1

 

Детство – это то время, когда взрослые толком ничего не объясняют, а сам ты, к сожалению, ничегошеньки в жизни

не понимаешь!

- Держись крепче, а то упадёшь и разобьёшься! – меня подсаживают на мотоцикл позади отца. Я впиваюсь в его

синюю куртку так, что пальцы белеют от напряжения.

Что значит «упасть», я знаю, потому как не раз летала с дивана вниз головой. А что такое «разбиться», даже

представить не могу. Я же не стакан!

 

Красный двухколёсный «конь» дрожит от нетерпения всем своим железным телом, выплёвывая из трубы облако

серого газа. Он срывается с места так быстро, что у меня перехватывает дыхание.

Картинки вокруг мелькают с невероятной быстротой, точно так же, как разноцветные стёклышки - в моём

калейдоскопе. Мы со скоростью ветра пролетаем мимо гастронома, аптеки и вылетаем на грунтовую дорогу. Пейзаж

стремительно меняется: впереди, у линии горизонта, синеет лес и бескрайнее поле. Я всё ещё опасаюсь, что упаду с

мотоцикла, а отец даже не заметит «потери бойца». Поэтому крепче прижимаюсь к его надёжной спине, отворачивая

лицо от встречного ветра…

 

Бабушка Таня, прислонившись спиной к покосившейся калитке, судя по всему, ожидает именно нас. Прямая, строгая,

в белом платке, туго завязанном под подбородком… Такой я и запомню бабушку, словно сфотографирую на

несуществующую фотоплёнку. Баба Таня всплеснёт от радости руками, с большим трудом отдерёт мои пальцы от

отцовской спецовки и прикоснётся сухими губами к маковке моей головы.

- Надо же! Вцепилась, как клещ, не оторвать.

Меня осторожно опускают на землю. Чувствовать твёрдую опору под ногами – всегда в радость! Внутри меня всё ещё

клокочет, трепещет, вибрирует, бьётся то ли звук мотора, то ли восторг от поездки. А может быть, и то, и другое.

 

- Пойдём, Иришка, чаво покажу!

Бабушке Тане откуда-то известны такие слова, о которых, кроме неё, вряд ли кто-то слышал! Вместо слова

«фуфайка» она говорит «куфайка», вместо «чего» говорит «чаво», вместо «магазИн» - «магАзин». А ещё –

тубуретка, давеча, теперича, с вечора, надыть и всякие другие мудрёные слова.

Я доверчиво беру бабушку за сухую твёрдую ладонь и оглядываюсь на отца – «что же ты медлишь? идём с нами!»

Но в тот самый момент, когда я смотрю на отца с призывной надеждой, он вдруг с силой давит на газ и резко

срывается с места…

 

Ну, почему он поступил со мной так?.. Предатель! Я пытаюсь вырваться из цепких бабушкиных рук, но она держит

крепко – не убежать! О-о, как я ненавижу её в этот момент! Наверное, так же, как ненавижу отца.

Наконец, каким-то чудом я разжимаю капкан бабушкиных рук и бегу, что есть мочи, догонять мотоцикл. Рыжая пыль,

взметнувшаяся от колёс, ещё не улеглась по обочинам, клубится в воздухе, забивает дыхание. Вдалеке, у кромки

леса, слышится знакомый рокот мотора. Запах выхлопных газов виснет в воздухе сизым вонючим облаком.

- Пап-кааа! Не уезжаа-ай! Я с тобой хочу!

Слёзы обиды двумя неиссякаемыми ручьями бегут по щекам. Словно бы два прозрачных деревенских родника. В

самом деле, в деревне есть два родника, один - Верхний, другой – Нижний. На Верхний родник многие ходят за

водой, на Нижний – полоскать бельё.

 

Бабушка догнала меня возле самого леса.

Высокие мрачные сосны подступают с двух сторон к дороге плотным ощетинившимся войском. Влажным холодком,

настоянном на запахе хвои и прелой травы, тянет из его сумрачной чащи. Колючий и тошнотворный страх проникает

в самую глубину моей нежной детской души! Я пугаюсь, останавливаюсь и оглядываюсь назад.

Бабушка от меня – в двух шагах. Она гневно свербит меня взглядом, краешком платка утирая бегущий со лба пот.

Как ни странно, но в этот момент я испытываю к ней безмерную благодарность! Как всё-таки хорошо, что она меня

догнала!

Домой мы возвращаемся молча. Но это молчание не поврозь, а одно н двоих…

 

- Гляди-ка, Иришка, кто к нам пришёл!

Возле бабушкиного дома отирается какая-то незнакомая девочка.

Впрочем, ни с одной девочкой в деревне я ещё не знакома. Увидев, что её заметили, девчонка демонстративно

отвернулась и сделала вид, что наблюдает за облаками. А, может быть, за стрижами, которые с весёлым посвистом

носятся над нашими головами.

- Здравствуй, Васька! – окликнула бабушка девочку.

Девочка, как юла, живо повернулась вокруг своей оси. От резкого движения светлое платье в мелкий цветочек

вздулось колоколом. Тонкие, как крысиные хвостики, косички взметнулись вверх и снова опустились на плечи.

Девчонка улыбнулась так, словно мы были знакомы давным-давно!

Длинная выгоревшая чёлка наполовину скрывает её серо-зелёные глазищи, но и так видно, что в них скачут

солнечные зайчики.

- Ты бабы Танина внучка? Айда на речку! – улыбнулась она.

- Ты что, мальчик? – я ровным счётом ничего не понимала.

- Аха-ха! Ты чё, не соображаешь? – девчонка покрутила пальцем у виска.

- А почему ты Васька?

- Патаму шта! – крикнула девочка и запрыгала на одной ноге. И снова косички запрыгали вместе с ней.

- Это Василиса, а все кликут «Васькой», - бабушка едва улыбнулась уголками губ. Она вообще редко улыбалась.

- На речку опосля сходите, никуда она от вас не убежит, - бабушка погладила меня по голове. – Скоро вечерять

будем.

Васька перестала прыгать, посмотрела задумчиво, поковырялась пальцем в носу:

- Вечерять? Ладно, я тогда завтра приду.

Она снова крутанулась, и, поднимая пыль босыми ногами, помчалась по улице. Ей вслед слабо забрехала соседская

собака. В такую жару не то, чтобы лаять, даже разговаривать не хотелось…

 

У нас в городе самыми первыми просыпаются автомобили. Не успеешь глаза открыть, а они уже недовольно рычат,

или, того хуже, сигналят. Как будто им выспаться вдоволь не дали!

Здесь, у бабушки в деревне, я проснулась от странных звуков. Сначала приоткрыла один глаз, второй… Это кто там

разорался за окном, как ненормальный?.. Ого! Воробьи?! Какие они в деревне наглые, шумные и драчливые! Пока я

спала, бабушка зачем-то приоткрыла створки окна. Дерево черёмухи, растущее за окном в палисаднике, одной

толстой веткой опиралось на изгородь, а другой – на крышу дома. В этот ранний час черёмуха трепетала и

сотрясалась вовсе не от порывов ветра, а от натиска крикливых непрошеных гостей!

- Кыш! Спать мешаете.

Я сладко зевнула и перевернулась на другой бок – досматривать сны…

Утром Васька, как обещалась, не пришла.

- Спит твоя Васька до обеда, - бабушка словно прочитала мои мысли.

Я сижу за столом на высоком табурете, болтаю ногами и уплетаю на завтрак яйцо с куском пахучего деревенского

хлеба, запивая его молоком. Молоко сладкое и немного тягучее на вкус. Совсем не такое, как у нас в городе.

 

А в это время бабушка делает что-то совершенно невообразимое!

Она склонилась над цинковым корытом, наполовину наполненным водой. В корыте – железная, с крупными волнами,

доска. Бабушка, прилагая явные усилия, елозит мокрой тряпкой по этой доске туда-сюда, вверх-вниз, вправо-влево.

- Ба, ты что делаешь?

Бабушка поднимает на меня то ли весёлые, то ли злые глаза, сдувает с лица выбившуюся из-под платка седую прядь.

- Погоди малёхо! Вот достираю, пойдём с тобой на речку, бельё полоскать.

В нашей городской квартире бельё стирает и полоскает круглая стиральная машинка. Как может речка справиться с

этой же задачей, я даже представить себе не могу! Ладно, поживём – увидим…

Наконец, бабушка тщательно отжимает последнюю тряпку, сворачивает в тугой кокон, бросает в ведро.

- Айда, Ирка, собирайся.

 

Речку я видела всего лишь раз в жизни, и то издалека. Я с радостью соскакиваю с табурета и бегу к дверям, надеваю

на ноги шлёпки. Оо-о, шлёпки – это самая модная обувь в нашем городском дворе! Всем девчонкам родители

обрезали задники у сандалий, которые стали малы. Как же весело эти шлёпки откликаются на каждую нашу игру, на

каждую затею! Только и слышно то тут, то там – «шлёп-шлюп, шлёп-шлюп!». Правда иногда, в самый неподходящий

момент, они могут соскользнуть с ноги. Особенно часто это бывает, когда играешь в прятки или догонялки. Но всё

равно, шлёпки – это вещь!

 

- Баба Таня, а это что? – я тычу пальцем в непонятную искривлённую деревяшку, прислонённую в сенцах к стене.

- Коромысло.

Привычным движением она цепляет к крюкам вёдра с мокрым бельём:

- Не отставай!

Тропка, поросшая редкой стелющейся травкой, уверенно ведёт нас к Нижнему роднику. Она вьётся по пригорку,

огибает амбар и покосившуюся от времени сараюшку, ведёт мимо ржавой колонки. У плетня с корявой бузиной

поворачивает налево. Баба Таня шагает впереди важно, степенно, даже торжественно, а я понуро плетусь сзади.

Жара-а-а!

Сейчас бабушка похожа на весы, которые я однажды видела в городской аптеке. Спина у бабы Тани прямая, как

стержень, а на плечах – подвесы с гирьками. Гирьки-вёдра при каждом шаге плавно покачиваются, охают и

поскрипывают… Такой я бабушку и запомню на всю жизнь: прямую, бескомпромиссную, с твёрдым характером и

стержнем в душе…

 

Чем ближе к речке, тем гуще и ярче трава. Буйно цветут жёлтые купальницы и крупные глазастые ромашки. К

негромкому журчанию речки примешивается трель невидимой в листве ивы птахи:

- Фью-ить! Фью-ить!

По деревянному настилу осторожно спускаемся к роднику. Чьи-то заботливые руки сколотили над ним надёжный

деревянный навес.

Вглядываюсь в воду: она прозрачная, как стёклышко, виден каждый камешек на дне, каждая песчинка!

- Геть от края! – слышу строгий оклик. – Не дай бог, кувыркнёшься в воду.

Только я не обращаю внимания на бабушкин запрет. Осторожно опускаю ладошку в ручей, достаю блестящий, с

округлыми краями, камешек. Какой красивый! Коричневый, с белыми вкраплениями. Достаю ещё один – буро-

зелёный… Вода обжигает! Бабушка глядит с укоризной:

- Ирка, кому велено?

 

Она достаёт из ведра светлую тряпку и плюхает в воду. Её ночная голубая сорочка прямо на глазах вздувается

пузырём над поверхностью воды. Бабушка с какой-то неистовой силой жмякает, комкает, и снова расправляет

злосчастную сорочку, словно хочет её утопить. Выхватывает из ведра другую тряпицу, елозит ею по воде туда-сюда,

переворачивает, трясёт, отжимает, выкручивает.

Солнце брызжет мне в глаза, отражается в каждой капле родниковой воды. Крупным горохом капли падают на

деревянный настил, скатываются в воду.

Свежевыстиранное бельё сейчас источает не резкий аромат хозяйственного мыла – оно пахнет лёгким морозцем,

молочным туманом, свежестью…

 

Руки у бабушки – красные, как лапы - у соседской гусыни. В глазах плещется голубой свет. Подол платья мокрый,

хоть выжимай! Бабушка отирает мокрые руки о фартук:

- Айда домой.

Я опережаю бабушку, и первая взбегаю на пригорок. Бабушка тяжело поднимается следом за мной вверх. Теперь она

совсем не похожа на весы. Она похожа на себя самоё – уставшую, пожилую женщину, несущую на худых плечах

непосильную ношу.

Ноша у бабы Тани, как и у многих, переживших войну, действительно неприподъёмная – голод, разруха, пятеро

маленьких детей на руках и муж, погибший где-то под Ленинградом.

Мы возвращаемся домой молча. Только в этот раз не вместе, а поврозь…