«Научитесь находить повод для улыбок в любой, даже тяжёлой ситуации».

 

Прошёл год с тех пор, как мы переболели ковидом, а вспоминаю я об этом событии довольно часто, вернее, всё время помню. Наверно оттого, что даром мне это не прошло: я узнала, что

такое

«постковидный синдром», познакомилась с узкими специалистами врачами – пульманологом, кардиологом, нефрологом, отоларинглологом, гематологом, и вот уже год я постоянно

чувствую

себя, как бы это помягче сказать… в общем, чувствую.

 

Случилось это осенью, в октябре. Мы с мужем вернулись с дачи «на зимние квартиры» теперь уже до весны. Окрепшие, отдохнувшие и столько планов! Приехали, разобрались со своими

урожаями. Соблюдая все меры предосторожности (маски, перчатки, социальная дистанция), пробежались по магазинам и забили холодильник продуктами. Отмыли квартиру после

полугодового

дачного сезона. Казалось бы, отдыхай, занимайся любимыми делами, живи да радуйся!

 

Нет, стало нам в нашей чистой и просторной квартире душно и противно. Мы постоянно ссоримся, всем недовольны, обижаемся друг на друга. А если не ссоримся, то молчим. Короче,

плохо

нам, и с каждым днём всё хуже. Какая-то постоянная усталость... В обед муж не стал есть, заявив, что я схалтурила: «нет, ты сама пробовала, что сварила?», лёг и отвернулся к стене. Я

оскорбилась, попробовала: нормальный суп с фрикадельками, только…почему-то пахнет он, нет, воняет…керосином. Противно. Вылила суп в унитаз. Жалко суп, на два дня сварила.. Себя

жалко. Потом мужу вдруг стало холодно, и он демонстративно побежал закрывать балконную дверь,

обвинив меня в том, что «своими сквозными проветриваниями» я простудила всех в этом доме! Всех–это его. Решила не злиться, действительно, прохладно, с самого утра прохладно. Увидев,

что мужа трясёт под тёплым одеялом, достала градусник. Ничего себе – температура у мужа 37,7 а у меня (ужас!) около 39 градусов. И, главное ведь, ничего не болит, просто до того всё

противно, нет сил никаких, хочется лечь и лежать неподвижно. И спать.

Выпили парацетамол от температуры, арбидол от вируса. Дня два перемогались, спали, без конца пили эти лекарства, всё еще надеялись, что «само пройдет». Ссориться прекратили, на это

просто не было сил. А когда я перестала ощущать запахи, поняли, что «само не пройдёт» и, скорее всего, это ковид.

 

Вызвали участкового врача, приготовили маски, чтобы её не заражать. Врач пришла, увидела нас в масках: «Ну и к чему этот маскарад? Вы же у себя дома! Раньше надо было надевать, хотя,

что толку… Снимайте, и так дышать нечем!» Я обиделась, промямлила, что да, у нас почему-то всё время душно , но мы постоянно проветриваем. «Ага, сквозное устраиваем проветривание» –

добавил муж. «Да нет, я не об этом,– глядя на мои посиневшие губы,– сказала врач,– это вам дышать нечем».

Спросила про температуру, чем лечимся, когда заболели. Измерила давление, выслушала лёгкие, сказала: «ничего, всё у вас в лёгких чистенько», взяла мазки, добросовестно так–не мазок

будто, а соскоб брала, подписала наши пробирки, сложила в контейнер. Сказала, что скоро, через 4 дня, (!) будут готовы анализы, вызывать её не надо, она придёт – и мы всё про себя

узнаем.

А пока велела продолжать лечиться. Чем? Ну чем – арбидолом и парацетамолом… Наверняка ведь знала, что лекарств от вируса нигде в мире нет. Подумала и добавила к лечению витамин

С

и тёплое питьё. Если будет совсем плохо, вызывать врача. Пожаловалась нам, что у неё сегодня 60 вызовов и убежала.

И правда, вернулась через четыре кошмарных дня, сообщила, что у обоих тесты на ковид положительные. Снова прослушала наши лёгкие, сказала: «Ой, как мы хрипим!», потом надела

мне

на палец такую штучку, маленький приборчик, пульсоксиметр называется, он ужасно противно запищал у меня на пальце, и врач велела немедленно вызывать Скорую, сказала, что у меня

мало кислорода в крови, а это очень плохо. Опасно это. Нужно госпитализироваться! А у мужа прибор

не

запищал, у него дела получше, и ему можно лечиться дома. Лекарства для него завтра сын возьмёт в поликлинике, там всё будет расписано, что, как и когда принимать.

Врач ушла, а мы посидели немного, отдохнули, пожалели себя, решили, что мне всё же лучше госпитализироваться, и вызвали скорую.

 

Собираем сумку: паспорт, полис, направление. Так, бельё, тапки, чашку, ложку. Муж волнуется, ищет телефонную зарядку, командует: «чашку бери большую! Да не эту, большую бери, мою

синюю, дачную! Ничего, я сейчас ототру содой!» Муж суетится, но, мне кажется, он немного обиделся, что меня – в больницу, а ему оставаться дома…

 

Только успели собраться, в домофон позвонили, приехала скорая. (странно, кругом все жалуются, что приезжает скорая помощь через 8-10 часов) Вошли в квартиру трое – двое мужчин и

женщина, бригада, все, как космонавты в открытом космосе, в защитных костюмах, в масках, перчатках, с оранжевыми ящиками. И с порога разорались, возмутились, почему мы без масок,

если у нас подтверждённый коронавирус! Они ещё пожить хотят! Спорить, мы не стали, нацепили маски. Живите!

Медики быстро сделали мне ЭКГ, измерили температуру, давление, проверили кислород, и все сразу заторопились, подхватили мою сумку, и – в машину. Мы даже попрощаться не смогли в

этих масках…

 

В машине тоже очень душно. Уложив меня на носилки, а сверху придавив тяжёлым шерстяным одеялом, врач села рядом на откидной стульчик и сообщила, что едем мы в ковидный

госпиталь в Пашино: «Да-да, в Пашино! В городе всё забито, а Пашино сегодня дежурит. Так что лежите спокойно и не делайте такие глаза!» – устало сказала врач. Да ничего я не делаю,

знаю только, что Пашино – это далеко за городом, где-то около 40 км от дома, да ехать нам через весь город в час пик, да ещё эта маска, которая не даёт вздохнуть. Врач бдительно

следит,

чтобы я не тянулась к лицу. Всякий раз перехватывает мою руку и начинает считать пульс. А может, и не считает, делает вид, просто хочет «ещё пожить», а я тут своим вирусом буду на нее

дышать. Мы долго едем по городу: мигалка мигает, сирена воет – в машине слышно, а я, просыпаясь и засыпая,

думаю: «вот кого-то везут на скорой, спасают кого-то» Какое-то у меня раздвоение личности. И ещё, меня всё время мучает: я что-то забыла, должна вспомнить что-то очень важное… и не

могу

вспомнить. Потом в машине становится темно, это значит, мы уже за городом, поля,

леса. Снова проваливаюсь. Очнулась – машина стоит на ярко освещенной площадке перед большим зданием. Тут целая очередь из машин скорой помощи. Врач говорит с кем-то по

телефону:

тахикардия, гипоксия, подтвержденный ковид, говорит про пустые баллоны, затем убирает с меня одеяло: «Поднимаемся. Садимся. Встаем. Выходим. Нас пропускают. Идти можете?»

Помогает

выйти из машины, берёт под руку. Это хорошо, что помогает, потому что ноги не слушаются и я не могу вздохнуть.

 

Приемный покой. Здесь много народу, все в масках, в перчатках в белых медицинских халатах. Никаких защитных костюмов. «Снимите маску» – говорит пожилая полная врач. Я стягиваю с

лица мокрую маску, – и как мне хочется обнять эту толстую врачиху! Ну конечно, обними, с подтверждённым ковидом! Я думаю, она бы не обрадовалась.

Всё происходит очень быстро: заполняют документы, забирают мою одежду, пытаются добиться от меня, почему я не привита и на какие препараты у меня аллергия. Меряют уровень

кислорода

в крови. Прибор на пальце показывает 140 пульс, а показания кислорода я не разглядела, но судя по тому, как все они заторопились, дела у меня неважные. Огромный парень, наверное,

санитар, помогает сесть в кресло-каталку, на колени мне ставит сумку. Слышу: «Реанимация? Нет,356».

 

И мы опять едем-едем по длинным коридорам, поднимаемся на лифте, снова коридоры, господи, почему же везде такая духота! Палата 356. Женщины, смотрят на меня, я даже

поздоровалась…

Как чётко у них здесь всё организовано: не успела лечь, подошла медсестра со шприцем: «Оголите живот, расслабьтесь». Ну да, рассслабьтесь! Я

боюсь!

Всегда считала, что укол в живот, это же ужасно больно. Оказалось – совсем нет. Или это я уже ничего не чувствую…

Подключают капельницу, и я мгновенно проваливаюсь. Я вот всё думаю, что это было – это я засыпала или отключалась, теряла сознание? Очнулась от того, что стайка сестричек, или

врачей,

тоже непонятно, окружила кровать и кто-то шлёпает меня по щеке, кто-то держит за руку, считает пульс. Когда я открыла глаза и вежливо поинтересовалась, что тут происходит, все

загомонили, переключились на мою соседку: «И чего было так орать, Мария?»

«Но вы же сами попросили позвать, когда капельница закончится, –оправдывается Маша, – ну нет у нас кнопки вызова врача»

«Кнопки нет, но что это за крик на всю больницу: «Новенькая закончилась!» «Перепугала всех!»

Медперсонал расходится, женщины в палате улыбаются. Проходя мимо моей кровати, пожилая полная женщина в лёгком халате, поправляет одеяло, наклоняется ко мне: «Всё будет

хорошо».

Позже я узнаю, это Надежда, она верующая, очень добрая женщина. А мне, и правда, стало полегче.

Очень хочу спать, но нет, медсестра подкатывает к кровати концентратор – прибор, который вырабатывает кислород. Настраивает, распаковывает маски, показывает, как надеть, как

дышать.

Концентратор урчит, булькает, дышу влажным воздухом и сразу засыпаю.

Просыпаюсь ночью. В палате все спят, а я вся насквозь мокрая – спина, шея, странно, даже волосы мокрые, как после мытья. Дверь в коридор открыта, и в палате светло. Для сумок, одежды

есть шкаф, но вчера, я видела, что мою сумку задвинули под кровать. Осторожно, стараясь не шуршать целлофановыми пакетами, достаю рубашку, полотенце, снимаю мокрую насквозь майку

.

Подушку, какая же она тяжёлая, с трудом переворачиваю на другую сторону, мокрую простынь застилаю полотенцем. Сплю урывками, переодеваться в сухое пришлось ещё пару раз за ночь.

 

А рано утром, за окном ещё темно, в палате включают свет, заходит медсестра. На закрытом салфеткой подносе шприцы: «Просыпаемся, девочки, просыпаемся! С добрым утром! Все живы?

Ну, слава богу! Подставляйте пузики!» Лежащие на животе женщины, кряхтя, поворачиваются на спины, оголяют «пузики» и, о какой ужас! Я вижу, что животы у всех чёрные-пречёрные…

«Это что? Это от ковида?» – поворачиваюсь я к соседке. «Нет, от уколов, от гепарина. Разжижающее,

чтобы тромбов не было,–объясняет Маша, – не бойтесь, и у вас так будет. Пройдет… к лету».

Меряют

температуру: в основном у всех 34-35, и только у меня 38 градусов. И это при том, что я всю ночь была мокрая, как мышь. В палату заходят

молодые девочки в белоснежных отутюженных халатах, наверное, практикантки, меряют уровень кислорода в крови. Слова «пульсоксиметр», «гипоксия», «оксигенация», «сатурация» прямо

завораживают их, и произносят девочки эти слова часто и с удовольствием. Ходят от кровати к кровати: «Нормально, нормально, маловато, ложитесь на живот» Возле меня девочки

задерживаются: «Ничего-ничего, не волнуйтесь, вчера вечером поступили?» – тут же надевают мне на лицо кислородную маску.

В палате оживлённо: меряют давление, берут анализы, делают уколы, каждому на тумбочки ставят флакончики от пенициллина, доверху наполненные разноцветными таблетками. «Это на

всю

неделю?» – интересуюсь я. «Это всё надо выпить сейчас, после завтрака, а на вечер я ещё принесу» – спокойно

говорит медсестра. Ужас!

Приносят завтрак. В пластиковом контейнере горячая каша, на тумбочку (как хорошо, что я набрала салфеток), кладут варёное яйцо, два кусочка серого хлеба. В мою большую чашку мне

наливают из термоса горячий чай. Есть совершенно не хочется, и я решаю, что, завтракать не буду, только чай. Но тут ко мне подходит женщина, её кровать у окна, в руках у неё банка с чем-

то

янтарно-желтым, похоже на мёд.

«Привет, я Жанна, – говорит она, – Есть надо! А то ваши таблетки… Давайте открывайте свою кашу, я положу вам масло. Это волшебное масло, топлёное масло гхи, вам это сейчас с вашей

пневмонией очень нужно». «Спасибо, Жанна, но кто сказал, что у меня пневмония? У меня ковид!»

«Скажут, скажут, сегодня на рентген сходите, и скажут, – успокаивает меня добрая Жанна, – да не волнуйтесь, здесь у всех пневмония». «Странно, никто же не

кашляет, какая пневмония?» «Такая это пневмония, кашлять не обязательно, – Жанна щедро кладёт на горячую ещё кашу своё волшебное

масло, – на здоровье!».

 

После завтрака некоторым больным нужно лечь на живот, кто-то прямо в постели займётся дыхательной гимнастикой, кому-то готовят концентраторы, капельницы.

 

И тут в палату входит молодой человек. Он в белом медицинском халате шапочка, маска, а глаза какие красивые у парня! Да, а на руках у него почему-то надеты смешные жёлтые

хозяйственные перчатки. – «Здравствуйте, – говорит он,– я Хан!»

Женщины озадаченно смотрят на него, молчат, и только Маша хихикает: «А мы тогда кто?» «Меня так зовут – Хан, –

улыбается мальчик,– я сейчас у вас полы мыть буду. А вы тапочки поднимите, чтобы мне побыстрее.». «Хан, скажи, а где Лена? Она

же у

нас всегда убирала» – спрашивает Надя. «Лена в соседней палате».

«Моет?» «Нет, заболела Лена, лежит под кислородом».

«Бедная девочка! Соседняя палата тяжёлая», – вздыхают женщины. «Не волнуйтесь, она поправится, – говорит Хан, – она

молодая».

Неожиданно ловко и умело парень вымыл полы, унёс ведро, швабру, а через несколько минут снова зашёл в палату, теперь с креслом-каталкой. Назвал фамилии больных, кому сегодня на

рентген. «Наденьте кофточки,– говорит он заботливо, – там внизу прохладно.(Мне кажется, он хотел

сказать «наденьте кофточки, бабушки») Телефоны оставьте в палате. А вы садитесь» – Хан подкатывает кресло к моей кровати. Я хотела гордо отказаться, но вовремя сообразила, что

нечего

выпендриваться – дойти ногами до рентген-кабинета у меня вряд ли получится. Интересно, что творят сейчас эти таблетки в моем желудке…

 

Жанна со своим волшебным маслом оказалась права: «двусторонняя полисегментарная пневмония» – спокойно сказала врач-рентгенолог, снимая с меня тяжеленный защитный фартук.

Двусторонняя –понятно, надо узнать, что такое «полисегментарная». И хорошо, что я на каталке, потому что в коридоре действительно прохладно, а у меня ведь пневмония! пришлось

бы

ждать. А так меня без всякой очереди вкатил Хан в кабинет, а потом быстро доставил на место. По дороге он рассказал, что ему 19 лет, что они здесь все студенты мединститута из Барнаула.

И

Лена тоже. Практика. «А наш палатный врач, он… тоже?» – осторожно спрашиваю

«Нет, врач настоящий – смеётся Хан, – хороший у вас врач!»

 

В палате женщины сообщили, что было много звонков, мой мобильник постоянно дребезжал на тумбочке. Смотрю – ого, сколько пропущенных! Несколько раз звонил муж. Набрала:

«Ну ты как там?». Сообщил, что температуры нет у него, нет, он не кашляет, ничего не болит, только ужасная слабость. Узнав, что я нахожусь в Пашино, ужаснулся – почему, это же так

далеко!

Волнуется, как это мы вчера по пробкам добрались до этого Пашино, и не в коридоре ли меня положили; рассказал, что Андрей утром привёз лекарства, ему выдали в поликлинике .Ты

представляешь, бесплатно выдали очень дорогие препараты! Расписали, как принимать. Если заплохеет, вызывать скорую. И пить побольше. Да нет, сын в квартиру не заходил, ну что он не

понимает – трое детей. Повесил пакет с лекарствами на входную дверь, позвонил и уехал на работу. «Ладно, а теперь, Галюня,

скажи, – спросил муж противным голосом, – зачем ты раззвонила своим подругам, что тебя забрали в ковидный госпиталь, а я, такой бедный, больной и беспомощный, остался дома? И

чтобы

они за мной присматривали! … Только одной позвонила? ... Людмиле?…Ну-ну! Они постоянно, одна за другой, звонят, интересуются, живой ли я, как я себя чувствую, ничего ли мне не надо! А

мне ничего не надо! Я СПАТЬ ХОЧУ!» «Не кричи, пожалуйста, Миша, не нервничай, отключи

телефон и спи, –советую я. «Ты что, хочешь, чтобы они прибежали сюда?»

«Да ладно, не выдумывай, никто не прибежит, они же знают, чем ты болен. Отключись и спи спокойно. Водички пей побольше, поставь возле себя чашку», – успокаиваю я мужа.

Договорились созвониться вечером. А позвонившим по ватсапу моим чутким подругам, (ого, сколько у меня подруг!) послала «сердечки», дала знать, что пока жива. И отключила телефон.

 

Какая же у меня здесь беспокойная жизнь! Ни минуты покоя! Как я устала… Мне снова становится трудно дышать. Подошла пожилая медсестра, та, что утром колола гепарин. Проверила

сатурацию, сама надела мне маску: «Дышите! Потом ляжете на живот. Будет легче. Дышите!» Подышала, и правда, стало лучше, уснула.

Проснулась – обед на тумбочке. Всё в пластиковых контейнерах: щи, тефтельки с гречкой – всё без вкуса и без запаха, но такое всё горячее (почему-то во время болезни, мне ужасно

хотелось

горячего). Ем, стараюсь не думать, что пластик и горячее, это как-то неправильно. Вспоминаю: «неважно, что ты ешь, важно, что ты об этом думаешь»

После обеда сон-час. Ну ладно, я только поступила на лечение, а мои то «сопалатницы» уже больше двух недель здесь, и у всех тоже ужасная слабость, все время спят.

Проснулась – ужин на тумбочке. И снова полный пузырёк таблеток. Вечером всё то же самое, что и утром: меряют давление, температуру, сатурацию, всем уколы в живот и в другие места,

капельницы… А вечером, когда все процедуры закончились и женщины разговорились, выяснилось то, что меня

здорово удивило: оказывается в палате, все больные привиты от коронавируса, да не по одному разу. Все, кроме меня! Всем интересно, почему я не сделала прививки от коронавируса.

«Аллергия» – большими красными буквами написано на обложке моей амбулаторной карточки. Задыхалась, спасли, а на что была аллергия, так до конца и не выяснили. Поэтому ежегодные

прививки от гриппа в школьной учительской мне не делают. Боятся. А уж от ковида, я и сама побоялась прививаться.

 

В госпитале нет компьютерного томографа, поэтому, сколько там процентов лёгких поражено и сколько ещё осталось, больные не знают. Зато их через день возят на рентген, наблюдают, как

протекает пневмония. Вот и меня на третий день снова свозили в рентген

кабинет. Принимала та же врач, что и в прошлый раз. «Ну что, поздравляю, всё пошло в фиброз!» – сказала она. Я, улыбнувшись, поблагодарила её за поздравление. Она, похоже,

удивилась,

внимательно посмотрела на меня. Хан тоже удивился. По дороге назад в

палату

он спросил: я, что ли, не знаю, что такое фиброз? Я не знала. «Плохо это, очень плохо» – сказал Хан, – а потом, спохватившись, начал меня успокаивать, что ещё рано волноваться. Нужно

лечиться и всё будет в порядке. Ошибался. Через несколько месяцев лечения, врач-пульмонолог показала на экране мой свежий снимок КТ (Компьютерной томограммы) и объяснила, что

такое

«фиброз», что такое «матовое стекло». И скоро год мой пульсоксиметр, показывает кислород ниже нормы.

 

Сегодня у нас в палате происшествие. Выписали бабушку, а на освободившееся место, едва санитары успели протереть тумбочку и перестелить постель, поступила новая больная.

Медсестра,

сопровождавшая её, показала свободную кровать, и убежала. Дама вошла в палату, молча оглядела нас и,

не

поздоровавшись, хмуро спросила, почему мы не в масках? Сама она была в маске, надетой по всем правилам. Народ удивился, никто не ожидал такого вопроса. Да мы и не задумывались над

тем, почему все больные этого госпиталя без масок. Диагноз у нас один на всех, да нам и без масок-то трудно дышать.

Мы молчим, а Надя вдруг поперхнулась, закашлялась. «Так – сказала новенькая,

повернувшись к ней, – вот вы! Вы почему кашляете и не прикрываете рот платком?! Не учили?»

Надежда покраснела, на глазах слёзы. И тут Соня, интеллигентная спокойная Соня, молча поднялась с постели, сняла очки и, отложив электронную книгу, подошла вплотную к нахалке и

тихо-

тихо, глядя ей в лицо, сказала: « Вы…ты …. а дальше, все остальное было сказано матом, таким матом! А потом Соня спокойно посоветовала ей, посоветовала тоже матом, выметаться и

искать

отдельную палату. Женщина молча взяла сумку и вышла. Больше мы её не видели. А Соня буркнула нам «извините» и вернулась на своё место, легла, надела очки и взяла в руки книгу.

Что это было? Позже, обсуждая происшествие, мы договорились до того, что, если бы эта особа не убралась, мы бы как начали все кашлять, кашлять прямо через силу, кашлять прямо на неё.

Сначала засмеялась Маша, а потом все дружно расхохотались «Это что же за веселуха? - удивилась

заглянувшая в палату медсестра,–выписывать, выписывать!»

 

Аносмия, агевзия – названия ковидных осложнений. В палате аносмия – потеря обоняния, только у меня. Агевзия – потеря вкуса у половины больных.

Врач не стала рассказывать про нейроны, стволовые клетки, объяснила просто: больше всего у нас нуждается в кислороде Мозг. Когда ему не хватает кислорода, а кислорода при ковиде не

хватает из-за того, что поражены лёгкие, он, Мозг, отключает всё, без чего прожить в общем-то можно. Без обоняния – можно. Ну и отключает кое-кому…

Потом, когда всё придёт в норму, мозг «включит» все органы чувств. Но ему надо помогать: полезно, например, нюхать предметы, запах которых мы хорошо помним: мандарин, например,

кофе,

чеснок и другое. А что у меня здесь есть такое сильно пахнущее и знакомое… Вот сейчас брали кровь из вены, место прокола протёрли влажной ваткой. Я точно знаю, что эта ватка должна

пахнуть спиртом, подношу к носу – ничего подобного, вообще ничем не пахнет… А может, они здесь экономят, и не спиртом протирают… Господи, о чём я думаю!

Так, ещё у меня есть яблоко! Яблоко из нашего сада. Когда мы вёдрами развозили их детям, друзьям и знакомым, в машине ещё неделю пахло яблоками. Я нюхаю яблоко, стараясь вспомнить

запах. Нет, яблоко, как из картона, не пахнет ничем. Запахи исчезли и это страшно угнетает. Иногда они мне снятся по ночам, и это такое счастье – кофе во сне пахнет кофе, а мята -мятой.

Вспоминаю, как обнюхивала сына-подростка, после прогулок, подозревая, что он курит, а он возмущался. Помню, как проверяя дневники своих десятиклассников, наверняка знала, кто из

мальчишек курит… Прошёл год, а обоняние только-только начало восстанавливаться.

 

Телефонные звонки. Их много. Звонят дети, подруги, соседки. Беспокоятся о моём здоровье, ну и о здоровье мужа заодно; муж звонит, ему плохо болеть одному, и он все время спит.

Звонит подруга, её больше всего ужасает, что живот мой становится чёрным, и как я вообще буду жить с таким чёрным животом. То, что я не могу нормально дышать, постоянно подключают

кислород её не пугает, да я ей об этом и не говорю. Звонит внук Вадик, вот с кем я люблю

разговаривать: «Ба, привет, ну ты как? Поправляешься?... Ну, давай поправляйся скорее. Ты не забыла, тебе ещё со мной реферат писать о Моцарте ... Да нормально всё дома, все здоровы,

все тебе привет передают…Деду звонил, он тоже поправляется… Ну, я побежал, мне некогда... Ну и что же, что полтора часа до музыки? Ба, не хотел тебе говорить, да ладно, скажу: у меня

до

занятий ещё встреча, я с девочкой познакомился…. Девочка, как девочка…. Нет, не из музыкалки, из твоей школы… Ну, как и я – в 9-м классе учится. Настей зовут … А фамилию, бабушка, я у

неё не спрашивал! … Ба, ну откуда я знаю, красивая она или нет! Она в маске ходит и маску не снимает! Маска красивая, девчонки там сами себе их шьют, под шарфики. Всё, бабуль, не

смейся,

выздоравливай ! Думай о Моцарте!»

 

Начало ноября. Ночью вдруг, у нас всегда вдруг, всегда неожиданно, выпал снег. Проснулись, а за окном всё белым-бело: снег на крышах домов, на соснах и елях, такие сугробы намело во

дворе больницы. «Ой, бабоньки, какая красота!» Красота-то красота, да только ни в 9, ни в

10

утра в больницу не привезли завтрак. Дорогу от Новосибирска до Пашино где-то перемело, а подогнать снегоуборочную технику к местам заноса быстро не получилось.

Народ в палате разволновался! Странно, обычно ни у кого с утра нет аппетита, фыркают, всё им невкусно, а сегодня прямо все оголодали, лежат сердитые… молчат.

Завтрак в это день был в 11часов, а обед привезли в час дня. Снова плохо – не успели проголодаться, а уже обед. Опять ни у кого нет аппетита. А снег через пару дней растаял.

 

И, пожалуй, самыми беспокойными днями, и ночами моего пребывания в больнице, были три сумасшедших дня, когда в нашу палату поместили 90-летнюю бабушку с ковидом, да ещё с

Альцгеймером . Я не знаю, был ли у неё на самом деле ковид, по крайней мере, мы все

были

одинаково слабыми и немощными, а бабушка эта не лежала в постели ни днём ни ночью. Ну и мы почти не спали, ждали, что ещё она придумает.

Не буду описывать, что творила больная, мне она постоянно по ночам отключала концентратор, ей нравились разноцветные огоньки на приборе, она крутила ручки настройки, перекрывая

мне

кислород. Тапочки мои тоже ей нравились, она нюхала их, нянчила, прятала под халат… Ну и всю воду мне пришлось отдать

ей,

потому что ночью она добралась до бутылки, стоящей на моей тумбочке, ну и нет бы налить в стакан, прямо из бутылки

«Она такая же больная, как и вы!» – отводя глаза, говорили нам врачи и медсёстры, когда мы жаловались, что больше не можем не спать.

Выписали бабушку после того, как больная, лежащая в холле, пригрозила, что сейчас, если не будут приняты меры, сюда немедленно приедет телевидение. Женщине не нравилось, что наша

бабулька постоянно склоняется над ней, спящей, и смотрит белыми глазами ей в лицо. Смотрит, пока она не проснётся. А у неё и так давление зашкаливает…

У бабушки взяли ПЦР тесты, они оказались отрицательными, и её сразу выписали. А мы, увидев, что, на самом деле, представляет этот Альцгеймер, всерьёз озаботились состоянием своих

мозгов. Все разговоры в палате были только о том, как избежать, отодвинуть, смягчить этот Ужас.

 

Наталье Ивановне постоянно звонит муж. Звонит рано утром, спрашивает, как спала, какая температура? Потом интересуется, что давали на завтрак, что сказал врач на обходе? Почему

опять

капельница? Зачем кислород? Так всё плохо? И так весь день. Наталья Ивановна не

раздражается,

терпеливо и подробно рассказывает о своём самочувствии, успокаивает мужа, подсказывает, чем кормить кота и что готовить себе на завтрак, обед, ужин.

«Такая любовь, – вздыхает Маша,– так он о вас беспокоится!». Наталья Ивановна смеётся. «Да нет, – говорит она, – здесь другое. Когда меня забирали на Скорой, врач пошутил на

прощанье, сказал: « Ну что, дедушка, ищи себе новую бабушку!» Ничего себе шуточки!

 

Выписали меня домой через две недели. Тесты показали, что ковида нет, температура нормальная . Но сил, как и прежде, не было никаких. Я сидела в палате в кресле-каталке, ждала,

когда

принесут выписной эпикриз, а на моей кровати уже лежала новая больная. Врачи и сёстры суетились вокруг неё, делали уколы, подключали капельницу, кислород. Спасали.

 

––