Люди думают, что убивают либо из любви, либо из ненависти, но, наверное, если б я мог так ненавидеть или любить, я бы не убил. Возможно, если бы я привык к ней, я бы не убил. Возможно, если бы в нашей жизни с ней хоть что-то зависело от меня, я бы не убил. Но всё решалось само собой, а я ждал и ждал, когда же я начну жить, а потом, чтобы сделать хоть что-то, я убил её. Просто потому, что должен был хоть что-то сделать. Я даже женился на ней не потому, что кто-то из нас этого хотел, а потому что мне было почти тридцать, а ей - девятнадцать, по мнению родных - обоим пора, и для неё всё было естественно, а мне было всё равно. Но что-то же я должен был сделать! Сколько же возможно просто ждать, когда начнётся жизнь?

Если вам интересно, что чувствует человек, который убивает другого человека, то я вас разочарую - я ничего не чувствовал. Хотя нет, я чувствовал неловкость, как в детстве, когда делал что-то, что мне не под силу закончить, и я только разведу грязи, которую даже не смогу сам убрать, и меня потом будут ругать. Но детство давно закончилось, уже можно не думать о том, понравится ли кому-нибудь то, что я сделал. Эта мысль меня успокоила тогда. Кажется, я впервые почувствовал, что сам себе хозяин... не забавно ли, что для этого понадобилось убить?

Если бы она попыталась меня остановить, если бы кричала, если бы хоть взглянула мне в лицо, наверное я бы снова почувствовал себя провинившимся ребёнком и постарался ей помочь - теперь я понимаю, что первые удары моей, тогда ещё неопытной руки, были неопасными - я бы сделал всё, что она мне велела, но она только металась, пытаясь то увернуться, то ухватиться за нож - даже не за мою руку, а за нож, - а другой рукой зажимала раны, но ведь это не могло длиться долго, хотя мне казалось, что очень долго. Пока я не перерезал ей горло - как только почувствовал, что она слабеет и что обратного пути у меня уже нет. Теперь я понимаю, что до последнего момента я надеялся, что меня кто-то прервёт... да, трудно почувствовать, что ты - сам себе хозяин, наверное, это получается лишь тогда, когда обратного пути уже нет.

Говорят, что смерть меняет лица, и в какой-то степени это правда. Она стала безучастной, как будто ей вдруг стало всё безразлично. Как всегда было безразлично мне. Но у меня никогда не было такого тупого сонного выражения, какое стало у неё после смерти. Просто тупое и сонное, ничего пугающего. Смерть оказалась слишком будничной штукой, но и слишком осязаемой, чтобы сделать вид, будто ничего не произошло - как это можно было сделать в детстве, когда набедокуришь. Хорошо, что она не успела родить ребёнка, наверное, ребёнка я не смог бы убить. Правда... нет, за это тоже не могу поручиться. Наверное, всё же, смог бы.

Теперь это убийство и последовавшие сразу за ним события вспоминаются как сон. Не «страшный сон», как обычно говорят в подобных случаях, - нет! Просто ощущение, что нечто невидимое, но почти осязаемое, подобное прозрачному куполу, отделяло меня от яви. Я действовал, думал и рассчитывал, но при этом почти ничего не чувствовал.

Разумеется, я не смог толком скрыть следов убийства, да и далеко уйти не сумел прежде, чем всё было обнаружено. Разумеется, меня схватили на следующий же день - родственники моей жены и ещё добровольцы из тех, кто вечно ищет впечатлений под видом жажды справедливости, желания покарать преступника и прочей подобной ерунды. Разумеется, я почти не сопротивлялся - невидимый купол безразличия ко всему хранил меня от чувства страха и, кажется, внушал этот самый страх моим самозванным судьям.

Они решили, что я убил её из ревности - надо же! Оказывается, она мне изменяла... Перед кем мне лицемерить, спрашивая себя: изменилось ли что-нибудь, узнай я об этом? Не перед кем. Ничего бы не изменилось. Мне всё было безразлично.

Помню, как сейчас: я устал и в сон клонит, но разве заснёшь, когда за тонкой стенкой сарая обсуждают твою дальнейшую судьбу! Громко обсуждают, кажется, сейчас у них до драки дойдёт, и тогда я точно не засну - не дадут. Шли бы вы галдеть в другое место, плевать мне, до чего вы там договоритесь, я спать хочу... Однако, слушая голоса за стеной, я понял, почему они не убили меня сразу и мне стало их почти жалко. Наверное, не чувствуй я такую усталость, я бы улыбнулся: они боялись! Боялись оказаться жестокими и, одновременно, не оказаться таковыми. Боялись не оправдать свой гнев и боялись, что не смогут смотреть друг другу в глаза после того, как его оправдают. Наверное, если бы я хоть как-то проявил отчаяние, раскаяние или просто хоть что-нибудь им сказал, они бы с облегчением отпустили меня на все четыре стороны, но я слишком устал, чтобы думать над своими словами и изображать что-то на лице. Однако я не собирался умирать, я просто не допускал такого. При мысли, что я могу умереть, я почувствовал себя обманутым... Если б они хотя бы дали мне выспаться! Сейчас я был способен лишь на самое простое...

Когда один из них вошёл в сарай, я полулежал в неудобной позе и не шевельнулся, даже получив пинок в бок. Видимо, он поверил, что я без сознания, потому что попытался усадить меня, прислонив спиной в балке - что с обмякшим телом сделать, разумеется, невозможно, - неуверенно похлопал по щекам и, наконец, разрезал верёвку, связывавшую мне руки. Ждать повторного приглашения я, понятное дело, не стал. Неожиданный удар сбил его с ног, он замешкался - скорее, от неожиданности - но мне этого хватило, чтобы ударить его каблуком сначала в висок, потом в переносицу. Ну и хватит, он уже не шевелится. Интересно, неужели я его убил? Вряд ли. Я подобрал нож и перерезал ему горло - теперь точно убил. А если не перепачкался в крови, то совсем хорошо. Да и вообще, мне пора, не люблю шумных компаний... Вот так. Странно: воспоминания настолько же ярки, насколько лишены эмоций...

А потом было долгое бегство в неизвестность. Случай с неудачливыми мстителями сделал меня осторожным, и так хотелось бы сказать, что я чувствовал себя также свободным и уверенным! Но я обещал не лицемерить. Впрочем, я действительно чувствовал себя свободным, что же касается уверенности... Лёжа в лесу возле потухшего костра, в полудрёме мне казалось, будто ничего не произошло, что сейчас я проснусь дома, рядом с женой, а когда просыпался на самом деле, реальность буквально била по лицу напоминанием, что каждый день жизни мне теперь нужно завоёвывать, зубами и когтями вырывать у окружающего мира, в котором ни одна живая душа не встанет на мою сторону... Впрочем, достаточно было окончательно стряхнуть сон, разжечь костёр и поесть, чтобы прийти в норму.

Со временем стало ясно, что по лесам бродить хватит - я уже достаточно далеко отошёл, чтобы меня никто не мог узнать в лицо. Пора было что-то придумать. Не выходить же на большую дорогу, в самом деле! Какой из меня разбойник... Я, конечно, отчаянный человек - как недавно выяснилось - но, всё же, не настолько. Видимо, в душе я остался обывателем, которому необходимо постоянство и нормальный заработок.

...Трактир располагался на самой окраине и, как ему по месту расположения положено, был грязным и вонючим. Даже слишком грязным, а уж вонючим... То, что мне и нужно. Так мне, по крайней мере, казалось, пока я не зашёл внутрь. До того момента я наивно полагал, что прошёл уже огонь и воду, но увидев эти рыла, назвать которые лицами не хватило бы наглости даже у их обладателей, я понял очень простую вещь: прирежут ли меня здесь, или только изувечат, но бежать поздно - у двери уже стояли двое. И тем быстрее они мной займутся, чем быстрее поймут, насколько я перепугался. Стараясь ни о чём не думать, я подошёл к хозяину и попросил у него какое-то пойло. Он, разумеется, не пошевелился. Я, делая вид, что так и надо, хоть и прекрасно сознавая, что уже проиграл, сказал, что мне нужна какая-нибудь работа, и если он... Сбоку ко мне уже приближался один из местных, остальные, видимо, позволили ему начать потеху соло. Ладно. Я же тренировался быстро выхватывать из-за голенища нож...

Это двуногое животное точно не ожидало почувствовать в своих внутренностях холод металла - такое удивление прочиталось на его физиономии. Я выдернул нож, вся рука у меня была уже в крови, а может, и не только рука - раздумывать поздно - я повалил его на ближайший стол и полоснул лезвием по горлу. В лицо мне брызнул фонтан крови. Это нелепо, грязно, непрофессионально, в конце концов, но обратной дороги нет - какое, оказывается, привычное ощущение! Я провёл и без того окровавленной рукой по пульсирующей как родник ране и облизал пальцы, делая вид, что это доставляет мне удовольствие - кажется, это называется хорошая мина при плохой игре. На мгновение мне показалось, что меня сейчас вырвет, но лицо привычно хранило безразличное выражение. Я повторил тошнотворную операцию ещё раз и медленно, в полной тишине, вышел из трактира. Только отойдя уже довольно далеко, я понял, что: во-первых, меня не тронули, во-вторых, за мной никто не гонится, в третьих, хозяин, скорее всего, догадался, какого рода работа мне нужна. Но главное - за мной никто не гонится.

И ещё я понял, что моё всегдашнее безразличие наконец покидает меня.

Хозяин действительно понял, какого рода работа мне нужна - я всегда знал, что этот промысел вечен, но никогда не задумывался, насколько часто люди отличаются от животных лишь тем, что в борьбе за статус и место под солнцем не открыто перегрызают друг другу глотки, а пользуются для этого услугами посредника. Я избавлял мужей гулящих жён от соперников, жён от надоевших мужей, наследников от зажившихся на этом свете стариков, опасливых стариков от нетерпеливых наследников... Иными словами, выигрывали понявшие нехитрую истину: выживает тот, кто раньше успеет устранить ближнего своего. Я стал наёмным убийцей и, кажется, немного философом - раньше за мной такого не водилось, но всё же не могу сказать, что я стал другим человеком. Да и всякий ли добропорядочный обыватель - такой, каким недавно был и я - может, положа руку на сердце, сказать, что в нём не скрывается ни философ, ни убийца?..

Хотя... хотя нет - кое в чём я всё же стал другим человеком. Я впервые за много лет почувствовал, что живу. Что я действительно живу.