Матрёна Филипповна, пожилая женщина с сорокалетним педагогическим стажем, отчитывала Ермакова. И он, словно школьник, стоял перед ней, низко опустив голову, и краснел. Не смотря на свой приличный возраст.

— Что же ты, Ермаков, о матери совсем забыл? Четверть века дома не появлялся. Понимаю, юношеская обида, но не до такой же степени? Скупые письма, пару открыток в год – и всё. А она все глаза выплакала, на дорогу глядя. И не дождалась, полгода скоро. Ладно, что это я тебя учу. Сам, наверное, отец, давным-давно. Ты на кладбище иди, сегодня большая родительская суббота. Там народу много, тебе покажут могилку, а я не дойду, ноги болят.

 

Он стоял на коленях перед могилой матери, уткнувшись лицом в смятую кепку. Плечи дрожали, слёзы обильно текли из глаз, губы шептали одно лишь слово: «прости». И только большое присутствие односельчан, сдерживало его, что бы не зареветь в голос раненным зверем. Время шло, слёзы текли, а боль только возрастала.

— Здравствуй, Ванечка, — тёплая женская рука коснулась его плеча.

Он по голосу, по нежной его интонации, сразу узнал её.

— Мила!?

Перед ним стояла шикарная женщина. Всё изменилось, и лишь большие выразительные глаза всё так же излучали тепло и тихую радость.

Они присели на старую маленькую скамейку, касаясь друг друга плечами.

— Телеграмма так и не пришла, — тихо сказал Ермаков. — И если бы мама не приснилась, то я бы так и не решился приехать. Говорит во сне, что яблоки поспели, надо урожай прибрать.

— Да, год богат на яблоки. Только куда сдавать? Завод консервный давно закрыт. Сам видишь, что деревня вымирает, — она тяжело вздохнула. — Вот только кладбище разрастается.

— Как сама?

— Хорошо, — быстро ответила она, словно давно ожидала вопроса. — Работаю директором детского дома, дочь красавица. Замуж удачно вышла, второго внука жду. Мужа схоронила два года назад, — и опять вздох. — Онкология. Как ты? Где ты? Ни слуху, ни духу.

 

Три месяца в море, месяц на суше. Девяносто дней изнурительного труда, рыбный лов в любую погоду. Тридцать дней – непробудного пьянства. Вот и вся жизнь. Комната в коммуналке. Баба Зоя с постоянной папироской во рту, ворчит, бубнит, материться на бурятском языке. Тихая, неприметная Татьяна, мать-одиночка. Сын её Вовка, озорник, сорвиголова. Да собутыльники. Вот и вся «родня».

А море спать спокойно не даёт, совесть пробуждает. И Ермаков долгими, бессонными ночами вырезает из дерева матросов и солдат, думает, думает, думает. И строит планы, и принимает обеты. Всё заново начать, с чистого листа. Простить мать за то, что не дала жениться на любимой девушке. Бросить пить. Найти женщину, создать семью. Жить простыми обыденными радостями, решая бытовые проблемы, мечтая и осуществляя.

Но суша встречает заработной платой, таверной в порту и товарищи по интересу к выпивке. Потом коммуналка. А там баба Зоя:

— Явился, шайтан! И что тебя Уха Лосон никак не приберёт?

Татьяна:

— Может, поешьте, Ваня? Домашнее.

Жирные наваристые щи, пюре с жареной курицей, клюквенный морс.

И Вовка радостный от новых деревянных солдатиков, улыбается, светится, как бляшка.

А дальше яма. Чёрная яма. Пока гудок корабельный не вернёт в реальность, не позовёт в море.

 

— А ты привези в детский дом яблоки. Я приму без справок. Варенье сварим, компота накрутим на зиму. И доброе дело, и последнее желание матери исполнишь, — Людмила протянула ему визитную карточку.

— Ты её простила?

— Да сколько же лет прошло. Нельзя столько обидой жить.

— А может? — он посмотрел на неё. И в глазах его плескалось столько боли, надежды и веры, что выдержать такого натиска чувств было просто не возможно.

Она просто покачала головой:

— Ты запутался, Ванечка. Живёшь прошлыми чувствами, место которым лишь в памяти. И хорошо, что приехал. Полезно шагнуть в прошлое. Осознать, понять, простить, принять и отпустить. Тогда и настоящее заиграет красками, и горизонт будущего освободиться от непроглядной тьмы.

Он вздохнул:

— Да, нет у меня ни настоящего, ни будущего. Ничего нет!

— Ты просто не видишь. Не желаешь замечать тех, кто рядом. Кто зовёт тебя просто по имени, у кого глаза при встрече от счастья светятся. Хватай и держи. Не отпускай. Счастье вещь хрупкая. Не повторяй ошибок юности. Бороться надо, ничто так просто в руки не даётся. А теперь, прости, мне пора.

Она ушла.

Ермаков тяжело поднялся, и неожиданно почувствовал под ногами опору. Саму прочную из самых бесплотных. И он смело шагнул вперёд