Клеопатра

«Покорствует ему копье стальное,

Но пал перед моим презреньем он».

(Шекспир)

 

Поистине одинаково велик и бездушен тот, кто в состоянии противостоять женскому соблазну во всей его силе!

 

Это была эпоха величия в грандиозном. Эпоха могущества и гигантской силы римской империи. Эпоха, когда люди достигали величины звезд, способных затмить не только Луну, но и Солнце. И в этом мире среди простых людей можно было еще увидеть богов, власть которых над судьбами народов была абсолютной.

Клеопатра явилась тем божеством, с жизнью которого продлевалась жизнь Египта. Только эта царица могла противостоять хищному зверю с кровавой пастью в лице Рима. Природа как бы в насмешку над мужской, грубой силой призвала женскую слабость отстаивать независимость Египта, показав воочию все победительное превосходство женщины над мужчиной. И как велико было значение этой женщины, что вместе с ее падением перестал существовать и Египет!

Судьба царицы — след кометы, промчавшаяся по мрачному небосводу жизни и оставившей после себя немеркнущий блеск, который пролился в века и по сей день освещает многие души своим магическим сиянием. Царица Египта — ослепительная вспышкой величия, ярко озарившая мироздание; это явление живой богини, перед которой простые смертные превращались в пыль; это самая яркая звезда древнего небосклона, звезда, свет которой не померкнет в веках, и отблеск которой будет доноситься до наших дней, вдохновляя и поражая юные сердца.

Клеопатра — это превосходство во всей своей дьявольской силе, ослепительно прекрасное. Это власть женской слабости над мужской грубостью. Да, люди томились и блаженствовали под пятой этой прелестной гречанки. Но как приятно было лицезреть эти мужские, закаленные нелегкой жизнью, тела, падшие у ног прекраснейшей из прекрасных.

И по сей день, где-то в глубинах истории, красивейший корабль, обитый золотом, богато украшенный, с серебряными веслами, на борту с царицей в легком одеянии Венеры, в сопровождение златокудрых ангелов, под сладкую музыку флейт бороздит волны теплого Кидна...

 

Божественная, ты прекрасна! Твое непомерное честолюбие было вознаграждено блистательно трагической судьбой. Люди падали перед тобой ниц и в почтительном унижении ждали твоей милости. Все богатства мира готовы были пасть к твоим прелестным греческим ножкам. О, достойная из достойнейших! ты была коварной обольстительницей. Природа наделила тебя хитростью, умом, честолюбием и безграничным желанием властвовать. Через тебя Природа наслаждалась собой, и многие угодливо, а иные с радостью, преподносили тебе в дар свои жизни, — во славу твоего трона!

Да воссияет вновь твой разум, да вдохнет жизнь в этот мир плоть подобную тебе во всей красе и искусе, а судьба проведет тебя вновь своими тайными тропами на трон! Да будешь ты повелевать миром, а люди с радостью исполнять твои повеления — повеления прекраснейшей из цариц, царицы Клеопатры!

 

Царица милая моя,

Ты знать совсем и не могла,

Что столько лет спустя,

Безвестный всем певец

Тебе свое подарит сердце

И вновь на голову твою

Возложит золотой венец.

 

...Клеопатра вышла на мраморную террасу, залитую лунным светом. Ей было приятно ступать своими стопами по теплому, нагретому дневным Солнцем, мраморному полу. Кругом громко стрекотали кузнечики. И в эту теплую южную ночь, волнующую влюбленные сердца, в эту ночь, говорящую голосами влюбленных, что пьют свое счастье малыми глотками, она совсем не могла уснуть. Набросив прозрачную, из тонкого шелка, белую накидку, ниспадающую на мраморный пол живописными складками, она вышла вдохнуть сладкие ароматы цветущих садов и упоительную свежесть ночной прохлады, доносимую ветром со стороны моря. Ее черные, как сама ночь, волосы свободно ниспадали до самого пояса. Мягкая бархатистая кожа ощущала приятное прикосновение белого шелка, волнуемого заботливым ветерком, которому нравилось нежно обнимать ее; он касался ее зрелого тела, скользил между ее ног, трепетно целуя ее белую кожу. Царица чувствовала себя раскрепощенной, полной жизненных сил, переполнявших ее... Она была подобно благоухающей розе... И все, все в ней было прекрасно!

Над ее головой раскинулась безбрежная пропасть мироздания, манящая и бездонная, поглощающая все своей властью. Из глубин этой мрачной бездны доносился холодный и таинственный блеск мерцающих и непостижимых звезд. В этот момент царица ощутила себя такой же звездой среди этого мрака космоса, обнемлющего ее. Ее манящие, черные, полные любви глаза магически горели во тьме, излучая таинственное сияние жизни, — казалось, глаза ее вобрали в себя всю живительную влагу Нила и устремили ее навстречу холодным звездам...

Царица разливала вокруг себя сияние красоты, и все сущее вокруг, пораженное, трепетало, благоговейно внимая ей... Она взывала к себе, — и все окружающее как будто устремилось к ней, устремилось на ее чарующий свет. К ней притягивала какая-то могучая, завораживающая сила, которая разливалась пьянящим дурманом любви и этим подчиняла себе.

Как алкающие языки пламени манят насекомых на верную гибель, как мерцающие в ночи огни пиратской барки притягивают моряков, чтоб погубить их, так она притягивала к себе сердца и губила их в своем безумном стремлении к власти.

Царица подошла к парапету и устремила свой пронзительный взор ввысь, бросая взглядом вызов вселенной, и почувствовала взаимное проникновение этого внешнего, воинственного мира, и ее внутреннего, столь же глубокого и непостижимого, мира. Ей показалось, что она своим сознанием пронзила мрак космоса, и ей открылась какая-то неведомая тайна, поразившая ее до глубины души. Как будто она загляну в будущее и уловила нить своей трагической судьбы. Затем она взглянула в сторону Рима, где морская гладь любовно соприкасалась с небесной, и почувствовала мгновенное возвышение. Темные очи ее засверкали неизъяснимым блеском превосходства. Душа ее озарилась, словно в ней разгорался пожар среди темной тихой ночи. Ее наполняло чувство божественного превосходства над этим миром, который она мечтала покорить и подчинить своей воле. Кровь бесшумной волной ударила ей в голову, и от этого ее маленькая головка закружилась. Мгновенье блаженного восторга затуманило ее рассудок. Она впала в безумство гения, одержимого жаждой возвышения. Мысли и образы безудержным потоком понеслись в ее воображении. Чувство внеземного блаженства разлилось по всему ее телу от осознания собственной красоты и могущества. О, это возвышенное состояние счастливого безумства!..

«О! как прекрасно жить! Как упоительно вдыхать эту свежесть! Как сладостно осознавать, что этот мир лежит в пыли у моих ног. Этот мир для меня!» Она невольно выставила ножку вперед и посмотрела на свою туфельку. «Эти люди будут мечтать припасть и облобызать пыль с этой туфли, будут подобно рабам стелиться у моих ног, а я, может быть, буду милостива к ним. Они — прах передо мной! И сколько черной зависти подле моих ног! Бескрылые, неспособные взмыть в голубые выси твари. Они так и мечтают низринуть и втоптать меня в грязь. Они так и ждут, когда их царица споткнется или оступится, чтоб наброситься и погубить меня. Но как они дрожат в страхе перед моей плеткой! И чем сильнее я стегаю их, тем они угодливее целуют мои руки... презренные рабы!.. Но я же совсем одна, совсем одна на этом свете. Да, я одна единственная, независимая, свободная царица, волей которой решаются судьбы смертных. Но я, я буду жить вечно. Как сладка, как звучна эта мысль, возносящая дух на неведомые высоты! Эта мысль заставляет сердце так биться и трепетать! Да, весь мир вот сейчас торжествует вместе со мной. Он и есть я. Он видит себя через меня, он наслаждается собой через меня. Я — зеркало, в котором он отражается и через которое может соприкоснуться с собой. И во мне отражаются все его явления, вся его изменчивость, мимолетность и неповторимость. Мимолетность?.. Все исчезает...» И в душу к царице закралось какое-то трагическое предчувствие роковой неизбежности смерти. Отгоняя эту назойливую мысль, Клеопатра тихо подошла к статуи Венеры и нежно коснулась ее рукой. В этом прикосновении чувствовалось какое-то сближение, родство. Богиня любви грациозно возвышалась в грустной задумчивости, непостижимая и влюбленная, и с умилением глядела на богоподобную царицу. Изваяние Клеопатра привезла с собой из Рима, с твердой уверенностью, что богиня любви покровительствует ей. И в этом она нисколько не ошибалась. Что может сравниться на свете с цветущей молодостью прелестной девушки! Что может сравниться в сладости с утолением неистовой плотской страсти! Все царства прах — величие в любви! — звучало в ее маленькой головке. И богиня любви покровительствует самому возвышенному чувству. В этот момент Клеопатра вспомнила об Антонии: «милый, наивный Антоний, он так страстно любит меня, что стал моим рабом, рабом своей безумной страсти. Да, сила женщины в ее всепобеждающей слабости, и в той страсти, которую она пробуждает в мужчине. И как он страдает без меня, как мучается! Но почему эта мысль так приятна мне?.. Да, я владею его сердцем, а он слепо выполняет любую мою прихоть. Как он падок и чувствителен! Этот Марс, явившийся, словно грозная туча, он, в сущности, ребенок, который жадно ловит каждое мое слово, который с нетерпением ждет моего снисхождения. Пусть ждет! Пусть жаждет меня! Пусть корчится в своих любовных муках, пусть измучается в страданиях! Он, этот воин, пытается завоевать меня всеми силами. Как интересно наблюдать его взлеты и падения. Он буквально принимает разные обличия, перевоплощаясь, — все, чтоб только быть со мной. Он думает, что победил меня. Наивен. Ты победишь, если я позволю. Твоя победа — это всего лишь моя милость, мое снисхождение к тебе. Ты игрушка в моих руках. Я полностью подчиню тебя себе, я заставлю ползать тебя у моих ног. Я заставлю тебя лизать мне руки и заглядывать в мои глаза, ища в них прощения! Ты еще покоришься моей воле. Ты узнаешь, что настоящая любовь начинается со страдания и что эта любовь должна все прощать. А там я погляжу». И эти мысли напомнили ей, как жалок был сегодня Антоний, когда она заставила его склониться перед ее троном. Она ясно представила себе всю эту сцену:

Гордо восседая на троне, она ожидала появления Антония. В душе ее разгоралось пламя; в глазах сверкали огненные молнии; взгляд метался из стороны в сторону; она с трудом держала себя в руках. В глубине ее фиалковых глаз рождалась неистовая стихия, дьявольская одержимость ненавистью. И как прекрасны были в тот момент ее живые глаза! Это были грозовые тучи, что предвещали бурю; от них веяло дождем и ветром...

Когда появился Антоний, царица встрепенулась, все ее движения походили на движения взволнованной тигрицы, неудержимая лавина гнева вот-вот готова была низвергнуться на голову бедному войну. Она впилась в него своими глазами — и он ощутил на себе всю силу ее злости. В этот момент, растерянный вид Антония вызывал только жалость. Антоний втянул голову, потупил очи. Испуг отразился на его бледном лице. С трудом, сдерживая эмоции, царица прокричала:

— На колени!..

Антоний вздрогнул, обвел блуждающим взглядом вокруг, и, повинуясь гласу царицы, с чувством жгучего унижения, преклонил колено, возрив молящими глазами на зловещий вулкан, готовый низринуть на него всю мощь своего ожесточения. Он пал пред нею духом.

Перед ее блистательным гением Антоний опустил глаза, как провинившейся ребенок, зажался, оробел и задрожал от страха, и слова вымолвить не смел, лишь жалкий лепет в устах его рождался, он тихо и невнятно что-то лепетал. Как жалок был он перед нею! Пристыженный, как бледный месяц пред юною зарей! А Клеопатра! Она была прекрасна в безумстве гнева своего! И это придавало сил ей...

Царица смело смотрела Антонию в глаза и видела в них один страх, безумный страх, который он не мог скрыть от нее. «Он боится, он боится меня! — пронеслось в ее головке, — ты будешь бояться меня, бояться и дрожать, как жалкий ягненок!» — ей всегда доставляло огромное удовольствие читать на лицах людей страх перед собой, безумный страх и рабскую угодливость.

О! как восхитительно было лицезреть превосходство женского начала над грубой мужской силой. Антоний стоял перед ней подобно укрощенному льву, в смирении поджав под себя лапы и хвост. Он стоял пред нею, склонив колени, и покорно внимал ее укорам и порицаниям! Теперь в его глазах светилась только любовь, одна любовь и безграничная преданность… своей царице. C видимым раболепием сносил он все унижения, которые она заставила его претерпеть, и, пресмыкаясь перед ее троном, он украшал ее женское величие над собой.

Наконец Антоний поднял свои глаза и дрожащим голосом промолвил:

 

О, Клеопатра!

Непостижимая звезда!

Твоим сияньем

Я ослеплен и очарован;

Твоим умом и красотой

Навеки околдован!

Люблю тебя! люблю

Твой ласково скользящий взор,

Заманчивые очи;

Они ласкают нежно душу мне,

О, незабвенная царица ночи!

Садов цветущих аромат,

Прекрасных роз благоуханье,

Тебе одной готов отдать,

Мое очарованье!

Ты словно лебедь белоснежный,

При взмахе легкого крыла,

Запенишь воды золотые,

Ты величава и проста!

Твой голос — ласково журчащий ручеек —

Бежит, переливаясь и игриво;

Вокруг тебя всегда

Все любо так... и все так мило!

Я цветом юности твоей

Пленен, и так печален...

Что в райской куще роз своей

Тебя одну я не могу

Назвать царицею моей!

Прости меня, глупца! Прости!

 

В ответ Клеопатра взглянула на него строго, но в ее глазах уже светилось прощение. Настроение ее менялось мгновенно, как погода в море. От недавней бури не осталось и следа. Море волнений улеглось и стало спокойным и ласковым... Антоний видел перед собой черные, полные любви, глаза… юной египтянки.

Клеопатра наклонилась к нему и, улыбаясь, тихо промолвила:

— Антоний, ты боишься меня! Ты боишься меня, мой милый Антоний! Сегодня ночью ты будешь услаждать меня, — будешь вымаливать свое прощение.

— Да, царица, я буду опахалом, которое будет ублажать тебя своей прохладой. Я буду лучом Солнца, который будет гладить твою нежную кожу. Я буду морской волной, которая будет обнимать и ласкать твое тело! Я буду замирать, устами ног твоих касаясь, я буду целовать там, где ступаешь ты, — пусть на моих губах запечатлится прах с твоих ступней. Прости меня! Прости! — Антоний весь горел, пылая нетерпеньем, как влюбленный юноша, готовый положить свою жизнь, всю без остатка, на алтарь любимой... царицы!

Клеопатра снисходительно посмотрела на него:

— Ступай!

И Антоний, кивнув головой в знак повиновения, счастливый, как вихрь помчался прочь...

 

Так многие достойные мужи стали жертвами блистательных триумфов царицы любви. Они в буквальном смысле падали перед ней сраженные, всегда украшая ее превосходство над собой. И, потерпев поражение, эти жалкие люди становились подобно теням, бесцельно блуждающим по миру, невидимо для ее глаз, и вдали, жалко, наедине с собой, переживали свое поражение. Жизнь их преломлялась, и они постепенно угасали в небытие...

А иные в страхе падали ниц перед ее троном, — желая всем сердцем преданно служить ей и, ища защиты у ее ног, утыкали свои головы к ее сафьяновым туфелькам, скрывающим прелестные белые ножки...

Какая мука! Перед ней склонившись, не сметь ее коснуться, не сметь поднять глаза, не сметь промолвить слова — лишь возле быть и воле быть ее послушно!

А царице нравилось жестоко превосходить людей и порождать в них ненависть. Но более всего ей доставляло удовольствие держать их жизни в своих маленьких женских ручках, держать и гнуть — гнуть их воли, — чтоб сломить и ниц повергнуть пред собой!