К концу прошлого лета поселилась в нашем доме Маринка. Ничего в ней особенного-то и не было, кроме симпатичной мордашки, которая смутно угадывалась под густым слоем косметической штукатурки, но воспылал к ней Андрей всей страстью своей романтичной души. Да только чем мог привлечь внимание модно разодетой фифы самый обычный пацан. Худющий, прыщи по всей роже, да вихры торчат. Рядом с этой ухоженной болонкой он выглядел паршивым дворовым псом. Андрейка все понимал, но в тайне продолжал лелеять глупую надежду, которая зародилась в нем еще в детстве, когда он прочитал «Гадкого утенка». Сказать по правде, то была единственная книга в его жизни, которую он осилил до конца. К семнадцати годам он возненавидел сказочника, но, по привычке, продолжал верить в то, что чудо когда-нибудь да случится. Наверное, эта вера отчасти и уберегла Андрейку от безвозвратного падения в пропасть, на дне которой оказались многие его сверстники. Некоторые из них, так же, как и он, читали в детстве наивные сказки, только, видимо, сердца у них оказались не такими чуткими. Другие озлобились со временем, потерялись и забыли все. А Андрейка не забыл.

Пока Андрей взлелеивал надежду, к Маринке, что ни вечер стал наведываться хахаль на новеньком серебристом бумере. Блестящее чудо немецкой техники он оставлял у подъезда на всю ночь, затмевать собой прозаичную серость припаркованных около дома памятников отечественного машиностроения.

На заднем стекле иномарки угрожающе желтел слоган: «Не подходи – злой хозяин!». Кого должна отпугивать надпись, было не совсем понятно, так как птицы – существа неразумные, азбукой не владеющие, потому, обычно где садятся, там и гадят, невзирая на письменные предупреждения, впрочем, как и многие недалекие представители нашего общества. Что касается «продвинутых представителей», тех сейчас вообще вряд ли чем напугаешь. Закаленные ежедневным выживанием в каменных джунглях, они привыкли и умели брать то, что понравилось.

Иногда из своего малогабаритного скворечника на третьем этаже, в котором Андрейка обитал вместе с родителями-пенсионерами и сестрой пэтэушницей, он поднимался ко мне, на четвертый, изливать страдающую душу. Я привычно доставал из бара прямоугольного «Немироффа», извлекал из холодильника колбаску, соленые огурчики, нарезал на тарелку и ставил на стол вместе с двумя рюмками.

Наливание лучше всего способствует излиянию – эту истину наш народ впитал еще на заре цивилизации и, заботливо укрывая за пазухой, протащил сквозь века в третье тысячелетие. Многое потерялось в пути, но главное осталось! Потому приобщение к останкам исторических корней всегда так располагает к глубокому взаимопониманию и философскому восприятию жизни. Сразу же после первой Андрей это подтвердил:

- Я тут Гамлета глянул в голливудском варианте, - сказал он, похрустывая огурчиком.

- Лучше бы Шекспира прочел, что по фильму понять можно? – только усмехнулся я.

- Читать долго, а по фильму все можно понять. Фигня это. «Туби-о-ноттуби» – жвачка для мозгов. Так в жизни не бывает.

- А как бывает? – я удивленно вскинул брови и приготовился слушать Андрейкины излияния.

- Все намного проще. Во, маманя моя – идейной коммунисткой была, а теперь в церковной лавке «опиум для народа» втюхивает. А батя? Бывший советский офицер – почетный собиратель бутылок. Круче некуда. И никто не парится - выживать как-то надо!

- Тебе тоже выживать надо, но ты же не воруешь, махинациями не промышляешь, а тупо пашешь на шефа. Давно бы уже задумался, чтобы открыть что-то свое.

- Думал уже, - со знанием дела пробурчал Андрей, подставляя мне опустевшую рюмку. - Обдерут, как липку. Так я шефа кормлю, а так буду кормить тех, кто шефа доит. Одна хрень. А воровать я не умею. Меня батя вовремя не научил. Тоже идейный был.

- Вряд ли этому можно научить. С этим, наверное, рождаются.

- Все равно не знал батя, в какой стране его сыну жить придется.

- И это ты брось. Знаешь, как говорят? Пепелище, это не то, что мы видим, а то, что мы делаем.

- Все у вас, писателей, складненько выходит, все понятно, завершено. А в жизни-то не так!

- Давай, знаток жизни, выпьем за решение твоего главного квэсчена!

Я улыбнулся, подмигнул Андрейке. Он скривился и опрокинул залпом.

- Я все о Маринке думаю… - как-то сразу сник он.

- Забудь ты ее. Не про тебя Маринка, и не до твоих ей философских исканий.

- Не, я когда глаза ее вижу, - Андрейка трепетно коснулся груди, взгляд его просветлел, - как будто душу ее понимаю.

- Эх, мальчик ты мой мальчик, - вздохнул я.

- Понимаешь, когда этот козел к ней приходит, я спать не могу. Уткнусь в подушку, чтобы сеструха не слышала, и… плачу, - опустил глаза Андрейка. Потом яростно сжал кулаки и прошипел сквозь зубы: - Убил бы гада!

И ведь можно было его понять. Маринка жила на втором этаже, а Андрей, как уже говорилось, на третьем. Когда прямо под тобой воплощение твоих мечтаний барахтается в постели с каким-то мужиком, невольно хочется завыть, горестно и протяжно, схватить топор, и закончить все разом для всех.

- Так его место другой займет, - сказал я, и вдруг почувствовал, как сильно и незаметно постарел за последнее время. Когда-то ведь так же кровь кипела, гормон играл. Остужает жизнь, лечит… или калечит? - Такой же, только тачка, думаю, покруче будет, - продолжал я. - Ты ж не глупый, понимаешь, что Маринке надо. А этого ты ей дать пока не можешь.

- Зато я другое дать могу! – с чувством возразил Андрейка.

- Да только ей этого не надо. Пока.

- Я подожду, - Андрей стиснул пустую рюмку, потом мотнул головой, и промелькнуло в этом движении что-то по-детски чистое, наивное. - Нет, не могу так больше. С работы скоро выгонят за то, что сонный все время. Там думают, что я с девками ночами не сплю, а я… Или уеду отсюда к чертовой матери, или козла этого на дуэль вызову! Точно! Пускай, или он, или я!

- Дурак ты. Дуэли были, когда мужчины кодекс чести уважали, - осадил я его. - Сейчас он на тебя даже не взглянет, пришлет своих мордоворотов, они-то тебя и отправят, только не к чертовой матери, а по конкретному адресу - в ближайшую реанимацию.

- Как же мне его отвадить-то от нее… - Андрейка крепко задумался, закусил от отчаянья губу. Заметно было, что все вокруг перестало для него существовать. Потом он медленно потянулся к бутылке, словно увидел за толстым стеклом проблеск какой-то истины.

- Не знаю, - честно признался я, искренне желая ему помочь. - Природный инстинкт – штука сильная. «Козел» этот твой, он же на Маринку, как кот на валерьянку!

При этих словах рука Андрейки замерла на полпути к цели. Он повернулся ко мне, просквозил отсутствующим взглядом, спросил, до скольких работает аптека, и, ничего не объясняя, вылез из-за стола.

- А, знаешь, все-таки есть что-то в этом Гамлете… - сказал он и ушел, оставив меня в полном недоумении.

После его ухода я долго сидел на кухне и курил. Дым растворялся в пустоте, он превращался в мысли, а мысли - в дым…

Какая каша творится в мозгах Андрея, я, наверное, и представить себе не мог. Он же, как их теперь модно называть, - продукт потерянного поколения. Только кем и когда потерянного, никто уже и не захочет вспомнить. Нет, они не потерянное, они никому не нужное поколение, которому отрезали руки и постоянно напоминают об инвалидности. А кому, как не инвалиду, со всей его нерастраченной страстью к жизни хочется заявить о себе. Только не умеют ОНИ, не знают, как это сделать, и поэтому делают так, как могут. А ОНИ могут… И в будущем все обязательно расплатятся за то, что в настоящем ОНИ оказались не нужны. Как ни крути, а будущее – это и есть ОНИ.

Где-то в половине двенадцатого ночи раздался долгий, настойчивый звонок в дверь.

На пороге стоял Андрейка и загадочно улыбался.

- Природный инстинкт, говоришь? – подмигнул он мне.

- Ты что сделал? – меня сразу же насторожили озорные искорки в его глазах. Если честно, в тот момент я готов был подумать о самом страшном…

- Сейчас начнется! Сам все увидишь.

Андрейка подвел меня к окну, и показал на припаркованный у подъезда, знакомый нам обоим бумер. Что-то черное шевелилось на серебристом капоте. Я присмотрелся. Несколько ободранных котов, появившихся там, как я сразу же понял, не без участия моего друга, устроили что-то вроде вечеринки.

Иноземный красавец, не заставив себя ждать, отозвался возмущенным воем сработавшей сигнализации. Через пару минут из подъезда выскочил хозяин в распахнутой на голой груди рубахе. Поливая котов исконно-русским матом с явной примесью южного акцента, он принялся шугать их с машины, нелепо размахивая руками, будто сгонял в отару отбившихся овец. Вскоре, удовлетворенный одержанной над котами победой, Маринкин хахаль щелкнул кнопкой сигнализации и вальяжно проследовал обратно в подъезд.

Я перевел недоуменный взгляд на Андрея. Довольная улыбка не сползала с его раскрасневшегося лица. Он залез в карман и достал оттуда шесть пузырьков из-под валерьянки. Все они были пусты. Не надо объяснять, куда делось их содержимое.

- Твоя идея про котов и валерьянку. Мне бы без тебя ни в жизнь не додуматься!

Я снова прильнул к окну.

Со всех ближайших окрестностей, оставляя насиженные места на помойках, к предмету вожделения стягивались стаи бродячих котов. Никогда бы не подумал, что их может быть так много. Животные бесцеремонно запрыгивали на капот, лезли на крышу, не прекращая при этом истошно вопить самыми противными на свете голосами.

Бессонная ночь была обеспечена не только Маринке с ее хахалем и нам с Андрейкой, но и жильцам всего дома. До самого утра оры обезумевших котов, периодически прерываемые дикими завываниями сирены и неиссякаемым запасом матерных эпитетов измотанного до предела хозяина, возвещали о событии, не меньшем, чем пришествие страшного суда. Теперь Маринкиного ухажера и его не желающий затыкаться бумер ненавидели все в доме. Авто же, после общего массажа кошачьими когтями являло собой довольно жалкое зрелище.

Остаток ночи мы пили водку. Андрейка смеялся, как сумасшедший. Вернее, как человек, наконец-то, хоть на миг, но почувствовавший себя свободным. Еще никогда я не видел его таким счастливым. Наблюдал за ним и думал, что, наверное, точно так же радовались на заре времен наши далекие предки, когда убивали мамонта - им удавалось победить жестокую природу, заявить о своем праве на существование в этом мире. Пускай иллюзорная, но свобода, которая делает человека счастливым.

Только вот возможно ли всеобщее счастье, когда за счастье одного всегда приходится расплачиваться остальным? Думаю, пока не стоит спрашивать об этом у соседей нашего дома. Пускай сначала оправятся от нервного потрясения…

После той, воспетой котами ночи, Маринкин ухажер так больше и не появился. Теперь сама Маринка, намалеванная и разодетая, под вечер выплывает из подъезда и скрывается в неизвестном направлении. Андрейка охладел к ней, с того самого момента, как произошла вся эта история, но продолжает мечтать о настоящей любви. Вчера попросил у меня очередной томик Шекспира.

А я завел себе кота. Дикий, ободранный, со сломанным ухом, от людей шарахается. И ведь правильно делает, паразит! Настоящий уличный боец - в жизни не удалось бы изловить, если б не валерьянка.