1

Сухим вечером 15-го апреля Маша Лунина выгуливала своего пса Брайта. Шла она сначала по аллее, затем по улице между высокими заборами частных домов и оградой воинской части. Луны не было, небо затянуло облаками. Маша шла и слушала «Rammstein», думая о преподавателе вспомогательных исторических дисциплин (сокращённо ВИДов) Разумовском, который её терпеть не мог и потому на семинарах не спрашивал, на контрольных давал самые сложные задания и вообще своё отрицательное отношение демонстрировал всячески. Тому было две причины. Во-первых, как-то раз на занятии Разумовский нелицеприятно отозвался о преподавательнице, которую на курсе любили. И Маша при однокашниках этим на перемене возмутилась. Среди слушателей был и, как выяснилось потом, студент, писавший у Разумовского курсовую. И вот этот «стукач» взял да и передал Разумовскому Машины слова. А у Маши были актёрские способности, и она, возмущаясь, передразнила преподавателя. Во-вторых, она его предмет назвала ВИДами, то есть сокращённо, чего препод терпеть не мог, и он это услышал. Разумовский сам был из дворянского рода, член Российской геральдической комиссии и в 35 лет доктор исторических наук. И потому он требовал к себе уважения… Для отличницы Луниной такое отношение грозило провалом на зачёте и недопуском к летней сессии.

«Гадюка Разумовский!» — думала Маша. — «Не принял работу! А чем она хуже Лёшкиной? Столько в архиве сидела!» Разумовский задал всем составить генеалогию семьи, опираясь на достоверные данные; у кого же нет такой возможности, должны придумать персонажа и его род. Маша загорелась этим заданием и пошла по сложному пути: стала выяснять, кто были её предки. Оказалось, она — дворянских кровей, род в разное время то беднел, то богател. Маша была последним отпрыском фамилии, да ещё и по мужской линии. Словом, работу она проделала огромную, нашла даже дневник прабабки (на самом деле приставок «пра-» было больше, аж произносить неудобно), описание усадьбы, фотографии. Но работу Разумовский ей вернул! «Видите ли, оформила не так!» — злилась девушка. Действительно, эту контрольную она уже три раза переделывала, и всякий раз был повод к прицепкам: то роспись составлена не так, то восходящая генеалогия с ошибками, то нисходящая неверная. Гуляя, Маша всё злилась и злилась, тем более что и Брайт смылся куда-то.

— Брайт, Брайт, Брайт! — звала девушка. — Иди сюда, моя собачка! Иди ко мне, пёс!

Темно-серого «немца» в темноте было не видно. «Вот ведь сволочная собака! Гадюка!» — злилась Маша. «И генеалогия эта дурацкая! Надоело всё!» Девушка шла по глухому переулку, дороги под ногами видно не было, и вообще становилось всё темнее и темнее.

— Брайт, Брайт! Иди сюда, зараза такая!

Но «зараза» не подходил. В ушах гремело уже второй раз благодаря автореверсу:

«…Reise, reise, Seeman reise

Jeder tuťs auf seine Weise…»

«Да, катись, катись! Как же мне эту работу-то сделать? А если он меня «завалит»? Где же эта собака мерзкая? Куда провалился? Может, пойти в деканат и комиссию на всякий случай потребовать?»

Вдруг девушку ослепил свет фар: прямо на неё летела машина, ранее скрытая в потёмках. Если б Маша не злилась так, то она бы её, возможно, заметила. Лунина и пикнуть не успела, как оказалась лежащей на дороге: её толкнуло бортом. Маша попала ладонями и коленом в холодное и влажное. Музыка разом оборвалась: наушники соскочили, а может быть, и плейер упал.

— Сволочь! Гад! Урод! — прокричала девушка вслед автомобилю, шаря руками по земле. Наконец она нашла прибор. Встала, погрозила уехавшей машине кулаком и снова позвала собаку. Брайт всё не приходил.

«За сукой течной убежал, свинина!» — раздражённо подумала Маша и решила пойти домой. «Сам прибежит, змей!» — сердилась она на собаку. Девушка выбралась из переулка, прошла по аллее, но вместо многоэтажек со светящимися окнами увидела только частные дома; кое-где горел свет. «Наверное, не в ту сторону прусь», — решила Маша. Она повернула обратно, снова прошла по аллее, по переулку и вдруг упёрлась в забор, а может, в сарай, — в потёмках было не определить. «Что за чёрт! В двух соснах я, что ли, заблудилась?» — думала она.

Посмотрела на часы с подсветкой: 21.00. Следующие полчаса Маша бродила по маршруту: тупик — переулок — аллея — дома, дома — аллея — переулок — тупик.

Ей стало страшно. Маша решила, в конце концов, вернуться длинной дорогой, мимо частных домов. Так она и сделала. Но решение оказалось не лучшим: домов попадалось гораздо больше, чем она ожидала, и они всё никак не кончались. К одиннадцати часам девушка запаниковала. Ей казалось, что она никогда уже не вернётся домой! Кое-как успокоилась (там более что плейер наконец-то, словно проснувшись, вдруг заработал) и в шестой раз пошла по улице. «Теперь пройду до конца и на какую-нибудь дорогу уж точно выскочу», — подумала она. Сначала её удивляло отсутствие фонарей, но она вспомнила, что эта улица — Приречная — как раз разбитыми и перегоревшими фонарями славится.

Сквозь громкую музыка Машу вдруг настиг какой-то раздражающий шум. «Брайт прибежал!» — приглушив звук, услышала приближающийся собачий лай. Но собак была не одна. Через несколько секунд девушка сообразила, что на неё несётся свора барбосов. И так напуганная, Маша со всех ног помчалась прочь. Собаки догоняли. Маша рванула изо всех сил, не гладя по сторонам. Впереди оказался же забор — опять! — и она каким-то чудом вскочила на него. Собаки разрывались внизу от лая, подпрыгивали, надеясь цапнуть девушку. Маша спрыгнула во двор и стала отыскивать выход.

Но найти калитку не успела! С возгласом:

— Ага, попался! — её схватил кто-то крупный и сильный. Как она ни сопротивлялась, человек тащил за собой, награждая тычками. Затем он втолкнул девушку в сарай, снаружи лязгнула щеколда. Лунина закричала, требуя выпустить, но грубый голос ей снаружи ответил:

— Не замолчишь, так тебя взгрею! Сиди до утра, а там посмотрим!

Девушка стала ощупью исследовать «тюрьму». На одной стене висели какие-то вещи, были лавки и веники. Холода Маша не чувствовала. Утомившись, она улеглась на лавочку и, несмотря ни на что, уснула.

2.

Проснулась она, словно кто-то её толкнул в бок. Было утро, свет лился сквозь маленькое застеклённое оконце. Маша огляделась и поняла, что находится в предбаннике, очень чистом и опрятном. Снаружи доносились самые разные звуки: голоса домашней птицы, раза два замычала корова, женский голос прокричал что-то… Потом всё стихло.

Девушка принялась стучать в дверь, и была услышана. К бане приближались, судя по разговору, двое мужчин.

— Вот в баню-то и посадил вора, — говорил обладатель грубого голоса, пленивший вчера (или сегодня?) Машу. — Мальчишка увертлив, еле не утёк, прыткой. Да от меня не упрыгнешь!

— Сейчас посмотрим вора твоего, — отвечал баритон.

Завозились с замком, дверь плена отворилась.

— Господи ты Боже ж мой! — раздалось восклицание грубого, и одновременно Машино:

— Ничего себе!

Обе стороны вытаращились друг на друга. И было от чего! Перед девушкой на улице стояли двое мужчин в одежде XIX века! Один — в «мужичьей», с серым фартуком, с заправленными в сапоги шароварами, в желтоватой рубахе, жилете. Другой — в коричневом бархатном коротком (халате, что ли?) поверх рубахи (или чего там?) с галстуком, в брюках и тоже в сапогах. А перед одетыми в старинные одежды оказалось загорелое существо с короткими красными волосами, пирсингом в брови, в синих джинсах, туфлях, «водолазке» и замшевой серой куртке.

— Вы кино, что ли, снимаете? — задала вопрос Маша, хотя была раздражена и решила вообще не разговаривать с негодяями, запершим её чёрт знает куда!

— Дак это девка! — воскликнул «мужик». «Баритон» молчал, изучая Машу.

— Как вы посмели меня хватать и запирать? Мои родители, наверное, с ума сошли! — тут она прилгнула. Родители уехали на дачу, копать-сажать, и потому о Маше некому было следующие два дня беспокоиться. Сначала Маша напугалась, но потом страх почти прошёл: удивление от внешнего вида мужчин перебороло опасения. К тому же Лунина отличалась некоторой бесшабашностью, что друзья её выражали иначе: «безбашенность».

— Неужели нельзя было нормально поговорить, а не драться? Я ничего дурного не хотела! Просто вчера вечером гуляла со своим псом, заблудилась, потом за мной собаки погнались. Я через забор перелезла и оказалась здесь. Есть у вас телефон? Я родителям позвоню, сами им объясняйте, почему я дома не ночевала! Правда, правда, я заблудилась: фонари тут у вас не горят, луны не было, — и Маша вышла из бани.

Огляделась. Прямо перед ней стоял двухэтажный каменный дом с балконом и мансардой, песчаные дорожки изящно огибали разбитые по двору клумбы с какими-то ранними цветами. Справа располагался большой сарай с открытыми воротами, откуда вдруг вышел молодой человек, тоже по-мужицки одетый. Он вёл в поводу лошадь. Увидев Машу, рот разинул и остановился. Кинокамер, прожекторов и всего того, чему полагается быть на съёмочной площадке, девушка не увидела.

— А вы, простите, кто? — наконец и баритон ожил.

— Я Мария Сергеевна Лунина. Живу на Тургенева, 7. Я же говорю, пошла пса выгуливать, да и заблудилась. А вы кино снимаете? — во второй раз спросила она. Маша говорила быстро, напористо. — Очень натуралистично, прямо как в лучших советских фильмах. Так я пойду. Извините ещё раз за беспокойство.

— Лунина, вы сказали? Из дворян Луниных? — баритон среагировал, наконец, на фамилию девушки.

— А вы про дворян-Луниных знаете? — Маша удивилась. — Надо же! Я как раз о них собираю информацию.

— И много вы нашли…информации?

— Порядочно. Я недавно узнала, что я — последний отпрыск рода Луниных, причём по мужской старшей линии.

— Да что вы? И кроме вас никого нет?

— Да. Я — единственная дочка у родителей, — не без задней мысли Маша стала рассказывать про родоначальника, жившего во времена Ивана III, про его детей. Нужно заговорить странным людям зубы. Тем временем обогнули дом. Фасад нёс черты классицизма: колонны со стопами, но без капителей, узкий антаблемент, просторная не застеклённая веранда на втором этаже.

— Какой у вас дом интересный! — отметила девушка. — На новодел не похоже. Начало XIX века?

— Вы правы. Иди, Тихон, я сам разберусь, — сказал «баритон» «мужику».

— Да как же, барин…— не успел договорить, был перебит:

— Иди, Тихон.

Тот пожал плечами, но удалился, хотя и оглянулся несколько раз.

— Ишь ты, «барин»! — протянула, надеясь, что издевательски, Маша. — Ну-ну! — темы об этом развивать не стала, продолжала о предках. Ей казалось, что так безопаснее.

Разговаривая — вернее, трещала одна Маша, найдя в незнакомом мужчине внимательного слушателя — вышли они на улицу. Тут Машу ждал первый удар.

Она сразу определила местность — это был знакомый с детства правый берег речки — но всё здесь, мягко говоря, изменилось! Напротив, на левом берегу, должны стоять многогэтажки. Их не было. Вместо них — поля, поля, а дальше — лес.

— Послушайте, что это за улица? Как она называется?

— Улица?

— Ну да, улица! Не могла же я так далеко уйти? — Маше стало так же страшно, как вчера ночью, когда она тщетно пыталась найти дорогу к дому. Только сейчас она заметила — словно с глаз пелену стянули — что нигде не видно многоэтажных домов, на частных нет антенн, и не наблюдается ни столбов с проводами, ни автомобилей. Не видно было и высоченной заводской трубы!

— Это село Покровское.

— Какое Покровское?! Откуда? А город где же?

— Вы какой город имеете в виду?

— В каком вы городе живёте? Уж наверное в Дзержинском?

— Сейчас я живу в Покровском.

— А до Москвы сколько минут ехать?

— Часа 4.

— Не может быть! От силы минут 40! — Машу вдруг осенило. — Вы надо мной издеваетесь? Дурачите? Я ничего не понимаю! Вы что тут, все в XIX играете? Новая забава для богатых?

— А вы-то во что играете? — баритон смотрел на девушку внимательно, словно зверушку изучал.

— Слушайте, это что, программа «Розыгрыш»? И где-то тут у вас камеры? Я сдаюсь, вы меня здорово разыграли и даже напугали. Но может, хватит всё-таки?

— Никакого розыгрыша с моей стороны нет.

— Ну да, это с моей стороны розыгрыш! Это я вас так одела!

— Однако и вашу одежду нельзя назвать обычной, — «барин» не унимался, так и вёл, как думала Маша, роль. Она спросила:

— Какое сегодня число? Хоть этот ответ в сценарий входит?

— 3 апреля.

— Как — третье? Почему тогда не первое? А год тогда какой? Может, 1812? И мне, как героине народной войны, предстоит спасти по сценарию кого-то там?

— Год 1879, — собеседники мерили друг друга взглядами и были друг другом недовольны, подозревая злобную шутку с обеих сторон.

— Уж могли бы год позначимее придумать! А то 1879 — ни туда, ни сюда! Взяли бы 1861, или 1866, или 1870! Или 1881 на худой конец! Хватит, здорово разыграли! И продумано всё отлично — хотя бы появление парня с конём, который так и выставился на меня! — Маша нисколько не смущалась, что такие резкие речи увидят миллионы телезрителей. — И вообще, могли бы и представиться! Раз вы — барин XIX века, то должны быть вежливы! Или вы гоголевского типа играете? — быстро и напористо говорила она.

— Аркадий Павлович Корсунов, — ответил господин, когда Маша выдохлась.

— Слава богу, хоть не Кузьма Прокопыч! — Маша и ушла бы немедленно, только вот она не знала, где же находится. Много на свете похожих мест, и это, скорее всего, не знакомый берег реки, а нечто совсем чужое! Не расспросив о дороге («А что с ним связываться, с актёром этим?»), она пошла прочь, надеясь выйти в конце концов на трассу и поймать машину, и пусть розыгрыш провалится!

Аркадий Павлович какое-то время смотрел ей в след, плечами пожимал, затем ушёл к себе во двор.

Маша шла по улице и сначала с неудовольствием, а затем и с раздражением замечала, что её появление производит нездоровое впечатление на редких прохожих. Нечего и говорить, что все встречные женщины, мужчины и дети были одеты как крестьяне. На девушку оборачивались, толкали друг друга локтями, подмигивали.

«Вырядились, и туда же!» — досадовала она. Улица вывела её на просёлочную дорогу, по которой девушка и двинулась. Шла она и злилась, что ни у кого не спросила, куда эта дорога ведёт. А то ещё в полях да лесах придётся блудить! Панические мысли, вроде «я с ума сошла, наверное», «боже, да где же хоть какие-то следы цивилизации??», «что делать??», «это маньяки какие-то!» Маша от себя гнала. Затем включила плейер, и жизнеутверждающая музыка Rammstein’а подбодрила её. Девушка включила звук погромче и зашагала бодрей.

«…Ich habe keine Lust mich nicht zu hassen

Hab’ keine Lust mich anzufassen

Ich hätte Lust zu onanieren…» — неслась песня. Последний отпрыск рода Луниных зашагала ритмично, в такт музыке.

Она не услышала поэтому, а скорее почувствовала, что её кто-то догоняет. Отошла в сторону. С ней поравнялся верхом на рыжей лошади господин Корсунов. Он что-то начал говорить, но Маша, пока не выключила музыки, его не слышала.

—…плохо слышите, — поймала она конец фразы.

— Слышу-то я отлично, — она показала ему наушники, вытащив их из ушей. — Я музыку слушала.

— Мария Сергеевна, вы не можете не притворяться?

— А вы сами-то? Да в чём я-то притворяюсь?

— Ну, какую тут вы могли музыку слушать? Или это образно сказано о пении птиц?

Маше и разговор, и мужчина надоели. «Фигляр!» — возмутилась она в сердце своём в который раз и сказала:

— Да вот возьмите и послушайте.

Аркадий Павлович легко соскочил с лошади, взял наушники из руки девушки и стал их рассматривать.

— Что это?

— Ещё кто из нас главный притвора! Наушники. Их в уши вставляют.

«Ещё и на зуб попробует, актёр развеликий!» — пронеслось в мыслях студентки. Обычный предмет вызвал в Аркадии Павловиче немалый интерес. Он вертел наушники в руках, несколько раз потянул провод.

— А из чего сделано? Это ни дерево, ни металл, ни стекло.

— Может, у вас, у богатеев, уже и плейеры с «ушами» из дерева делают, а у нас по-прежнему из пластмассы. Я читала статью, что у миллионеров на Западе мода корпусы компьютеров, «мыши», даже клавиатуру из дерева заказывать. Да, вы сильный актёр! — сказала девушка, наблюдая за попыткой мужчины воспользоваться наушниками. — Вот как надо.

И она включила звук. Оглушённый Аркадий Павлович шарахнулся так, что короткий провод едва не оборвался. Наушники упали на дорогу.

— Что это??

— Rammstein. Любителям романсов не рекомендуется.

— Что это за…машина?

Девушка достала из кармана плейер. Саркастически комментируя каждую функцию, продемонстрировала Аркадию Павловичу возможности.

— Это невероятно! — восклицал тот, рассматривая предмет.

«Ну и силища таланта! — думала Маша. — А может, на нас сейчас вся страна смотрит?»

— Вас любой режиссёр в сериал позовёт, — заметила она Аркадию Петровичу. — Великолепно играете.

— Марина Сергеевна, откуда вы пришли? — слова Маши он пропустил мимо ушей. — Это очень важно выяснить, чтобы в дальнейшем не возникало недоразумений.

— Я же рассказывала. Вчера вечером пошла пса выгуливать, и заблудилась в темноте. Подозреваю, вы меня, в смысле, не вы сами, схватили, укол какой-нибудь вкололи и сюда перевезли.

— Мария Сергеевна, какое сегодня, по-вашему, число?

— 15 апреля 2004 года!

— Мария Сергеевна, сегодня 3 апреля 1879 года, хотите вы того или нет, — терпеливо ответствовал тот.

— Вам самому-то не надоело дурачиться? Пытаетесь убедить меня, что я в XIX веке нахожусь?

— Именно так.

— Ладно. Чем докажете?

Этот вопрос смутил Аркадия Павловича. Он не знал, как доказать, что девушка находится там, где находится.

— Куда вы идёте?

— Вот видите! Вам и сказать-то нечего, сразу на другую тему переводите. Куда иду? На трассу выйду и машину остановлю. Деньги, слава богу, есть, хоть и пятьсот рублей за поездку отдам.

— Сколько?

— А что, дороже берут?

Разговор о деньгах навёл мужчину на мысль, и он сказал:

— Деньги покажите, пожалуйста.

— Зачем это?

— Хотя бы копейку.

— Нет у меня копеек, рубли одни, — Маша не заметила взгляда, который бросил на неё мужчина в ответ на «рубли одни». Покопавшись в кармане, выудила металлический рубль и протянула собеседнику

— Боже, боже… — затянул Аркадий Петрович. — Ассигнации есть у вас?

Маша вытащила бумажную «десятку» и показала. Раз уж она попала в какое-то шоу, так отчего бы и не поиграть?

— Я вам верю… Как это ни невероятно… Вы действительно из будущего! Но куда вам здесь идти? Я вас приглашаю к себе. У меня вам будет удобно. Сестра и её дети не помешают.

«Чёрт, вдруг он, как коллекционер из «Коллекционера»? Ещё засадит в подвал! — подумала Маша. — Фигушки, не дамся!» А потом другая мысль её посетила: «Но раз это программа какая-нибудь, то вряд ли со мной что-то может случиться. А то и выиграю. Не зря ж он подозрительно быстро мне поверил и вопросы наводящие про время задавал».

— Ну, раз уж мы в XIX веке, то вы плохо роль повели. Вы себя скомпрометировать не боитесь? Притащить домой какую-то неизвестную девицу! Вас домашние и соседи осудят.

— Я вас представлю соседям как дальнюю родственницу.

— А сестрица ваша что скажет? Тут вы своему времени не соответствуете! Уж взялись за XIX век, так соответствуйте правилам приличий, — подколола она Аркадия Павловича.

— Сестре я всё объясню. А вы, Марина Сергеевна, нигилистка?

— Я? — Маша удивилась, но потом вспомнила. — А-а. Я забыла, что у ваших женщин короткие волосы, а у мужчин длинные, — признак вольнодумства.

«Может, за такой ответ очки полагаются?» — подумалось ей.

— Нет, я, наоборот, монархистка. Парламентаризм, демократия эта — вред для России. Правда, и с монархом можно облажаться: попадётся, как Николай II, и конец.

— Ах, Николай II! — с непонятным выражением сказал Аркадий Павлович. — И чем же он плох?

— А сами не знаете! Ах да, мы же в XIX век играем. Но раз так, то я вам ничего не могу сказать о будущем.

— Почему же?

— А чтобы избежать вредного воздействия будущего на прошлое.

Аркадий Павлович пошёл рядом.

— Слушайте, раз вы сами на лошадь не садитесь, дайте хоть мне прокатиться. Я в лошадей с детства влюблена.

Маша обожала лошадей, но в седло садилась раз пять от силы, и то по счастливому стечению обстоятельств. Доход семьи не позволял тратить деньги на такую роскошь, как конный спорт. Но в седло девушка умела садиться и без посторонней помощи. Аркадию Петровичу даже не нужно было её подсаживать. Всю обратную дорогу Лунина была занята вождением, а Аркадий Павлович выполнял роль инструктора. Из-за этого девушка стала относиться к нему куда лучше.

— Я вас во флигеле поселю, — сообщил Аркадий Павлович, когда они оказались во дворе. — Там будет удобно.

«Барин» отдал подбежавшим «слугам» распоряжения и пошёл показывать Маше флигель. Это оказался милый одноэтажный домик в окружении кустов сирени и жасмина. Он состоял из гостиной, кабинета и спальни.

— Места мало, но здесь вполне уютно, и вам никто не помешает, — Аркадий Павлович словно бы извинялся за размеры домика.

— «Я с матерью и отцом жил в крошечной четырёхкомнатной квартирке с одним туалетом и ванной», — процитировала Маша, чего мужчина не оценил. — Это я Воннегута перевираю. Я дословно не помню, но смысл таков. А можно ли помыться?

— Я вам пришлю девушку. Пойду распоряжусь насчёт завтрака, а вы обустраивайтесь. Да, и вам же нужна одежда. В таком виде ходить неприлично, — он ушёл.

«Неплохо устроили! И всё так натурально!» — восхищалась Лунина домом.

Через какое-то время пришла с несколькими платьями девушка, одетая, опять же, по-крестьянски. Затем двое мужчин-слуг принесли тазы, ковши и воду в вёдрах. Толком помыться не удалось, тем более что и мыло было отвратительное, но кое-как девушка себя в порядок привела. Потом она с воодушевлением стала примерять одежду. Принесли ей и несколько пар женских туфлей разных размеров. Два платья, голубое и коричневое, подошли по размеру. Лунина посмотрелась в зеркало и сделал вывод, что хороши оба. Но вот туфлей подходящих не нашлось.

— Ну, как мне? Какое лучше? — спрашивала она у девушки, но та лишь улыбалась и говорила, что «обои красивые». Маша решила остаться в голубом.

Снова зашёл Аркадий Павлович, позвал завтракать:

— Мария Сергеевна, я вижу, вы готовы. Я поговорил с сестрой, она хочет с вами познакомиться. А что, обувь не пришлась вам в пору?

— Как видите. В своих пойду. Конечно, выглядит странно, но не моя вина. Могли бы и позаботиться.

— Позабочусь, Мария Сергеевна. Возьмите, будьте так любезны, свою звуковую машину.

И они отправились в барский дом.

«Недоработали они, — оценивала Маша. — Так быстро дворяне никого к столу не приглашали, и вообще этот «барин» слишком уж демократично себя ведёт, и непонятно кого к завтраку приглашает, и сестра какая-то ещё! Перегрузили программу персонажами».

3

«Ну и размах! Сколько ж денег они на обстановку угрохали!» — думала Лунина, когда они шли по дому. Действительно, все предметы казались гостями из прошлого. Современных материалов тут не использовали и даже советских ковров, частого атрибута нынешних фильмов о царских временах, тут не висело. Хозяин и гостья прошли на веранду. Там был накрыт стол, за ним сидела женщина лет двадцати пяти. Маша ожидала, что по сценарию будет какая-нибудь суперкарасавица, но дама оказалась не более чем миловидной. Фамильное сходство прослеживалось: те же серые глаза, что у Аркадия Павловича, тёмные волосы, прямой нос, полные губы. Дама внимательно посмотрела на Машу и представилась:

— Анна Павловна Облонская.

— Мария Сергеевна Лунина, — ответила Маша. Сначала она несколько оробела: уж слишком величественной казалась дама. «Не подойдёшь, не подъедешь! Взгляд на всех свысока!» — определила её Маша. «Но чем же какая-то там актриска меня лучше? Да ничем!» — и девушке стало спокойнее.

Все уселись за стол. Лунина привыкла начинать день с чашки кофе и бутербродов. На столе были булки, печенье и чай. Сразу же захотелось есть. Слуга налил всем чая и стал где-то позади. Маше от этого стало неуютно, тем более что и Анна Павловна странно на неё смотрела.

— Я всё понимаю, конечно, но, может быть, обойдёмся без слуги? — не выдержала девушка.

— Ты свободен, Илья, — судя по шороху, тот удалился. — Так Вы — последняя представительница древнего рода? — заговорила наконец женщина. — А что же с остальными случилось?

— Я ещё толком про всех не выяснила. Кто умер от болезни, кто на охоте погиб, кого убили, а кто и в эмиграции умер, — Маша хотела сказать: «в революцию убили», но вспомнила про обещание Аркадию Павловичу о будущем не говорить.

— Разве кто-то из них уехал за границу насовсем?

— Когда вопрос о жизни и смерти, и не захочешь, уедешь.

— Да, вы правы. Можете ли вы о себе рассказать? Брат мне сказал, вы интересно рассказываете. Чем вы занимаетесь?

А Маша подумала: «Недоработка. Уж могла бы она заинтересоваться будущим! Но может, у них по сценарию лишь великосветские разговоры?»

— Я студентка МГУ, учусь на истфаке, на четвёртом курсе.

— Как интересно. А что такое «истфак»?

— Исторический факультет.

— Ах, исторический. Но насколько я помню, он называется историко-филологический?

— Это вон в РГГУ истфил. История и филология — две разные науки с разным предметом. Есть отдельный филологический факультет.

— Да, действительно, это науки разные. Неужели теперь девушек берут в университеты? Мало показалось курсов?

— У нас полгруппы девушки.

— А группа что такое?

— Вы издеваетесь?

— Нет, что вы. Если вы не хотите говорить об этом, то давайте оставим. Но вы позже обязательно расскажете нам об университете, хорошо? И что же вы изучаете?

Аркадий Павлович в разговор не вмешивался, предоставив инициативу «сестре».

— Я занимаюсь античностью, а точнее — Грецией. Вуз окончу, в аспирантуру пойду, напишу диссер и кандидатом сделаюсь.

— «Диссер» — это диссертация?

— Да.

— И какова же тема?

— Фамильные праздники.

—О! А вы и по-латыни и по-гречески знаете?

— В антиковедении без этого никуда. Знаю, конечно.

— У вас сильный загар, и это в апреле. Удивительно.

— Я в солярии загорала.

— А что такое солярий?

— Это машина такая, в неё залезаешь и получаешь загар. А, я и забыла! У вас-то принято от солнца прятаться, дамам неприлично загорелыми быть. У нас наоборот: в моде не бледность, а загар. И вообще у нас в моде здоровье, многие девушки спортом занимаются, чтобы стройными быть, и на диеты садятся.

— Мария Сергеевна, короткие волосы у вас — это дань убеждениям?

— Аркадий Павлович тоже спрашивал, уж не нигилистка ли я. Нет, наоборот, я за монархию. Просто у нас в моде и короткие волосы, и длинные. Мне с короткими удобнее, вот и постриглась. Перед выходом из дома причесалась, и всё, не нужно время на укладку тратить.

— Аркадий говорил, у вас есть какая-то чудесная музыкальная шкатулка? Можно ли взглянуть?

— Конечно.

И Маша стала показывать возможности плейера во второй раз. Звук она сделала очень тихим, чтобы не оглушить женщину. Вместо «Rammstein» поставила «HIM» . На Анну Павловну, как и на её брата, это произвело огромное впечатление.

— Боже! Я никогда не слышала ничего подобного! Этот грохот вы называете музыкой?

— Привычка нужна.

Анна Павловна рассматривала прибор и вдруг воскликнула:

— Сделано в Японии?!

— Япония — один из лидеров по производству высокотехнологичных товаров.

— Это невозможно!

— В вашем времени невозможно, а в нашем так и есть.

Тут вдруг на веранду вошёл слуга и объявил, что лошади заложены, можно ехать.

— Мария Сергеевна, с вами очень интересно беседовать. Но мне необходимо ехать.

Брат пошёл провожать сестру, Маша осталась одна и только порадовалась передышке. «Не очень-то она убедительно играет. И разговор странный получился, с перескоками», — думала Маша.

А внизу, где гостья не могла её слышать, Анна Павловна сказала брату по-французски:

— Развязная девица, такую в приличное общество нельзя пускать, сначала необходимо обучить манерам. Впрочем, не без образования. Как странно она говорит, ты обратил внимание, как она произносит иностранные слова? А как выглядит! Этот чудовищный загар! Но при том она явно из богатой семьи.

— Она тебе не понравилась?

— Нет, отчего же? Она забавная. Или она совершенно сумасшедшая, или имеет талант выдумывать. Как же она верит, что прибыла из будущего! И как всё в её представлениях тщательно продуманно! Она развеет нам скуку. Надеюсь, ты не поторопишься отправить её на все четыре стороны?

— Тебя не убедила музыкальная шкатулка?

— А это уж тебе виднее, я наук не изучала. Но сейчас каких только чудес не увидишь. Ты приставь к ней Фёдора и Варвару, пусть приглядывают. Сумасшедшим всякое в голову может прийти. Хотя она, мне кажется, не из буйных.

И вышла вон, а Аркадий Павлович вернулся на веранду. Маша сообщила ему, что хочет отдохнуть, а затем ушла во флигель.

4

На следующий день Маша попыталась выбраться оттуда, взяв у радушного хозяина лошадь. Села верхом, по-мужски, и покатила по дороге. За полдня езды ей не встретилось ни асфальтированной дороги, ни даже следов от автомобиля, зато деревни, усадьбы — в избытке. Но Маша ещё не верила, что она попала в прошлое, что всё — не тщательная реконструкция.

«Кто их, богачей этих, знает? Может, создали место для развлечения и играют в XIX век? Есть же люди, которые воссоздают воинскую одежду, оружие, сами всё это изготовляют и себя называют «историческими клубами»?» — думалось ей успокоительно…

Так и осталась Маша в этом доме. Вся обстановка хозяйства до того была натуралистична, что Маше приходилось с некоторым трудом возвращаться к мысли, что она каким-то чудом попала в программу «розыгрыш» или в неведомую игру. И службы, и крестьяне, и хозяева, и дома — всё это так хорошо имитировало вторую половину XIX века, что Маше казалось реалистичным до неправдоподобия. Хуже всего было, что она никак не могла выяснить правил этой игры. Среди огромного количества посвящённых в суть дела статистов она одна оказалась человеком, который ничего не знает ни о цели, ни о правилах игры, но вынужден приспосабливаться.

И ей даже до определённого времени приходилось делать усилие, чтобы не поверить в реальность своего пребывания в 1879 году.

5

Но Маше пришлось убедиться в подлинности этой реальности. Дачный сезон закончился, и Корсунский поехал домой, в Москву. Машу он не захотел оставлять. К тому времени он был к гостье из будущего весьма неравнодушен. «Всего-то и поцеловались раза два, а он уже чего себе только не надумал!» — относилась Маша к влюблённости Корсунского. Самой ей интересно было, какая такая Москва будет ей продемонстрирована. Неведомая игра уже надоела, и девушка надеялась, что поездка в столицу — последний её этап.

Однако поездка и самый город поразили бывшую студентку МГУ в самое сердце и едва это сердце не остановили! Лунина наконец поняла: не игра это! И не розыгрыш! Она действительно в прошлом, и вернуться невозможно! Нечего и говорить, что злоключение ввергло Машу в жесточайшее уныние, и она даже о самоубийстве подумывала!

Действительно: оказалась в абсолютно чужом мире, другой культуре, без средств к существованию! Знания и умения её были здесь не нужны, и она не видела, как может прожить без помощи Корсунского и его сестры.

Одно утешало: Анна Павловна, ранее на Машу смотревшая косо и свысока, к ней переменилась. Произошло это после двух откровенных разговоров, в которых выяснилось, что вовсе она не Облонская, а Лунина! Поначалу Анна Павловна всё стремилась поймать Машу на лжи, проверяла её, тонко язвила, и по уговору с братом ради развлечения выспрашивала девушку о семействе мужа — Луниных. Но потом Маша спасла младшего сына Анны Павловны, Илюшу. Едва только он занемог, Маша подняла тревогу и добилась, чтобы срочно вызвали врача. Так Маша впервые вмешалась в ход событий: Илюша должен был умереть от кори из-за того, что родители вовремя не заметили, что не просто у ребёнка «головка болит», а дело более серьёзное…

6

Впрочем, приключения Маши в XIX веке — это повесть страниц на триста, а то и поболее, и описание их не входит сейчас в задачу автора.

Можно было бы подробно рассказать, как гостья из будущего сделалась чем-то вроде «модного человека», чуть ли не шута, на которого приходят из моды посмотреть и с которым из моды беседуют. Будучи человеком эмоциональным, она не всегда удерживалась, чтобы не вступить в спор со всеми этими благополучными сытыми людьми. Она поддавалась на их провокации и начинался разговор о судьбе России, задачах дворянства, разночинцах и их роли… Кое-кто из скучающих великосветских господ именно затем и приезжал к Корсунским, чтобы развлечься «глупостями этой особы». Как ни крепилась Маша, всё же, выведенная из себя, она так и бросалась на них с обличениями. А поскольку гости далеко не всегда были друг к другу благорасположены, им нравилось видеть, как приходится нападавшим уворачиваться от атак Луниной. Один молодой напыщенный генерал, ни разу не бывавший в сражении, даже на спор весь вечер задевал Машу, но ушёл в результате глубоко уязвлённым: он так и не ответил ей, как так можно быть великолепным всадником, о лошади судя только по картинкам, а о храбрости — по манере носить мундир. Сдерживаясь, он пошутил, что если б Маша была мужчиной, то пришлось бы ей с ним на дуэли драться. А та ответила, что с удовольствием дала бы сатисфакцию, но оружием выбрала бы пустые руки, да только вот не уверена, что у него на то хватило бы смелости... Конечно, не такими резкими словами они объяснялись, а тончайшими намёками и шутками, и гости были тем приёмом довольны.

Но как одиноко ей было среди толпы совершенно чужого народа, и как она страдала от ощущения безнадёжности!

Можно было бы не одну главу посвятить её разговорам с посетителями всех этих «салонов», «гостиных». Можно было бы рассказать, как, наконец, один высокий полицейский чин, Савелов, заметил, что уж слишком правдоподобны её разговоры, и что знает она больше, чем говорит. И что потом он оказался вторым человеком — первым всё же был Аркадий Павлович — который поверил девушке безоговорочно. Савелов воспылал страстью к Маше, из-за чего образовался любовный треугольник. Для Корсунского было «ненавижу — люблю».

И что Маша, зная, что уже никогда домой не вернётся, стала полицейскому чину помогать, и так получалась альтернативная история…

Можно было бы рассказать о страшнейших душевных мучениях Маши: ведь она против своей воли превратилась в содержанку. Сначала жила на счёт Корсунского и сестры его (та давала по пятьдесят рублей в месяц, учитывая, что стол и дом предоставляет брат), а статус её был двусмысленным и неопределённым. Жила она на правах бедной родственницы. Дела никакого у неё не было, а Маша бездельничать не привыкла. Деньги, которые давала Анна Павловна, Маша не тратила, а откладывала: надеялась скопить немного и уйти, хоть бы и в деревню. Потом обозлённый её постоянными отказами Корсунский снял ей квартиру. А ещё позже и появился на горизонте полицейский чин, и уже он стал помогать Маше. И сама она себе была противна тогда: получалось классическое «кто девушку обедает, тот её и танцует». Видя эти мучения, возлюбленный ей выхлопотал по своему ведомству содержание как сотруднице, но Маша всё равно себя считала содержанкой. Впрочем, свободные отношения её устраивали как нельзя лучше (не могла ж она, гола как сокол, выйти за столбового дворянина, быстро делающего карьеру!), а Савелова накрепко к ней привязывали. Маша не походила ни на одну из знакомых ему женщин, была скромна в быту и не требовала от возлюбленного жертв. Она казалась ему экзотической птицей, попавшей в лес зимой.

Но обо всём этом слишком длинно говорить, потому перейдём к главному.

7

Вечером 4 марта 1880 года Маша вышла прогуляться из квартиры, которую оплачивал департамент полиции. Еле выпроводила она безответно влюблённого Корсунского, который наговорил ей резкостей и даже ударил! Визит Аркадия Павловича Лунину разозлил, и она надеялась прогулкой унять гнев и обиду.

«Вот ведь гад какой! Ещё и пощёчину мне дал!» — бесилась Маша. Она, конечно, тоже его в ответ ударила и тем отрезвила, но это её не успокоило. «Чего только не наговорил, сволочь! И Сергея оговорить пытался!» — Лунина шла быстро, слушая плейер. К счастью, дома она купила, денег не пожалев, дорогие батарейки, берегла заряд, так что предмет родного времени и сейчас ещё работал. Когда совсем уж невмоготу становилось девушке, она позволяла себе на слабой громкости послушать одну-две песни. Прохожим странного предмета было не видно: он лежал в сумочке, а провод шёл под одеждой, прикрывался причёской, да и поля шляпки прятали уши. «Это ж надо! Так унижаться! Ещё и о Серёже так говорить! А меня-то как назвал! — Маша распалялась всё больше. — И ведь, гада, не выпроводишь! Упирается! Ещё и к Серёже додумается притащиться! И будет его позорить, да и меня тоже!» — Маша так и видела, как Корсунский является в департамент, решительно влетает в кабинет к Савелову!

Так она думала и всё убыстряла шаг, не глядя по сторонам, словно торопилась куда-то.

«…Reise, reise, Seeman reise

Jeder tuťs auf seine Weise…» — призывали музыканты Rammstein в уши Маше. Она чуть-чуть прибавила звук.

«…Der eine stößt den Speer zum Mann

Der andere zum Fische dann…» — звучало в Машиной голове.

— Куда?? — заорал вдруг где-то рядом мужской голос. — Стой! — и раздался полицейский свисток.

С грохотом, правыми колёсами по тротуару, левыми по дороге мчалась пролётка. Вместо кучера стоял в ней молодой купчик и орал песню: «…Тррройка уалллая…!», прорвавшуюся сквозь музыку к Маше.

Та мгновенно оценила ситуацию: пьяный купчик на пролётке с вороной лошадью летел прямо на неё! И девушка метнулась в сторону, хотя и чуть запоздала.

Последнее, что видела Лунина перед тем, как потерять сознание — это потная лошадиная грудь.

Очнулась девушка от крика людей. Почему-то она лежала лицом вниз, на локте. Маша зашевелилась, и вокруг закричали:

— Жива, жива!

Участливые руки поднимали её, а она видела ботинки тех, кому руки эти принадлежали.

Вдруг её осенило: одна пара ботинок — ковбойские, что называются почему-то «казаки»! Другие ботинки были тупорылые, с тиснением «Kikkers»! Тут и кроссовки! А под ногами — асфальт! Метрах в двух — Машина шляпка, плейер вывалился из кармана.

Шум автомобилей ворвался в уши сладостной музыкой.

«Я дома! Дома!» — счастливо думала Маша.

Её подняли, отряхнули, милиционер подошёл и стал расспрашивать…

— Летел пьяный, прямо на тротуар, чуть не в столб! — захлёбывался кто-то из свидетелей ДТП. — Девчонку вот бортом пихнул и в стекло! Я думал всё, насмерть! Она сначала не шевелилась!

— А я смотрю: не дышит! И ботинок с ноги соскочил, как у трупа! — надрывался другой.

Всё это она плохо запомнила, опьянённая радостью возвращения. Свалившийся с ноги (чего она сначала не заметила) ботинок ей вернули, и даже ей не пришлось самой обуваться.

У неё не оказалось денег на проезд, но добрые люди тотчас нашлись: несколько человек предложили отвезти на машине. Лунина приняла предложение сорокалетнего толстяка, и он осторожно помог ей забраться в автомобиль. Пока ехали, он рассказал, как было дело. Оказывается, пьяный водитель влетел на тротуар, смял заграждение, сшиб Машу и втесался в стекло кафе. Все сначала решили, что девушка погибла: она так жутко перекувырнулась и ударилась, и даже ботинок с ноги слетел!

— Ты в рубашке родилась! Повезло! — говорил добрый самаритянин.

Он проводил её до подъезда.

Ключей у девушки не было, так что она позвонила в дверь.

— Кто? — спросил родной мамин голос.

— Я.

— Кто «я»?

— Маша!

Дверь рывком распахнулась.

— Да что… — и мама упала в обморок. Маша захлопотала около неё. На шум пришёл отец. И он тоже хлопнулся в обморок! Маша влетела в квартиру, выдернула из аптечки нашатырь и привела родителей в чувство.

— Да вы что?? — испуганно тараторила она. — Что с вами??

Наконец мама, глядя на дочь глазами размером с герб на паспорте, пролепетала:

— Но ты же умерла…

— Что?? — у Маши глаза чуть из орбит не выскочили.

— Три дня назад ездили в морг… На опознание… — не в себе, громко шептала мама. — Завтра похороны…

— Какие похороны???

— Твои…— мама снова отключилась.

— Как ты странно одета, дочка, — это папа пришёл в себя.

В какой-то из комнат заливался лаем Брайт. Открыв дверь, он вихрем ворвался в прихожую и кинулся к хозяйке. Так радоваться могут только собаки. Он и скакал вокруг, и прыгал на плечи, и лизал девушке лицо, руки. Как ни странно, смерч собачьей радости успокоил родителей.

Выяснилось, что Маша 15-го апреля не вернулась домой. Брайт пришёл один и крутился у подъезда. Когда родители 17-гоприехали сдачи, дочери не было. Они не встревожились, увидев пса без хозяйки: решили, что тот от неё смылся, а у Маши не было времени искать его. Вечером они места себе не находили: от дочери не было ни слуху, ни духу. Заявили в милицию. Тогда им и предложили проехать в морг посмотреть тело. И там они увиделиМашу! Её сбила машина. Насмерть. А сегодня, 19-го, умершая дочь явилась за день до похорон!

8

Всё хорошо закончилось. Правда, у Луниных вышли сложности с не умершей Машей, так как она по бумагам проходила как скончавшаяся. Съездили в морг, где на том месте, на каком полагалось бы лежать телу № 21, не оказалось ничего. При этом работник морга клялся, что «жмура» никуда он не девал!

О том, как трудно было Луниным доказать чиновникам ЗАГСа и милиции, что дочь их жива, а труп они не трогали и не подкидывали и вообще никаких злоупотреблений на этой почве не имели, можно также написать целую повесть. Трудно было доказать, что Маша — это Маша и тут нет никакого подлога. В милиции интересовались вопросами:

1) Зачем опознали исчезнувшее тело как тело Маши?

2) Куда оно исчезло из морга?

3) Какого чёрта морочили властям голову с умершей-неумершей дочерью?

4) И так далее.

Месяца через четыре всё, наконец-то, утряслось. Только с вузом проблем не возникло: до факультета не дошли сведения о трагической гибели студентки Луниной.

И теперь всё замечательно.

Если Маша вдруг пропадает, родители не волнуются: она обязательно вернётся. Во избежание сложностей, они более ни в какой розыск не объявляют дочь и тихо ждут её дома. В оборот вводится легенда, что дочь уехала в гости к родственникам. А Маша тем временем перескакивает из своего времени в другое. Теперь она даже знает детали, предшествующие этому. По её словам, она должна на кого-то сильно злиться, гулять вечером и слушать музыку в плейере, и тогда её сбивает какое-либо внезапно выскакивающее невесть откуда движущее средство. При этом все вещи, которые при ней были, никуда не деваются.

Если играет Rammstein, то Маша, скорее всего, попадёт во вторую половину XIX века. На «Led Zeppelin» Маша попала в XI век, а на «Хоральной прелюдии си-минор» Баха — в XVI.

Сейчас, по словам родителей, Маша уехала к родственникам...