте во время войны к нему сам Михоэлс присылал еврейских писателей и артистов, снятых с тифозных эшелонов, и он их обеспечивал "рабочими карточками для спасения и прокорма.

А Ицик с детства всё примечал. Скажем, был у них сосед-весельчак, красавчик-латыш Ян. И жена у него настоящая дама . Нравилось Ицику, каким изящным движением она закуривала, оставляя алый след помады на серебряном мундштуке. А ещё он любил бывать у них в гостях, когда за столом пили "сказочное зелено-вино" - зелёный бенедиктин, разлитый в зелёные бокалы. Баккара издавали "таинственный дрожащий звон, словно китайские колокольчики, и люди за столом были шумливые, весёлые, вовсе не злые". А потом оказалось, что весельчак Ян, который тоже, как и Шрайберы, жил в "Доме специалистов", специализировался по разбиванию челюстей и разрыванию барабанных перепонок, работая столь профессионально, что каждый у него признавался: "Я - шпион". И это открытие поразило Шрайбера-младшего в самое сердце. Спустя некоторое время Ян застрелился, потому, что пал его покровитель "железный нарком" Ежов, и то, что сделал Ян, был самый безболезненный способ ускорить свою очередь за смертью.

Такой же маленький командирский браунинг , как у Яна, стрелявший тише хлопка пробки от шампанского, Ицик обнаружил в ящике отцовского письменного стола закрытом на ключ ящике (пришлось его из-за любопытства открыть)." Старый большевик Шрайбер-папа должен был "успеть во-время открыть ящик до того, как смолкнут... ночные шаги у дверей. Тогда Фрейда и Ицик будут спасены". На этот раз пронесло: его успели лишь исключить из партии и снять с должности директора за анекдот, рассказанный на партбюро. После этого случилось Ицику увидеть на глазах отца слёзы. Не из-за того заплакал кавалерист Шрайбер, что его вышибли из директорского кресла, а от стыда перед одним мальцом с голым пузом, которому он обещал двадцать копеек за рыбу, которую хлопец, кстати говоря, даром отдавал. Но от жены, "превратившейся из принцессы в золушку", он получил отказ: для них теперь и двадцать копеек уже были деньги. А Ицик, запомнив те отцовские" глаза на мокром месте", понял, что уронить свою честь Мужчины - обмануть доверие ребенка, страшнее, чем перестать быть директором.

И в войну, когда Шрайбер - сын уже был лейтенантом, с ним произошла аналогичная история , Дорога проходила через какую-то хату в Белорусской деревне. Хозяйка толкла в деревянной бадье картошку для детей. "Их озабоченные недоеданием голубовато-картофельные личики то и дело показывались из сеней... так что невозможно было посчитать, сколько же их всего". И Шрайбер-младший, подобно Шрайберу-старшему, догадался, что надо бы их подкормить. И выменял у некого "гранд-старшины", банку американской тушенки за трофейные швейцарские часы на семнадцати камнях. Представляете, какой это был бы праздник для пацанов, которые от рождения ничего вкуснее картошки не пробовали! Но праздник не получился. Когда лейтенант взрезал банку своим черным ножом златоустовской стали, в ней , вместо тушёнки, оказалась земля и трава .Старшина обманул . "Шрайбер сидел, как оплеванный, багрово-красный, и нож грелся в его руке, Где тот старшина? Куда его увезли воняющие и гремящие "студебеккеры? Где теперь его искать? Если рассеялся пылью, то не эта ли пыль осела в наших душах?..." По мне, этот случай страшнее немцев.

Так, без выстрелов, начинает Азов тему войны.

"Свою маленькую войну с самим собой он начал в Ташкенте. "В Ташкент писателей свозили эшелонами и там они роились и жужжали". Ицик, как и его папа, приветстующий литературные способности сына, полагал, что "настоящие писатели это члены настоящего союза писателей" (как у Хармса:"настоящаяя корова с настоящими рогами"). Поэтому он ходил на литературные собрания и глазел на них. Слушать было неинтересно, поскольку почти все читали "за Сталина". Разглядывание тоже не сулило разнообразия - большинство было одето в военную форму. Разве что Натан Венгеров и Виктор Шкловский озаряли зал своим интеллектом в попытке "донести великое искусство превращения мысли в слова". И вдруг перед публикой цвета хаки на сцене появилась дама, одетая в вечернее платье, какие носили "до тринадцатого года", и "голосом цвета старого серебра" прочла траурную песнь по почившему сероглазому королю, делясь своею скорбью со всеми способными услышать. Ицик слышал серцем и видел глазами саму Поэзию. Она назвалась Анной Ахматовой. Зал, оскорблённый до глубины души тем, что король погиб не от рук немецких захватчиков, как положено, - потребовал от странной поэтессы выйти вон. И потрясённого Ицика догоняли на тополиной аллее ещё звучавшие в нём строчки: "Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король". Он вспомнил собственное открытие, посетившее его в девятом классе. Оказалось, что поэзия - "вовсе не изложение чего-то в рифму, а музыка для тех, у кого нет других инструментов... и что стихами можно сказать только то, что можно сказать только стихами". Сам Корней Иванович Чуковский назвал тогда школьника "законченным поэтом", но тут же разъяснил, чтоб не задавался, что это всего лишь владение ремеслом. А к Поэзии еще надо приобщиться . В Ташкенте весны сорок второго юные дарования "Поэты круглого стола" учились непосредственно у Анны Ахматовой, Сергея Городецкого и других еще присутствующих на Земле поэтов Серебряного века. А затем, в порядке появления на свет: рождённые в двадцать четвёртом, двадцать пятом, а потом - в двадцать шестом, поднимались из-за этого стола мальчики (поэты, которых мы знаем и не знаем, в том числе, Мур Эфрон, сын Марины Цветаевой) и уходили на фронт.

И Ицика тоже накрыла война. Но фронт был только этапом пути. Как оказалось, тогдашняя дорога через Ташкент, спустя годы, привела его в Израиль. В военном Ташкенте он столкнулся с первым в своей жизни сионистом, "вечным студентом" разных европейских университетов, бежавшим от Гитлера, потому что не только Бог, но и фюрер считал евреев избранными, пусть для уничтожения. (Именно из-за "обиды за свой избранный народ и пошёл Ицик воевать", а вовсе не за Сталина). От этого студента услышал Ицик про " государство в пути", Сион и Палестину и погрузился в Восточный отдел Ташкентской библиотеки. Там открылась ему Земля обетованная. Читая об еврейской истории, он поражался, как давние его предки решились покинуть одну из самых древних цивилизаций, предпочтя ей "гипсовую пустыню, .. небо над головой и нравственный закон внутри себя". С тех пор преследовала Ицика Шрайбера одна и та же мелодия "Шма Исроэл", которую пела скрипка старого слепого еврея на тротуаре Ташкента. "Как на пеленг" он шёл на плач Израиля , на Восток.

Но прежде надо было остаться живым. Рассказы о войне у Марка Азова особенные. Они не о крови, не о подвигах, а о людях - с любовью, иронично, скорбно и нежно. " Чего стоит история о еврейском солдате Мите ( рассказ "Митя и Ося"), который пробрался в дом - с чердака этого дома немецкий пулеметчик отрезал их от полевой кухни - и добыл буханку хлеба. А когда его спросили : " Почему ты не пришил фрица , Митя? " - без тени сомнения отвечал: "Я же не за фрицем туда ходил, а за хлебом". И эту особенность национального характера автор в дальнейшем исследует в своих современных израильских рассказах, и в драматической трилогии на библейские темы. Смертельная схватка между потомками Авраама от Сары и Агари длится по сей день, и в этой борьбе злоба перевешивает силу. "Мы слишком человечны и поэтому нас никто не любит",- такой вот исторический парадокс.

Вообще, рассказы Азова, о чем бы он не писал : мужчинах, женщинах, детях,, русалках, ангелах, индийских йогах - это чаще всего новеллы, как у О.Генри, где за неожиданным поворотом сюжета не "кончается искусство", но уже начинает дышать "почва и судьба. Тут есть рассказы написанные недавно "при свободе", а есть- еще при советской цензуре, писанные" в стол". Но ни тогда, ни теперь Азов не пишет " в лоб. Рассказы фантастические и детективные, и сказочные, и притчевые и реальные, смешные и грустные, комические по форме - трагические по существу. Но как бы это не выглядело: миф, фантастика, реальность, - всё пульсирует и дышит страстью сегодняшних людей, живущих здесь и сейчас.

Лирика и нежность - обаяние автора. Человек в возрасте осени ловил рыбу (рассказ "Весенние ятеря") сетью для большой воды и поймал русалку. Но русалка оказалась без хвоста, а он ,человек - "с хвостом". "Человек - существо, которое живёт не для себя, а для своего хвоста. Ящерица, отбросив свой хвост, не перестаёт быть ящерицей. Человек перестаёт быть человеком". Может статься, те, кто связал с ним свою судьбу, для него они - хвост, но "он для них -голова. Кто бы они ни были: те, чью любовь ты пил, или те, кого ты породил, - ты не смеешь рубить голову, потому что она не твоя".И он не может уплыть с русалкой, а она не может дышать без него на земле.

Трудно, легко ли, но жить радостно, ведь человек пришёл обнять мир (рассказ"Мифы"). Ему это предрекла Сивилла - прорицательница, на берегу Стикса -реки мертвых, но стоило открыть глаза - оказалось, что речка называется Псёл, а село, у которого разбили свой лагерь они, семейные байдарочные туристы, - Перевозы. И перевозчик есть, правда, не Хорон, а Охрим. Но обнимать мир все равно хотелось, и он начал с коровницы, которая полоскала в речке фартук. Коровница не возражала, только сказала: "Тю"... да и спина у неё оказалась слишком широкой. И пошёл к другим женщинам. Одна из них была женой человека. Но она хорошо его знала и сказала: "Ты всегда обнимаешь меня, когда любишь себя". Человек устыдился и пошёл к совсем Другой женщине - подруге жены. Когда он обнял её, она упала на траву, потому что у неё отнялись ноги. "Ты мой Бог" - сказала она. Он прислонил её к дереву, чтоб держалась, и пошёл гулять с будущей женщиной, своей дочкой. Гуляя с ребёнком , он действительно обнимал весь мир, потому что весь этот удивительный мир мог уместиться в сгибе руки. И понял : мир надо обнимать не для собственного удовольствия, а для удовольствия мира. " А если вас любят женщины. Неважно, почему. Главное, не мелочитесь: раздарите им семь волосков из вашей синей бороды. Ваша борода на семь волосков поредеет, зато у семи женщин станут пышнее причёски хотя бы на один волосок!".

Впрочем, автор не столь наивен: Стикс впадал в Стикс , они оказались на острове, река обнимала саму себя, как змея, свернувшаяся кольцом..."Благими намереньями вымощена дорога в ад ". И так же "окальцован" рассказ" Галактика в брикетах":: "У меня был дядя. В юности он предавался несбыточным мечтам, но в старости дядя, как теперь говорят, не состоялся. Он призвал меня к своему одру и прошептал: "Сынок, я обязан посвятить тебя в нашу фамильную тайну: у меня был дядя..." .И герой этого рассказ носит в кармане дядино наследство - целую звездную Галактику в виде бульонного кубика в фольге, но так и не находит в небе места, не занятого другими звездами, куда бы высыпать свой концетрат, и на смертном одре передает ее очередному племяннику. Разве это не история человечества, которая и в рассказах Азова каждый раз начинается с Адама. "...Я с трудом продираю глаза и начинаю из куска мокрой глины формироваться в человека" - то есть в галактику из брикета ( " Беседы с ее создателем" ) И в рассказе "Любовь" герой, переживший амнезию из-за теракта в автобусе, проживает жизнь первого человека - Адама, которому Бог назначил наречь имена всему сущему, открыв перед ним только что (за шесть божественных дней) сотворённый мир. И он изумился откровению мира. "Моё детское неведение обреталось в теле взрослого мужчины, тело не было наивным и беспечным, тело жило уже своею взрослой жизнью, и я, совершая свои детские открытия, стремился во что бы то ни стало догнать своё взрослое тело и сравняться с ним". Ничего не выдумано из того, что пишет автор. "Детское неведение" можно прочесть как метафору, потому что без этого свойства - открывать мир - не существует писателя. И ты тоже, ещё и ещё, приоткрываешь мир. На этот раз - с ним. Он не навязывает и не мешает. Показывает, а не декларирует. Размышляет, не философствует. Азов - это и анекдот, и притча и театр. Рассказы насыщены смыслом и юмором. Хочется пересказать, но оригиналы, порой короче пересказа. "Басни с прописными моралями", " Анекдоты от Райкина", " Притчи", рассказики "Из жизни инквизиторов", Подтексты" - что это, если не галактики в брикетах? Многие помнят все это еще с тех "райкинских "времен, когда " НКВД приходило к Эзопу". И большой раздел юморесок из нашей олимовской жизни - " Новые приключения Рабиновича на Земле Обетованной". Одного этого было бы достаточно для любителей юмора .

Но художник Ася Островская не случайно поместила на обложке книги клоуна двух цветов : и красный, и черный, Этот клоун - сам автор в одной из своих ролей ( он еще и актер) , и два цвета - что поделаешь? - трагическое и смешное.

"Над Францией безоблачное небо" - это и прогноз погоды и предостережение судьбы . На Лазурный Берег, в красивую и, как они думали, безмятежную жизнь и перебрались израильтяне: мадам Арье и мадам Леви со своими любимыми детками, чтобы им беззаботно жилось без войны и без террористов. В Европе, все знают, - демократия. "Тут даже антисемиты - демократы". И семейства Левински, Мизрахи, вместе с семействами Леви и Арье гуляют по Французской Ривьере... и месье Фишер тоже здесь. Почему-то, все с зонтиками, хотя на пляже дует прохладный ветер. Но они идут в другую сторону от пляжа, кафе, парков и прочей цивилизации. Оказывается, к ним заходили арабы с автоматами и "попросили" их покинуть дом, несмотря на уважение к правам человека. Хорошо гулять под зонтиком. Все друг друга понимают и с удовольствием разговаривают. Только дети иногда мешают беседе своими вопросами. Здорово, что дедушка на всё может ответить: объяснить, что евреи раньше жили в галуте, а теперь у них есть своё собственное государство, и они живут во Франции. И ребёнок понимает: "Значит, Франция теперь в Израиле"...- "Не следует путать историю с географией. Израиль - наша историческая родина, а не географическая. Твой прадедушка жил в Белоруссии. Он был таким же мальчиком, как ты, когда пришли немцы. Они выгнали всех евреев из домов и приказали идти куда-то из города, не объясняя зачем и почему... Кто-то пустил слух, что из Белоруссии их переселят в Польшу. Только и всего... И покорно шли, пока не увидели огромный ров, специально вырытый, а впереди солдаты с пулемётами...".

"Нашёл, что рассказывать ребёнку!.. Ури, слушай только бабушку. Подумаешь, победило проарабское большинство в каком-то там их парламенте! Может, нас хотят выслать из страны? Я думаю, туда, куда мы идём, будет израильский посол. В Европе везде безвизовый проезд. Можно махнуть в Швейцарию, Бельгию, Голландию, Люксембург... Почему обязательно в Израиль?.." И рассказ кончается, как и в остальных новеллах Азова, неожиданно, но логично: " Так, мило болтая, они дошли до края рва..." Комментарии излишни.

Но Франция далеко, а автор, насколько мне известно, живет в Галилее. Здесь у подножья горы Тавор - "пуп Земли" по воззрениям древних.- есть еврейское кладбище. И Джонатан Шварц, бизнесмен из Бостона, по настоянию своей "идише мамэ" везёт ее умирать в Святую Землю (рассказ "Американец") .Везет и клянет себя, сравнивая с японцем из фильма Курасавы, который тащит мать "на закорках" на священную гору с той же целью... Но "кладбище было густо заселено знакомыми именами".И отец дежит здесь, и Рахель, и Миша... На памятнике "Моше". Кому Моше, а они с Мишей выпили море пива". Жизнь прошла здесь. А в Америке уже родные дети стесняются родства с его еврейским капиталом. И бизнесмен из Бостана Джонатан Шварц, считавший капризом желание матери лечь на кладбище рядом с его отцом, обращается к заместителю мэра города: "Кому я должен заплатить за свою могилу?". .Снова ожиданный "неожиданный поворот". Как и в "байдарочных" рассказах Азова, где реки, как жизнь, с поворотами и порогами ...Но вдруг река разливается, и автор в маленькой повести "И обрушатся горы" выводит нас на открытый плес, чтобы понять, в конце концов, куда смотрит Бог? И ему удается встретиться с Творцом, побеседовать " как драматург с драматургом" потому что , как написал в письме фронтовой товарищ автора ," ему оставался один процент живкости и девяносто девять - смерти "... А пока девятнадцатилетний лейтенант спешит на фронт. Железнодорожное полотно. Эшелоны с танками. "Часовые с платформ гласят: низзя... не положено... И паровоз уже отталкивается железными локтями... поезд вот-вот уйдёт". К нему подходят двое очень невоенных евреев, говорящих на идиш. Он понимает только "идиш-кинд", означающее, что они признали в нём своего, то есть, еврейского ребёнка, которого нужно отогреть, накормить, довести. Как? Оказывается, у них в поезде есть своя "теплушка с буржуйкой из кровельного железа, походная лавочка на колёсах, магазин для железнодорожников". И он уже сидит у них, греется от их теплушки, ест их консервы и сгорает со стыда, что не знает идиш. Кое-как они объясняются. Он упоминает бабушку и корову Зорьку. Конечно же, они знакомы с его родичами из Белорусского местечка, и ставят его в известность, что он из рода царя Давида. А в местечке к этому времени уже не осталось ни бабушки, ни четырёх его двоюродных сестёр и братьев... "ни одного живого еврея"...

Спустя год, кода окончилась война, теперь уже двадцатилетний и старший лейтенант с победой возвращается на Белорусскую землю, где бабушкина корова поила молоком его братьев. Уже никого и ничего там не осталось. Даже ночлега нельзя было найти (сохранился только бывший, единственный во всём местечке уцелевший сеновал, где несгораемые десять евреев опять выручили его). "Не было дверей с жёлтыми звёздами, не было и домов, были останки печей с обгоревшими чёрными трубами... Мне показали остов никелированной кровати с щегольскими шишечками - такая была у моих родителей. - "Вот как жили евреи! - сказали мне при этом, - не то что мы".

На этом месте я невольно вспоминаю "Пушкинский дом" Андрея Битова, где больше всего меня поразила вот эта изматывающая, снедающая русских тоска по невозможности жить, как евреи. Не из-за недостатка денег. У Битова, с его интеллектуальными и интеллигентскими проблемами, речь не о шишечках на кровати. Стон стоит о недосягаемости для русского человека быть евреем, такая откровенная боль, что он не может удержать её при себе. Антисемитам не позавидуешь. Если честно, то не только русским. В человечестве живёт какая-то неистребимая идея, что рай настанет, только после полного уничтожения евреев ("окончательное решение вопроса") - тогда все вокруг заживут так же прекрасно, как они. Об этом же пишет Азов: "...арабам-террористам вбили в голову, "будто стоит нас отсюда выкурить, как всё выстроенное и выстраданное здесь евреями достанется им, и они будут жить в еврейских домах, увитых розами, разъезжать по еврейским дорогам, пить из еврейских водоводов, и еврейские электростанции будут им светить... Я не пророк.., но берусь предсказать: от роз останутся лишь колючки, дома осядут и почернеют, в иссякнувших водоводах будут плодиться крысы.., электростанции остановятся - померкнет свет, и они будут резать друг друга в темноте". Другой работы они не знают. "Эта земля не течёт сама по себе молоком и мёдом... Как же они думают жить здесь без нас?..

А ведь думают, готовы даже вообще не жить, лишь бы нас тут не было. И, когда автору уже немало лет, в рассказе появляется "шахид" на остановке автобуса в Израиле около того места , где Пророком предсказан Конец Света. О чем думает Всемогущий? Почему не позволит нашим мальчикам, могучим как "керувы"- херувимы, двинуть все боевые машины и покончить со всем этим раз и навсегда? Не у кого нет ответа, и потому, очевидно, автор часто настаивает на мысли об относительной независимости от Творца сотворённой им сущности . Законы творчества универсальны: драма на сцене лишь повторяет драматургию жизни. И каков бы ни был автор: Господь Бог или автор пьесы, оба начинающие "с чистого листа", - само исполнение текста осуществляется уже не ими, а режиссёрами, актёрами... "Театр - творчество коллективное, как и вообще всякая жизнь", роли заданы : "Каин... может убить Авеля, а Авель... не может даже плюнуть на родного брата". Ничего нельзя поделать - пьеса написана. Из песни слова не выкинешь. И сидит автор под рожковым деревом и молит Бога, не зная молитв и не признавая за собой религиозного мышления (хотя мне, со стороны, оно кажется очень глубоким и глубинным), чтобы его Господне Воинство, состоящее из наших детей, победило Зло. А в глазах мальчиков и девочек в зелёных рубашках "столько света, сколько в этом небе, и вся эта земля с цветами, вырастающими из камней, отражается в их зрачках: и синие ленты дорог, убегающие на скорости, ... и веселье сердца, и отвязанность свободы, и беспечность молодости... - всё, что называют Жизнью..." Ведь сказано врагу человечества: "В горах Израиля падёшь ты". "В конце дней будет это...". А наш автор разъясняет: "В финале драмы". И позволяет себе вообразить финал : " Я услышал нечеловеческий вой сверхзвуковых самолетов..." "Ты видишь, мое терпение лопнуло", - сказал Господь Бог. И я увидел, как в замедленном кино: "идиш кинд" в летном шлеме, будто играя в компьютерную игру, включил программу наведения и пуска..." И обрушились горы, и пали ступени...и пала на землю всякая стена ".

Так нас подводят к драме. Автор, чья основная профессия - драматург, отобрал для итоговой книги лишь три своих пьесы - историческую трилогию, осуществленную театром "Галилея"..

Действие первой из них "Весенний царь черноголовых" происходит в одном из Шумеро - Аккадских царств. Некий садовник Эллильбани назначается временным помазанником на царство. Ему отводится роль "подменного царя" - такого, которого должны казнить на пятый день после коронования. Таков уж обычай: весной приносить царя в жертву богине плодородия, чтоб год был урожайный. Но не казнить же, в самом деле, настоящего государя! А вот, дальше игра идёт не по правилам. Престольный царь неожиданно умирает в эти самые пять дней, а на его месте остаётся править государством тот самый садовник. И он приказывает камнерезу-грамотею высечь на каменной стеле законы, справедливые для простых людей. Но люди быстро находят способы обходить законы. ..И тут постепенно выясняется, от чего погиб Великий Ур ( тот самый Ур Халдейский, откуда ушел наш прародитель Авраам). Потому что боги там были глиняные, а законы людские. Так кто же погубил великую цивилизацию "черноголовых шумеров " ? И автор находит ответ на древней клинописной табличке: "никто не может разрушить дом наш, кроме нас самих".

Пьеса не вся об этом - там есть любовь самых "низких" людей : сумасшедшего и храмовой блудницы, возвышающая их перед лицом смерти. Но наша "любовь" к саморазрушению становится темой и двух последующих исторических трагедий : "Ифтах - однолюб" , о судье Израиля, который принес в жертву свою единственную дочь, и " Последний день Содома" - название говорит само за себя. разрушение дома, в котором мы живем,

Я не стану пересказывать сюжеты, лучше прочитать, а еще лучше посмотреть, Но когда Марк Азов решил разыграть драму из еврейской истории, утверждая, что фабула пьесы "Ифтах- однолюб" взята из Танаха (Книга судей, гл. 10- 12), я не выдержала и раскрыла Танах. Он поступил мудро, указав "литературный" источник. Театральный зритель привык к греческим трагедиям. Мы смотрим на сцену и думаем: "Вот они какие - древние греки". И гордимся при этом своею просвещённостью. Но "древние евреи" - нет даже такого литературного клише в исксстве русского театра. Потому я и решила перед прочтением пьесы выяснить, что от Азова и что от Танаха. Открыла "Книгу судей" и поразилась. С точки зрения искусства, её можно читать как руководство по драматургии. Начинаешь понимать, что драма есть порождение живой жизни. Как в зеркале, видя своё отражение, думаешь, что оно и есть ты, так и в театре мы считаем, что действие развёртывается по законам жанра драмы. На самом деле, в реальности драма развёртывается по законам жизни, а жанр существования переносится на сцену. Когда Циля Клепфиш, известный и всеми уважаемый преподаватель иврита, говорила в уроках по радио, что евреи - народ пророков и поэтов, я считала это метафорой. Разве такое возможно? Оглянитесь вокруг. Не очень похоже. А теперь почитайте названный текст. Азов так и сделал: прочёл, восхитился и записал пьесу. Именно "записал". Если иметь прочесть и историю и пьесу, получите двойное удовольствие. Спасибо Марку Азову. Его исторический театр позволяет поверить, что это "неуёмное племя", как он назвал евреев, и в самом деле, достойно гордости и самоуважения.

"Народ этот не числится среди народов, потому что время других народов уже исчислено и они будут растворяться без остатка среди народов, пришедших им на смену..." А семя евреев не растворилось в Египте. "И как ненавидят их и как страшатся сыны Моава и Амалека сейчас, когда они проходят тучей, так будут страшиться и ненавидеть их в могучих царствах земных, где будут бродить они поодиночке. Гнать, жечь, травить, презирать и гордиться ими, выдавая их творения, обретения и заслуги за свои!.. Их имена присвоят себе другие народы, их память, их мысли, их золото, даже их Бога они объявят своим. Но никогда не признают своими их самих. И даже, когда они будут возвращаться к колодцам, вырытым праотцами, скажут им: "Это не ваша земля!". Потому что здесь будут жить уже совсем другие люди. И не окажется на земле такого места, где бы не жил никто". (из новеллы "Житиё Валаамовой ослицы, рассказанное ею самой".

Убедительно. Жить с правдой не страшно. Тому доказательство - большой "процент живкости" и отваги у писателя, и он завершает книгу рассказами под "шапкой" "Милентулы на соломенных лапах", о том, как взрослые люди становятся вновь детьми, разбредаясь по соломенным островам, которые сгорают при дневном беспощадном свете . Две вещи для автора этой книги в жизни главней всего: Она и Они, "если она - любовь, а они - дети". "На этих двух тонких ниточках подвешена жизнь" , и лучшие его вещи о них и для них "И мужчина может быть беременным, если в нем живет ребенок ",- таким эпиграфом предваряет Марк Азов " Сказки моего окна", Одна из них ("Бесконечная сказка)- о том, как коротконогий черепашонок, бежал за длинноногой радугой и утомился, остановился и женился, и у него родился сын, и тоже побежал за радугой, и утомился ,и женился, и у него тоже родился сын, и побежал..." и так мы будем всю жизнь бежать за радугой, и эта сказка никогда не кончится"...

 

Лурье Л. Январь, 2004 г. Хайфа