Кевин обливался холодным потом. Руки судорожно сжимали края подушки, как будто пытаясь выжать из них последние соки. Простыня скомкалась и забилась под стенку, а одеяло уже несколько часов валялось на полу…

 

Сон Кевина перестал быть спокойным несколько месяцев назад. Чем это было вызвано никто не знает. Родители водили его уже к нескольким психиатрам, психологам и просто к так называемым провидцам. Последнее, судя по отзывам знакомых с маминой работы, отлично снимали стрессы и напряжение, а также всякие детские фобии. Правда, Кевин уже не был ребенком ― одиннадцать лет, по его мнению, это довольно таки зрелый возраст, и называть тебя ребенком уже, как минимум, неразумно.

Различные детские страхи, которые с некоторыми остаются до конца их дней, Кевина практически не беспокоили. Был, правда, период, когда он начал бояться картин. Длилось это, к счастью для родителей, которые просто обожали живопись, не долго ― пару месяцев. Кевину же все это время приходилось отворачиваться от картин, так как он полагал, что это есть ничто иное, как окно в другой мир. Молодец! ― воскликнули бы многие. ― Ребенок уже таком возрасте понимает весь глубокий смысл любого искусства, что дается далеко не всем и за всю жизнь. Но они будут не правы…

Кевин вовсе не понимал этого. Просто ему было сложно описать, что он чувствует, когда смотрит на какую-либо картину. Ему казалось, что это не просто отражение другого мира, а его заточение. Как камера. Камера для преступников, где их держат за определенные преступления. Если на картине не было живых существ, то, представлялось Кевину, они затаились и прячутся где-то неподалеку или… или уже вырвались из своей камеры на волю и теперь ищут его. Почему именно его? Именно посредственного маленького мальчика без особых заслуг, каких полным полно в этом мире, почему? Потому, что он знает их тайну. Он думал, что при встрече с теми, кто вышел с картин и каким-то образом принял привычный облик, он сможет их увидеть и указать на них кому-то, кто будет их искать.

Особенно Кевина пугали картину, и таких было абсолютное большинство, без стекла. Раз стекла нет, значит его уже кто-то разбил. И скорее всего разбил не снаружи ― иначе бы картина повредилась осколками, ― а изнутри. Раз так, значит ее уже покинули. Можно подумать, что раз картину покинули, то и бояться некого ― кто был, тот уже ушел. Но Кевину было известно, что бежать из заключения является преступлением, а преступник всегда возвращается на его место. Вот этого семилетний Кевин и боялся больше всего…

 

Снились ему ужасные вещи. Снилось иногда такое, чего бы он никогда не сделал бы в жизни. И это было не что-то особенное, великое и требующее отваги, силы или воли, а скорее наоборот. В своих снах Кевин предавал, обманывал, издевался, насмехался и причинял страдания. Но больше всего он боялся. Он боялся, что этого уже никогда не изменить; что все эти ужасные вещи он на самом деле совершил и теперь ему придется с этим жить дальше; боялся, что его постигнет кара за совершенное зло.

Странным было и то, что, в принципе, Кевин мог бы делать такое и в жизни, но страх пережитый в снах глубоко въелся в его сознание и он уже подсознательно боялся быть злым, боялся кого-то обидеть или совершить какой-нибудь ужасный поступок, как во сне…

Более того, во сне Кевину нравилось то, что он делал; ему хотелось совершать плохие поступки, хотелось вершить зло…

Создавалось впечатление, что ночью в его голову вселялся некий демон жаждущий насилия и крови. В неокрепшей юношеской ― он ужен нее ребенок! ― психике очень натуралистично, может даже иногда чересчур, рисовались картины жестокости преследовавшие его каждый раз, когда Морфей посыпал его веки волшебным порошком.

 

Сейчас наяву он сжимал края подушки, а во сне, который для Кевина се йчас был явнее всякой яви, он тянул тяжелый дубовый ящик. Гроб. Он тянул гроб, в котором, он точно знал, лежит гробовщик. Забавно, но не очень. Положил его туда он сам. Да, это он, Кевин Карш, жестоко убил гробовщика. На самом деле он убил его нормально… как часто убивал во сне ― просто и без соплей, как выражался его отец при просмотре очередного заурядного фильма. Жестоким было то, что он сделал потом. Он знал, что давным-давно анатомию изучали на трупах, вскрывая и ковыряясь в них с целью получения знаний, который впоследствии спасут огромное количество жизней, погубив при этом немногим меньше…

Иногда в голове Кевина возникала мысль, что все это лишь сон и тут позволено все и даже то, что запрещено строго-настрого в реальности. Но ее быстро затмевали реальный ощущения. Осязание было сильнее и тоньше нормального, зрение острее, а слух обостреннее. Иногда все это наоборот практически пропадало. Во время паники его как будто опускали в тазик с киселем, где приходилось неуклюже барахтаться и сквозь который сложно было что-то различить.

К гробовщику Кевин пробрался когда, тот отправился на боковую. Ему не терпелось увидеть тело умершей лежавшее на столе. Он знал, что это ужасно!, но демон брал свое и жаждал зрелищ и впечатлений. Женщина была в самом, как говорил папа, соку. Он просто знал все это ― где, какая и как можно туда пробраться и остаться незамеченным. Еще он знал, что если может случиться нечто ужасное, например, гробовщик проснется и застанет его за этой мерзостью, то оно обязательно случиться, прям как закон Мерфи, какой-то… Знал, но делал. Ему не хотелось, но кто-то другой управлял его телом, кто-то другой глумился над телом этой несчастной красавицы, а ему было противно и одновременно интересно. Он находил знакомые органы, разглядывал их, сравнивал с образами в голове; изучал новые. Иногда он делал совсем что-то невообразимое. Откуда-то взялось второе тело. Правда, уже живое. Это была та же женщина, но явно несколько лет тому назад ― чуть подтянутее, чуть стройнее, немножко неопытнее, но главное она была жива и обнажена. Прошла от двери прямо к нему ― он был почему-то в одних кожаных штанах ― стала обнимать его, ласкать. Кевин уже забыл о том, чем занимался до этого ― все как бы размылось и перестало его волновать. Это был сон, а значит самые сокровенные желания осуществляются. Она села на стол и сбросила на пол все то, что осталось от ее постаревшего и мертвого тела. Кевин уже забрался на нее, она уже обхватила его шею руками, а бедра ногами…

― Убей его. ― Ее глаза светились демоническим огнем, а рот искривился в злобной ухмылке.

Кевин как бы увидел себя со стороны, как будто его глаза могли свободно перемещаться в пространстве независимо от тела. Взгляд переместился за дверь. Он видел себя, видел ее и видел гробовщика. Он стоял в дверном проеме в пижаме и явно недовольным лицом ― увидеть выражение лица смотря со спины возможно было, к сожалению, только во сне.

― Убей его и продолжим, ― Она отпустила его и заговорщицки подмигнула. ― Я сделаю то, чего ты никогда не получишь от других. Убей его ― я не могу при посторонних.

Во сне ценности меняются. То, что в жизни считается недопустимым стает доступным; то, что кажется мелочным и низким, вдруг превращается в наивысшую цель в заветный запретный плод, который можно попробовать лишь один раз. Один раз во сне достаточен и не вредит жизни наяву, за то ты уже как бы попробовал…

Кевин рванул к гробовщику и одним мощным ударом размозжил его голову. Со стены и с кулака медленно стекала вязкая кровь, опадали кусочки мозга и костей…

Девушки уже не было…

Вся комната в крови… Два трупа… Кто-то это все найдет… рано или поздно, но за телом придут и увидят все это… и узнают, что это был он… Как? Не важно! Они уже знают! Уже идут сюда! Нужно заметать следы. Немедленно!

У стены стояло как раз два гроба. Туда он сложил обезглавленное тело гробовщика и остатки той женщины, что заставила его… А может попросила? Нет! Заставила! Заставила убить гробовщика! Она! Но ее здесь нет, так что виноват будешь ты!

В кладовке было ведро с водой и тряпки…

Комната была как новенькая…

Окровавленные тряпки отправились в тот же гроб что и «тело» женщины…

Никаких следов не было…

Два аккуратно забитых гробов в кристально чистом помещении…

Ночь…

Тишина… Все спят… Его никто не увидит. Он отнесет гробы на кладбище и закопает там… Никто не увидит… Никто не найдет…

Кладбищенский сторож? Старый пердун, который спит все дежурство и никогда не покидает своей коморки до рассвета ― боится темноты и зомби…

А вдруг кто-то будет на кладбище? Посетители, например… Ночь! Какие посетители?!! А вдруг вандалы? Увидят и убьют его за то, что видел их! Нет! А вдруг?.. Зомби?!! Ты идиот? Мало ли…

Тяжело же тащить этого гробовщика, хоть он и без головы… Руки болят… Еще немного. Усилие… Еще одно… И потянули!.. Не кричи, дурак! Всех разбудишь! Тебя заметят! Тише тащи. Тише…

 

― Кевин?

Голос матери?… Откуда она здесь?

― Кевин, милый, опять кошмары?

Что? Какие кошмары?… Тащи гроб, болван!

Нет! Просыпаемся… просыпаемся…

― Да, мам…

― Что же это за напасть такая, а? ― Ее руки прижимают голову Кевна к груди… Он пытается тоже обнять ее, но замечает, что… руки в крови! Болван! Все вымыл, кроме себя самого, идиот!

Нет! Просыпаемся… просыпаемся… вот!.. хорошо… Просыпа…

 

― Кевин, ты меня слышишь? Просыпаюсь, сынок, давай. Ну же…

― Просыпаемся, просыпаемся, ― голос отца всегда действовал безотказно ― лучше всякого будильника.

― Да, ма…

― Все хорошо, родной, успокойся. Я рядом и папа… мы рядом… Пусти подушку, она тебе ничего не сделала…

 

Кевин собрал рюкзак, натянул кепку и вышел из комнаты. Надо торопиться ― он и так немного опаздывает… Занятие начнутся через полчаса, а ему еще нужно купить проездной…

 

Из-под кровати, отбросив свисающий до пола край покрывала, вылезло маленькое существо в красном плаще и рожками на лбу. В руках у него был трезубец горящий, алым пламенем. В глазах плыли небесно голубые пушистые облака ― сама невинность.

Маленький дьяволенок стукнул об пол трезубом и плащ разорвали в клочья расправляющиеся белоснежные крылья. Трезуб обратился в посох.

Ангелочек в небесно голубом одеянии оправился догонять Кевина… Одеяния развевались оставляя за собой белоснежную дымку, а в глазках пылало адское пламя…