Ему показалось, что она слишком умна для него, а она не поняла почему, он ушел. Она проснулась одна, он ушел рано, задолго до безумных детей рвущихся в школы, чтобы покурить в туалете перед уроками. Ей не надо было идти на работу, она работала дома, писала книжки, которые читают только умные люди. Он не оставил записки, телефона, не забыл документы, ничего такого, чтобы оставило веру в его возвращение.

Утро, четыре трубы за чистым окном, больной голубь, первая сигарета. Глаза неспешно смотрят то вниз, то вверх, жить хочется, только по-другому. Черный треугольник сверлит сердце, цитата стучится в мозг, многоуровневые фразы собираются в голове в очередную повесть о злободневной любви, которая запряталась в каждой книжке. Печаль, от которой устал читатель, снова выйдет вон из чужого сознания и заберётся в строки, затаится в знаках препинания. Погоня за тем, что нам не нравится с верой в сказку, верой в раздельное существование любви и печали. Пальцы уже стучат по клавиатуре, буквы воссоздают мрачную атмосферу покинутого автора. Темные предложения про больных голубей и уверенный мужской шаг, убаюкивают пустую душу. Фотографии с улыбкой превращаются в непобедимый раздражитель, в кофейной чашке вместо сахара дешёвый заменитель.

Вольная муза иногда убегает прочь к другим творцам, которые этим же утром готовят миру свою печаль, щедро дарит их поцелуями, чтобы они могли печалиться, залетит к сатирику, укусит его за бок, чтобы он мог злиться, подмигнет поэту, чтобы не забывал про счастье, затем снова вернется к ней и поможет написать про него. Ни кому этой печали не хочется, но всем она нужна и тихонечко, почти машинально, мы снова откроем книжку про любовь, снова обзаведемся парой и задорно наступим в знакомые грабли, чтобы не помереть раньше задуманного. Она делится с миром своей пустотой, он есть сандвич, она рыдает у монитора, он бежит по бульвару прочь от ее дома, она верит в бога, он ругает Билла Гейтса, она цитирует Пушкина, он тягает штангу. Пугающее символы скребут ее изнутри, запретная магия рвется на волю, душа готовится к жертвоприношению. Нагулявшаяся муза заслуженно дрыхнет в заоблачной кроватке, повесть готова, писатель повержен. Ее стало еще чуть-чуть меньше, его стало еще чуть-чуть больше.

Ему показалось, что она слишком умна для него, а она не поняла почему, он ушел.