«Люди… были бы гораздо счастливее, если бы… жили безобидным настоящим…» Ну уж нет, господин Гёте, избавьте меня от Ваших банальностей на тему «человеческое сознание и как оно мешает спокойно жить». Сегодня же надо заменить этого педантичного немца опиумным аргентинцем Кортасаром. Какая разница, какая из множества имеющихся у меня черных книжек попадется мне под руку за завтраком? Вот уж поистине природа навязчивых идей – рука сама тянется от чашки кофе к черному предмету, и, не обнаружив его на привычном месте, безумно мечется по столу, прочесывает его пространство, заглядывает между пузырьков с «бальзамами на душу», наводит хаос в тесном мирке поливитаминов и переворачивает с ног на голову сухие завтраки. И всё, цепочка событий разрывается. Зависло. Программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта…

 

Как будто черный предмет отделился от фона и стал частью объекта под названием «Я». Почему именно черная книга? Или это все механизм ассоциативной памяти, упрямо вычерчивающий у меня в подсознании слово «чернокнижник»? Зачем предметы воруют у людей то, что всецело должно принадлежать им – настроения, мысли, чувства, вспышки и ступоры, взлеты, падения, откровения, аффекты и апатии?

 

Повинуясь инстинкту самосохранения (а может быть закону о защите свидетелей?), я вырываю предметы из их мира и навсегда оставляю при себе. Как воров, которых поймали с поличным и осудили на пожизненное заключение. Или как свидетелей, знающих тайну, которая может стоить им жизни. Иногда я устраиваю им допрос с пристрастием…

 

Ты – свидетель моего отчаяния, так мнут в руках билеты только невротики… По иронии твой оранжевый оскал очень хорошо сочетался с моей серой миной… пепельного цвета настроением. После пожара, который даже не пытались потушить, и поэтому всё обуглилось без остатка…

 

И ты, пострадавший от моего жизненного сумбура… Нет, тебя не сковывали тесные объятия пальцев невротика, тебя просто впопыхах сложили как попало, чтобы ты мог поместиться в кармане, без сожаления втиснули в это безвоздушное пространство и вдобавок придавили ключами. Ты и не успел ничего сообразить, как после спокойной жизни среди десятков таких же новеньких, одетых с иголочки, с отточенными краями, собратьев, выйдя в свет, вдруг упал в грязь… Но такова судьба всех билетов – пока ты лежишь, недосягаемый, за стеклом, тебе поклоняются, за тебя дерутся, тебя добиваются долго и упорно… И вот ты оказываешься игрушкой в лапах судьбы, точнее в руках твоего обладателя. Ты не подозревал об этом? Мы тоже ни о чем не догадывались… Но знаешь, тебе еще повезло. Ты продолжаешь жить, а не разлагаешься где-нибудь на мусорной свалке, тебя не втаптывают в тротуар, тебя не носит по ветру. У тебя есть определенность, так?

 

А ты… как будто не изменился…всё тот же глянец, те же краски, та же идеальная форма… Время как будто не имеет власти над тобой. Как и над тем, что мы с тобой тогда пережили. Помнишь? Я берегла тебя как сокровище, всякий раз находя повод убедиться в том, что ты здесь, со мной. Но теперь ты всего лишь один из многих… Знаешь, сколько их здесь? Вот рядом с тобой лежит… ты старше, чем он, но посмотри на него, посмотри, он разорван, покалечен… А этот… потускнел от долгого лежания в лучах солнца, забытый всеми на подоконнике… Он не может говорить, лишь осуждающе смотрит на меня своим загнутым уголком… Да, я забыла о тебе как о ненужном свидетеле…

 

Но нет, все свидетели со мной. Осуждены на это. Пожизненно. Но вы не умрете. Вам даровано нечто людям не свойственное – бессмертие… Господи, да это же просто клочки раскрашенной бумаги! Этот, оранжевый, – в кино, бледный, бывший когда-то коричневым – на поезд, тусклый триколор приглашает в органный зал, разорванный зеленый… да какая теперь разница!

 

Зачем предметы воруют у людей то, что должно было всецело принадлежать им?

 

«Люди… были бы гораздо счастливее, если бы… жили безобидным настоящим…» Педант снова оказался прав. Прописные истины черным по белому. В черной книге на белом столе.