Вячеслав Бекарев О прекрасном далеке Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать. Даниил Хармс, «Веселые ребята» 1 Когда цвет солнца стал красным, а тени, словно вздернутые на дыбе, неестественно вытянулись на дорогах, Сережа Никитенко случайно заметил, что за ним кто-то наблюдает. Парень всего лет на пять старше него стоял у окна. Черные волосы, расчесанные пятерней и склеенные гелем, взгляд безумный и пальцы очень тонкие, вцепившиеся в оконные рамы. Сережа отпрянул. Человек с той стороны прижал ладони к стеклу, пытаясь хоть что-нибудь увидеть. Сережа едва не метнулся к выходу из комнаты, чтобы выскочить из дома и бежать; бежать прочь, не останавливаясь и не оборачиваясь. Но вместо этого он собрался с силами и подошел к окну. Человек с той стороны попытался заглянуть ему в глаза, но Сережа отвел в сторону свой взгляд. Мальчик был уверен, что если он случайно посмотрит, то увидит такую бездну, которая утопит и Джеймса Камерона. И тогда он послушно сдернет задвижки шпингалет, откроет настежь окна и позволит этому странному парню разорвать ему ногтями кожу под воротом рубашки. Потом он будет визжать от ужаса, а парень наклонится над ним и, ломая ребра, будет пальцами выковыривать его сердце. Может быть, оно уже не будет биться, когда от него откусят кусок. Сережа Никитенко, стараясь не думать ни о чем таком, задернул шторы. Человек теперь стал просто темной, непонятной тенью на желтой материи. Почти не страшной. Тень задвигалась. Человек попытался заглянуть в щель между двумя занавесками, потом прошел вдоль окна (Сережа слышал его шаги и царапанье ногтей по стеклу). Затем тень исчезла: парень вовсе отошел в сторону. Сережа обессилено упал на пол. Ему очень-очень хотелось открыть окно человеку с улицы. Возможно, они могли бы подружиться, и тогда у Сережи был бы сильный и, наверняка, отзывчивый друг. Ага, только с чуть сумасшедшим взглядом и кошмарными желаниями. Когда потом вечером Сережа ложился спать, он снова подумал про этого человека. Кто он? Зачем начал заглядывать с улицы? Что он хотел? Все глубже улетая в сон, Сережа увидел, как замигали ненормальные узоры, похожие на паутину, которую соткали чокнутые пауки, услышал странные звуки, похожие на шорох раздираемой штопки, которой сшиты дыры между мирами. Кажется, один из них называется Нарния… Но может быть, и Тандерклеп… Кто он? Что ему надо? Ответы приходят сами. Не так ли? Наверное, их диктует интуиция, вредная и очкастая, как училка по математике. Улыбки тухнут, как перегоревшие лампочки, когда Он идет мимо. Ему это нравится. Доставляет удовольствие. Укусить. Поцеловать. Изнасиловать. Чью-то душу, слишком ярко сияющую в этом посредственном мире. Сережа очень сильно переживал смерть старшего брата в 1997 году (Витя Никитенко умер в школе из-за несчастного случая, во всяком случае, так объяснили). Смерть человека, которого любишь, которого возводишь для себя в ранг бога, – это очень трудно. Его мнение, его просьбы, его поступки – разлетаются в стороны как неудавшиеся фотографии. Остаются только вещи в его комнате: старые тетради, заслушанные кассеты, дырявые носки… Можно все сложить в коробку, отнести на чердак и сделать вид, что ничего не было. Церемония похорон уничтожила что-то живое и цветущее в душе мальчика. В двенадцать лет увидеть, как взрослые люди пытаются втиснуть гроб со старшем братом в могилу, меньшую по размерам, – это, значит, умереть душевно. Конечно, можно закрыть глаза и заткнуть уши, когда ручки у гроба с визгом отломятся, но ведь уже будет поздно, уже будет бесполезно. Потом, когда Витю стали вынимать обратно, и люди с лопатами запрыгнули в яму, чтобы увеличить ее, мама без сил упала на землю, но младший сын остался стоять и не подошел к ней. Ей было плохо. И Сереже тоже… Затем много времени он провел в их общей с братом комнате, которая теперь стала только его. Он сидел, сжав плотно колени и смотря в тот угол, где раньше стояла Витина кровать (ее разобрали и вынесли из комнаты). Он ни о чем не думал. Во всяком случае, старался ни о чем не думать. Ведь так проще… Именно тогда Сереже захотелось писать стихи. О туче, о солнце, о безвыходном положении – эти робкие попытки, уродливые, как и все детское творчество, давали ему возможность взлететь; взлететь над миром жестоких людей, продолжающих заталкивать черные гробы в маленькие могилы, над миром матери, тускло смотрящей телевизор, над миром старшего брата, состоящего теперь из старых тетрадей, жеваных кассет и грязных носков… Все проходит. Даже сожаление об исчезнувшем человеке. Когда-нибудь родные, наконец, смогут рассмеяться, смотря «Смехопонараму» с Петросяном, Задорновым и Региной Дубовицкой. Когда-нибудь изменится стиль стихов в Сережиной тетрадке. Не сильно, но изменится. В принципе, он пошел обычным путем графоманов: общая тетрадь с коричневой обложкой, разлинованная в линейку, которая собирала, как свинья-копилка, страшные четверостишья. Он писал почти всегда поздно вечером, когда солнце уже больше не слепило глаза. Ему казалось, что стихи, написанные в это время, получаются чуть лучше. Друзья, бесспорно, хвалили его, хлопали по плечу, но все-таки (Сережа это видел) кое-кому из них, в самом деле, нравилось. Иначе бы он давно бросил… И два года назад, в 1998, он выписал все свои лучшие и любимые (можно подумать, что это не одно и то же) в отдельную тетрадку и отнес ее в «Солнышко». Маленький человечек с ровным каре и в черных очках внимательно прочитал их, мысленно подбирая слова, чтобы объяснить, что в стихах ничего особенного нет и ситуация, связанная с гибелью члена семьи, довольно типична. Тем не менее, два стихотворения все-таки напечатали. «Черная земля» и «Дождь в горах». Сережин экземпляр газеты смялся и почти порвался на сгибах… Но это не важно. Все не так уж важно… Старые стихи напечатали, новые продолжали появляться из сора, а Сережа по-прежнему просыпался иногда от ночного кошмара. Этой ночью мальчик тоже очнулся из-за страшного сна. В нем он был маленьким-маленьким годовалым ребеночком и спал в уютненькой колыбельке. Но вдруг кто-то, весь черный с перепонками между пальцев, схватил и вытащил его из кроватки. Поднес к маленьким, красненьким глазкам, а потом, вытянув пупырчатые губы трубочкой, поцеловал в попку. Маленьких детей все целуют в попку. Но не все пупырчатыми губами… Сережа испугался и замахал ручками-ножками, точно жук, перевернутый на спину… Тогда кто-то, тяжело дыша, облизал его всего так, точно облапал… В комнате было очень темно и очень тихо. Только за окном верещали сверчки. Мальчик просто лежал и слушал их, когда в зале внезапно включился телевизор. Взвизгнула музыка и запищали голоса – это заработал «Чанел Ви». Сережа сел на кровати. Он подумал, что, наверное, неправильно сработал таймер и теперь нужно на цыпочках бежать в зал и выключать телек, пока никто не проснулся, но, конечно, уже поздно – мама очнулась, и, главное, (что странно) звук «Америкэн Пай» Мадонны начал нарастать. Мальчик решил, что это папа, каким-то образом оказавшись в зале, поспешно попытался выключить телевизор и, перепутав кнопки (они ведь такие разные), увеличил громкость, вместо того, чтобы нажать «POWER», но в этот момент звук начал затихать, а потом снова завизжал громко, снова тихо, громко, тихо… Это что? Папа глубокой ночью прокрался в зал, чтобы издеваться над американской гордостью Мадонны? Нет… Тот парень. Ножом, как в гангстерском боевике, поддел рамы окна и теперь… Мать, отец… Почему же они не просыпаются? А ты как думаешь? Расскажи, нам очень интересно… Тот парень позаботился. Возможно, он булавкой заткнул мамины губы, прежде чем произвести над ней кесарево сечение. А какие узоры он нарисовал на теле у отца! Кружочек, звездочка и посередине – пупок! Конечно, нет. Ему надо было скорее и тихо… Он отрезал головы твоим родителям так ловко и быстро, что им, наверное, даже не было больно. А теперь, пачкая пульт папиной кровью, он развлекается с телевизором, дожидаясь, когда ты, едва проснувшись, выскочишь к нему в трусах и майке с ошалелыми глазами. Тогда он поговорит с тобой. Медленно и громко. Так медленно, что это покажется тебе целой человеческой жизнью. Звук в телеке вырубился. Неожиданно. Стало тихо-тихо. Сначала Сережа услышал чьи-то шаги, а потом как будто стеклянные звуки: кто-то швырялся его музыкальными кассетами и дисками. Снова шаги. С тихим щелчком включился музыкальный центр. Сережа очень осторожно лег обратно в кровать и закрылся одеялом с головой. Он просто обязан заснуть. Кто-то в зале включил «Сэвидж гаден» и послушал их несколько секунд. Потом выключил. Потом пошел. Печатая шаг. К выходу из зала. Куда он может идти? Может к родителям в спальню, чтобы проверить, не выжил ли там кто-нибудь после кесарева сечения? Нет, малыш! Ты упал, а я летишь… Он идет к тебе. Так что можешь доставать вазочки с вареньем. Кажется, здесь будет чаепитие, только в пиалушках твоя кровь. Если хочешь, мы даже можем вместе помечтать о том, что он с тобой сделает… Только не забудь потом упомянуть мою фамилию в титрах. Сережа отшвырнул в сторону одеяло и помчался по коридору как заяц. А за спиной все время кто-то был. Мальчик добежал до двери и дернул ручку. Стал дергать-дергать, истерично дергать. Закрыто. А ты что думал? Он не дурак, он не для того высматривал тебя днем, чтобы теперь гонятся следом по темным переходам. Так что повернись к нему – он ждет – и, если тебе повезет, то, может быть, удастся подружиться с ним. И если очень повезет, то ненадолго… Подружится… Сережа сполз на колени и зарыдал в голос. Когда папа зажег свет, мальчик все еще плакал, уткнувшись носом в пол. Мама тогда наклонилась к нему и прижала к себе. Он почувствовал это и обнял ее, а потом, спрятав лицо у нее на груди, стал плакать уже в ее ночнушку. Разумеется, никто не потащил утром Сережу к психиатру – один ночной кошмар, пусть даже и очень бурный, не повод для расстройства. Ага, маминого, – нет, психического! Мальчик как всегда пошел в школу. Он досидел (досидяга) до последнего урока, перебирая листы книг и исписывая строчки в тетрадях. А потом пошел вместе с Сашкой Павловым, Анькой Зуевой и Иркой Москвиной в зоопарк. Увидел там зверей в стеклянных вольерах. Купил треугольного мороженого за сто пятьдесят сум. Поздно вечером, когда отец вернулся с работы и привез маму с ее, Сережа, наконец, пришел домой. Он сказал маме, что будет делать математику, и в самом деле достал тетрадку в клетку, только вместо цифр он написал на последней странице свое последнее стихотворение. Он назвал его «Далеко»: Белый лебедь весь и черная решетка. «Курлы, курлы» – О чем его песня? «Хочу лететь, но гулкая чечетка Охотничьих сапог… Давайте ж будем плакать вместе О небе, о луне, о звездах, О прекрасном далеке, Где нет испанской мести… Хочу лететь…» В четыре утра следующего дня Сережу разбудили шаги в его комнате. Он открыл глаза. Голова была повернута к стене, потому что он любил спать уткнувшись носом в бардовый ковер. Мальчик лениво повернулся на другой бок. На столе, который стоял у окна, мутного и синего сейчас, в позе лотоса сидел тот парень. С закрытыми глазами, но он тут же открыл их и посмотрел прямо в лицо Сереже. – Здравствуй, – прошептал он и тут же приказал: – Тихо, молчи! – и сделал легкий жест рукой: поднес указательный палец к губам. Как показалось Сереже, очень легкий жест. Такой наигранный… театральный… Гомосексуальный. – Меня не слышат твои родители. И слава богу! Если ты их позовешь сюда, они, конечно, придут, но меня не увидят. Ты будешь сидеть на кровати, смотреть мне в глаза и кричать, что я тут, вот он я! Твои родители будут тоже смотреть на меня, точнее, мимо меня, сквозь меня, но… еще они будут согласно кивать головой, потому что… потому что с сумасшедшими всегда нужно соглашаться. Ты не знал? «Да, сыночек… Да, Сереженька…» Мама уведет тебя из комнаты, прижимая к груди, а папа пойдет в прихожую… Телефон ведь у вас, кажется, в прихожей? Ты знаешь, какой номер он наберет? Скажи «да», если знаешь… Сережа зачарованно молчал. – Ты не говоришь, потому что не знаешь, или потому что от страха не можешь выговорить ни слова?.. «Да, дядя доктор… Да… Вчера вечером ему приснился кошмар: кто-то ходил по залу… Что? Нет, конечно, никого там не было. Но он так испугался, что плакал у закрытой двери как сраный малолетка… Что? Кто ее закрыл? Не знаю. Наверное, жена…» Сережа мотнул головой. – Ты мне не веришь? Ты думаешь, они так не сделают с тобой? С единственным оставшимся в живых сыночком? Первый-то сдох… Если ты хорошо попросишь, я тебе обязательно расскажу как… Я видел… Я знаю… Тебя заберут с собой доктора из белой машине с красным крестом. С красным… С крестом… На твоей жизни, между прочим, любовь моя. Тебя запеленают как деточку (у-тю-тю, бэби) в смирительную рубашку (читал у Лондона «Джек – Ячменное зерно»? А?) Ты не сможешь даже пошевелиться, членики твои-то затекут. Я тебя не смущаю, нет? Ты будешь лежать готовенький, сладенький… любовь моя, а я уже буду рядом: под кроватью или в темном углу. Мои пальчики (Прости меня, моя любовь…), твои членики… Я буду трогать тебя везде… даже там, где нельзя… Ты не против, нет? (У-тю-тю, бэби!) Парень одним прыжком соскочил со стола и подсел к Сереже на кровать. – Я изнасилую тебя! Мальчик отпрянул. – Я поимею тебя так глубоко, что оцарапаю твои мозги. Он протянул ладонь вертикально вперед так, будто хотел коснуться стекла. Сережа перепугано вскрикнул. Парень легким движением прыгнул на него. В какой-то момент мальчик поверил, что они так и покатятся, переплетенные, по полу… Но ничего не случилось. «Это сон». Нет. Парень был все еще здесь. Он лежал будто на Сереже, но не совсем как на Сереже, а так будто Сережи здесь не было. Сквозь Сережу. Они были один в одном, как две функции пылесоса. Привет из параллельного мира! «Он не может…» Парень отполз в сторону и сел на другой стороне кровати. – Ты родился в рубашке, моя любовь… Я просто пришел к тебе слишком рано, но ты не плачь, все равно будешь моим… О-ля-ля! Моим… Если бы ты знал, что я хочу сделать с тобой, ты бы начал кричать уже сейчас! Через несколько дней, которые пролетят в моем обществе, как секунды… сумасшедшие секунды… ты, наконец, полностью пройдешь в те дыры между нашими мирами и окажешься полностью в моем… мире… желании… власти… где я сделаю с тобой все, что захочу… даже съем… только после… А пока спи… Парень соскользнул с кровати. – СПИ! Сережа беспомощно на него глянул. – ЛОЖИСЬ! – Парень протянул к нему ладони. – ЛОЖИСЬ! Мальчик перепугано лег и вытянул руки вдоль тела. Парень наклонился над ним: – Привет, – сказал он и подоткнул одеяло. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
